— Посмотри, как обледенели их шкуры, — сказала Эйла, стараясь снять рукой многочисленные сосульки, повисшие на густой шерсти Уинни. Кобыла пофыркивала, выпуская в холодный утренний воздух клубы теплого пара, который быстро уносился резким порывистым ветром. Ураган ослабел, однако облака в небе по-прежнему казались зловещими.

— Но ведь обычные лошади как-то переносят зиму. Они не привыкли жить в пещерах, Эйла, — пытаясь рассуждать здраво, заметил Джондалар.

— Да, и поэтому зимой погибает так много лошадей, хотя они и пережидают непогоду в защищенных от ветра местах. Уинни и Удалец всегда могли укрыться в теплом сухом месте в случае необходимости. Они не привыкли скитаться по заснеженным степям вместе со стадом. И здесь им будет плохо… Да и мне тоже. Ты говорил, что мы сможем уйти в любое время. Я хочу вернуться в свою долину.

— Эйла, но разве нас здесь плохо приняли? Ведь большинство людей были добры и великодушны.

— Ты прав, к нам отнеслись хорошо. Мамутои стараются быть великодушными к своим гостям, но мы остановились у них только на время, и сейчас настала пора двигаться в обратный путь.

Озабоченно нахмурившись и опустив глаза, Джондалар переминался с ноги на ногу. Ему хотелось сказать кое-что, но он не знал, как лучше выразиться.

— Эйла… Ну… Я же говорил тебе, что нечто неприятное может случиться, если ты… если ты начнешь рассказывать о… ну… о людях, с которыми жила раньше. Большинство людей не привыкли относиться к ним… так, как ты. — Он взглянул на нее. — Если бы ты ничего не рассказывала…

— Но, Джондалар, если бы не Клан, то я могла бы умереть! И ты говоришь мне, что я должна стыдиться людей, которые спасли и вырастили меня? Ты думаешь, что у Изы меньше человеческих качеств, чем у Неззи? — запальчиво воскликнула Эйла.

— Нет-нет. Конечно, я так не думаю, Эйла. Я и не говорил, что тебе надо стыдиться, я просто говорил… Я имею в виду, что… тебе лучше не рассказывать о Клане тем людям, которые не понимают, что…

— Я не уверена, что даже ты понимаешь. О ком, ты считаешь, мне следует говорить, когда меня спрашивают, кто я? Из какого я племени? Где я родилась? Я больше не принадлежу Клану… Бруд проклял меня, и для них я мертва. Но мне же надо как-то жить дальше! По крайней мере Клан в конце концов признал меня целительницей, там мне разрешали лечить больных. А здесь живет женщина, которая нуждается в моей помощи. Знаешь, как ужасно видеть ее страдания и быть не в состоянии помочь ей из-за этого глупого упрямца? Я же целительница, Джондалар! — в беспомощном отчаянии воскликнула она и сердито отвернулась к лошади.

Из земляного дома появилась Лэти и, увидев, что Эйла занимается с лошадьми, поспешила к ней.

— Я могу помочь тебе? — широко улыбаясь, спросила девочка. Вспомнив, что вчера вечером она сама попросила Лэти о помощи, Эйла постаралась успокоиться.

— Не думаю, что теперь мне понадобится помощь. Мы не долго останемся здесь, скоро отправимся в путь, — сказала она, переходя на язык Мамутои.

Лэти расстроено потупилась.

— О… ну… тогда я не буду вам мешать, — сказала она, отступая назад к дому.

Эйла увидела ее разочарование.

— Но правда, лошадей еще нужно расчесать. И к тому же они совсем обледенели. Может быть, сегодня ты сможешь помочь мне?

— О, конечно, — вновь улыбнувшись, сказала Лэти. — Что мне надо делать?

— Видишь, там на земле у стены лежат сухие стебли?

— Ты имеешь в виду ворсянку? — спросила Лэти, поднимая подмерзший засохший стебель с сухой колючей шишечкой.

— Да, я нарвала их на берегу. Из этой шишечки получается хорошая щетка. Сломай вот так. Удобнее держать ее в кусочке кожи, — пояснила Эйла. Затем она подвела Лэти к Удальцу и показала, как правильно держать шишку ворсянки, чтобы расчесать мохнатую зимнюю шерсть лошади. Джондалар стоял рядом, успокаивающе похлопывая жеребенка, чтобы тот не испугался непривычных прикосновений незнакомого человека, а Эйла, вернувшись к своему занятию, продолжала снимать с Уинни сосульки и расчесывать ее спутанную шерсть.

Присутствие Лэти временно прервало их разговор об отъезде, и Джондалар был даже рад этому. Он чувствовал, что наговорил больше, чем следовало, и вообще неудачно выразился, поэтому пребывал сейчас в полной растерянности. Ему не хотелось, чтобы Эйла покинула стойбище в таком настроении. Если она уйдет прямо сейчас, то, возможно, уже никогда не захочет покинуть свою долину. И как ни сильна была его любовь к ней, Джондалар не знал, сможет ли провести всю оставшуюся жизнь вдали от людей. И кроме того, он считал, что Эйле тоже не следует уединяться. «Ее так хорошо приняли, — думал он, — и, в сущности, ее признает любое племя, даже Зеландонии. Если только она не будет рассказывать о… Но она права. Что еще она может сказать, если кто-то спросит, из какого она племени?» Джондалар понимал: приведи он ее в родное племя, там любой может спросить об этом.

— Эйла, а ты всегда снимаешь льдинки с их шкур? — спросила Лэти.

— Нет, не всегда. Когда в долине плохая погода, лошади живут со мной в пещере. Здесь у вас нет для них места, — сказала Эйла. — Скоро я отправлюсь в путь, к себе домой. Когда погода наладится.

Неззи, направляясь к выходу из жилища, проходила через помещение кухонного очага, но остановилась возле самого выхода, прислушиваясь к доносившемуся снаружи разговору. Она боялась, что после событий вчерашней ночи Эйла вполне может решить покинуть их, а это означало, что не будет больше уроков языка жестов ни для Ридага, ни для кого другого. Неззи уже заметила, как изменилось отношение людей к ее мальчику, когда они научились говорить с ним. Конечно, Фребек не в счет. «И зачем я только уговорила Талута пригласить эту семейку жить в нашем стойбище… — с сожалением подумала она. — Хотя куда бы пошла Фрали, если бы я этого не сделала? Она неважно себя чувствует. Эта беременность проходит у нее тяжело».

