10
Лейла 1994 год. Весна
Раннее утро. Светает. Лейла пробуждается от короткого неспокойного сна в полной уверенности, что Рашид все знает. Вот сейчас он грубо разбудит ее и язвительно скажет, что он вовсе не такой осел, как ей представляется, и давно обо всем догадался...
Но отзвучал азан, выглянуло солнышко, запели петухи... и ничего чрезвычайного не произошло. Рашид побрился в ванной, напился чаю, позвякал ключами, вывел из сарая свой велосипед, оседлал его и покатил на работу. На хромированном руле сверкало солнце.
— Лейла?
В дверях появляется Мариам. По ней видно, что она тоже не спала ночь.
— Через полчаса отправляемся, — говорит Лейла.
Расположившись на заднем сиденье такси, они не разговаривают. Азиза, прижав к себе куклу, сидит на руках у Мариам и широко раскрытыми глазами глядит в окно.
— Майам! — восклицает девочка, указывая на стайку девчонок, прыгающих через скакалку. — Ига!
А Лейле всюду мерещится Рашид. Вот он выходит из парикмахерской, вот появляется на пороге лавки, торгующей битой птицей, вот выныривает из-за старых автомобильных покрышек, прикрывающих разбитую витрину...
Лейла съеживается и пригибается.
Мариам бормочет молитвы. Обе они в бурках, лиц не видно. Правда, блеск глаз заметен даже за сеткой из конского волоса.
Впервые за много недель Лейла вышла из дома — не считая вчерашнего дня, когда она отнесла скупщику свое обручальное кольцо. В лавке, как и сейчас, ее не покидало ужасное чувство непоправимости происходящего. Обратной дороги нет.
Последствия недавних боев, грохот которых был так отчетливо слышен у них в доме, обступают их со всех сторон: кучи битого кирпича и щебня, изрытые осколками стены, обгоревшие остовы автомобилей, нередко взгроможденные друг на друга. К мечети направляются похоронные процессии, облаченные в черное женщины рвут на себе волосы. Такси проезжает мимо кладбища, успевшие выцвести флажки на могилах шахидов трепещут на ветру.
Лейла тянется к Азизе и гладит дочку по руке.
На автобусной станции «Лахорские Ворота» у мечети Пол-Махмуд-Хан в Восточном Кабуле автобусы стоят длинной вереницей. На крышах громоздятся чемоданы, мужчины в чалмах увязывают багаж веревками. В здании у окошка кассы длинная очередь — тоже из одних мужчин. Закутанные в бурки женщины стоят кучками, поклажа сложена у ног, дети рядом — им строго-настрого запрещено отходить далеко.
Всюду полно моджахедов при полном параде: паколь, пропыленный камуфляж, высокие армейские ботинки. И ясное дело, у каждого — автомат Калашникова.
Лейла настороженно осматривается, стараясь ни с кем не встречаться глазами, ей кажется, все вокруг глядят на них осуждающе.
— Видишь кого-нибудь? — спрашивает Лейла у Мариам.
У Мариам Азиза на руках.
— Смотрю.
Вот оно, первое скользкое место в их плане: найти мужчину, которого можно будет выдать за родственника. Ведь та свобода, что имелась у женщин прежде, давно в прошлом. Лейла помнила слова, сказанные Баби, когда у власти находились коммунисты: «Сейчас женщинам в Афганистане открыты все пути, Лейла». После того как власть в апреле 1992 года перешла к моджахедам, страна стала именоваться Исламское Государство Афганистан. Верховный суд, возглавляемый Раббани, заполнили консервативные неуступчивые муллы, которые вмиг отменили законы, введенные в отношении женщин коммунистами, и обратились к овеянному веками шариату: женщинам кутаться от посторонних глаз, отправляться в путь исключительно в сопровождении родственника-мужчины, за супружескую измену женщин следует побивать камнями. Правда, пока древние законы соблюдались не слишком строго. «Им просто не до нас, — сказала как-то Лейла, — если бы не война друг с другом, уж они бы за нас взялись».
Второе скользкое место было связано с тем, как им, собственно, попасть в Пакистан. Приняв уже почти два миллиона беженцев, Пакистан в январе этого года закрыл для афганцев свои границы. Как говорили, теперь туда пускали только по визам. Но границы не были закрыты наглухо (впрочем, они никогда не были на крепком замке), и тысячи афганцев продолжали просачиваться в Пакистан — по гуманитарным каналам, за взятки или наняв проводника.
