Она тряхнула головой, пытаясь отогнать ожившие воспоминания.

— Что случилось, Эйла? — спросил Джондалар, заметив, как помрачнело ее лицо.

— Я увидела львиный череп, — ответила она, указывая на украшение, закрепленное над дверным проемом, — и вспомнила те времена, когда Пещерный Лев избрал меня и стал моим тотемом!

— Мы — члены Львиного стойбища, — с гордостью провозгласил Талут, хотя уже не раз упоминал об этом. Он не понимал, о чем гости разговаривали на языке Зеландонии, но видел, какой интерес они проявили к львиному талисману.

— Пещерный Лев имеет большое значение для Эйлы, — пояснил Джондалар. — Она говорит, что дух этой огромной кошки ведет и защищает ее.

— Тогда ты будешь чувствовать себя у нас как дома, — с довольным видом сказал Талут, широко улыбаясь Эйле.

Она заметила, что Неззи ведет Ридага, и вновь подумала о своем сыне.

— Наверное, так и будет, — сказала она.

Молодая женщина задержалась перед входом, чтобы выяснить, как он сделан, и улыбнулась, рассмотрев, из чего именно был сформирован такой ровный и симметричный свод. Все оказалось очень просто, хотя ей не приходило в голову, что можно сделать нечто подобное. Два огромных бивня, мамонта или другого животного таких же размеров, были вкопаны в плотно утрамбованную землю, а их верхние острые концы сходились вместе, причем вершина свода закреплялась с помощью полой трубки, вероятно, отколотой от кости ноги мамонта.

Тяжелая мамонтовая шкура плотно закрывала вход, такой высокий, что даже Талут, откинув занавес, мог пройти внутрь, не нагнув головы. В этом просторном входном помещении находился еще один завешенный шкурой дверной проем, расположенный прямо напротив первого. Эйла и Джондалар спустились в эту круглую прихожую, чьи толстые стены наклонно поднимались вверх, сливаясь с куполообразным потолком.

Медленно продвигаясь ко второму входу, Эйла рассматривала стены, представлявшие своеобразную мозаику из костей мамонта; на стенных крючках была развешана верхняя одежда обитателей стоянки, здесь же находились ряды полок с запасами топлива, разнообразной утвари и кремневых орудий. Подняв край занавеса, Талут шагнул в следующее помещение и отступил в сторону, пропуская гостей.

Миновав внутренний дверной проем, Эйла спустилась в помещение первого очага, кухни, и замерла в изумлении при виде огромного количества удивительных предметов, поражавших не только своими формами, но яркостью расцветок. Назначение множества вещей было совершенно непостижимо, и она остановила взгляд на тех немногих, которым могла дать мало-мальски вразумительное объяснение.

В центральной части этого помещения горел большой костер, над которым, шипя и потрескивая, жарился здоровенный окорок, насаженный на вертел. По краям этого очага были вкопаны в землю две вертикально стоявшие бедренные кости мамонта, завершавшиеся коленными чашечками, на которых и покоились концы вертела. Вилка, сделанная из большого разветвленного оленьего рога, служила в качестве ручки: с ее помощью мальчик поворачивал тяжелый вертел. Узнав одного из детей, что недавно толпились на улице, разглядывая Уинни, Эйла улыбнулась ему. И мальчик тоже робко улыбнулся ей в ответ.

«Удивительно, насколько просторно это земляное жилище, — подумала Эйла, когда ее глаза попривыкли к тусклому внутреннему свету, — оно выглядит таким опрятным и уютным». Кухонный очаг был всего лишь первым в череде очагов, протянувшихся по средней линии этого большого дома. В общей сложности длина жилища составляла более восьмидесяти футов, а ширина — около двадцати футов.

«Семь костров», — медленно сосчитала Эйла про себя, незаметно надавливая пальцами на ногу и припоминая счетные слова, которым ее научил Джондалар.

Эйла отметила, что в доме довольно тепло. Очаги прогревали полуподземное жилище лучше, чем пещеры, которые стали привычным местом ее обитания. На самом деле здесь было даже жарко, решила она, заметив, что люди, суетившиеся у дальних очагов, очень легко одеты.

Весь дом освещался ровным, но неярким, тускловатым светом. Своды поднимались примерно на одну высоту — футов двенадцать или около того, — и над каждым очагом в потолке было оставлено отверстие для выхода дыма, через которое проникали лучи дневного света. На наклонных стенах, сооруженных из костей мамонта, были развешаны запасы трав и зерна, одежда и домашняя утварь, но центральная часть потолка была сделана из перекрещивающихся рогов северного оленя.

Вдруг Эйла почувствовала вкусный знакомый запах, от которого у нее едва не потекли слюнки. «Должно быть, готовят мясо мамонта!» — подумала она. Ей не доводилось пробовать жирного и нежного мамонтового мяса с тех пор, как она покинула Пещеру Клана. Помимо этого, в воздухе витали и другие восхитительные ароматы, как знакомые, так и совершенно неизвестные, но в целом этот чудесный букет запахов напомнил ей, что она проголодалась.

Талут вел гостей по центральному, хорошо утоптанному проходу, тянувшемуся через все жилище; они миновали несколько очагов, и Эйла заметила, что вдоль стен располагаются широкие лежанки, укрытые меховыми шкурами. Сидевшие на них люди переговаривались друг с другом или просто отдыхали. Эйла медленно шла мимо них, чувствуя, что все провожают ее взглядами. В стенах виднелось еще несколько сводчатых дверных проемов, подпертых мамонтовыми бивнями. Эйла с интересом поглядывала на них, но не решалась спросить, что скрывается за тяжелыми занавесами.