— Может быть, тебе не стоит уходить, Эйла? — спросила Лэти. — Может, нам удастся построить для них укрытие.

— А ведь верно, — поддержал девочку Джондалар. — Совсем нетрудно поставить для них палатку или соорудить навес где-нибудь недалеко от входа, такое укрытие защитит их от ветров и снегопадов.

— Не думаю, что Фребек согласится жить по соседству с животными, — язвительно сказала Эйла.

— Но Фребек — единственный, у кого могут возникнуть возражения, — сказал Джондалар.

— Да, но Фребек принадлежит к племени Мамутои, а я — нет.

Никто не стал спорить с этим утверждением, но Лэти вспыхнула от стыда за свое стойбище.

Неззи, так и не выйдя из дома, поспешила назад к Львиному очагу. Только что проснувшийся Талут откинул меховое покрывало и сидел на лежанке, спустив на пол свои длинные ноги. Почесав бороду, он потянулся, широко раскинув руки, не менее широко зевнул и, болезненно поморщившись, обхватил голову ладонями. Открыв глаза, он увидел Неззи и сконфуженно улыбнулся.

— Вчера вечером я явно перебрал бузы, — покаянно заявил он. Поднявшись с лежанки, он снял с крючка рубаху и натянул ее на голое тело.

— Талут, Эйла собирается уходить, как только погода наладится, — сказала Неззи.

Вождь помрачнел:

— Я боялся, что она решит покинуть нас. Это очень плохо. Я надеялся, что они проведут всю зиму с нами.

— Неужели мы ничего не можем сделать? Они собираются уйти от нас только из-за дурного нрава этого злосчастного Фребека, но ведь остальные хотят, чтобы они остались.

— Даже не знаю, что тут можно поделать. Ты еще не говорила с ней, Неззи?

— Нет, я подслушала их разговор. Эйла говорила Лэти, что здесь нет укрытия для лошадей, а они привыкли жить во время холодов в ее пещере. Лэти сказала, что мы могли бы соорудить для них укрытие, и Джондалар предложил поставить палатку или навес поблизости от входа. Потом Эйла сказала, что Фребек вряд ли согласится жить по соседству с животными, но я поняла, что она имела в виду вовсе не лошадей.

Талут направился к выходу, и Неззи последовала за ним.

— Мы скорее всего сможем сделать что-то для лошадей, — сказал он. — Но если она захочет уйти, мы не в силах заставить ее остаться. Она же не принадлежит к Мамутои, да и Джондалар — из Зел… Зенла… Вылетело, как называется его племя…

Неззи перебила его:

— А не можем мы принять ее в племя Мамутои? Она говорит, что не знает своего родного племени. Можно удочерить ее, вы с Тули проведете обряд, тогда она станет полноправным членом Львиного стойбища.

Талут помолчал, погрузившись в размышления:

— Я не уверен, что это получится, Неззи. Нельзя заставить человека стать Мамутои. Необходимо его согласие, да и мы должны иметь веские причины для такого приема, чтобы объяснить все Совету на Летнем Сходе. Кроме того, ты сказала, что она собирается уходить, — добавил Талут и, отбросив тяжелый входной занавес, вышел из жилища и поспешил в овраг.

Оставшись возле дома, Неззи посмотрела вслед Талуту, затем перевела взгляд на высокую светловолосую женщину, которая расчесывала густую шерсть золотисто-соломенной лошади. Пристально вглядываясь в черты лица Эйлы, Неззи размышляла, к какому племени в действительности принадлежала эта женщина. Если Эйла потерялась где-то на том южном полуострове, то ее семья могла принадлежать и к племени Мамутои. Несколько их стоянок проводили лето у моря Беран, и этот полуостров не так уж далеко, но все-таки у Неззи оставались определенные сомнения. Мамутои знали, где жили плоскоголовые, и, как правило, держались подальше от этих мест, а кроме того, внешне Эйла немного отличалась от Мамутои. Может быть, ее сородичами были Шарамудои, племя тех западных речных людей, у которых гостил Джондалар? Или, может быть, она из племени Сангайи, что живет далеко на севере? Однако вряд ли Сангайи могли дойти до Южного моря. Возможно, ее племя забрело в эти места совсем из других краев. Вариантов ее происхождения может быть много, но одно было несомненно: Эйла не была плоскоголовой… и тем не менее они приняли ее к себе.

Следом за Барзеком и Торнеком из дома вышли Дануг и Друвец. Они поприветствовали Неззи на том молчаливом языке, которому научила их Эйла; Неззи с радостью поддержала такое общение, и это становилось обычным явлением в Львином стойбище. Следующим из дома показался Ридаг, он тоже с улыбкой приветствовал ее. Сделав ответный жест, она улыбнулась мальчику, но когда подошла обнять его, то ее улыбка сменилась несколько озабоченным выражением. Вид у Ридага был неважный, мальчик был болен, тяжело дышал и казался необычно усталым. Вероятно, он заболевал.

— Джондалар! Вот ты где, — сказал Барзек. — Я сделал на пробу одну копьеметалку по образцу твоих. Мы собираемся подняться в степь, чтобы испытать ее. Я посоветовал Торнеку заняться физическими упражнениями на свежем воздухе. Это поможет ему избавиться от головной боли. Он, бедняга, слишком много выпил вчера вечером. Ты не хочешь пойти с нами?

Джондалар глянул на Эйлу. Похоже, сегодня утром никаких особенных событий не предвиделось, и Удалец вполне спокойно воспринимал Лэти, старательно расчесывавшую его шкуру.

— С удовольствием! Я только захвачу свою копьеметалку, — сказал Джондалар.

Мужчины остановились в ожидании, и Эйла заметила, что Дануг и Друвец, похоже, специально стараются не обращать внимания на то, чем занимается Лэти, хотя долговязый рыжеволосый подросток смущенно улыбался самой Эйле. Лэти огорченным взглядом посмотрела вслед подросткам, уходившим вверх по тропе вместе с мужчинами.

— Могли бы и меня позвать с собой, — пробурчала она и, решительно отвернувшись, продолжила свое занятие.