«Нам главное попасть на место, а там способ найдется», — говорила Лейла.
— Как тебе этот? — спрашивает Мариам.
— Вид у него какой-то... не внушающий доверия.
— А вот он?
— Слишком стар. К тому же с ним еще двое мужчин.
Наконец Лейла находит нужного человека.
Он сидит на скамейке у входа в парк, рядом с ним женщина в бурке, на руках — маленький мальчик в тюбетейке, наверное, ровесник Азизы. На надежном мужчине рубашка с расстегнутым воротником и скромный серый плащ, нескольких пуговиц нет.
— Подожди меня здесь, — велит Лейла.
Мариам снова принимается за молитвы.
Лейла подходит к молодому человеку, тот чуть привстает, закрываясь рукой от солнца.
— Извини меня, брат, вы едете в Пешавар?
— Да, — щурит глаза тот.
— Не мог бы ты нам помочь? Окажи нам услугу.
Мужчина передает мальчика женщине и вместе с Лейлой отходит на пару шагов в сторону.
— Чем могу служить, хамшира?
У него доброе лицо и кроткие глаза.
Лейла рассказывает ему сочиненную заранее историю. Она — вдова. Никого из родственников у них с матерью и дочкой в Кабуле не осталось, и они решили перебраться к дяде в Пешавар.
— И ты хочешь ехать с моей семьей, — подхватывает молодой человек.
— Знаю, мы будем тебе в тягость. Но ты с виду такой отзывчивый, и я...
— Хамшира, не тревожься зря. Я понимаю. Я все сделаю. Позволь, я пойду и куплю тебе билеты.
— Спасибо, брат. Это доброе дело в глазах Господа, саваб.
Лейла достает из-под бурки конверт и протягивает своему спасителю. В конверте тысяча сто афгани — примерно половина всех имеющихся при ней денег. Сколько-то скопила, сколько-то получила за кольцо.
Мужчина прячет конверт в карман брюк.
— Подожди меня здесь.
На глазах у Лейлы молодой человек входит в здание. Возвращается через полчаса.
— Пусть лучше твои билеты побудут пока у меня. Автобус отъезжает через час, ровно в одиннадцать. Сядем в автобус все вместе. Меня зовут Вакиль. Если спросят — не должны, вообще-то, — я им скажу, что ты мне — двоюродная сестра.
— Я — Лейла. Мою мать зовут Мариам, дочку — Азиза.
— Я запомню. Не отходите от нас далеко.
Они располагаются на соседней скамейке. Утро солнечное и теплое, далеко над холмами два-три белых пушистых облачка. Мариам кормит Азизу печеньем, которое она предусмотрительно захватила с собой из дома, и предлагает Лейле.
— Да мне куска не проглотить, — смеется Лейла. — Меня всю трясет.
— И меня тоже.
— Спасибо тебе, Мариам.
— За что?
— За печенье. За то, что отправилась с нами. Мне бы одной ни за что не справиться.
— Это тебе-то?
— У нас все получится, ведь правда?
Мариам берет ее за руку.
— Коран говорит: «Аллаху принадлежит и восток и запад; и куда бы вы ни обратились, там лик Аллаха. Поистине, Аллах объемлющ, ведущий!»
— Би! — Азиза тычет пальцем в автобус. — Майам, би!
— Вижу, вижу, Азиза-джо. Би. Мы скоро все поедем на би. Ой, сколько нового ты увидишь!
Лейла улыбается. Плотник в мастерской напротив пилит доски, на землю летят опилки. Мимо проезжают машины с запыленными, закопченными стеклами, поодаль рычат моторами автобусы с намалеванными на боках павлинами, львами, солнцами и сверкающими мечами.
На утреннем солнышке у Лейлы кружится голова, восторг, упоение собственной храбростью пронизывает ее всю. Махая хвостом, подходит уличная собака, и Лейла гладит ее по спине.
Без нескольких минут одиннадцать человек с мегафоном объявляет посадку на Пешавар. Дверь автобуса с шипением открывается. К ней, расталкивая остальных, бросается толпа пассажиров.
Вакиль подхватывает на руки сына и делает Лейле знак.
— Мы идем, — говорит Лейла.
Вакиль шагает впереди. В автобусе уже полно народу, люди машут на прощанье руками, выкрикивают добрые пожелания.
У входа молодой солдат-ополченец проверяет билеты.
— Би! — кричит Азиза.
Вакиль передает солдату билеты, тот рвет их пополам и возвращает. Вакиль пропускает вперед жену, переглядывается с контролером, вскакивает на первую ступеньку, наклоняется и шепчет что-то ополченцу на ухо. Тот кивает.
