Меня вместе с тысячей таких же «пациентов» забросили в лагерь Артура Кюри. Действительно – лагерь, единственным капитальным строением там был склад экипировки. Спали и ели мы в палатках; жили, так сказать, на открытом воздухе – если, конечно, можно назвать это жизнью; в то время я бы от этого воздержался. Для меня, привыкшего к теплому климату, там было все равно что в пяти милях от Северного полюса. Без сомнения, настал новый ледниковый период.

Однако на тренировках согревались поневоле, уж об этом командование позаботилось!

В первое утро нас подняли до рассвета. Вдобавок я еще не отошел после смены часовых поясов и, казалось, ни за что не смог бы проснуться. В самом деле – нельзя же всерьез представить, что нужно подыматься посреди ночи!

Однако имелось в виду именно это. Громкоговоритель врезал военный марш, который и мертвого поднял бы, а какой-то горлопан пробежал по проходу между коек с воплем:

– Все наружу! Под-нимайсь! Жи-ва!!! – и тут же вернулся, стоило мне натянуть одеяло на голову. Перевернув койку, он сбросил меня на ледяную землю.

Но лично против меня он, похоже, ничего не имел – тут же пошел будить других, даже не взглянув, как я там.

Через десять минут в штанах, майке и ботинках я вместе с остальными стоял в неровной шеренге – нам предстояла зарядка. Только теперь на востоке показалось солнце. Перед шеренгой стоял широкоплечий здоровяк мрачного вида. Одет он был так же, как и мы, но рядом с ним я выглядел бы плохо забальзамированным трупом. Щеки его и подбородок были до синевы выбриты, стрелки на брюках – порезаться можно, башмаки блестели, как зеркала, а манеры – полное состояние боевой готовности. Бодрый, раскованный, отдохнувший… Будто и вовсе в отдыхе не нуждается – только проверяй каждые 10 000 миль да пыль иногда стряхивай.

– Р-рота-а! – гаркнул он. – Смыррррна! Я кадровый сержант Зим, ваш непосредственный начальник и командир роты! Будете обращаться ко мне – должны говорить «сэр» и отдавать честь! То же самое – обращаясь ко всякому, кто носит инструкторскую трость.

Он носил при себе стек и сейчас сделал резкий поворот-мулине, демонстрируя, что имеется в виду под «инструкторской тростью». Прошлым вечером, когда нас только привезли, я уже видел людей со стеками и даже решил было купить себе такой – выглядели они потрясно! Теперь мое мнение на этот счет переменилось.

– …потому что на такую ораву практикантов офицеров тут маловато. Стало быть, практиковаться будете на нас. Кто чихнул?

Молчание.

– КТО ЧИХНУЛ?

– Я, – послышалось из строя.

– Что значит «я»?!

– Я чихнул.

– «СЭР»!

– Я чихнул, сэр. Я простужен, сэр!

– Ишь ты…

Зим остановился перед парнем, которого угораздило чихнуть, держа стек, как указку, в дюйме от его носа:

– Фамилия?

– Дженкинс… сэр.

– Дже-енкинс… – Зим повторил его фамилию с отвращением, будто что-то крайне неприличное. – Ты что ж это, Дженкинс, и на посту ночью собираешься чихать только потому, что нос у тебя рассопливился? А?!

– Н-надеюсь, что нет, сэр.

– Я тоже на это надеюсь… Однако ты же совсем замерз! Хм-м-м… Этого так оставлять нельзя…

Он указал стеком вдаль:

– Видишь склад?

Я тоже посмотрел в ту сторону, но ничего, кроме прерии да одинокой постройки у самого горизонта, не увидел.

– Выйти из строя! Обежать вокруг склада. ОБЕЖАТЬ, я сказал! Бронски, проводи!

– Слушаю, сержант!

Один из этой компании со стеками устремился вслед за Дженкинсом, легко нагнал его и звучно стегнул пониже спины. Зим повернулся к остальным, все еще державшим строй по стойке «смирно».

Пройдясь взад-вперед вдоль строя, он внимательно оглядел нас и заметно опечалился. Наконец он остановился, повернулся к строю, покачал головой и сказал – самому себе, но достаточно громко:

– Да, привалило мне счастье, нечего сказать!

Он еще раз осмотрел нас.

– Вы, обезьяны! Нет, даже не обезьяны – вам до нормальных обезьян еще расти и расти… Вы, унылое сборище тошнотворных мартышек! Вы, слабогрудые, вислопузые заморыши, убежавшие из-под нянькиного передника! За всю мою жизнь не видал я такой кучи избалованных маменькиных сыночков, как вы! Пузо подобрать! Глаза на меня! Тебе говорю!