— Ты хочешь научиться стрелять из копьеметалки? Да, Лэти? — спросила Эйла, припомнив свои былые годы, когда она с тоской смотрела вслед уходившим охотникам, мечтая участвовать в их тренировках.

— Они могли бы позвать меня. Я всегда выигрываю у Друвеца в «Обручи и Дротики». А они даже не взглянули в мою сторону, — обиженно сказала Лэти.

— Не огорчайся. Я могу научить тебя, если захочешь. Вот только закончим с лошадьми, — сказала Эйла.

Лэти подняла глаза на молодую женщину. Она вспомнила то потрясающее представление, которое устроила им вчера Эйла с копьеметалкой и пращой, и, кроме того, заметила, как Дануг улыбался ей. Вдруг девочке пришла в голову одна мысль. Эйла никогда не пытается привлечь к себе внимание, она просто делает то, что хочется ей самой, но делает это так хорошо, что люди невольно обращают на нее внимание.

— Да, Эйла, мне очень хочется, чтобы ты научила меня, — сказала она, затем помолчала немного и спросила: — Как тебе удалось так здорово овладеть копьеметалкой и пращой?

Эйла задумалась ненадолго и ответила:

— Мне очень хотелось этого, и я… очень много тренировалась.

Талут, медленно поднимаясь по склону, шел от реки; глаза его были полузакрыты, а волосы и борода потемнели от речной воды.

— О-о-ох, моя голова, — сказал он с преувеличенным вздохом.

— Талут, зачем ты намочил голову? В такую-то погоду. Недолго и заболеть, — сказала Неззи.

— Я и так болею. Вот думал, что если подержу голову в холодной воде, то боль немного поутихнет. Охо-хо!

— Никто не заставлял тебя пить так много бузы. Иди в дом, тебе надо обсохнуть.

Эйла с тревогой посмотрела на него, немного удивленная тем, что Неззи проявляет к нему так мало сочувствия. У самой Эйлы тоже болела голова, и, проснувшись, она почувствовала себя не вполне здоровой. Неужели причина этого во вчерашнем напитке? В той хмельной бузе, которую все пили с таким удовольствием?

Уинни подняла голову и, заржав, ткнулась мордой в плечо Эйлы. Льдинки, повисшие на густой лохматой шкуре, не беспокоили лошадей, хотя порой такое покрытие было тяжеловато, а они любили, когда их расчесывают и поглаживают, а сейчас кобыла решила напомнить о себе, заметив, что Эйла вдруг остановилась, погрузившись в свои мысли.

— Уинни, перестань. Ты думаешь, я забыла о тебе, да? — сказала она, используя своеобразный язык, на котором обычно общалась с лошадью.

Хотя Лэти уже не раз слышала такие разговоры, но по-прежнему удивлялась тому, как точно Эйла воспроизводит конское ржание. Кроме того, попривыкнув к знаковому языку, девочка обратила внимание на несколько знакомых жестов, обращенных к лошади, хотя и не была уверена, что правильно поняла их.

— Ты умеешь разговаривать с лошадьми! — воскликнула она.

— Мы с Уинни — друзья, — сказала Эйла, произнося кличку лошади так, как это делал Джондалар, считавший, что обитателям Львиной стоянки будет удобнее воспринимать это имя как слово, а не как ржание. — Долгое время она была моим единственным другом, — добавила Эйла, поглаживая кобылу, затем окинула взглядом шкуру гнедого жеребца и погладила его. — Думаю, пора заканчивать. Теперь мы можем взять копьеметалку и начать тренировку.

Войдя в земляной дом, они направились к четвертому очагу, миновав по пути Талута, который выглядел совсем несчастным.

Эйла достала копьеметалку и дротики, на обратном пути она вспомнила об остатках целебного чая, который заварила себе от головной боли. Возле реки, где росла ворсянка, нашлись и подсохшие зонтики соцветий тысячелистника, да и ива еще не сбросила свои узкие листочки. Настой из свежего тысячелистника получался горьковатым и ароматным. Тот тысячелистник, что рос у реки, слишком долго простоял под дождем и солнцем и, конечно, уже утратил большую часть своих целебных свойств, но, увидев его, Эйла вспомнила о своих лекарственных запасах. И поскольку, кроме головной боли, у нее еще было расстройство желудка, то она решила заварить целебный чай из тысячелистника и ивовой коры.

«Возможно, это поможет Талуту, — подумала она, — хотя, судя по его стонам, ему лучше было бы выпить особый настой, помогающий от сильной головной боли. Правда, то лекарство уж очень сильнодействующее».

— Талут, выпей этот настой, он от головной боли, — сказала Эйла, проходя к выходу.

Он вяло усмехнулся, взял чашку и одним глотком осушил ее, не особо рассчитывая на положительный результат. Но он был благодарен Эйле за сочувствие, которое, похоже, никто больше не собирался проявлять к нему.

Светловолосая женщина и девочка вместе поднимались по склону, направляясь к утоптанной площадке, где вчера проводились состязания. Выйдя в степь, они заметили четырех мужчин, которые уже увлеченно бросали копья в дальнем конце поля; вновь прибывшие прошли к противоположному краю площадки. Уинни и Удалец следовали за ними, чуть поотстав. Лэти с улыбкой оглянулась на темно-коричневого жеребенка, и он приветливо заржал, повернув голову в ее сторону. Затем жеребенок и кобыла остались пастись на степном лугу, а Эйла начала объяснять Лэти, как пользоваться копьеметалкой.

— Бери ее вот так, параллельно земле, — сказала Эйла, показывая, как надо держать узкое деревянное приспособление, длина которого составляла около двух футов. Затем она вставила большой и указательный пальцы правой руки в кожаные петли. — Теперь мы вставляем сюда копье, — продолжала она, вставляя древко шестифутового копья в паз, прорезанный по всей длине дощечки. Она вставила маленький крючок в отверстие на толстом конце древка, стараясь не задеть оперение. Затем, крепко удерживая копье, Эйла отступила назад и, размахнувшись, метнула его. Свободный конец копьеметалки резко поднялся вверх, добавляя ее руке длину и силу этого рычага, благодаря чему копье летело быстрее и дальше. Эйла передала метательную дощечку Лэти.