Душа у Лейлы уходит в пятки.
— Вы двое, с ребенком, отойдите-ка в сторону, — приказывает контролер.
Лейла делает вид, что не слышит, и становится на ступеньку. Контролер хватает ее за руку и выдергивает из очереди.
— Ты тоже, — поворачивается он к Мариам. — Живее! Очередь задерживаешь.
— В чем дело, брат? — трясущимися губами спрашивает Лейла. — У нас есть билеты. Разве наш родственник не передал их тебе?
Контролер прижимает палец к губам и что-то тихо говорит другому охраннику, круглолицему малому со шрамом через всю правую щеку.
— Следуй за мной, — приказывает круглолицый Лейле.
— Нам на этот автобус, — кричит Лейла дребезжащим голоском. — У нас есть билеты. Почему вы нас не пускаете?
— Никуда вы не поедете, зарубите на носу. Следуйте за мной. Или хотите, чтобы вас на глазах у девочки поволокли силой?
Их ведут к грузовику.
На полпути Лейла оглядывается и видит за стеклом автобуса ребенка Вакиля. Мальчик радостно машет им рукой.
В полицейском участке «Перекресток Торабаз-Хан» их сажают в разных концах длинного, набитого людьми коридора. Между ними оказывается стол. За ним сидит мужчина, курит и время от времени ударяет по клавишам пишущей машинки. Проходит три часа. Азиза топает туда-сюда, проведывает то Лейлу, то Мариам, вертит в руках скрепку, которую ей дал поиграть мужчина, доедает печенье и, наконец, засыпает у Мариам на руках.
Около трех Лейлу вызывают в комнату для допросов. Мариам остается ждать в коридоре.
Мужчине в штатском — черный костюм, галстук, туфли, — сидящему по ту сторону стола, за тридцать. У него аккуратно подстриженная борода, короткая прическа, сросшиеся брови. Он смотрит на Лейлу и постукивает карандашом по столу.
— Мы знаем, — говорит он, откашлявшись, — что ты, хамшира, сегодня уже раз солгала. Молодой человек на автостанции никакой тебе не родственник. Это он нам сам сказал. Вопрос в том, будешь ли ты еще лгать. Лично я не советую.
— Мы ехали к моему дяде, — говорит Лейла. — Это правда.
Полицейский кивает:
— Женщина в коридоре — твоя мать?
— Да.
— У нее гератский выговор. У тебя — нет.
— Она выросла в Герате. А я родилась в Кабуле.
— Ну разумеется. Ты вдова? Ты ведь сказала, что вдова. Мои соболезнования. А этот твой дядя, твой Кэка, он где живет?
— В Пешаваре.
— Это ты уже сказала. — Он вертикально ставит карандаш на чистый лист бумаги. — Где именно в Пешаваре? В каком районе? Название улицы, номер квартала?
Лейла изо всех сил старается подавить охвативший ее ужас.
— Улица Джамруд. — Это название звучало в разговоре на званом ужине, который дала мама в честь вступления моджахедов в Кабул.
— Ага. На этой же улице находится гостиница «Континенталь-Жемчужина». Дядя не упоминал про нее?
— А как же, упоминал, — хватается за соломинку Лейла.
— Ах да, «Континенталь» ведь на улице Хайбер.
Из коридора доносится плач Азизы.
— Моя дочь чего-то испугалась. Разреши мне взять ее, брат.
— Я при исполнении. Обращайся ко мне «господин полицейский». Скоро дочка будет с тобой. А номер телефона дяди у тебя есть?
— Есть. То есть был. — Даже через бурку Лейла чувствует его испытующий взгляд. — Ой, кажется, я его забыла. Я такая рассеянная последнее время.
Он вздыхает. Спрашивает, как зовут дядю. А его жену? А сколько у них детей? Их как зовут? Где дядя работает? Сколько ему лет? Простые вопросы ставят Лейлу в тупик.
Полицейский откладывает карандаш, сплетает пальцы и наклоняется к Лейле, словно родитель, отчитывающий шалунью.
— Сама понимаешь, хамшира, если женщина пустилась в бега, это преступление. Их перед нами много проходит. Едут куда-нибудь одни и говорят, что муж умер. Иногда правду говорят, но по большей части лгут. За побег тебя могут посадить в тюрьму. Да ты и без меня это знаешь.