Я втянул живот, хотя вовсе не был уверен, что он обращается именно ко мне. Он все говорил и говорил и бушевал так, что я даже забыл про здешний собачий холод. Он ни разу не повторился, не допустил богохульства или непристойности (позже я понял, что все это он приберегал для особых случаев, но сегодняшний особым далеко не являлся). Однако наши недостатки – физические, умственные, моральные, а также наследственные – ухитрился описать во всех деталях и подробностях.

Но, как бы то ни было, я даже не оскорбился: язык его выражений был просто замечателен. Вот бы такого в нашу дискуссионную группу!

Вскоре он прервался. Казалось, что он того и гляди заплачет.

– Нет, я так не могу! – В голосе его звучала горечь. – Мне просто необходимо как-нибудь разрядиться. В деревянных солдатиков я наигрался еще в шесть лет, и они были куда как лучше! Ладно! Вы, моли занюханные! Есть среди вас такие, кто думает, что может задать мне трепку? Есть в этой толпе хоть один мужчина?! Давайте, колитесь!

Последовала короткая пауза. Промолчал и я. Я был твердо уверен, что это он может задать мне трепку – иллюзий на свой счет у меня не было.

С правого фланга послышалось:

– Кажись, я справлюсь… са-ар.

Зим повеселел.

– Во-о! Подойди-ка, дай посмотрю на тебя!

Один из правофланговых вышел вперед. Он был дюйма на три выше сержанта, да и в плечах пошире.

– Как тебя звать, солдат?

– Брекинридж, са-ар, – и вешу я двести десять фу-унтов, и не-ечего меня тут обзывать вислопу-узым!

– Так, по каким правилам будем драться?

– Са-ар, вы уж сами себе выбирайте, по каким правилам помирать. А мне, ва-аще-та, се равно.

– Отлично, без правил, так без правил. Начинай, когда будешь готов.

Зим отшвырнул свою трость в сторону.

Драка началась – и тут же закончилась. Великан-новобранец сидел на земле, придерживая свою левую руку правой. Он ничего не говорил.

Зим склонился над ним:

– Сломал?

– Кажись, да… са-ар.

– Ну, извини, парень, ты меня поторопил. Знаешь, где лазарет? Ладно! Джонс! Проводи!

Когда они уходили, Зим хлопнул парня по правому плечу:

– Попробуем еще раз – где-нибудь через месяц. Я тебе покажу, как все получилось.

Говорил он вроде бы тихо, однако все происходило в шести футах от того места, где я помаленьку превращался в сосульку.

Зим вернулся на свое место:

– О’кей. Ну хоть один мужчина в этой роте нашелся! Теперь я чувствую себя получше! А еще один найдется? Ну вы, дети разврата, найдутся здесь такие, которые думают, что выстоят против меня вдвоем? – Он обвел взглядом строй. – Эй, вы, бесхребетные обитатели курятника… Ох-хо-хо – вы?! Подите-ка сюда!

Двое парней вышли из строя. Стояли они в середине шеренги и, похоже, договорились шепотом; я был слишком далеко к левому флангу и не слышал. Зим широко улыбнулся:

– Фамилии? Чтоб можно было уведомить родственников.

– Гейнрих.

– Гейнрих… что?

– Гейнрих, сэр. Битте… – Он быстро переговорил со вторым новобранцем и добавил: – Он еще не умеет как следует на стандартном английском, сэр.

– Майер, майн херр, – представился второй.

– Ладно, все о’кей. Многие не умеют по-человечески говорить, когда сюда попадают. Я и сам не умел. Так что скажи Майеру, ерунда, мол, научится. Он хоть понимает, что мы собираемся делать?

– Яволь, – отозвался Майер.

– Конечно, сэр. Он все понимает на стандартном, только объясняться как следует не может.

– Ну и отлично. Откуда это у вас шрамы на физиономиях? Гейдельберг?

– Найн… Нет, сэр. Кёнигсберг.

– Ну это все равно.

После схватки с Брекинриджем Зим подобрал свой стек, теперь он со свистом рассек им воздух и спросил:

– Может, одолжить для вас парочку таких у инструкторов?

– Но это будет нечестно по отношению к вам, сэр, – ответил Гейнрих. – Голыми руками, если позволите.

– Как хочешь, парень. Хотя я бы, наверное, справился. Так, говоришь, Кёнигсберг? Правила?

– Но о каких правилах можно говорить, сэр, если двое против одного?

