Глава 4
Настроение на стоянке было подавленное, все точно онемели, не зная, что сказать; умы и души находились в полном смятении. Кем же на самом деле были эти чужаки, так внезапно появившиеся в их краях? Мужчине, заявлявшему, что он пришел из далеких западных земель, было легче поверить, чем женщине, что она прожила три года в соседней долине. Но самым невероятным было то, что прежде она жила в стаде плоскоголовых. История этой женщины угрожала разрушить стройный и привычный мир их понятий и представлений, однако трудно было усомниться в ее правдивости.
Расчувствовавшись после первого молчаливого слова ребенка, Неззи со слезами на глазах понесла Ридага в кровать. Все остальные восприняли это как знак того, что вечер рассказов закончился, и начали разбредаться по своим очагам. Эйла воспользовалась этой возможностью, чтобы незаметно выскользнуть из земляного дома. Натянув свою парку — теплую меховую куртку с капюшоном, — она вышла на свежий воздух.
Уинни, узнав ее, тихо заржала. Неуверенно нащупывая путь в темноте, следуя на звук лошадиного пофыркивания, Эйла дошла до своих питомцев.
«Как дела, Уинни? Вам с Удальцом хорошо здесь? Наверное, не лучше, чем мне». Эйла мысленно обращалась к лошадям, используя также особый язык, на котором обычно общалась с ними. Вскинув голову, Уинни радостно погарцевала вокруг своей хозяйки и положила голову ей на плечо. Эйла обхватила руками лохматую шею и уткнулась лбом в теплую шкуру лошади, которая так долго была ее единственным другом. Удалец топтался возле них, и они постояли немного, прижавшись друг к другу, забыв на время о всех странных событиях этого дня.
Убедившись, что с лошадьми все в порядке, Эйла спустилась к самому берегу реки. Здесь, вдали от людей, от их шумного жилища, царило удивительное спокойствие. Она вздохнула полной грудью. Ночной воздух был сухим и прохладным. Когда Эйла откинула назад меховой капюшон, по ее волосам пробежали холодные синие искорки. Она подняла голову и задумчиво посмотрела на небо.
Новая луна, игнорируя бесчисленное космическое сообщество, повернула свой сияющий глаз к более далеким мирам, чьи движущиеся по кругу огоньки дразнили обещанием бесконечной свободы, но в реальности могли предложить лишь вселенскую пустоту. Высокая паутинка облаков ослабляла звездный свет, однако именно благодаря этой вуали более явно обозначались мерцающие ореолы созвездий, а припорошенные светло-серой пылью черные небеса казались более близкими и успокаивающими.
Эйла испытывала смятение, ее раздирали противоречивые чувства. Там, в земляном доме, жили Другие, которых она так долго искала. Они принадлежали к тому виду людей, среди которых она родилась. Если бы землетрясение не распорядилось иначе, она могла бы вырасти в подобном племени, в теплом, уютном доме. Но вместо этого ее вырастил Клан. Она узнала обычаи Клана, и теперь жизнь похожих на нее людей казалась ей чуждой. Конечно, она смогла выжить только благодаря Клану. Однако сейчас она уже не могла вернуться туда и в то же время вовсе не была уверена, что сможет стать членом племени Других.
Эти люди слишком шумны и неорганизованны. Иза сказала бы, что они просто невоспитанны. Тот же Фребек, к примеру, встревает в разговор, когда ему заблагорассудится, не спрашивая разрешения, а потом все вдруг начинают говорить одновременно, пытаясь переорать друг друга. Она подумала, что даже Талуту приходится кричать, чтобы добиться порядка, хотя он — вождь этого племени. Брану никогда не приходилось так кричать. Его крик можно было услышать в единственном случае — если он хотел предупредить кого-то о надвигавшейся опасности. Каждый член Клановой семьи всегда четко осознавал присутствие вождя. И Брану достаточно было сделать одно легкое движение, чтобы завладеть вниманием любого человека.
Ей также не нравилось, как Мамутои отзывались о членах Клана, называя их плоскоголовыми или стадом животных. «Почему так трудно понять, что они — тоже люди? Возможно, немного иного склада, но такие же разумные существа. Неззи понимала это. Несмотря на суждения своих сородичей, она знала, что мать Ридага была женщиной и что дитя, которому она дала жизнь, — вполне нормальный младенец. Хотя, конечно, в нем смешались два духа, — думала Эйла, — как в моем сыне и как в маленькой дочке Оды, которую я видела на Сходбище Клана. Интересно, почему у той умершей женщины родился ребенок смешанных духов?
Духи! Неужели действительно духи делают детей? Клан считает, что младенец начинает расти в животе женщины после того, как дух мужского тотема побеждает духа женского тотема… А Джондалар и Мамутои верят, что Великая Земная Мать выбирает и смешивает дух мужчины и женщины и этот смешанный дух проникает в женское тело. Так кто же из них прав?
Неужели только мне одной кажется, что именно благодаря мужчине, а вовсе не духу младенец начинает расти в животе женщины? И эта новая жизнь зарождается с помощью полового органа… с помощью мужского копья, или кудесника, как называл его Джондалар. Зачем же иначе мужчина и женщина делят Дары Радости, сливаясь в единое целое?