— Я правильно держу ее? — спросила Лэти, взяв копьеметалку, как показывала Эйла. — Так, копье вставляем в паз и продеваем пальцы в эти петли, чтобы удержать его, а конец древка подгоняем сюда.

— Все верно, теперь бросай.

Копье, брошенное Лэти, взвилось высоко в небо и пролетело большое расстояние.

— О, это не так уж сложно, — сказала она, довольная сама собой.

— Конечно, метнуть копье несложно, — согласилась Эйла. — Сложно попасть туда, куда наметила.

— Ты имеешь в виду, что нужно тренироваться в меткости? Да, мы тоже иногда тренируемся, играя в «Обручи и Дротики».

Эйла улыбнулась:

— Да, ты права. Нужно потренироваться, чтобы попасть обруч… попасть в обруч дротиком. — Она заметила Фребека, поднявшегося посмотреть, чем занимаются мужчины, и это вдруг напомнило ей, что она должна следить за своей речью. Эйла еще не всегда говорила правильно и старалась выражать свои мысли простыми словами. «В этом деле тоже нужна практика, — подумала она. — Хотя к чему мне теперь все это? Ведь мы скоро уедем отсюда».

Лэти продолжала осваивать копьеметалку под руководством Эйлы, и обе они так увлеклись этим занятием, что не заметили, как подошли мужчины, чтобы понаблюдать за их тренировкой.

— У тебя отлично получается, Лэти! — воскликнул Джондалар, когда девочка попала в намеченную цель. — Ты можешь достичь превосходных результатов! Мне кажется, ты вполне можешь превзойти в меткости Дануга и Друвеца. Они как-то слишком быстро устали от тренировок и вместо этого захотели посмотреть на твои успехи.

Дануг и Друвец выглядели смущенными. В поддразнивании Джондалара была изрядная доля правды, но Лэти улыбнулась им сияющей, счастливой улыбкой и сказала:

— Возможно, я и стану лучшим стрелком. По крайней мере я собираюсь тренироваться, пока не добьюсь этого.

Решив, что на сегодня, пожалуй, можно закончить тренировки, они все вместе побрели вниз к земляному жилищу. Когда они подходили к сводчатому входному проему, из него вылетел Талут.

— Эйла! Наконец-то ты пришла! Что за чудодейственный настой ты дала мне? — вскричал он, стремительно подходя к ней.

Она чуть подалась назад:

— Тысячелистник с люцерной… и добавила немного листьев малины и…

— Неззи! Ты слышала? Выясни хорошенько, как она делает такое зелье. Мою головную боль как рукой сняло. Я чувствую себя новым человеком! — Он повернулся кругом. — Неззи!

— Она пошла вниз к реке с Ридагом, — сказала Тули. — Сегодня утром он выглядел усталым, и Неззи побоялась уводить его так далеко от дома. Но он сказал, что хочет пойти с ней… или, может, ему просто хотелось побыть с ней… Я не особенно поняла, о чем он говорил на своем языке знаков. В общем, я сказала Неззи, что спущусь за ними и помогу принести обратно бурдюк с водой или Ридага. Я как раз туда и направляюсь.

Слова Тули по нескольким причинам привлекли внимание Эйлы. Ее обеспокоило здоровье ребенка, но важнее было то, что отношение Тули к мальчику заметно изменилось. Раньше она не называла его по имени, а теперь говорила, что Ридаг что-то сказал… То есть теперь она воспринимала его как нормального человека.

— Ну что ж… — Талут задумался, на мгновение удивившись тому, что Неззи не оказалось под рукой в нужный момент, затем, упрекнув себя в излишней требовательности, усмехнулся и сказал: — Тогда, Эйла, может, ты расскажешь мне, как делается твое лекарство?

— С удовольствием, — ответила она. Он обрадовался:

— Поскольку я не собираюсь отказываться от употребления бражки, то мне следует знать, как вылечиться на следующее утро.

Эйла улыбнулась. Несмотря на гигантские размеры этого рыжебородого вождя, в нем было что-то по-детски милое и привлекательное. Она не сомневалась, что он может быть страшен в гневе. При всей своей богатырской силе он был подвижным, быстрым и определенно не страдал недостатком ума, но, помимо этого, его натуре были присущи мягкость и доброта. Он умел подавлять свое раздражение, и хотя не упускал случая подшутить над окружающими, однако так же охотно смеялся над собственными недостатками и слабостями. Талут относился к человеческим проблемам с искренним пониманием, и его сострадание распространялось не только на собственное стойбище.

Вдруг всеобщее внимание привлек пронзительный крик, донесшийся со стороны реки. Мгновенно развернувшись, Эйла побежала вниз по склону; несколько человек последовали за ней. Неззи, опустившись на колени, стояла над маленькой фигуркой и горестно стонала. Тули в растерянности стояла рядом, не зная, чем помочь. Подбежав к ним, Эйла увидела, что Ридаг лежит неподвижно, без сознания.

— Неззи? — воскликнула Эйла, в ее встревоженных глазах читался немой вопрос: «Что случилось?»

— Мы поднимались по тропе, — стала объяснять она, — и он вдруг начал задыхаться. Тогда я решила, что лучше понесу его, но не успела даже пристроить бурдюк с водой, как услышала, что он закричал от боли. А взглянув наверх, увидела, что он лежит на тропе.

Эйла склонилась и тщательно обследовала мальчика, приложив ухо к его груди и пощупав венку на шее. Затем она встревожено посмотрела на Неззи и обратилась к Тули:

— Тули, отнеси Ридага в дом в очаг Мамонта. Скорее!

Сама Эйла, опережая их, бросилась вверх по склону и, быстро миновав входное помещение, побежала, по проходу, спеша к их с Джондаларом лежанке, за которой на пристенной скамье были сложены ее вещи. Порывшись в заплечном мешке, она вытащила сумку, сделанную из шкуры выдры. Вытряхнув ее содержимое на кровать, Эйла перебирала многочисленные свертки и мешочки, различавшиеся по типу и цвету кожаных ремешков, которыми они были перевязаны, а также по количеству и чередованию узелков на этих ремешках.