«Это жилище напоминает пещеру, — думала она, — большую, уютную пещеру. Однако все эти сводчатые входы и мощные длинные кости мамонтов, используемые в качестве стоек и опор для стен, очевидно, говорят о том, что это не просто природная пещера, случайно обнаруженная в речном берегу. Удивительно, неужели Мамутои сами выстроили такую махину!»

Первое кухонное помещение, в котором жарилось мясо, было больше остальных, за исключением четвертого очага, куда Талут и привел гостей. Вдоль стен располагались лежанки, очевидно, никем не занятые, — на них не было меховых покрывал, что позволяло рассмотреть их конструкцию.

Углубив центральную часть, Мамутои специально оставили по бокам широкие платформы земли, укреплявшие костяные стены. Кроме того, поверхность этих земляных платформ была выложена костями мамонтов, образовалось что-то вроде жесткой сетки, отверстия которой были заполнены травой; на этот каркас можно было спокойно класть объемистые кожаные тюфяки, набитые шерстью мамонта. Покрытая меховыми шкурами, платформа превращалась в теплую и удобную лежанку или кушетку.

«Странно, — подумал Джондалар, — неужели в этом очаге никто не живет?» Обстановка помещения, в которое их привели, казалась достаточно скудной, но, несмотря на это, оно имело вполне жилой вид. В выложенном камнями очаге пылали угли, на некоторых лежанках были сложены меха и шкуры, а на крючках висели пучки высушенных лекарственных трав.

— Наши гости обычно живут здесь, в очаге Мамонта, — объяснил Талут, — если Мамут не возражает. Я должен спросить его.

— Конечно, Талут, они могут располагаться здесь.

Голос донесся откуда-то сзади, где находилась одна из свободных скамей. Джондалар обернулся и, приглядевшись, заметил, что одна из меховых шкур зашевелилась. Затем обозначилось лицо с двумя горящими глазами, — на верхнюю часть правой щеки была нанесена зигзагообразная татуировка, которая, словно дорожка, бегущая через овраги, спускалась вниз по глубоким морщинам, оставленным невероятно долгой жизнью. То, что Джондалар принял за зимний мех какого-то животного, оказалось большой белой бородой. Старец, сидевший на кушетке скрестив ноги, изменил позу, и две его тощих и длинных нижних конечностей опустились на земляной пол.

— Что так поразило тебя, мужчина из Зеландонии? Ты не заметил меня? А твоя подруга знала, что я здесь, — сказал старец громким выразительным голосом, который не слишком вязался с его почтенным возрастом.

— Ты правда знала, Эйла? — спросил Джондалар, но женщина, похоже, не слышала его. Эйла и старец неотрывно смотрели в глаза друг другу, казалось, между ними возникла незримая связь, позволявшая проникнуть сквозь телесную оболочку и познать самую суть человеческой души. Затем молодая женщина опустилась на землю перед старым Мамутом. Не поднимая головы, она сидела перед ним скрестив ноги.

Джондалар был явно смущен и озадачен. Она воспользовалась языком жестов, на котором — судя по ее рассказам — общались между собой люди Клана. Женщине Клана надлежало принять именно такую позу, выражавшую уважение и почтение, если она хотела получить разрешение для продолжения молчаливого разговора. Джондалар помнил тот единственный раз, когда она села в такую позу перед ним. Тогда ей хотелось сказать ему нечто важное, нечто такое, что она еще не могла выразить по-другому; в то время Эйла выучила слишком мало слов и не могла рассказать ему о своих чувствах. Ему было непонятно, каким образом язык, состоящий из поз, жестов и отдельных звуков, может быть более выразительным, чем язык слов, но самым невероятным казалось то, что эти люди вообще были способны общаться друг с другом.

Ему не понравилось, что она ведет себя здесь подобным образом. Джондалар даже покраснел, увидев, что она, никого не стесняясь, решила воспользоваться языком плоскоголовых, ему захотелось броситься к ней и поднять с земли, пока никто не понял ее действий. Эта поза вызывала у него чувство неловкости и тревоги; в его представлении такое почтительное благоговение можно было выражать лишь Дони, Великой Земной Матери. И кроме того, он считал, что ее жизнь в Клане должна остаться их тайной, в которую не стоило посвящать никого из племени Мамутои. Конечно, наедине с ним Эйла могла вести себя свободно, но ведь эти люди пока ни о чем не догадываются, а ему хотелось, чтобы она произвела на них хорошее впечатление, чтобы они полюбили ее. И поэтому им вовсе не стоило рассказывать о ее прошлом.

Мамут стрельнул в него проницательным взглядом и вновь внимательно и задумчиво посмотрел на Эйлу, затем он наклонился вперед и положил руку ей на плечо.

Эйла подняла голову и увидела перед собой добрые мудрые глаза и лицо, изборожденное множеством мягких складочек и морщинок. Татуировка под его правым глазом вдруг напомнила ей о темной пустой глазнице, и она с бьющимся сердцем подумала, что перед ней стоит сам Креб. Но этого не могло быть, тот старый Мог-ур, который воспитывал ее вместе с Изой, был уже мертв, так же как и Иза. Кто же тогда этот странный человек, вызвавший у нее такую бурю чувств? Почему она вдруг вспомнила язык Клана и села перед ним в эту почтительную позу? И откуда он узнал, что именно такого жеста она ждала в ответ?

— Поднимайся, дитя. Мы поговорим с тобой позже, — сказал Мамут. — Тебе надо отдохнуть и подкрепиться. Вот лежанки, на которых вы будете спать, — добавил он, показывая на пристенные скамьи, словно знал, что ей крайне важно получить подобное словесное разрешение. — У нас много свободных меховых шкур и тюфяков.