Когда Иза рассказывала мне об одном снадобье, то говорила, что оно укрепляет ее тотем и что у нее уже много лет нет детей, потому что она принимает этот настой. Может, так оно и есть, но ведь я не принимала его, пока жила одна, и все равно у меня не появилось ни одного ребенка. Нет, похоже, что новая жизнь не может зародиться сама по себе. Только после прихода Джондалара я вновь подумала о том, что стоит поискать то растение с яркими желтыми цветами и накопать корней антилопьего шалфея…
…После того как Джондалар показал мне, что при совокуплении можно не чувствовать боли… после того, как он показал мне, какие чудесные ощущения могут испытывать одновременно мужчина и женщина…
…Интересно, что будет, если я перестану принимать тайное снадобье Изы? Возможно, тогда во мне зародится новая жизнь? Возможно, у меня родится ребенок от Джондалара… если он введет свой мужской орган туда, откуда появляются дети…»
От этой мысли ее щеки окрасились ярким румянцем и она почувствовала сладостное покалывание в отвердевших сосках грудей. «Сегодня уже не удастся ничего выяснить, — подумала она, — ведь я уже выпила этот настой утром. Однако что будет, если завтра я заварю самый обычный чай? Смогу ли я тогда зачать ребенка от Джондалара? Хотя вовсе не обязательно ждать до завтра. У нас впереди есть сегодняшняя ночь…»
Эйла усмехнулась, осознав, к чему привели ее размышления: «Ты хочешь, чтобы он скорее обнял тебя, прижался губами к твоим губам, и…» Она вздрогнула, предвкушая грядущие наслаждения, и, закрыв глаза, отдалась сладким чувственным воспоминаниям. — Эйла! — вдруг крикнул чей-то беспокойный голос. Она резко обернулась на этот звук. Погрузившись в мир внутренних ощущений, она не услышала приближения Джондалара, и тон его голоса совершенно не гармонировал с нахлынувшими на нее чувствами. Они мгновенно рассеялись, как волшебный сон.
Джондалар явно чем-то обеспокоен, что-то тревожит его с самого начала, с тех пор как они прибыли в Львиное стойбище; как же ей выяснить, в чем причина его тревоги.
— Да, это я, — сказала она.
— Что ты делаешь здесь? — раздраженно спросил он. А что она могла делать?
— Я хотела почувствовать тишину, дышала свежим воздухом и думала о тебе, — ответила она, постаравшись дать как можно более исчерпывающий ответ.
Такое объяснение оказалось неожиданным для Джондалара, хотя он, в сущности, и сам толком не знал, какой ответ надеялся получить. Он никак не мог разрубить тугой узел гнева и тревоги, эти чувства будоражили все его существо с тех пор, как появился этот темнокожий мужчина. Эйла, похоже, нашла его очень привлекательным, и Ранек постоянно поглядывал на нее. Джондалар пытался подавить свой гнев и убедить себя в том, что его собственное поведение просто глупо. Ей нужны новые друзья. Ведь он был всего лишь первым мужчиной, которого она узнала, но это вовсе не означало, что он останется единственным.
Однако, когда Эйла проявила явный интерес к прошлому Ранека, Джондалар весь вспыхнул от горячей ярости и одновременно содрогнулся от леденящего душу страха. Зачем она хотела узнать побольше об этом странном человеке, который так упорно разглядывал ее? Наверняка ее пленила его чужеземная внешность. И в тот момент высокий светловолосый мужчина едва смог подавить желание немедленно увести Эйлу от этих людей, а чуть позже сам расстроился из-за того, что едва не поддался этому собственническому порыву. Она имеет право выбирать себе друзей, и между ней и Ранеком были пока всего лишь приятельские отношения. Они ведь только разговаривали да смотрели друг на друга.
Когда Эйла одна вышла из дома, Джондалар, заметив, как сверкнули ей вслед черные глаза Ранека, быстро натянул свою парку и вышел за ней. Он увидел, что Эйла стоит у реки, и, сам не зная почему, внушил себе, что она думает о Ранеке. Поэтому ее ответ сначала поразил его, но затем он почувствовал облегчение и улыбнулся.
— Мне следовало помнить, что на свой вопрос я получу совершенно полный и честный ответ. Значит, ночная тишина и свежий воздух… ты — удивительная женщина, Эйла.
Она тоже улыбнулась ему, хотя не вполне понимала, что удивительного она сделала, но поскольку на его губах заиграла улыбка и голос вновь стал спокойным и радостным, то былое ощущение сердечной теплоты вернулось, и Эйла порывисто шагнула навстречу Джондалару. Несмотря на почти полную темноту и тусклый звездный свет, который позволял увидеть лишь общие очертания, Джондалар почувствовал скрытый смысл ее порыва и не замедлил с ответом. В следующее мгновение Эйла была уже в его объятиях, их губы встретились, и все сомнения и тревоги окончательно улетучились из ее головы. Она готова пойти за ним хоть на край света, жить с любыми племенами, принять их странные обычаи и традиции, только бы Джондалар всегда оставался с ней.
Оторвавшись от его губ, Эйла прищурившись посмотрела на него:
— Помнишь, я спрашивала тебя о принятых у вас знаках? Что мне следует сказать, когда я хочу, чтобы ты обнял меня и пронзил своим мужским копьем?
— Да, помню, — криво усмехнувшись, сказал он.
— Ты сказал, достаточно поцелуя или просто просьбы. Я прошу тебя. Можешь ли ты поднять свое копье?
Она была на редкость серьезна и искренна и настолько соблазнительна в этот момент, что он склонил голову и нежно поцеловал ее; его лицо находилось так близко, что она почти видела яркую синеву его лучащихся любовью глаз.
— Эйла, моя смешная и прекрасная женщина, — сказал он. — Знаешь ли ты, как сильно я люблю тебя?
Но, обнимая ее, Джондалар вдруг почувствовал себя виноватым. Если он так любит ее, то почему его смущает ее прошлое? Когда Фребек, тот вздорный человек, с отвращением отшатнулся от нее, Джондалару хотелось провалиться сквозь землю. Ему вдруг стало стыдно, что он привел ее и что ее могут принять за его подругу. Спустя мгновение он уже ненавидел себя за это. Ведь он любит ее. Как же можно стыдиться женщины, которую любишь?
Тот темнокожий мужчина, Ранек, совершенно не стыдился проявлять свои чувства. Как он смотрел на Эйлу, сияя белозубой улыбкой и поедая ее горящими черными глазами, в которых было столько веселого обаяния и откровенного желания. Видя, как Ранек смотрит на Эйлу, Джондалар с трудом сдерживал себя, чтобы не наброситься на него с кулаками. И всякий раз, вспоминая об этих взглядах, он вновь закипал от гнева. Он так сильно любил ее, что ему была невыносима даже мысль о том, что она может предпочесть какого-то другого мужчину, которого не будет смущать ее прошлое. Он даже не предполагал, что вообще способен на такую безумную любовь. Но почему же тогда он стыдится своей возлюбленной?