Ее ум работал четко и быстро: «Конечно, это сердце. Я знаю, что его болезнь связана с сердцем. Оно явно плохо работает. Но что надо сделать? Я не слишком много знаю о сердечных болезнях. В Клане Брана никто никогда не жаловался на сердце. Мне необходимо вспомнить все наставления Изы. И те советы, что давала мне одна целительница на Сходбище Клана, она рассказывала, что в их семье двое страдали сердечными болезнями. Во-первых, подумай, говаривала Иза, чем именно болен человек. Мальчик бледный, опухший. Он задыхался и почувствовал боль. Пульс был очень слабым и замедленным. Его сердце должно работать быстрее и четче. Что же мне лучше использовать? Может быть, дурман? Нет, вряд ли. А что еще может подойти… Морозник? Белладонна? Белена? Или наперстянка? Наперстянка… Листья наперстянки. Настой из них очень сильнодействующий, это может убить его. Но сейчас ему как раз и нужно сильнодействующее средство, только оно вновь может заставить биться сердце мальчика, иначе он все равно умрет. Но какую дозу необходимо ему дать? И как лучше — вскипятить воду или просто настоять траву? О, как бы мне хотелось вспомнить, как именно делала это Иза. Куда же запропастился пакетик с наперстянкой? Неужели у меня нет ее?» Подняв глаза, она увидела, что рядом стоит Мамут.

— Эйла, что случилось?

— Ридаг… сердце… Они сейчас принесут его. Я ищу… одно растение. Высокий стебель… головки цветов свешиваются вниз… они фиолетовые в красную крапинку изнутри. С такими большими листьями, с нижней стороны будто покрытые мехом. Оно помогает сердцу… биться. Ты понимаешь, о чем я говорю? — Эйла огорчилась, что ей не хватало запаса слов, но она сказала более чем достаточно, чтобы Мамут понял ее.

— Конечно, все понятно, ты имеешь в виду багрянку, ее еще называют наперстянкой. Из нее готовят сильнодействующее лекарство… — Мамут наблюдал за Эйлой, которая закрыла на мгновение глаза и тяжело вздохнула.

— Да, сейчас оно необходимо Ридагу. Надо только решить, какая нужна доза… А вот же он, этот мешочек! Иза говорила, всегда надо иметь запас…

Как раз в этот момент появилась Тули с мальчиком на руках. Эйла стянула меховое покрывало со своей лежанки и, расстелив его на земляном полу возле очага, велела женщине положить Ридага на эту подстилку. Неззи выглядывала из-за спины Тули, и все обитатели длинного жилища уже толпились в очаге Мамонта.

— Неззи, сними с него парку. Развяжи все завязки на одежде. Талут, здесь слишком много народа. Нужно освободить это помещение, — руководила Эйла, даже не сознавая, что дает четкие и ясные команды. Она развязала кожаный мешочек и, понюхав его содержимое, озабоченно взглянула на старого шамана. Затем взгляд ее скользнул по лежавшему без сознания ребенку, и лицо целительницы приняло решительное выражение. — Мамут, нужен очень хороший огонь. Лэти, принеси кухонные камни, бурдюк с водой и чашку для питья.

Пока Неззи раздевала мальчика, Эйла приподняла его голову и положила под нее свернутый кусок меха. Талут велел встревоженным Мамутои выйти из очага Мамонта: Ридагу требуется как можно больше свежего воздуха, а Эйле — простор для лечебных процедур. Расстроенная Лэти то и дело подбрасывала топливо в костер, разведенный Мамутом, стараясь, чтобы камни скорее раскалились.

Эйла проверила пульс Ридага — он едва прощупывался. Она приложила ухо к груди мальчика. Его дыхание было неглубоким и хрипловатым. Ему срочно нужна была помощь. Эйла опустила его голову чуть ниже, чтобы улучшить доступ воздуха, и, припав ртом ко рту мальчика, вдохнула воздух в его легкие, как она это делала раньше с Нуви.

Мамут немного понаблюдал за ее действиями. Ему казалось, что Эйла слишком молода, чтобы быть опытной целительницей, и он заметил, что поначалу она немного растерялась, но потом ее растерянность полностью исчезла. Сейчас она была совершенно спокойна, сосредоточена на больном ребенке и отдавала распоряжения с глубокой убежденностью в своей правоте.

Он удовлетворенно кивнул сам себе, затем отошел в сторону и, сев за свой барабан из мамонтового черепа, начал отбивать медленный ритм, сопровождая свою игру тихим монотонным пением, которое оказало на Эйлу совершенно удивительное воздействие: она вдруг почувствовала, как ее внутреннее напряжение значительно ослабло. Этот целительный напев был быстро подхвачен остальными обитателями стоянки; они тоже стали немного спокойнее, сознавая, что участвуют в некоем ритуальном исцеляющем действе. Торнек и Диги взялись за свои инструменты, затем появился Ранек со связкой колец, вырезанных из бивня мамонта, которая напоминала детскую погремушку. Ритм барабанов, монотонное пение и треск погремушки были тихими и ненавязчивыми, они создавали атмосферу сосредоточенного спокойствия.

Наконец вода согрелась, и Эйла, отмерив нужное количество сухих листьев наперстянки, бросила их в закипающую воду. Пока лекарство настаивалось, она выжидала, стараясь сохранять спокойствие. Затем, интуитивно почувствовав, что настой приобрел нужную крепость, она отлила немного жидкости в чашку. Эйла села возле мальчика и, положив его голову себе на колени, на мгновение закрыла глаза. Этим лекарством надо было пользоваться с особой осторожностью. Большая доза может убить Ридага, а кроме того, целительное действие листьев каждого растения наперстянки имело различную силу.

Открыв глаза, она поискала взглядом Джондалара и увидела, что его живые синие глаза взирают на нее с любовью и тревогой. Эйла ответила Джондалару едва заметной благодарной улыбкой. Затем она поднесла чашку ко рту, окунула язык в настой, определяя его крепость. Приподняв голову мальчика, Эйла дала ему выпить этого горьковатого напитка.

Сделав первый глоток, Ридаг закашлялся, но это привело его в чувство. Узнав Эйлу, он попытался улыбнуться, но вместо этого у него получилась болезненная гримаса. Эйла дала ему выпить еще несколько глотков, внимательно наблюдая за изменениями в его состоянии; ее интересовали и температура тела, и цвет лица, а также движения глаз и глубина дыхания. Лица обитателей жилища также были исполнены тревожного ожидания. Они не сознавали, как много значит для них этот ребенок, пока его жизнь вдруг не подверглась опасности. Он вырос на их глазах, он стал членом их племени, а недавно они начали понимать, что мальчик не так уж сильно отличается от них.