Эйла с благодарностью взглянула на него и встала на ноги. Ловкость ее движений свидетельствовала о многолетней привычке, что позволило наблюдательному старику еще немного продвинуться в постижении этой загадочной женщины. За время короткого разговора он успел узнать об Эйле и Джондаларе гораздо больше, чем любой другой человек на стоянке. И кроме того, у него было еще одно преимущество. Лишь ему одному из всех Мамутои удалось приоткрыть покров тайны, скрывавший прошлую жизнь Эйлы.

Мамонтовое жаркое, обрамленное гарниром из корнеплодов, овощей и фруктов, было уложено на большое блюдо, сделанное из тазовой кости какого-то гигантского животного, после чего эту гору мяса вынесли на поляну, чтобы насладиться трапезой на свежем воздухе, пронизанном лучами позднего послеполуденного солнца. Мясо мамонта на вид было таким же сочным и нежным, как и то, что когда-то ела Эйла, однако она с легкой тревогой подумала о том, удастся ли ей попробовать его. Кто знает, какие правила этикета существуют в этом племени. В определенных, главным образом торжественных, случаях женщины Клана питались отдельно от мужчин. Хотя обычно они рассаживались семейными группами, но даже тогда мужчины приступали к еде первыми.

Эйла, естественно, не знала, что Мамутои оказывают почтение гостям, предоставляя им право первыми выбрать лучшие куски мяса, и не знала также, что трапезу традиционно открывала именно женщина — в знак преклонения перед Великой Матерью. Поэтому, когда еду вынесли на поляну, Эйла робко отступила назад и, спрятавшись за спиной Джондалара, незаметно наблюдала за действиями окружающих. На лицах людей отразилось беспокойство, и все они почтительно расступились, ожидая, когда она начнет трапезу. Однако Эйла упорно пятилась назад, пытаясь скрыться в последних рядах.

Некоторые обитатели стоянки заметили ее упорное отступление и, обмениваясь улыбками, начали отпускать шуточки по этому поводу. Но Эйле было совсем не до смеха. Она поняла, что делает что-то не так, и вопросительно взглянула на Джондалара, надеясь на подсказку. А он просто отступил в сторону, пропуская ее вперед. Наконец Мамут пришел ей на помощь. Он взял ее за руку и подвел к костяному блюду с внушительными, аппетитными кусками мамонтового жаркого.

— Эйла, мы надеемся, что ты возьмешь первый кусок, — сказал он.

— Но ведь я — женщина! — запротестовала она.

— Именно тебе и полагается открывать трапезу. Мы должны воздать честь Великой Матери, и, согласно нашим обычаям, женщина должна выбрать первый и самый лучший кусок, не ради собственной выгоды, а как дань уважения к Мут, — объяснил старец.

Недоумение постепенно исчезло из глаз Эйлы, и она с благодарностью посмотрела на Мамута. Взяв слегка изогнутую тарелку из куска отполированного бивня, она с величайшей серьезностью и тщательностью выбрала лучший кусок жаркого. Джондалар улыбнулся ей, одобрительно кивнув. Теперь все остальные могли подойти к блюду и выбрать себе кусок по душе. Покончив с едой, Мамутои сложили свои тарелки в кучу, Эйла решила последовать их примеру.

— Я уже было подумал, что ты показывала нам новый танец, — произнес веселый голос за ее спиной.

Обернувшись, Эйла встретилась взглядом с черноглазым темнокожим мужчиной. Ей было неизвестно значение слова «танец», но, увидев широкую дружелюбную улыбку Ранека, она тоже заулыбалась в ответ.

— Говорил ли тебе кто-нибудь, как ты красива, когда улыбаешься? — спросил он.

— Красива? Я?.. — Она рассмеялась и недоверчиво встряхнула головой.

Джондалар как-то говорил ей почти то же самое, но Эйла вовсе не считала себя красавицей. Среди членов Клана, вырастившего ее, не было таких высоких и худосочных людей, как она; Эйла переросла их всех задолго до зрелости. И лицом она тоже явно не вышла — ни у кого не было такого выпуклого лба и нелепой выступающей кости, которую Джондалар называл подбородком. Поэтому Эйла привыкла себя считать слишком большой и уродливой.

Ранек с интересом наблюдал за ней. Она рассмеялась с такой детской непосредственностью, как будто искренне Думала, что он сказал что-то очень смешное. А он ожидал совсем другой реакции. Быть может, застенчивой усмешки или завлекательной, многообещающей улыбки, но серо-голубые глаза Эйлы казались совершенно бесхитростными, и в том, как она вскинула голову, отбросив назад непослушную прядь волос, не было даже намека на самоуверенность или застенчивость.

Более того, она двигалась с естественной грацией молодого животного, — возможно, львицы или лошади. И от нее исходил ток удивительного обаяния, природу которого Ранек не мог до конца определить, но в него явно входили искренность, и чистосердечие, и еще нечто таинственное, нечто присущее только ей одной. Она выглядела совсем невинной, как дитя, радостно открывающее мир, и в то же время она была женщиной до мозга костей — высокой и, бесспорно, потрясающе красивой женщиной.

Он разглядывал ее с удвоенным любопытством. Ее густые от природы волнистые волосы золотились под солнцем, как поля зрелых колосьев, по которым гнал волну свежий ветер; большие широко расставленные глаза обрамляли длинные ресницы, более темного оттенка, чем волосы. Как талантливый ваятель, Ранек со знанием дела изучал изящные черты ее лица, исполненную силы грацию тела, и когда его глаза скользнули по ее налитой груди и соблазнительным бедрам, то в них появилось выражение, смутившее молодую женщину.