Джондалар с жаром поцеловал ее, до боли сжимая в своих объятиях, и с почти безумным пылом покрыл поцелуями ее лицо и шею.
— Знаешь ли ты, милая, что чувствует человек, познавший наконец любовь? Эйла, ты даже представить не можешь, как сильно я люблю тебя.
Он был настолько серьезен и пылок, что она испытала какой-то болезненный страх — не за себя, а за него. Она любила Джондалара даже больше, чем могла выразить словами, но любовь, которую испытывал он к ней, была несколько иной. Его чувство было ненамного сильнее, но гораздо более требовательным и бросавшимся в глаза. Казалось, он боится потерять то, что считал своим собственным завоеванием. Тотемы, а в особенности могущественные тотемы, открывали путь к знанию и испытывали избранных ими людей именно таким страхом. Эйла попыталась найти способ, позволявший изменить направление излияния столь горячих чувств.
— Я смогу представить это, когда твое копье будет готово к бою, — сказала она с легкой усмешкой.
Но надежды Эйлы не оправдались, он не ответил на ее игривый тон. Вместо этого он начал неистово целовать ее, все крепче прижимая к себе, пока наконец Эйле не показалось, что сейчас у нее хрустнут ребра. Затем, зарывшись головой в ее парку, он проник под рубашку и, припав губами к ее груди, попытался развязать пояс, стягивавший ее кожаные штаны.
Никогда еще она не видела его таким неистовым и нетерпеливым, таким сгорающим от страсти. Обычно он бывал более нежным и внимательным к ее желаниям. Он знал ее тело лучше, чем она сама, и получал наслаждение от своих искусных любовных игр. Но на сей раз главным было его вожделение. Понимая, что ему нужно, она покорно отдалась на волю этого мощного изъявления его любви. Сейчас их чувственная жажда была одинаково сильной. Эйла ловко развязала пояс, и ее одежда упала на землю, затем помогла раздеться и ему.
Сама не сознавая как, она оказалась лежащей на жестком речном берегу. Бросив мимолетный взгляд на туманную звездную россыпь, Эйла закрыла глаза. Джондалар опустился на нее, их губы слились в страстном поцелуе, и его требовательный язык так жадно исследовал изгибы ее рта, словно хотел найти там то, что с такой же требовательностью искал его горячий и напряженный половой член. Эйла вся раскрылась ему навстречу, разведя бедра, она помогала ему погрузиться в ее влажные от желания глубины. Когда он вошел в нее, Эйла судорожно вздохнула и услышала какой-то сдавленный стон, затем, почувствовав, как он погружается все глубже, она выгнулась вперед.
Даже в своем неистовстве он с восхищенным изумлением подумал об Эйле, о том, как они потрясающе подходят друг другу, ее глубины точно соответствовали его размерам. Ее жаркое лоно полностью поглотило его член, и почти в тот же момент Джондалар почувствовал приближение кульминации. Краткое мгновение он пытался бороться с собой, но у него ничего не вышло. Полностью подчинившись своей страсти, он погружался в нее вновь и вновь, овладевая ее лоном, и задрожал всем телом, ощущая близость неизъяснимого блаженства.
— О Эйла!.. — задыхаясь, воскликнул он. — О моя Эйла, моя милая Эйла! Я люблю тебя!
— Джондалар, Джондалар, Джондалар…
Наконец, освободившись от сокровенных соков, Джондалар со стоном зарылся лицом в ее волосах и опустошенно и обессилено рухнул на нее, прижимая ее к земле. Эйла почувствовала, как острые камни впиваются в ее спину, но не обратила на это внимания.
Немного погодя он слегка приподнялся и с нежной озабоченностью взглянул на нее.
— Извини меня, — смущенно сказал он.
— Почему ты извиняешься?
— Все произошло слишком быстро, ты была еще не готова… Ты не смогла разделить со мной Дар Радости.
— Я была готова, Джондалар. Я тоже обрела Дар Радости. Ведь я сама попросила тебя. Моя Радость заключается в твоей Радости. Моя Радость в твоей любви, в твоем горячем чувстве ко мне…
— Но ты же не достигла наивысшей точки, не испытала всей полноты наслаждения, как я.
— Это не так уж важно. Я испытала другое чувство, чувство другой Радости. Разве я всегда должна достигать той наивысшей точки?
— Нет, наверное, нет, — задумчиво сказал он и добавил: — К тому же ночь еще только началась. Давай-ка поднимайся. Здесь довольно холодно. Пойдем лучше в дом, в нашу теплую постель. Диги и Бранаг наверняка уже лежат обнявшись за опущенным пологом. Ведь скоро им придется расстаться до будущего лета, и они явно жаждут остаться наедине друг с другом.
Эйла улыбнулась.
— Однако они не такие жадные, как ты. — Ей показалось, что он покраснел, хотя темнота и не позволяла видеть этого. — Я люблю тебя, Джондалар. Люблю всего тебя, все, что ты делаешь… Даже твою жадность… — Она отрицательно мотнула головой. — Нет, не так, это не то слово.
— Думаю, ты хочешь сказать слово «страстность».
— Я люблю даже твою страстность. Да, правильно. По крайней мере твой язык я знаю лучше, чем язык Мамутои. — Она помедлила. — Фребек сказал, что я неправильно говорю, Джондалар. Как ты считаешь, я смогу когда-нибудь научиться правильно говорить?
— Я тоже не совсем правильно произношу их слова. Ведь мой родной язык имеет свои особенности. А Фребек — просто вредный тип, от него одни неприятности, — сказал Джондалар, помогая ей встать. — И знаешь, что удивительно, в каждой пещере, в каждом стойбище, в любом племени обязательно есть подобный смутьян. Не обращай на него внимания, да и на других — тоже. Ты очень хорошо говоришь. Я восхищаюсь тем, как быстро ты усваиваешь языки. Скоро ты будешь говорить на языке Мамутои гораздо лучше меня.