Эйла даже не заметила, что монотонное пение и бой барабанов уже прекратились, но когда Ридаг наконец сделал глубокий вдох, то этот тихий звук прозвучал как крик победы в той полнейшей напряженной тишине, что стояла в земляном доме.

Когда мальчик сделал второй глубокий вдох, лицо его немного порозовело, и Эйла почувствовала, что ее тревога начинает уменьшаться. Вновь зазвучали барабаны, но ритм боя был уже другим, в соседнем очаге заплакал малыш и послышались тихие успокаивающие голоса. Поставив чашку с настоем около очага, Эйла проверила пульс на шее мальчика и приложила руку к его груди. Дыхание Ридага стало более спокойным и менее болезненным. Подняв глаза, Эйла увидела, что Неззи улыбается ей сквозь слезы, и испытала теплое родственное чувство к этой женщине.

Эйла поудобнее устроила мальчика и, убедившись, что он спокойно отдыхает, продолжала поддерживать его просто ради собственного удовольствия. Стоило ей прикрыть глаза, как все обитатели Львиного стойбища мгновенно исчезли из ее сознания. Ей уже казалось, что этот мальчик, так напоминавший ее сына, был действительно ребенком, которому она дала жизнь. Слезы, бежавшие по ее щекам, были вызваны смешанными чувствами; она радовалась, что этот ребенок пошел на поправку, и тосковала по своему потерянному сыну.

В конце концов Ридаг уснул. Это испытание отняло много сил как у больного, так и у целительницы. Талут осторожно поднял мальчика и отнес его на лежанку. Джондалар помог встать Эйле. Он привлек ее к себе, и она обессилено припала к нему, благодарная за эту поддержку.

Слезы облегчения заблестели на глазах многих Мамутои; однако им трудно было выразить те чувства, что переполняли их. Они не знали, что сказать этой молодой женщине, которая спасла жизнь малыша. Все радостно улыбались ей, выражая сердечную признательность, одобрительно кивая и делая какие-то односложные замечания, едва отличавшиеся от удивительных счастливых восклицаний. Но Эйле этого было более чем достаточно. Напротив, она почувствовала бы себя неловко, услышав многочисленные слова благодарности и похвалы.

Убедившись, что Ридаг спокойно спит, Неззи вернулась, чтобы поговорить с Эйлой.

— Мне показалось, мы теряем его. Я не могу поверить, что он просто спит, — сказала она. — Это лекарство так хорошо помогло ему.

Эйла кивнула:

— Да, это сильнодействующее лекарство. И все-таки ему надо принимать его понемножку каждый день… Я сделаю для него особый сбор трав, и ты будешь каждый день заваривать лекарство. Его надо настоять как чай, только сначала немного покипятить. Я покажу, как это делается. Пусть он пьет одну чашку утром, а другую — перед сном. Правда, он будет мочиться по ночам, пока не пройдет отечность.

— Это лекарство поможет ему стать совсем здоровым? — с надеждой в голосе спросила Неззи.

Эйла мягко коснулась ее руки и посмотрела прямо в озабоченные материнские глаза.

— Нет, Неззи. Никакое лекарство не сделает его совсем здоровым, — твердым голосом ответила она.

Неззи склонила голову, неохотно признавая печальную правду. Она знала это, но лекарство Эйлы оказало такое чудесное действие, что у нее невольно зародилась надежда.

— Этот настой поддержит его сердце. Ридаг будет чувствовать себя лучше. Настой поможет облегчить боль, — продолжала Эйла. — Хотя у меня немного трав с собой. Основные запасы остались в моей пещере. Я не думала, что мы задержимся так надолго. Но Мамут знает о наперстянке, возможно, у него тоже есть такая трава.

Мамут подключился к разговору:

— У меня есть дар Поиска, Эйла. Но я не слишком одаренный целитель. А вот на Волчьей стоянке действительно есть очень опытная целительница. Когда погода установится, мы сможем послать к ней кого-нибудь. Возможно, у нее есть эти травы. Хотя путь туда займет несколько дней.

Для настоя, стимулирующего работу сердца, нужны листья наперстянки, и Эйла надеялась, что имевшегося у нее запаса хватит на некоторое время, пока не вернутся посыльные с Волчьей стоянки. Но еще больше ей хотелось бы иметь сейчас все свои запасы этой травы. Она всегда с особой тщательностью заготавливала эти большие ворсистые листья; процесс сушки был длительным, травы надо было держать не на солнце, а в прохладном темном месте, чтобы в них сохранилось как можно больше активных элементов. В сущности, ей хотелось бы иметь сейчас весь набор тщательно заготовленных ею трав, но он хранился далеко отсюда в ее маленькой пещере.

Как и Иза, Эйла всегда брала с собой сумку целительницы из шкуры выдры, в которой лежали размельченные корни и кора, листья, цветы, плоды и семена. Но там было всего понемножку на случай первой помощи. А дома, в пещере, лежало множество пакетов с разнообразными целебными растениями, хотя она жила одна и в общем-то такие большие запасы были ей ни к чему. Просто, воспитываясь с детства в семье целительницы, она привыкла собирать и сушить лечебные травы, когда наступало время их сбора. Эйла делала это почти машинально во время прогулок и охотничьих вылазок. Безусловно, у растений была обширная сфера применения, их можно было не только употреблять в пищу, но также использовать для плетения разной хозяйственной утвари, и Эйла знала о всех этих ценных качествах, но больше всего ее интересовали целебные свойства. Она с трудом могла пройти мимо какого-нибудь цветка, не сорвав его, если знала, что он обладает целительными свойствами, а таких растений ей было известно великое множество.

Растительный мир был хорошо знаком этой молодой женщине, и она всегда с интересом присматривалась к новым, неизвестным ей травам. Она сравнивала их с уже известными ей и умела отличать виды и даже подвиды растений, родственные типы и семейства. Но в то же время она отлично понимала, что сходные внешние признаки совсем не обязательно говорят о сходстве целебных свойств. Поэтому, встретив неизвестное растение, она старалась изучить его свойства, делая настои и выясняя на себе, какое действие оно может оказать на организм человека.