— Отпустите нас, господин... — к лацкану пришпилен значок с именем полицейского, — господин Рахман. Ведь ваше имя означает «честь». Смилуйтесь над нами. Ну что вам стоит отпустить двух несчастных женщин? Какой от нас вред? Мы же не закоренелые преступницы.
— Не могу.
— Умоляю вас.
— Я исполняю закон, хамшира, — значительно произносит Рахман. — Мой долг поддерживать порядок.
Лейлу разбирает смех, хоть она и в отчаянии. О каком порядке речь, когда моджахеды такое творят, когда вокруг сплошь грабежи, убийства, изнасилования, пытки, казни, обстрелы, тысячи невинных жертв? Порядок. Постыдился бы.
Но вслух Лейла говорит другое:
— Если вы отправите нас домой, он с нами такое сделает... словами не опишешь.
Полицейский старается не отводить глаз.
— Каждый — хозяин у себя в доме.
— А как же тогда закон, господин Рахман? — Из глаз у Лейлы текут слезы ярости. — И где будете вы со своим порядком?
— Полиция не вмешивается в семейные дела, хамшира.
— Еще бы вы вмешивались. Когда речь идет о мужчине, вы целиком на его стороне.
Полицейский поднимается на ноги.
— Допрос окончен. Должен сказать, ты сама виновата во всех своих бедах. А теперь подожди в коридоре и пригласи эту... вторую, кем бы она тебе ни приходилась.
Лейла возражает. Потом кричит. Появляются еще двое полицейских, которые выволакивают ее из кабинета.
Допрос Мариам продолжается не больше пяти минут. К Лейле она выходит с трясущимися руками.
— Он задал столько вопросов. Прости, Лейла-джо. Я не такая смышленая, как ты. Я не знала, что ответить. Прости.
— Ты тут ни при чем, — обессиленно произносит Лейла. — Это я во всем виновата. Только я.
В седьмом часу вечера полицейская машина останавливается у их калитки. Лейле и Мариам велят оставаться в машине под охраной солдата-моджахеда. Шофер хлопает дверцей, стучит в калитку, разговаривает с Рашидом. Показывает женщинам, чтоб выходили.
— Вот вы и дома. Добро пожаловать, — ухмыляется охранник, закуривая.
— Ты, — говорит Рашид Мариам. Голос у него хриплый, срывающийся. — Ты подожди тут.
Мариам молча садится на диван.
— А ты с плаксой марш наверх.
Он хватает Лейлу за локоть и толкает к лестнице. На ногах у него ботинки, а не домашние шлепанцы, на руке часы, пальто валяется на полу. Наверное, и часа не прошло, как пришел с работы. Бегал небось по всему дому, хлопал дверями, не в силах поверить собственным глазам, ругался.
Наверху Лейла поворачивается к Рашиду:
— Она не хотела. Это я ее заставила.
Самого удара Лейла не видит. Мгновение — и она уже на четвереньках. Вдохнуть не получается. Лицо наливается кровью, глаза вылезают из орбит. Такое впечатление, что ее на полной скорости сбила машина. Лейла слышит крик Азизы и с трудом понимает, что уронила девочку. Дыхание никак не восстанавливается. Рот сводит судорога.
Рашид хватает жену за волосы и куда-то тащит. В другой руке у него Азиза. Девочка дрыгает ногами, сандалии с нее слетают. Он распахивает дверь в комнату Мариам и швыряет Азизу на кровать, потом ослабляет хватку и со всей силы пинает Лейлу в зад. Та не кричит — взвизгивает от боли. Дверь захлопывается, ключ в замочной скважине поворачивается.
Азиза заходится в крике. Лейла, скорчившись, лежит на полу и хватает ртом воздух, потом собирается с силами, подползает к кровати и протягивает дочке руку.
Снизу доносятся звуки ударов. Ни ругательств, ни криков, ни мольбы о помощи, только привычное методичное бух, бух, бух, словно боксер тренируется с грушей. Словно так и надо.
Слышны глухие быстрые шаги (погоня?), звон стекла, шум передвигаемой мебели...
Лейла берет Азизу на руки. Девочка вся мокрая.
Внизу уже больше не топают. Только бьют. Колотят. Колошматят.
Наконец все стихает. Хлопает входная дверь.
Лейла опускает дочку на пол и проскальзывает к окну.
Рашид, ухватив Мариам сзади за шею, вытаскивает ее во двор. Мариам согнулась пополам, ноги ее босы. Руки у Рашида в крови, лицо у Мариам — тоже. Платье на ней располосовано надвое.