— Я должна правильно научиться произносить слова. У меня нет другого выхода, — мягко сказала она. — Здесь никто не говорит на языке жестов, к которому меня приучили с детства, а для Клана я умерла. — Она на мгновение закрыла глаза, испытывая чувство мрачной опустошенности.
Отогнав эти грустные мысли, Эйла начала одеваться, но вдруг остановилась.
— Подожди-ка, — сказала она, вновь снимая свой наряд. — Очень давно, когда я достигла женской зрелости, Иза рассказала мне все, что следует знать женщине Клана об интимных отношениях между мужчиной и женщиной, хотя она и сомневалась, что я когда-нибудь найду себе пару и что эти знания мне действительно понадобятся. Обычаи Других, конечно, могут быть совершенно иными, ведь даже свои чувства они проявляют иными способами, но это будет первая ночь, которую я проведу в жилище Других, и мне кажется, я должна совершить очистительный обряд после наших любовных развлечений.
— Что ты имеешь в виду?
— Я собираюсь искупаться в реке.
— Эйла, может, не стоит? Сейчас так холодно и темно. Это даже опасно.
— Я не буду заплывать далеко. Просто сполоснусь у берега, — сказала она, сбрасывая парку и снимая через голову нижнюю рубашку.
Река была уже по-осеннему холодной. Джондалар следил за ней с берега, и ему достаточно было окунуть руку, чтобы понять, насколько там холодно. Ее желание совершить такое купание напомнило ему об очистительных ритуалах, предшествующих обряду Первой Радости, и он решил, что легкое омовение ему тоже не повредит. Наконец продрогшая Эйла вышла из воды. Он принял ее в свои согревающие объятия, мохнатый бизоний мех его парки высушил ее тело, затем Джондалар помог ей надеть рубашку и парку.
Река вернула Эйле бодрость и свежесть, и, когда они вошли в земляное жилище, все ее тело приятно горело. Большинство людей уже улеглись спать. Красневшие в очагах угли были присыпаны золой, и голоса звучали приглушенно. Первый очаг оставался пустым, хотя на блюде еще лежали куски остывшего мамонтового жаркого. Когда они тихонько проходили через помещение Львиного очага, Неззи поднялась со своего места и задержала их.
— Эйла, я просто хотела поблагодарить тебя, — сказала она, бросив взгляд на одну из возвышавшихся у стены лежанок. Проследив за ее взглядом, Эйла увидела на широкой кровати очертания трех маленьких раскинувшихся тел, укрытых меховым покрывалом. Лэти и Руги делили это ложе с Ридагом. Дануг вольготно устроился на второй лежанке, а на третьей, вытянувшись во всю длину, лежал Талут. Он приподнялся на локте в ожидании Неззи и с улыбкой смотрел на Эйлу. Она кивнула ему и тоже улыбнулась, не вполне уверенная, правильно ли она поступила.
Неззи залезла под бочок к рыжеволосому гиганту, а гости двинулись к следующему очагу, стараясь ступать как можно тише, чтобы никого не потревожить. Эйла почувствовала на себе чей-то взгляд и посмотрела в сторону пристенных лежанок. В темном провале между створками полога виднелись два горящих глаза и белозубая улыбка. Заметив, как напряглась спина Джондалара, молодая женщина быстро отвела взгляд. Ей показалось, что она услышала тихий смех, но потом поняла, что это был храп, доносившийся с лежанки, расположенной у противоположной стены.
В помещении большого четвертого очага одна из кроватей была завешена тяжелой кожаной полстью, отгораживавшей ее от узкого центрального прохода. Судя по доносившимся оттуда звукам и шорохам, эта лежанка была уже занята. Эйла заметила, что большинство спальных мест в этом длинном доме имели подобные занавесы, крепившиеся к мамонтовым костям сводчатой стены или к вертикальным кольям, вкопанным в землю. Однако не все занавесы использовались. Кровать Мамута, темневшая у противоположной стены, была открыта. Старик лежал под покрывалом, но Эйла знала, что он не спит.
Джондалар зажег лучину от горячих углей очага и, прикрывая ее рукой, понес к изголовью выделенной им лежанки. Там в стенной нише находился довольно плоский камень с выдолбленным посередине чашеобразным углублением, наполовину заполненным жиром. Джондалар зажег фитиль, напоминавший сплетенную из травы косичку, и огонь этого каменного светильника озарил стоявшую за ним фигурку Великой Матери. Затем он развязал ремни, стягивавшие два створа кожаного полога, и, когда они развернулись, скрыв их лежанку, Джондалар поманил к себе Эйлу.
Приподняв край занавеса, она проскользнула внутрь и залезла на возвышение, покрытое множеством меховых шкур. Усевшись в центре широкой лежанки, освещенной тускловатым, мерцающим светом и отгороженной занавесом, Эйла вдруг осознала, как надежно и уютно их маленькое ночное пристанище. Здесь они могли уединиться, забыв о существовании всего остального мира. Она вспомнила, как в детстве набрела на маленькую пещеру, где часто укрывалась потом, когда ей хотелось побыть в одиночестве.
— Какие они умные, Джондалар. Я и представить себе не могла, что можно придумать нечто подобное.
Джондалар вытянулся на постели рядом с ней, радуясь ее восторгу.
— Значит, тебе понравился этот полог?
— О да. Это дает ощущение уединения, хотя ты и знаешь, что окружен людьми. Да, мне здесь нравится, — сказала она с сияющей улыбкой.
Притянув Эйлу к себе, Джондалар нежно поцеловал ее и заметил:
— Эйла, ты так прекрасна, когда улыбаешься.