– Недурная мысль. А все выдавленные глаза после схватки – вернуть по принадлежности. Ладно. Скажи своему корпсбрудеру, что я готов. Начинайте, когда угодно.

Зим отбросил свою трость в сторону, кто-то ее подобрал.

– Вы шутите, сэр. Мы не будем… выдавливать глаз.

– Ладно, ладно, обойдемся. Целься, Гридли, и пали.

– Э… как вы сказали?

– Идите сюда и деритесь! Или возвращайтесь в строй!

Я не уверен, удалось ли мне увидеть, что случилось на этот раз. Позже, на учениях, нам показывали похожие штуки. А выглядело все примерно так: эти двое начали заходить на нашего непосредственного начальника с разных сторон, пока не подобрались вплотную, но в контакт пока не вступали. В этом положении существуют четыре базовых приема для того, кто работает один, – с использованием его подвижности и того преимущества, что ему не нужно координировать свои действия с кем-нибудь еще. Позже сержант Зим говорил (и совершенно верно), что любая группа значительно слабей одного человека – если только их не натренировали работать вместе. К примеру, Зим мог бы, сделав выпад в сторону одного, отключить другого – хотя бы сломав ему коленную чашечку, – а затем уж расправиться с первым.

Вместо этого он даже позволил им напасть. Майер бросился вперед, пытаясь своим весом сбить сержанта с ног. Затем должен был подоспеть Гейнрих и, может быть, использовать тяжелые башмаки, или еще как-нибудь. Так все представлялось сначала.

А вот что последовало. Майер не достал сержанта – тот в последний момент увернулся и, выбросив ногу, пнул Гейнриха в живот. А Майер затем взлетел в воздух, чему помог его собственный бросок, а также – по доброте душевной – и Зим.

Все, что я с уверенностью мог сказать, – это что драка началась, а затем на земле оказались два немецких парня, спящих мирным сном, только один лежал навзничь, а другой – ничком; над ними, даже не запыхавшись, стоял Зим.

– Джонс! А нет, Джонс ушел… Махмуд! Принеси-ка ведро воды, а потом поставь их в строй! Кто стянул мою зубочистку?

Через несколько мгновений те двое были приведены в сознание и, с ног до головы мокрые, отправлены в строй. Зим окинул строй взглядом и мягко осведомился:

– Ну что, еще кто-нибудь? Или займемся гимнастикой?

Я не ожидал, что отыщется кто-нибудь еще; сержант, наверное, тоже. Однако с левого фланга, где самые мелкие стояли, выступил парнишка и прошел к середине.

Зим сверху вниз оглядел его:

– Ты один? Может, подберешь себе партнера?

– Нет, сэр, я, пожалуйста, один.

– Ну как скажешь. Фамилия?

– Сюдзуми, сэр.

Зим вытаращил глаза:

– А ты, случаем, не родственник полковнику Сюдзуми?

– Я имею честь быть его сыном, сэр.

– Вот оно как! Отлично! Черный пояс, а?

– Нет, сэр. Пока что – нет.

– Хорошо, что ты вовремя предупредил. Ну как, будем придерживаться правил или пошлем за доктором?

– Как пожелаете, сэр. Но я думаю, если мне позволено высказать свое мнение, придерживаться правил будет намного благоразумнее.

– Не совсем понимаю тебя, но согласен.

Зим отбросил в сторону символ своей власти, затем они разом отскочили в стороны, стали друг против друга и поклонились.

После этого они начали кружить в низкой стойке, делая пассы руками и сильно смахивая на пару петухов.

Внезапно они вошли в контакт – и малыш упал на землю, а сержант Зим полетел в воздух через голову. Однако он не брякнулся на землю, подобно Майеру, а, перекувырнувшись, был уже на ногах, лицом к лицу с Сюдзуми.

– Банзай! – заорал Зим, улыбаясь.

– Аригатоо, – улыбнулся в ответ Сюдзуми.

Без промедления они опять вошли в контакт; и я уже думал, что сержант повторит свой полет. Но на сей раз он устоял – видно было только беспорядочное мельтешение рук и ног, а когда оно прекратилось, я увидел, что Зим засовывает левую ступню Сюдзуми в его правое ухо – место, не слишком подходящее для ступни.

Свободной рукой Сюдзуми хлопнул по земле – Зим тут же отпустил его. Они снова поклонились.

– Еще раз, сэр?

– Извини. Пора заняться делом. В другой раз как-нибудь, ага? Ради развлечения… сочту за честь. Наверное, следовало сказать тебе – моим тренером был твой достопочтенный отец.

– Я уже догадался об этом, сэр. Так, значит, в следующий раз.