Она вспыхнула и отвела взгляд. Конечно, Джондалар говорил ей, что у людей принято открыто смотреть друг на друга, однако она не была уверена, что ей нравится излишне пристальное разглядывание. Под таким взглядом она чувствует себя беззащитной и уязвимой. Обернувшись в сторону Джондалара, она увидела, что он стоит к ней спиной, но его напряженная поза сказала ей больше, чем слова. Он был сердит. Почему он опять рассердился? Неужели она чем-то вызвала его гнев?

— Талут! Ранек! Барзек! Смотрите-ка, кто идет! — призывно крикнул чей-то голос.

Все заинтересованно оглянулись. На вершине холма появились несколько человек, они уже двигались вниз по склону. Неззи и Талут пошли вверх по тропе, молодой парень стремительно побежал к ним навстречу. Они встретились где-то на середине пути и обменялись сердечными объятиями. Ранек тоже поспешил к вновь прибывшим и обнял пожилого мужчину, его приветствие было более сдержанным, но все же радушным и теплым.

Эйла почувствовала странную опустошенность, видя, как обитатели стоянки покидают своих гостей, желая приветствовать друзей и родственников; они все вместе весело смеялись и шутили, спеша обменяться приветствиями и новостями. А она, Эйла, принадлежит к Неведомому племени. Ей некуда пойти, у нее нет дома, в который можно вернуться, нет семьи, где ее ждут с объятиями и поцелуями. Иза и Креб любили ее, но они умерли, а сама она была мертва для тех, кого любила. Уба, дочь Изы, любила ее, как родная сестра; они не были кровными родственниками, но их породнила любовь. И все-таки Уба уже не откроет для нее свое сердце и душу, если увидит Эйлу вновь; откажется верить собственным глазам; просто не увидит ее. Ведь Бруд проклял Эйлу, обрек ее на смерть. Теперь она мертва для Клана.

И может быть, даже Дарк уже не вспоминает о ней? Эйле пришлось оставить его в семье Брана. Даже если бы ей удалось выкрасть сына, то все равно их было бы только двое. А если бы с ней вдруг что-то случилось, то он остался бы один. Лучше всего было оставить его в семье. Уба любит мальчика и позаботится о нем. Все любили его — кроме Бруда. Но Бран не даст его в обиду и научит охотиться. Да, ее сын вырастет сильным и смелым и будет метать камни из пращи так же метко, как она; будет быстро бегать и…

Внезапно Эйла обратила внимание, что один из обитателей стоянки все же остался внизу. Ридаг стоял у входа в земляной дом, опираясь на костяную раму свода, и во все глаза следил за толпой счастливых и смеющихся людей, медленно спускавшихся с холма. Тогда Эйла попыталась взглянуть на происходящее его глазами: все шли обнявшись, кто-то нес малышей на плечах, а остальные дети прыгали и скакали вокруг, напрашиваясь на такую же верховую прогулку. «Как он тяжело дышит, — подумала Эйла, — видимо, очень сильно взволнован».

Направляясь к мальчику, Эйла заметила, что Джондалар идет туда же.

— Я хочу отнести к ним Ридага, пусть покатается на моей спине, — сказал он. От его глаз тоже не укрылась печаль ребенка, и они оба подумали об одном и том же.

— Да, доставь ему эту маленькую радость, — сказала Эйла. — Уинни и Удалец могут снова забеспокоиться, увидев новых людей. Лучше мне остаться с ними.

Она смотрела, как Джондалар поднял темноволосого малыша и, посадив его к себе на плечи, начал подниматься по тропе навстречу жителям Львиной стоянки. Высокий, почти под стать Джондалару, подросток, которого так сердечно приветствовали Талут и Неззи, протянул руки к мальчику, с искренней радостью приветствуя его, потом он поднял Ридага и пересадил к себе на плечи, так что обратно к дому малыш поехал уже на другой лошадке. «Его любят здесь», — порадовалась Эйла и вспомнила, что в Клане ее тоже любили, несмотря на странную внешность.

Поймав взгляд Эйлы, Джондалар улыбнулся ей. От его внимания и чуткости на душе у Эйлы вдруг стало необыкновенно легко и радостно; она смущенно подумала о том, что всего несколько минут назад чувствовала себя ужасно несчастной. Нет, теперь она уже не одинока. У нее есть Джондалар. Ей нравилось, как звучит его имя… Она полностью погрузилась в воспоминания, все ее мысли и чувства занимал сейчас этот высокий молодой мужчина.

Джондалар… Можно сказать, что он был первым человеком из племени Других, которого она встретила, поскольку детские годы стерлись из ее памяти; первый человек, похожий на нее, с такими же голубыми глазами, только более темного оттенка; его глаза были невероятно синими, и с трудом верилось, что такие вообще бывают.

Джондалар… Первый человек, оказавшийся выше ее ростом; первый человек, с которым она могла открыто смеяться, и первый, который плакал от горя, узнав о гибели брата.

Джондалар… Она не сомневалась, что он был послан ей в дар. Именно благодаря ее тотему, Пещерному Льву, нашла она этого мужчину в своей долине, когда уже потеряла надежду найти Других, найти людей, похожих на нее.

Джондалар… Человек, вновь научивший ее говорить, выражать мысли словами, и этот новый язык понравился ей куда больше, чем язык жестов, принятый в Клане. Джондалар, чьи ловкие и чуткие руки могли делать красивые орудия, расчесывать жеребенка или посадить малыша к себе на плечи. Джондалар, открывший ей тайны ее собственного тела, только с ним она познала наслаждение, которое могут подарить друг другу мужчина и женщина. Он полюбил ее, и она всем сердцем полюбила его, совершенно потрясенная силой этого всеобъемлющего чувства.