Она посмотрела на его лицо, озаренное внутренним светом любви: на его неотразимые ярко-синие глаза, которые в отблесках огня приобрели фиолетовый оттенок; на длинные белокурые волосы, разметавшиеся по меховому покрывалу; на волевой подбородок и высокий лоб, которые так сильно отличались от срезанных подбородков и покатых лбов членов Клана.
— Почему ты обрезаешь бороду? — спросила она, дотрагиваясь пальцами до жесткой щетины на его подбородке.
— Не знаю. Наверное, просто привычка. Летом без нее прохладнее и щеки не так чешутся… А к зиме я обычно опять отпускаю ее. Она согревает лицо в мороз. А что, тебе не нравятся бороды?
Она недоумевающе подняла брови.
— Но при чем тут я? Борода-то растет у мужчин, они и должны выбирать — брить ее или отпускать. Я спросила просто потому, что До встречи с тобой никогда не видела безбородых мужчин. А почему ты спросил, нравятся ли мне бороды?
— Потому, что я хочу угодить тебе, чтобы ты была довольна. Если тебе нравится борода, то я ее отпущу.
— Это не имеет значения. Важна не твоя борода, а ты сам. Ты сам угождаешь мне… нет, не так. — Она расстроено покачала головой. — Ты даешь мне довольство… удовольствие… Ты сам удовлетворяешь меня… — сбивчиво говорила она, пытаясь подобрать более точное выражение.
Он усмехнулся ее неловким попыткам и невольной двусмысленности словесных оборотов.
— Мне бы хотелось пройти с тобой ритуал Первой Радости. — Он вновь обнял и поцеловал ее. Эйла уютно устроилась у него под боком, но Джондалар вдруг перевернулся на живот и, приподнявшись, заглянул ей в глаза. — Я хочу повторить нашу первую ночь, — прошептал он. — Теперь для этого созданы все условия, и даже доний наблюдает за нами. — Он повернул голову в сторону ниши, где за каменным светильником стояло символическое изваяние женщины-матери, вырезанное из бивня мамонта.
— И это будет первая ночь… в племени Других, — закрыв глаза, пробормотала Эйла, осознавая важность этого момента и испытывая радостное волнение.
Обняв ладонями ее лицо и поцеловав сомкнутые веки, Джондалар посмотрел на Эйлу нежным любящим взглядом, думая, что в жизни не видел никого красивее этой женщины. Она немного отличалась от женщин Зеландонии. У Эйлы были более высокие скулы и широко расставленные глаза, обрамленные пушистыми ресницами, хотя ее густые волосы золотились, как зрелые осенние травы. Четко очерченное лицо заканчивалось упрямым, немного заостренным подбородком.
На изгибе ее шеи, у самой ключицы, виднелся маленький прямой шрам. Слегка коснувшись его губами, Джондалар почувствовал, как она вздрогнула от неожиданного удовольствия. Вновь приподнявшись и взглянув на ее лицо, он поцеловал кончик ее узкого прямого носа и уголок полных губ, чуть изогнувшихся в обещании улыбки.
Он чувствовал ее внутреннее напряжение. Словно маленькая колибри, она была неподвижна, но полна трепетного волнения, которое можно было только почувствовать; ее глаза были по-прежнему закрыты, и она заставляла лежать себя спокойно и ждать. Джондалар немного понаблюдал за ней, продлевая сладостное предвкушение, затем поцеловал ее губы и, приоткрыв их, провел языком по изгибам ее рта) чувствуя, что это ей понравилось. На сей раз он был не напористым завоевателем, а нежным любовником, который вел ее в неизведанный мир наслаждений и побуждал к ответным ласкам.
Не отрывая от нее взгляда, Джондалар сел на постели, Эйла открыла глаза и улыбнулась ему. Он снял свою рубаху и помог ей освободиться от туники. Мягко опустившись вместе с ней на меховое ложе, он припал губами к ее отвердевшему соску и начал посасывать его. Она судорожно вздохнула, ощущая, как острые стрелы желания пронзили ее тело. Почувствовав теплую влагу, смочившую ее ноги, она с удивлением подумала, почему так происходит. Ведь Джондалар даже не коснулся ее лона, а только дотронулся до груди.
Он ласкал и слегка покусывал ее, пока Эйла наконец не прогнулась ему навстречу, тогда он перешел к более решительным действиям. Она постанывала от удовольствия. А Джондалар занялся другой грудью, проводя языком по ее пышной округлости и набухшему бутону соска. Дыхание Эйлы стало прерывистым и затрудненным. Он оставил в покое ее грудь и, покрыв поцелуями шею, стал покусывать мочку уха; его дыхание щекотало чувствительную кожу ушной раковины, а ладони поглаживали ее плечи и груди. Все ее тело уже трепетало от чувственного наслаждения.
Джондалар вновь запечатлел поцелуй на ее губах, и его влажный теплый язык скользнул вниз по подбородку, пробежал по шее, по ложбинке между грудей и остановился на маленьком углублении пупка. Его кудесник уже начал наполняться сокровенными соками и упрямо рвался на свободу из тесной одежды. Но Джондалар сначала развязал ее пояс и, стянув с нее кожаные штаны, вновь склонился к ее пупку, продолжая двигаться в том же направлении. Он лизнул ее мягкие лобковые волосы и спустился ниже. Коснувшись языком маленькой отвердевшей выпуклости, Джондалар почувствовал, как вздрогнуло все ее тело, и отклонился назад. Эйла слабо вскрикнула, испытывая легкое разочарование.
Развязав собственный пояс, Джондалар снял штаны, выпустив наконец из темницы свой рвущийся на волю член. Эйла взяла его в Руку, и ее трепетные пальцы начали поглаживать восставшую и наполненную соками мужскую плоть, пробегая по всей ее длине и лаская мягкую кожу. Джондалару было приятно, что его размеры не пугали ее, как это не раз случалось со многими женщинами, видевшими его в моменты возбуждения. Эйла склонилась к нему, и он почувствовал, как ее теплый рот вобрал в себя его отвердевший член.