Зим от души хлопнул его по плечу.

– Становись в строй, солдат! Рррр-ота-а!..

Следующие двадцать минут мы занимались гимнастикой, после которой мне стало жарко в той же мере, в какой до этого было холодно. Зим тоже выполнял упражнения вместе с нами да еще командовал. Насколько я мог видеть, он делал в точности то же, что и мы, но под конец даже не запыхался. Больше он не занимался с нами утренней гимнастикой – как правило, мы его видели только за завтраком. Звание дает некоторые привилегии – но сегодня он лично (по окончании зарядки) повел нас, уморившихся до последней степени, в палатку-столовую, погнав рысью и командуя по пути:

– Шире шаг! Живо! Хвосты подбери!

В лагере Артура Кюри мы всегда и всюду передвигались исключительно рысью. Я так и не выяснил, кем был этот Кюри в свое время, но, судя по всему, – каким-нибудь великим бегуном.

Брекинридж был уже в столовой – из-под гипса на руке у него выглядывали только пальцы. До меня донеслись его слова:

– Перело-ом – ер-рунда, как на собаке заживет! Я с таким четверть тайма отыграл один раз! Погодите, я ему еще задам!

В этом я сомневался. Сюдзуми – еще куда ни шло, но не эта горилла. Этот даже не способен был понять, насколько сержант выше его классом. Конечно, он мне сразу не понравился, этот сержант, однако надо отдать ему должное.

Завтрак был отличный – с едой здесь всегда было хорошо – и безо всякой чепухи, как, например, в школе. Там всегда, пока сидишь за столом, измучаешься от разных там манер. А тут хоть вывали все на стол да языком слизывай – никто тебе слова не скажет. За завтраком было просто здорово, потому что лишь во время еды никто не пытался погонять. Меню завтрака было вовсе не таким, к какому я привык дома, а штатские работники столовой небрежными жестами швыряли на стол тарелки – маму все это заставило бы побледнеть и удалиться. Однако еда была горячей, обильной, да и с готовкой у них все было в порядке. Я съел раза в четыре больше, чем обычно, и все запивал кофе – со сливками и грудами сахара. Да я бы и акулу сейчас съел вместе со шкурой!

Дженкинс с капралом Бронски явились, когда я принялся за второе. Они на минуту задержались у отдельного столика, за которым завтракал Зим, затем Дженкинс свалился на свободный стул возле меня. Выглядел он здорово потрепанным – бледный, измученный, еле дышит. Я обратился к нему:

– Слышь, давай хоть кофе тебе налью!

Он покачал головой.

– Ты б лучше пожевал немного, – настаивал я. – Хотя бы омлета – он легко проскакивает.

– Не, не могу. Ох, скотина распротакая-то так-то и этак!

Он принялся вполголоса монотонно честить на все корки Зима.

– И я ведь только попросил позволения пропустить завтрак, чтобы немного отлежаться! Бронски мне не позволил – сказал, нужно явиться к ротному командиру. Ну, я явился и сказал ему, что болен. Я сказал ему! Он только лоб мой пощупал, да еще пульс, и сказал, что сигнал к медосмотру в девять часов. И даже не разрешил вернуться в палатку! У, крыса! Подловлю его как-нибудь темной ночью!..

Я все равно поделился с ним омлетом и отлил ему кофе. Теперь он начал есть. Сержант Зим закончил завтрак раньше всех и по дороге к выходу остановился у нашего стола.

– Дженкинс.

– А… Я, сэр.

– В девять часов явиться в санчасть и показаться доктору.

Дженкинс катанул желваками на скулах, но ответил тихо:

– Мне не нужны никакие таблетки, сэр. Можно, я сам как-нибудь?

– В девять часов. Это приказ.

Зим ушел. Дженкинс опять принялся нудно ругать его. Наконец он умолк, подцепил на вилку немного омлета и сказал более внятно:

– Представить себе не могу – что за мать родила его на свет? Только поглядеть бы на нее. Да была ли вообще у него мать?

Вопрос был чисто риторический, однако ответ на него все же последовал. По другую сторону нашего стола располагался капрал-инструктор. Он уже слопал свой завтрак и курил, в то же время ковыряя в зубах. Оказывается, он все отлично слышал.

– Дженкинс!

– А… Сэр?

– Ты что – не знаешь, что такое сержант?!

– Ну… я еще только учусь…

– У них не бывает матерей. Спроси – тебе всякий рядовой-обученный скажет.

Он пустил струю дыма прямо в нас.

– Сержанты размножаются делением. Как и все прочие бактерии.