Эйла шла по берегу к излучине реки, там она оставила Удальца, привязав его длинной веревкой к низкорослому деревцу. Тыльной стороной ладони она вытерла мокрые от слез глаза, — переполнявшие ее чувства были столь непривычны и новы для нее. Она коснулась амулета — этот кожаный мешочек всегда был с ней; когда-то она привязала к нему тонкий ремешок и с тех пор постоянно носила на шее. Ощупав содержимое мешочка, она задумалась о своем тотеме.

«Дух Великого Пещерного Льва… Креб множество раз говорил, что с таким могущественным тотемом будет очень трудно жить. И он был прав. Испытания оказались действительно трудными, однако всегда очень ценными и важными для дальнейшей жизни. Избранная Тобой женщина благодарит свой тотем за помощь и защиту, за все ниспосланные дары. Духовные дары, открывшие тайные знания, и живые дары, позволившие познать радость общения с Уинни, Удальцом и Вэбхья, а самое главное, с Джондаларом».

Когда Эйла подошла к жеребенку, Уинни тут же присоединилась к ним, приветствуя свою хозяйку радостным ржанием. Молодая женщина прильнула к шее кобылы, чувствуя себя усталой и опустошенной. Слишком много новых людей; она не привыкла к такому долгому общению, и, кроме того, эти люди, говорившие на малопонятном языке, были слишком шумными. От головной боли у нее стучало в висках, ломило даже спину и шею. Уинни топталась, переминаясь с ноги на ногу и пододвигая Эйлу все ближе к Удальцу, пока она не почувствовала, что плотно зажата между их теплыми телами; морда лошади тяжело давила на ее плечо, усугубляя боль, но Эйла терпеливо сносила лошадиные ласки.

— Ну, довольно! — сказала она наконец, похлопав жеребенка по боку. — Ты, Удалец, уже слишком большой. Нечего так давить на меня. Посмотри-ка на себя! Видишь, как ты вырос. Ты уже почти догнал свою мать! — Эйла приласкала его, потом погладила Уинни и слегка обтерла ее, заметив, как потускнела от высохшего пота ее шкура. — Тебе тоже досталось, правда? Ничего, позже я хорошенько вычищу и расчешу тебя ворсянкой. Но сейчас на стоянку пришли новые люди, и, вероятно, они не обойдут тебя своим вниманием. Придется потерпеть. Они не будут такими навязчивыми, когда привыкнут к тебе.

Как-то незаметно для себя Эйла перешла на более близкий ей язык, сформировавшийся за годы уединенной жизни, когда она общалась только с животными. Он состоял частично из жестов и тех немногочисленных слов, которые могут произносить люди Клана, но к ним добавились звукоподражание голосам животных и какие-то ласковые словечки, придуманные для разговоров с сыном. Несведущий человек скорее всего даже не придал бы значения движению ее рук и счел бы ее бормотание чудным набором звуков и без конца повторяющихся слов, похожих на похрюкивание или ворчание. Никому бы даже в голову не пришло назвать это языком.

— А Джондалар, может быть, расчешет Удальца! — повернувшись к жеребенку, добавила Эйла и вдруг замерла, с безотчетной тревогой подумав о своем возлюбленном. Вновь коснувшись амулета, она пыталась понять, что именно так тревожит ее. — О Великий Пещерный Лев, Джондалар теперь тоже находится под твоим покровительством, ты избрал и отметил его. На его бедре остались следы твоих лап, так же как и на моем. — Она излагала свои мысли на древнем безмолвном языке, выражая их жестами; только на таком языке надлежало общаться с миром Духов. — Дух Великого Пещерного Льва, избранный тобой мужчина ничего не знает о тотемах. Этот мужчина не ведает о предстоящих ему проверках, не ведает о тяжких испытаниях, о дарах и тайных знаниях, посылаемых могущественным тотемом. Взывающая к тебе женщина знает о своей избранности и уже поняла, насколько трудна ее судьба. Эта женщина обращается к Духу Пещерного Льва… и просит защитить того мужчину… просит…

Эйла замерла, не вполне понимая, о чем хочет просить. Ей не хотелось просить покровителя о том, чтобы он уберег Джондалара от испытаний, не хотелось лишать его тех благ и преимуществ, которые обязательно получает человек, преодолевший трудности, не хотелось даже, чтобы дух облегчил его судьбу. Она пережила много тяжких невзгод, благодаря которым приобрела удивительные знания, опыт и способность проникновения в сущность вещей, поэтому ей стало ясно: чем серьезнее испытание, тем значительнее получаемые преимущества. Собравшись с мыслями, Эйла продолжила общение со своим тотемом.

— О Дух Великого Пещерного Льва, избранная тобой женщина просит тебя помочь избранному тобой мужчине познать ценность его могущественного тотема, понять необходимость и сокровенную суть испытаний, какими бы трудными они ни были… — закончила она и облегченно опустила руки.

— Эйла?

Обернувшись на зов, она увидела Лэти.

— Да?..

— Ты, кажется… занята… Я не хотела мешать тебе.

— Нет, я все закончила.

— Талут просит тебя прийти и привести лошадей. Он уже сказал всем, чтобы не подходили слишком близко, пока ты не разрешишь. Они не будут заставлять их нервничать. Мне кажется, что его внушения перепугали кое-кого из наших людей. Ты пойдешь?

— Я пойдешь, — сказала Эйла и, улыбнувшись, добавила: — Ты, наверное, хочешь прокатиться на спине лошади?

Лицо девочки осветилось радостной, широкой улыбкой.

— Можно? Правда?!

«Когда она вот так улыбается, то становится похожей на Талута», — подумала Эйла и, медленно вспоминая слова, сказала:

— Может быть, ваши гости не тревожиться, когда видеть тебя на… тебя на спине Уинни. Смотри, вот большой камень… помогать тебе забраться.