В этот момент Джондалар порадовался, что уже успел утолить свою безумную любовную жажду на берегу реки и теперь мог вполне контролировать себя.
— Эйла, сейчас мой черед подарить тебе Радость, — сказал он, мягко поднимая ее голову.
Она взглянула на него потемневшими от страсти, горящими глазами, потом понимающе кивнула и поцеловала его. Удерживая ее за плечи, Джондалар опустил Эйлу на меховое покрывало и вновь, покрыл поцелуями ее губы, лицо и шею, усиливая ее восприимчивость к Дарам Радости. Обхватив ладонями ее груди, он попеременно посасывал соски, затем его язык опять соскользнул в разделявшую их ложбинку и, направившись к пупку, начал двигаться вокруг него по расходящейся спирали, пока не достиг мягких волосков на легком всхолмлении.
Раздвинув ее бедра, Джондалар слегка развел руками мягкие складки и припал губами к сокровенной влаге. По ее телу пробежала дрожь сильнейшего наслаждения, и она закричала, прогибаясь ему навстречу. Джондалар почувствовал, что скоро уже не сможет сдерживать нараставшее желание. Ему нравилось доставлять ей Радость; чувствовать, как ее тело откликается на его искусную любовную игру. Это любовное искусство было сродни его профессиональному мастерству. Работая с кремнем, он испытывал радость, откалывая тонкие ровные пластинки. И он был по-настоящему счастлив, сознавая, что с ним Эйла впервые познала истинную Радость. До этого ей приходилось испытывать лишь боль и насилие, и именно он пробудил в ней способность воспринимать Дар Радости, которым Великая Земная Мать наделила Своих детей.
Джондалар нежно прикасался к ней, исследуя малейшие изгибы ее тела и выясняя наиболее чувствительные точки; он возбуждал в ней желание, щекоча ее влажным языком и проникая ловкими пальцами в сокровенные глубины. Когда, откинувшись на меховое ложе, Эйла начала двигаться ему навстречу, он понял, что она готова принять его. Она судорожно дышала, убыстряя движения, и Джондалар, обнаружив, что сам уже не в силах сдерживаться, задействовал наконец своего восставшего кудесника. Его сокровенные соки уже жаждали выхода, когда она прикоснулась к нему рукой и воскликнула:
— Джондалар… О-о-о… Джондалар!..
Эйла уже не осознавала ничего, кроме него, кроме его восставшего мужского естества. Она хотела его, хотела ощутить в себе всю его полноту. Почти бессознательно она направила его, помогая найти верный путь, и наконец он проник в нее, чувствуя приближение высшего наслаждения. Чуть отклонившись назад, он вновь и вновь погружался в нее, проникая все глубже и глубже; ее глубины полностью соответствовали его размерам.
Движения Джондалара были пока не слишком быстрыми, ему хотелось, чтобы она тоже приблизилась к этой высшей точке. Он намеренно продлевал эти мгновения, словно хотел, чтобы они никогда не кончались, однако он не в силах был больше ждать. Каждый новый толчок мог завершиться кульминацией. В слабо мерцающем свете их блестящие от пота тела слаженно двигались, инстинктивно выбирая новый ритм этого постепенно ускоряющегося животворного биения.
Тяжело дыша, они полностью отдались во власть всепоглощающего напряженного движения, объединив все свои силы и желания, мысли и чувства. Затем, почти неожиданно, эта напряженность резко возросла, и сладостная чувственная волна вдруг вознесла их обоих на вершину бесконечного блаженства. И в последнем напряжении сил они, казалось, пытались продлить ощущение этого полнейшего слияния, но вот их мышцы расслабились и тела замерли в блаженном покое.
Они неподвижно лежали, восстанавливая дыхание; потрескивающий, ослабевший огонек светильника внезапно вспыхнул последний раз и погас окончательно. Спустя некоторое время Джондалар приподнялся и лег рядом с ней, пребывая в каком-то блаженном туманном состоянии — между сном и бодрствованием. Но Эйла была еще вполне бодра, ее открытые глаза с легким волнением вглядывались в темноту; впервые за долгие годы она слышала в ночи звуки людских голосов.
Тихое воркование, видимо, принадлежало жениху и невесте, которые обосновались на соседней лежанке, а с противоположной стороны слышалось неглубокое, свистящее дыхание уснувшего шамана. Из помещения следующего очага доносился мужской храп, а из первого очага — периодические восклицания и стоны Талута и Неззи, явно обменивавшихся Дарами Радости. В другой стороне заплакал ребенок. Затем раздался чей-то успокаивающий голос, и плач внезапно прекратился. Эйла улыбнулась: можно было не сомневаться, что младенца приложили к материнской груди. Чуть дальше определенно шел какой-то спор, гневные голоса взвились в последнем приглушенном крике негодования и тоже затихли. А из последнего очага доносилось лишь частое сухое покашливание.
Самым ужасным временем ее одинокой жизни в долине были именно ночи. Днем она всегда могла найти себе какое-то приятное или полезное занятие, но по ночам застывшая пустота пещеры действовала ужасно угнетающе. Поначалу, слыша только звук собственного дыхания, Эйла даже боялась уснуть, и сны ее были очень тревожными. В пещере Клана было всегда многолюдно, и худшими из возможных наказаний считались изгнание и смертное проклятие, когда человека обрекали на одиночество и полные опасностей скитания.
Эйла на собственной шкуре убедилась, что это было действительно ужасное наказание. И в данный момент она понимала это лучше, чем когда-либо. Сегодня Эйла впервые встретилась с людьми, которых в Клане называли Другими, и сейчас, лежа в темноте, слыша звуки окружавшей ее жизни и тихое дыхание Джондалара, она наконец почувствовала себя дома.
— Джондалар? — тихо позвала она.
— Гм-м-м…
— Ты уже спишь?
— Нет, не совсем еще, — пробормотал он.
— Они очень приятные люди. Ты был прав. Мне действительно нужно было прийти сюда и познакомиться с ними.