С особой тщательностью Эйла относилась к способам приготовления и дозам лекарственных настоев. Во-первых, листья, цветы или ягоды обычно заливались кипятком и настаивались; такой способ позволял сохранить ароматические, эфирные целебные вещества. Во-вторых, из коры и корней или кожистых листьев и семян обычно делались отвары, поскольку при кипячении удавалось извлечь из них смолистые и горькие вещества. В-третьих, Эйла знала, как выделить эфирные масла и смолы из травы, как приготовить успокаивающие боль припарки, тонизирующие и укрепляющие напитки и сиропы, мази и бальзамы, сделанные на основе жиров или других загущающих веществ. Она знала, как смешивать травы и как усилить или ослабить их воздействие в случае необходимости.

Естественно, метод сравнения был применим для изучения не только растительного, но и животного мира, для выяснения сходства и различия между животными. И познания Эйлы, касавшиеся строения человеческого тела и его функциональной деятельности, были результатом размышлений и умозаключений. Это был долгий путь познания, путь проб и ошибок, и хорошим подспорьем на этом пути были охотничьи трофеи, поскольку, разделывая туши, можно было получить обширные знания по анатомии и строению организма животных. Их родство с человеческими существами становилось очевидным, когда в результате несчастного случая люди получали травмы и раны.

В сущности, Эйла была ботаником, фармацевтом и терапевтом; ее целительная магия включала в себя те лекарские знания, к которым приобщались лишь посвященные и которые проверялись и накапливались из поколения в поколение собирателями и охотниками в течение сотен, тысяч, а возможно, и миллионов лет, ибо само их существование зависело от того, насколько глубоки и обширны их познания об этом земном мире.

Именно из этого бездонного источника неписаной истории и получила Эйла все медицинские сведения и навыки благодаря обучению, пройденному у Изы. Но поскольку эта молодая целительница обладала некоторыми врожденными аналитическими способностями и интуитивным восприятием, то она самостоятельно научилась определять и лечить многие заболевания и травмы. С помощью острых как бритва кремневых ножей она порой даже делала несложные хирургические операции, но основой ее целительского искусства оставались сложные активные вещества, содержащиеся в целебных растениях. Она являлась сведущим гомеопатом, и ее лечение было достаточно эффективным, однако ей была не под силу сложная хирургия, исправляющая врожденные пороки сердца.

Глядя на уснувшего мальчика, который был так похож на ее родного сына, Эйла испытала глубокое облегчение и благодарность судьбе за то, что Дарк родился крепким и здоровым. Но это не уменьшило огорчения, связанного с тем, что ей пришлось сказать Неззи горькую правду о неизлечимой болезни Ридага. Эйла не знала, как помочь ему стать сильным и здоровым.

После полудня Эйла занялась разборкой своих дорожных запасов, чтобы приготовить сбор трав, обещанный Неззи. Мамут молча наблюдал за ее действиями. Сейчас уже почти никто не сомневался в ее целительском мастерстве, включая Фребека, хотя он не собирался открыто признавать это, или Тули, которая, конечно, была не так криклива, но старику был хорошо известен скептический склад ее ума. Эйла производила впечатление обычной молодой женщины — очень привлекательной, даже на взгляд старого шамана, но он точно знал, что под этой красивой телесной оболочкой скрывается нечто куда более важное и значительное; правда, Мамут был далеко не уверен, что она сама в полной мере осознает свои возможности и способности.

«Какое трудное и исполненное таинственного смысла предназначение ведет по жизни эту женщину, — продолжал размышлять Мамут. — Она выглядит такой молодой, но редкий человек и к концу жизни обретет те знания и опыт, которые уже присущи ей. Интересно, как долго она прожила с теми людьми? Как она смогла постичь все тайны их целительной магии? Просто удивительно!» Старик знал, что такие знания передаются только избранным, а она была для Клана чужеродной, настолько чужеродной, что большинство тех людей даже не могли постичь глубину пропасти, отделявшей ее от них. Кроме того, у нее был дар Поиска, дар общения с миром Духов. Какие еще неиспользованные дарования могут скрываться в ее натуре? Какие священные знания еще не востребованы? Какие тайны не раскрыты?

Ее сила проявилась в критической ситуации; он вспомнил, как уверенно Эйла отдавала распоряжения Тули, да и Талуту. «Она командовала даже мной, — с улыбкой подумал Мамут. — И что удивительно, никто не возражал. Ее руководство казалось совершенно естественным. Какие превратности судьбы довелось испытать ей, чтобы обрести такую могучую духовную силу в столь молодом возрасте? Великая Мать имеет на нее определенные виды, я уверен в этом, только непонятно: почему Она свела ее с Джондаларом? Конечно, он также наделен особым даром, но это не делает его исключительной личностью. Какую же роль отвела ему Великая Мать?»

Эйла уже начала убирать остатки трав, когда Мамут вдруг заинтересованно взглянул на ее лекарскую сумку, сделанную из шкуры выдры. Эта вещь показалась ему странно знакомой. Закрыв глаза, он погрузился в воспоминания, и перед его мысленным взором вдруг возникла почти такая же сумка.

— Эйла, можно я посмотрю твой мешок? — спросил он, желая получше рассмотреть эту вещь.

— Что? Мою лекарскую сумку? — уточнила она.

— Я часто задавал себе вопрос, как она сделана.

Эйла протянула ему эту необычную меховую сумку, машинально отметив подагрические шишки на суставах его тощих старческих пальцев.

Старый шаман тщательно осмотрел ее. Сумка выглядела сильно изношенной — ею явно пользовались в течение долгого времени. Она была сделана не из отдельных кусков, а из цельной шкуры одного зверька. При разделке тушки обычно вспарывали брюшко, но в данном случае единственный надрез был сделан у горла, и даже голова осталась висеть на узкой полоске шкуры, соединявшей ее со спиной. Все кости и внутренности, видимо, вытащили через это отверстие на шее; так же была удалена и черепная коробка, так что осталось лишь уплощенное подобие головы выдры. Затем эту шкуру высушили и каменным шилом проделали маленькие дырочки вокруг шейного отверстия, чтобы продернуть в них кожаный ремешок, служивший завязкой. В итоге получилась мягкая водонепроницаемая сумка из цельной шкуры выдры, у которой сохранились даже хвост и лапки, а голова служила в качестве откидной крышки.