Девочка ехала верхом на лошади, рядом бежал резвый жеребенок, а впереди шла Эйла. Когда вся компания, обогнув излучину, оказалась в поле зрения Мамутои, все разговоры мигом прекратились. Люди, уже видевшие такое зрелище, несмотря на то что сами еще испытывали трепетное волнение, с наслаждением наблюдали за выражением испуганного изумления, отразившегося на лицах вновь прибывших.

— Смотри, смотри, Тули, я же говорил тебе! — сказал Талут, обращаясь к темноволосой женщине, которая, хотя и не обладала такой огненной шевелюрой, но своими внушительными размерами была под стать вождю. Она возвышалась над Барзеком, мужчиной из последнего очага, — тот стоял рядом с ней, обнимая ее за талию. Возле них топтались два мальчика — тринадцати и восьми лет, — тоже принадлежавшие к этому очагу, и их шестилетняя сестра, с которой Эйла успела познакомиться.

Подойдя к земляному дому, Эйла помогла Лэти сойти на землю, затем успокаивающе погладила Уинни, которая уже нервно расширяла ноздри, принюхиваясь к запахам незнакомых людей. Девочка подбежала к нескладному рыжеволосому парню, лет эдак четырнадцати, почти такому же высокому, как Талут, и если сбросить со счетов то, что подросток еще не достиг полного физического расцвета, то эти двое были похожи как две капли воды.

— Пойдем, познакомишься с Эйлой, — сказала Лэти и, взяв его за руку, потянула за собой в сторону женщины с лошадьми. Он последовал за девочкой, не оказывая видимого сопротивления. Джондалар выгуливал Удальца вдоль берега, чтобы дать тому немного успокоиться. — Это мой брат Дануг, — сообщила Лэти. — Он давно не был дома, но будет опять жить с нами. Теперь он знает все на свете об обработке кремня. Правда, Дануг?

— Я знаю далеко не все, Лэти, — немного смущенно ответил он. Эйла улыбнулась.

— Я приветствую тебя, — сказала она, протягивая к нему руки. Юноша смутился еще больше. Ведь он был сыном Львиного очага, и ему первому надлежало приветствовать гостью. Однако он был так потрясен видом красивой незнакомки и ее властью над животными, что ответил ей неловким рукопожатием и пробормотал слова приветствия. В этот самый момент, не раньше и не позже, Уинни возмущенно фыркнула и взвилась на дыбы, и он быстро отдернул руку, чувствуя, что по каким-то причинам лошадь не одобряет его поведения.

— Уинни скорее привыкнет к тебе, если ты погладишь ее и позволишь ей обнюхать тебя, — сказал Джондалар, понимая замешательство подростка. У него сейчас трудный период — он вышел из детского возраста, но еще не стал мужчиной. Поэтому Джондалар, показывая, как лучше обращаться с лошадью, постарался вовлечь Дануга в разговор, чтобы уменьшить его замешательство. — Значит, ты учился искусству обработки кремня? — спросил он.

— Да, я давно работаю с кремнем. Уимез начал заниматься со мной с раннего детства, — с гордостью сказал парень. — Конечно, он и сам — искусный мастер, но ему хотелось, чтобы я познакомился с другими методами обработки и научился оценивать качество самого кремня. — С удовольствием поддержав разговор на излюбленную тему, Дануг почувствовал себя гораздо увереннее, и к нему вернулись и природная живость, и общительность.

В глазах Джондалара загорелся огонек заинтересованности.

— Я тоже учился обработке кремня у лучшего мастера нашего племени. Он отыскал богатое кремневое месторождение, мы прожили с ним там довольно долго, отбирая лучшие желваки. Я был тогда примерно в твоем возрасте. Знаешь, мне бы хотелось познакомиться с твоим учителем.

— Чего проще, давай я познакомлю тебя с ним, ведь я — сын его очага и главный, хотя и не единственный потребитель его орудий, — произнес кто-то за спиной Джондалара.

Обернувшись на голос Ранека, Джондалар увидел, что все обитатели стоянки столпились вокруг них. Рядом с темнокожим мужчиной стоял незнакомец, которого тот недавно так тепло приветствовал. Они были примерно одного роста, но, кроме этого, Джондалар не смог найти в их внешности ничего общего. У пожилого мужчины были темно-русые прямые волосы, в которых уже серебрилась седина, обычные голубые глаза, и черты лица не имели ни малейшего сходства с экзотическими чертами Ранека. «Должно быть, Великая Мать выбрала дух другого мужчины для этого ребенка его очага, — подумал Джондалар. — Но почему Она одарила его таким странным цветом кожи?»

— Уимез из очага Лисицы Львиного стойбища, лучший кремневый мастер племени Мамутои, — произнес Ранек с подчеркнутой официальностью, — позволь познакомить тебя с нашими гостями — Джондаларом из Зеландонии, который, по-видимому, тоже приобщен к твоему искусству… — Джондалару послышалась какая-то скрытая насмешка или ирония в его словах, хотя он не мог понять, отчего у него возникло такое ощущение, — и его прекрасной спутницей, Эйлой, женщиной из Неведомого племени, на редкость обаятельной и… загадочной. — Широко ухмыльнувшись, Ранек бросил на Эйлу многозначительный взгляд, и она вновь поразилась агатовому блеску его черных глаз и белизне зубов, которая подчеркивалась темным цветом кожи.

— Приветствую вас, — просто сказал Уимез, его лаконичность была прямо противоположна красноречию Ранека. — Вы работаете с камнем?

— Да, обработка кремня стала моим ремеслом, — ответил Джондалар.