Его затуманенное сознание мгновенно прояснилось. Он всем сердцем надеялся, что, встретившись с похожими на нее людьми и познакомившись немного с их жизнью, она перестанет так сильно бояться их и поймет, что они совсем не страшные. Джондалар странствовал уже много лет. Путешествие в родные края обещало быть долгим и трудным, и ему хотелось, чтобы она сама решила уйти туда вместе с ним. Но пока родным домом для нее была ее долина. Там имелось все необходимое для выживания, ей удалось даже создать свой маленький мир, отсутствие людей в котором заменялось дружелюбными животными. Эйле не хотелось покидать этот мир; более того, ей хотелось уговорить Джондалара остаться.
— Я знал, Эйла, что они понравятся тебе, — убедительно произнес он, — когда ты узнаешь их получше.
— Неззи напоминает мне Изу. Как ты считаешь, почему такой ребенок, как Ридаг, мог родиться у той женщины из Клана?
— Кто может знать, почему Великая Мать дала ей ребенка смешанных духов. Пути Великой Матери неисповедимы.
Эйла немного помолчала.
— Не думаю, что она забеременела от того, что Великая Мать соединила духов разных людей. Мне кажется, в этом был замешан мужчина из племени Других.
Джондалар нахмурился:
— Я знаю, ты считаешь, что мужчины каким-то образом способствуют зарождению новой жизни, но как могла самка плоскоголовых познать мужчину?
— Да, это непонятно, ведь женщины Клана никогда не ходят поодиночке и сторонятся Других. И кроме того, мужчины Клана всегда оберегают своих женщин. По их представлениям, дети зарождаются с помощью духа мужского тотема, и они не хотят, чтобы дух мужчины из племени Других оказался слишком близко. Да и сами женщины опасаются этого. На Сходбищах Клана всегда рассказывали новые истории о том, какие несчастья случились по вине Других, особенно с женщинами.
— Но ведь мать Ридага не боялась Других, — продолжала Эйла. — Неззи говорила, что она следовала за ними два дня, а потом послушно отправилась в лагерь вслед за Талутом. Любая другая женщина Клана просто убежала бы от него. Должно быть, она раньше знала кого-то из Других, и он обошелся с ней хорошо или по крайней мере не причинил ей вреда, раз она не испугалась Талута. Конечно, ей была необходима помощь, но почему она решила искать ее у Других?
— Может, она просто увидела, что Неззи кормит младенца? — предположил Джондалар.
— Может быть. Но это не объясняет, почему она бродила в одиночестве. И я могу придумать единственное тому объяснение. Она была проклята и изгнана из своей семьи. Женщин Клана проклинают крайне редко. Им вообще не свойственно применять такое наказание к своим соплеменникам. Скорее всего в этой истории замешан мужчина Других…
Эйла помедлила немного и задумчиво добавила:
— Наверное, мать Ридага очень хотела, чтобы ее ребенок появился на свет. Надо было набраться большой смелости, чтобы приблизиться к Другим, даже если она знала кого-то из них раньше. И это случилось после того, как она поняла, что у нее будет ребенок и что этот ребенок будет отличаться от людей Клана. Они, так же как и вы, не любят детей смешанных духов.
— Как ты можешь быть так уверена, что она знала какого-то мужчину, не принадлежавшего Клану?
— Она пришла к Другим, чтобы родить ребенка, а это означает, что в Клане отказались помочь ей, и она по каким-то причинам надеялась получить помощь от Талута и Неззи. Не знаю, когда именно все это произошло, но я уверена, что у нее был мужчина из племени Других, который разделил с ней Дары Радости… или, может быть, просто взял ее силой. Да, Джондалар, она знала, что вынашивает и родит от него ребенка.
— Но почему ты думаешь, что именно благодаря мужчине зарождается новая жизнь?
— Ты сам поймешь это, Джондалар, если хорошенько подумаешь. Вспомни того подростка, что вернулся сегодня домой, Дануга. Он выглядит в точности как Талут, только гораздо моложе. И я считаю, что именно Талут положил начало его жизни, когда они с Неззи делили Дары Радости.
— Если все обстоит так, как ты говоришь, то скоро у них появится еще один ребенок, поскольку они с Талутом опять делили Дары Радости. Однако я не уверен в этом, — сказал Джондалар. — Мужчины и женщины часто делят Дары Радости. Они ниспосланы нам Великой Земной Матерью, и чем чаще ты пользуешься ими, тем больше почитаешь Ее. Однако женщины получают Ее дары часто, а рожают редко. Нет, Эйла, если мужчина ценит Дары Великой Матери, почитает Ее, то Она может выбрать его дух и смешать его с духом его жены. Тогда, если будет избран именно его дух, ребенок окажется похожим на него, как Дануг похож на Талута, но решает все только Великая Мать.
Эйла нахмурилась в темноте, мучительно размышляя над вопросом, на который пока не могла найти ответа.
— Не знаю, почему женщина рожает детей так редко. Может, для зарождения новой жизни надо несколько раз разделить Дары Радости, а возможно, для этого надо выбрать определенное время. Может быть, нужно, чтобы дух мужского тотема обрел особое могущество, чтобы победить духа женского тотема, или, может быть, выбор остается за Великой Матерью, но все же Она выбирает определенного мужчину и придает его кудеснику животворную силу. Ты же не можешь с уверенностью сказать, каким образом она осуществляет свой выбор. Разве ты знаешь, каким образом смешиваются духи? Возможно, они смешиваются внутри женщины, когда она делит Дары Радости с мужчиной.
— Никогда не слышал ничего подобного, — сказал Джондалар, — но я думаю, это вполне возможно. — Теперь он, задумчиво нахмурив брови, уставился в темноту. Джондалар молчал так долго, что Эйла уже подумала, не заснул ли он, но наконец услышала его голос: — Эйла, если то, что ты говоришь, правда, то ты вскоре можешь зачать ребенка, ведь мы так часто делим с тобой дары Великой Матери.