— Прости, Мариам, — кричит Лейла в закрытое окно.
Рашид вталкивает Мариам в сарай, сам входит вслед за ней и тут же появляется на пороге. В руках у него молоток и несколько досок. Он задвигает засов, запирает замок, вытаскивает из-за сарая лестницу и приставляет к стене дома.
И вот его голова появляется в окне, изо рта торчат гвозди, волосы растрепаны, лоб вымазан в крови. Азиза вскрикивает и прячет лицо у Лейлы на груди.
Рашид принимается заколачивать окно. Доска за доской.
Непроницаемая тьма, ни лучика, ни блесточки. Щели между досками Рашид замазал, дверь чем-то загородил, замочную скважину заткнул.
От глаз никакого проку. Остаются только уши. Одно слышит хорошо. Азан и петушиное пение возвещают утро, звяканье тарелок внизу в кухне, голос диктора по радио — вечер.
— Кусать, — лепечет Азиза. — Хотю кусать.
— Потерпи. Уже скоро. — Лейла пытается поцеловать дочку в лоб, а получается в макушку. — Молочко уже спешит к тебе. Потерпи еще немножко, и я тебя покормлю.
И Лейла мурлычет песенку.
Азан слышен уже во второй раз. У них ни еды, ни воды. А жара стоит страшная. В комнате как в духовке. Лейла проводит по пересохшим губам языком, напрасно стараясь отогнать мысли о колодце во дворе, о свежей холодной воде. Азиза все время плачет, и Лейла с ужасом замечает, что щеки у дочки — сухие. Она раздевает девочку, обмахивает, дует, пока у самой не начинает кружиться голова. Скоро Азиза перестает шевелиться и впадает в какую-то странную дремоту.
Лейла стучит кулаками в стену, кричит изо всех сил, зовет на помощь. Но никто из соседей не отзывается, а крики только пугают Азизу, и она опять плачет слабеньким голоском. Лейла сползает на пол. Ее мучает совесть. Ужасно жалко Мариам. Каково ей, избитой и окровавленной, в такую жарищу в сарае?
В какой-то миг Лейла забывается. Ей снится, что они с Азизой на забитой людьми улице внезапно сталкиваются с Тариком. Он сидит на корточках под навесом у портновской мастерской, в руках — корзинка с инжиром. «Это твой отец, — говорит Лейла. — Твой настоящий папа. Вот он, видишь?» Но шум улицы заглушает ее слова, и Тарик ее не замечает.
Свист ракет над головой будит ее. Доносятся автоматные очереди, длинные и яростные. Лейла закрывает глаза. Снизу слышны тяжелые шаги Рашида. Лейла подползает к двери и стучит.
— Хоть стаканчик воды, Рашид. Не мне, ей. Ради нее. Кровь невинного ребенка падет на тебя.
Он не обращает внимания.
Лейла просит. Лейла заклинает, молит о прощении. Лейла осыпает мужа ругательствами.
Дверь внизу хлопает. Он включает приемник.
Опять муэдзин выкликает азан. Жара не спадает. Азиза совсем вялая. Она уже не плачет и почти не шевелится.
Время от времени Лейла прислоняет ухо ко рту дочки. Слава Господу, дышит. Голова у Лейлы кружится от малейшего движения. Она опять засыпает и не помнит, что снится. Просыпаясь, она кидается к Азизе, касается ее пересохших губ. Вот шея, пульс есть? Пока есть.
Видно, им суждено здесь умереть. Как ужасно, что Лейла переживет дочь, ведь Азиза такая слабенькая, хрупкая. Сколько она еще протянет? А потом ее тельце остынет. И придет черед Лейлы.
Сон. Пробуждение. Сон. Граница между явью и забытьём потихоньку стирается.
На этот раз ее будит не азан и не петухи. От двери с грохотом отодвигают что-то тяжелое. В комнату врывается свет. Лейла поднимает голову. В глазах невыносимая резь. Перед ней сгущается огромная расплывчатая фигура. Она движется, склоняется над Лейлой, что-то говорит. Слов поначалу не разобрать. А потом Лейла постигает смысл.
— Только попробуй еще раз. Я тебя везде найду, клянусь именем Пророка. И тогда ни один суд в этой проклятой стране не спасет вас. Сперва я убью Мариам, потом плаксу и напоследок тебя. И все будет происходить у тебя на глазах. Поняла? Я заставлю тебя смотреть.
И Рашид удаляется. Только пинает жену в бок. Да так, что она потом несколько дней мочится кровью.