Мамут вернул Эйле эту оригинальную вещь.

— Ты сама сделала ее?

— Нет, эту сумку делала Иза… Она была целительницей в Клане Брана, моей… матерью. С детства она учила меня, где и как надо собирать растения, как готовить из них лекарства и применять их. Она заболела, не могла идти на Сходбище Клана. Брану нужна была новая целительница. Уба была слишком мала, и только я смогла к тому времени усвоить ее знания.

Мамут понимающе кивнул, затем вдруг пристально глянул на нее:

— Какое имя ты только что назвала?

— Моей матери? Изы?

— Нет, другое.

Эйла на мгновение задумалась: — Уба?

— Да, кто такая Уба?

— Уба — моя… сестра. Не родная сестра, но я привыкла считать ее сестрой. Она — дочь Изы. Теперь она тоже стала целительницей… и матерью…

— Это имя выбрано случайно? — прервал ее Мамут, голос его был крайне взволнованным.

— Нет… не думаю… Креб выбрал имя для Убы. Такое же имя носила мать Изы. Креб и Иза были детьми одной матери.

— Креб? Скажи мне, Эйла, у этого Креба была повреждена рука и он немного хромал?

— Да, все верно, — изумленно ответила Эйла. Откуда Мамут мог узнать это?

— И у него еще был брат? Младший, но сильный и здоровый? Настойчивые и взволнованные вопросы Мамута привели ее в полное недоумение. Она задумчиво свела брови и сказала:

— Да, Бран, он был вождем.

— Великая Мать! Я не могу поверить. Теперь я наконец все понял…

— А я ничего не понимаю, — заметила Эйла.

— Эйла, пойдем присядем. Я хочу рассказать тебе одну историю.

Она послушно последовала за ним. Старый шаман присел на край своей лежанки, а Эйла устроилась на циновке, лежавшей на земляном полу, и выжидающе посмотрела на Мамута.

— Однажды, очень давно, много лет тому назад, в пору моей юности, я попал в ужасную переделку, которая изменила всю мою жизнь, — начал Мамут.

Эйла неожиданно почувствовала смутный страх, какое-то легкое покалывание в голове, и ей показалось, что она почти знает, о чем он собирается рассказать ей.

— Мы с Манувом жили в одном стойбище. Мужчина, деливший очаг с его матерью, был моим двоюродным братом. Мы вместе росли и, как все юноши, мечтали отправиться в Путешествие. Но в то лето, когда мы собрались в путь, он неожиданно заболел. Очень серьезно. И к сожалению, пришлось отложить начало нашего похода; мы так долго вынашивали планы нашего Путешествия, что я еще надеялся, что он быстро выздоровеет и все будет в порядке, но болезнь затянулась. И вот в конце лета я решил, что отправлюсь в Путешествие один. Все отговаривали меня, но я никого не слушал.

Мы планировали исследовать побережье моря Беран и, обогнув его с востока, направиться к большому Южному морю, примерно тем же путем, каким потом прошел Уимез. Но поскольку теплый сезон был на исходе, я, решив сократить путь, пошел к тем восточным горам напрямик через полуостров.

Эйла кивнула, Клан Брана обычно ходил этим путем на Сходбище Клана.

— Я не стал никого посвящать в мои планы. Это была территория плоскоголовых, и я понимал, что сородичи попытаются отговорить меня. А мне казалось, что если я буду очень осторожен, то смогу избежать столкновения с ними, однако я не предполагал, какие случайности подстерегают меня на этом пути. До сих пор я не знаю толком, как все это произошло. Я пробирался вперед по тропе, проходившей по краю высокого скалистого, почти отвесного берега, и вдруг оступился и полетел вниз. Должно быть, на некоторое время я потерял сознание и очнулся только ближе к вечеру. Из раны на голове сочилась кровь, и вообще я как-то плохо соображал, но больше всего досталось моей руке. Она была вывихнута и сломана и ужасно болела.

Пошатываясь, я побрел вдоль реки, не сознавая, куда и зачем иду. Мешок мой потерялся, а я даже и не подумал поискать его. Не знаю, как долго я шел, но, когда в конце концов заметил огонь, было уже почти темно. Я совсем забыл о том, что нахожусь на полуострове, и, увидев сидящих у костра людей, направился прямо к ним.

Могу только представить, как они были поражены, увидев, кто приковылял к ним, поскольку сам я был в полубредовом состоянии и почти не осознавал окружающую действительность. Мне еще предстояло испытать сильные потрясения. Я проснулся в неизвестном месте, совершенно не понимая, как я оказался там. Затем обнаружил: на мои раны наложены повязки с целебными примочками, и только тогда вспомнил о своем падении со скалы и подумал, что мне посчастливилось найти стоянку, где живет опытный целитель. А затем появилась эта женщина. Возможно, только ты, Эйла, можешь представить себе, как я был потрясен, обнаружив, что нахожусь на стоянке Клана.

Эйла и вправду была потрясена.

— Ты? Неужели ты был тем человеком со сломанной рукой? И ты знаешь Креба и Брана? — Эйла говорила неуверенно, точно боясь поверить собственным словам. Она была взволнована до глубины души, и тихие слезы одна за другой скатывались из ее глаз. Эта история была словно весточкой из прошлого.

— Ты слышала обо мне?

— Да, Иза рассказывала мне, что еще до ее появления на свет мать ее матери лечила человека со сломанной рукой. Мужчину из племени Других. И Креб тоже рассказывал. Он уговорил Брана позволить мне жить с ними потому, что благодаря тому мужчине… Благодаря тебе, Мамут, он понял, что Другие — тоже люди. — Эйла помедлила, вглядываясь в морщинистое старое лицо, обрамленное белыми волосами, в лицо глубокого старца… — Иза уже отправилась в мир Духов. А когда ты был у них, она еще не родилась… И Креб… Он же был тогда совсем юным, его еще не избрал Великий Пещерный Медведь. Креб умер, дожив до глубокой старости… Выходит, ты гораздо старше его. Тебе отпущена удивительно долгая жизнь.

— Я и сам удивлялся, почему Великая Мать решила даровать мне такую долгую жизнь. Но теперь думаю, что отчасти постиг Ее замысел.