— Да, я думаю, так оно и будет, — сказала Эйла, с восторгом воспринимая эту мысль…
— Тогда нам нельзя больше делить Ее Дары! — резко приподнимаясь, воскликнул Джондалар.
— Но почему? Я хочу зачать от тебя ребенка, Джондалар. — Голос Эйлы звучал явно расстроено.
Джондалар перевернулся на живот и обнял ее.
— И я хочу того же, только сейчас — неподходящее время. Нам предстоит долгое Путешествие. Пройдет год, а то и больше, прежде чем мы доберемся до моего дома. И этот путь будет вдвойне опасен, если в тебе начнет расти ребенок.
— А разве мы не можем просто вернуться на время в мою долину? — предложила она.
Такое предложение встревожило Джондалара. Он подумал, что если они вернутся в ее долину, чтобы она могла спокойно родить ребенка, то уже не уйдут оттуда никогда.
— Нет, Эйла, мне кажется, что это неразумно. Там нас будет всего двое. И я не смогу помочь тебе. Нужно, чтобы рядом были женщины. Порой роды проходят трудно, и женщина может даже умереть, — сказал он искаженным от боли голосом. Не так давно он был свидетелем такого случая.
Эйла понимала, что он прав. Она сама едва не умерла, рожая сына. Если бы не Иза, возможно, она и не выжила бы. Похоже, действительно сейчас не время заводить детей, даже если ребенок будет от Джондалара.
— Видимо, ты прав, — сказала Эйла, испытывая горькое разочарование. — Возможны разные осложнения… Я… мне хотелось бы, чтобы рядом были женщины, — согласилась она.
Джондалар вновь надолго умолк.
— Эйла, тогда, может быть… — начал он нерешительно, срывающимся от напряжения голосом, — может быть, нам не следует спать с тобой в одной постели… ведь мы… Хотя, с другой стороны, деля Дары Радости, мы воздаем честь Великой Матери, — с тяжелым вздохом пробурчал он.
Эйла не могла объяснить ему, почему они могут и дальше делить с ним Дары Радости. Иза велела ей никому не рассказывать о тайном снадобье, и в особенности мужчинам.
— Мне кажется, тебе не надо беспокоиться об этом, — сказала она. — Ведь я не уверена, что именно мужчина помогает зачать ребенка, а если выбор остается за Великой Матерью, то Она может сделать его в любое время, разве не так?
— Да, именно это и тревожит меня. Однако, если мы будем пренебрегать Ее Дарами, Она может разгневаться. Мы должны всячески почитать Ее.
— Джондалар, раз уж наша судьба в Ее руках, то пусть Она и решает ее. Мы найдем какой-нибудь выход, если Она остановит свой выбор на нас. Я не хочу обижать Ее, отказываясь от Даров Радости.
— Действительно, ты права, Эйла, — с некоторым облегчением произнес Джондалар.
С глубоким сожалением Эйла решила, что ей придется продолжить прием снадобья, предотвращающего зачатие, однако этой ночью ей снилось, что у нее родилось много детей: одни — светловолосые и голубоглазые, а другие — похожие на Ридага и Дарка. И только под утро ее сон вдруг стал совершенно иным, зловещим и исполненным какого-то таинственного духовного смысла.
… Она видела двух своих сыновей, двух братьев, которые даже не подозревали о том, что они братья. Один был высокий и белокурый, как Джондалар, а в другом она узнала Дарка, хотя его лица ей не удалось разглядеть. Два брата шли навстречу друг другу по бескрайней голой и продуваемой ветрами степи. Она почувствовала безотчетную тревогу, должно было случиться нечто ужасное, нечто такое, чего она не могла предотвратить. Затем она с ужасом поняла, что один из ее сыновей может убить другого. Видя, что они сошлись совсем близко, она попыталась добежать до них, но вдруг на пути ее выросла густая и вязкая стена. Там, за туманной пеленой, они уже стояли друг против друга, угрожающе подняв руки. Эйла отчаянно закричала…
— Эйла! Эйла! Что с тобой! — спрашивал Джондалар, тряся ее за плечи.
Внезапно рядом с ними появился Мамут.
— Проснись, дитя! Просыпайся! — воскликнул он. — Это всего лишь знак… Некое послание свыше. Проснись, Эйла!
— Но один из них умрет! — в отчаянии кричала она, продолжая пребывать под впечатлением сна.
— Значение твоего сна может быть совсем другим, Эйла, — успокаивающе сказал Мамут. — Совсем не обязательно, что… один из братьев будет убит. Ты должна научиться понимать истинный смысл своих снов. У тебя есть священный дар. Он очень велик, но тебе недостает знаний.
Сознание Эйлы прояснилось, и она увидела двух высоких мужчин, склонившихся над ней, два озабоченных лица: одно молодое и красивое, а второе — старое и мудрое. Джондалар держал разожженный факел, полагая, что свет скорее вернет ее в реальный мир. Она приподнялась на локтях и попыталась улыбнуться.
— Ну что, все в порядке? — спросил Мамут.
— Да, да… Мне жаль, что я разбудила вас, — произнесла Эйла на языке Зеландонии, забыв, что шаман не сможет понять ее.
— Не волнуйся, мы поговорим обо всем позже, — мягко улыбнувшись, сказал Мамут и направился к своей лежанке.
Джондалар предложил ей тоже еще немного поспать, и, забираясь под покрывало, Эйла успела заметить, что приоткрывшиеся было пологи у других лежанок вновь плотно закрыты. Испытывая легкое смущение оттого, что стала причиной ночного переполоха, она прижалась к боку Джондалара, положив голову на его предплечье. «Как хорошо, что он так любит меня, что он здесь, рядом со мной», — успокоено думала Эйла, вновь погружаясь в сон, как вдруг глаза ее удивленно раскрылись.
— Джондалар, — прошептала она, — как Мамут узнал, что мне снилось, будто мои сыновья встретились и один из них может убить другого?..
Но Джондалар уже крепко спал.