— Я принес с собой несколько прекрасных образцов. Недавно мы нашли новые выходы кремня и откололи несколько свежих желваков прямо из меловых отложений.

— А у меня в запасе есть отбойник и хорошая проколка, — сразу заинтересовавшись, сказал Джондалар. — А вы пользуетесь проколками?

Осознав, что разговор принял чисто профессиональное направление, Ранек со страдальческим видом взглянул на Эйлу.

— Я мог бы предугадать, что это случится, — заявил он. — Знаешь, какое ужасное бытие уготовано человеку, если он принадлежит к очагу гениального мастера по обработке кремня? И хуже всего не то, что тебе постоянно приходится вытряхивать осколки камня из одежды или постели, а то, что тебе прожужжат все уши этими каменными разговорами. А уж с тех пор, как Дануг проявил некоторый интерес к этому ремеслу… В общем, с тех пор я слышу только одну песню — камень, камень, камень… — Добрая усмешка Ранека противоречила его сетованиям, и, очевидно, все не раз слышали его шутливые жалобы, поскольку никто, кроме Дануга, не обратил на них никакого внимания.

— Я не знал, что это так раздражает тебя, — огорченно сказал юноша.

— Да не слушай ты его шуточки, — успокоил Уимез Дануга. — Неужели ты не видишь, что Ранек просто распушил хвост перед хорошенькой женщиной.

— Сказать по правде, Дануг, я очень благодарен тебе, — заявил Ранек, чтобы уменьшить огорчение Дануга. — Хорошо уже то, что ты пошел к нему в ученики, иначе он постоянно приставал бы ко мне, надеясь, что я пойду по его кремневым стопам.

— Ишь чего вспомнил. Это было давно, когда мы еще только вернулись из долгих странствий. А дома я быстро понял, что ты питаешь интерес лишь к тем орудиям, которыми можно резать бивни, — заметил Уимез и, хитро улыбнувшись, добавил: — И уж если ты жалуешься, что тебе колко спать на кремневых отщепах, то лучше давай поговорим о том, сколько костяной пыли оседает на нашу еду.

Два эти совершенно непохожих человека обменялись добрыми улыбками, и Эйла с облегчением поняла, что они шутят, поддразнивая друг друга лишь на словах. Она также отметила, что, несмотря на разный цвет их кожи и экзотические черты лица Ранека, у этих мужчин — одинаковые улыбки и сходная пластика движений.

Вдруг из земляного дома донеслись громкие крики:

— Лучше уж помолчи, старуха! Это касается только меня и Фрали… — Разъяренный голос принадлежал мужчине из шестого, предпоследнего, очага. Эйла вспомнила, что уже познакомилась с ним.

— Не пойму я, почему она выбрала тебя, Фребек! Моя бы воля, так никогда бы вам не бывать вместе! — визгливо кричал ему в ответ женский голос.

Вдруг тяжелый входной занавес отлетел в сторону и из дома выбежала старуха, тащившая за собой плачущую молодую женщину. Следом появились два озадаченных мальчика — один лет семи, а второму не было и двух лет, поскольку он еще даже не носил штанов и неуверенно ковылял за братом, посасывая палец.

— В том-то и беда. Она слишком долго слушалась тебя. И почему ты вечно суешь нос не в свои дела?!

Мамутои спокойно продолжали свои разговоры, как будто ничего не случилось, — они уже давно привыкли к их ссорам. Но Эйла изумленно взирала на Крози. Ни одна женщина Клана не могла позволить себе вот так спорить с мужчиной.

— Фребек и Крози опять что-то не поделили, не обращай внимания, — сказала Трони. Эйла вспомнила, что видела эту женщину, кормившую грудью ребенка, в пятом очаге. Этот Олений очаг располагался сразу за очагом Мамонта, где поселили их с Джондаларом.

Когда им показывали жилище, Эйла успела немного поговорить с этой симпатичной молодой женщиной, и ей захотелось познакомиться с ней поближе. Торнек, муж Трони, поднял трехлетнего малыша, прижимавшегося к матери; отец пока не испытывал особой любви к своему маленькому сыну, захватившему все права на материнскую грудь. Они были дружной и любящей молодой парой, и Эйла порадовалась, что именно они живут по соседству. Там же жил Манув, который завел с Эйлой разговор во время дневной трапезы и рассказал, что раньше он был хозяином пятого очага, пока Торнек еще не достиг зрелости, и что двоюродный брат Мамута был мужем его матери. Еще он порадовал ее, сказав, что проводит много времени у четвертого очага. Эйла всегда с особым трепетом относилась к пожилым людям.

Однако соседство с другой стороны — третий очаг — немного тревожило ее. Там, в Лисьем очаге, жил Ранек. Эйла не могла сказать, что он ей не понравился, но вот Джондалар относится к нему довольно странно. Правда, в этом помещении мужчин было всего двое. И поскольку они занимали мало места, то второй очаг, где жили Неззи, Талут и Ридаг, был совсем близко. Эйле понравились и другие дети Львиного очага: Лэти и Руги — младшая дочь Неззи, почти ровесница Ридага. А только что она познакомилась с Данугом, который тоже показался ей довольно симпатичным.

Талут подошел к Эйле вместе с высокой, крупной женщиной, за которой следовали Барзек и куча ребятишек, поэтому Эйла решила, что это одна семья.

— Эйла, я хочу представить тебе мою сестру Тули из очага Зубра, она является вождем Львиного стойбища, так же как и я.

— Я рада познакомиться с тобой, — сказала женщина, протягивая руки в традиционном жесте. — Именем Великой Матери я приветствую тебя на нашей земле. — Как вожди, брат и сестра были равны по статусу, и она с большим удовольствием исполняла свои обязанности.

— Я приветствую тебя, Тули, — ответила Эйла, пытаясь приглушить изумленный блеск своих глаз.

Когда Джондалар впервые поднялся с постели после болезни, она с удивлением обнаружила, что он выше ее ростом. Но сейчас Эйла была совершенно потрясена, увидев еще более высокую женщину. Живя в Клане, она привыкла считать, что людей выше ее просто не существует. Однако, помимо роста, Тули отличалась могучим телосложением. Пожалуй, в этом плане с ней мог соперничать только ее родной брат. Ее гордый вид и величественная осанка отлично гармонировали с физическими данными и с неоспоримым достоинством женщины, матери и главы стоянки, вполне довольной собой и своей жизнью.

Тули поразилась странному акценту гостьи, но сейчас ее больше волновала другая проблема, и, со свойственной ее племени прямотой, она не замедлила сообщить об этом:

— Я не знала, что очаг Мамонта будет занят, когда пригласила Бранага погостить у нас. Будущим летом они с Диги заключат союз. А пока он может остаться у нас всего на пару дней, и я знаю, что Диги была бы рада пожить с ним, удалившись на время от своей сестры и братьев. Конечно, вы — наши гости, и она не осмелится попросить вас, но мне-то известно, как ей хочется перебраться в очаг Мамонта на эти дни, если вы не будете возражать.

— Очаг большой. Места всем хватит. Я не возражать, — сказала Эйла, чувствуя себя неловко. Зачем ее спрашивают, ведь это их дом?

Гости и хозяева еще продолжали разговаривать, когда из земляного жилища появилась молодая женщина в сопровождении молодого мужчины. Эйла внимательно посмотрела на эту пару. На вид эта женщина была ее ровесницей, только немного шире в кости и опять-таки выше ростом! У нее были темно-русые волосы и приветливое лицо, которое многие назвали бы миловидным, а шедший рядом с ней молодой человек явно считал ее настоящей красавицей. Ее внешность не слишком поразила Эйлу, но она с восхищением разглядывала женскую одежду.

Узкие, обтягивающие ноги штаны и туника почти совпадали по цвету с ее волосами. Богато украшенная темно-оранжевая длинная туника с разрезом впереди была подпоясана ремешком, подчеркивающим стройность фигуры. Красный цвет считался в Клане священным. И у Эйлы была единственная вещица красного цвета — мешочек Изы. В нем хранились корешки для изготовления особого ритуального напитка. Она по-прежнему берегла его и хранила в своей лекарственной сумке вместе с различными травами, которые использовала для приготовления чудодейственных настоев. Однако она и подумать не могла, что увидит целую тунику, покрашенную красной охрой.

— Какая красота! — устремив восхищенный взгляд на женщину, сказала Эйла, не дожидаясь, когда их представят друг другу.

— Тебе понравилось? Это облачение прислала мне в подарок мать Бранага для моего Брачного ритуала, ведь следующим летом мы с ним заключим союз. И мне так захотелось похвастаться, что я сразу же нарядилась в него.

— Я никогда не видела ничего более красивого! — сказала Эйла, широко раскрыв глаза.

Молодая женщина радостно улыбнулась.

— Тебя ведь зовут Эйла, правда? А меня зовут Диги, а его — Бранаг. Жаль только, что он должен отправиться домой через несколько дней, — сказала она с огорченным видом. — Но после будущего Летнего Схода мы уже не расстанемся. Мы собираемся перебраться к моему брату Тарнегу. Пока он живет у очага своей жены, но хочет построить новое жилище и ждет меня, чтобы мы с ним на пару могли стать во главе этого стойбища.

Эйла, заметив, как Тули одобрительно улыбается дочери, вспомнила о ее просьбе.

— Диги, очаг Мамонта большой, много пустых лежанок. Ты и Бранаг можете жить в очаге Мамонта. Ведь он тоже гость… Если Мамут не возражать. Ты спросить Мамута.

— О, его первой женой была мать моей бабушки. Я не раз спала в его очаге. Мамут ведь не будет возражать, правда? — сказала Диги, поглядывая на шамана.

— Конечно, Диги. Вы с Бранагом можете погостить у меня, — сказал старик. — Только помни, что тебе еще долго не удастся лечь спать. — Диги улыбнулась в ожидании продолжения. — У нас гости, Дануг вернулся после целого года странствий, прибыл твой будущий муж, и Уимез завершил удачную торговую сделку… Поэтому я полагаю, что есть прекрасный повод собраться сегодня вечером всем вместе у очага Мамонта да послушать разные истории.

Мамутои дружно заулыбались. Они ждали такого объявления, хотя оно ничуть не уменьшило их нетерпения. Каждый знал, что сбор у очага Мамонта обещает множество интересных рассказов, обсуждение новостей и, возможно, еще какие-то развлечения, и, конечно, все с радостью ожидали наступления вечера. Они с удовольствием слушали как новые рассказы о жизни других стоянок, так и старые, хорошо известные им байки. Им было интересно посмотреть, как отреагируют чужаки на события и приключения, случившиеся с обитателями их собственной стоянки, услышав истории, которыми Мамутои захотят поделиться с ними.

Джондалар также понимал, что означает подобный сбор, и это тревожило его. Как много захочет рассказать им Эйла? Как воспримут ее рассказ в Львином стойбище? Ему хотелось поговорить с ней наедине и предостеречь ее. Но, подумав, он решил, что его слова только рассердят и огорчат ее. Она во многом была похожа на Мамутои — такая же прямая и честная в выражении своих чувств и мыслей. Да, в сущности, его вмешательство было бесполезно. Эйла все равно не умеет лгать. В лучшем случае она могла лишь удержаться от излишней откровенности.