Удача не покинула Динни, и она застала своего третьего по счёту дядю на Маунт-стрит около его собственного дома, который он созерцал с таким видом, словно собирался его продавать.

— А, Динни! Входи, входи. Твоя тётка хандрит и будет рада видеть тебя.

Они вошли в холл, и сэр Лоренс прибавил:

— Мне недостаёт старого Форсайта. Я как раз прикидывал, сколько запросить за дом, если мы решим сдать его на будущее лето. Ты не знала старого Форсайта, отца Флёр. Это была фигура.

— Что с тётей Эм, дядя Лоренс?

— Ничего особенного, дорогая. Просто вид бедного старого дяди Катберта, вероятно, заставил её призадуматься о будущем. А ты о нём задумываешься, Динни? В известном возрасте оно всегда кажется печальным.

Сэр Лоренс распахнул дверь:

— Дорогая, у нас Динни.

Леди Эмили Монт стояла в своей отделанной панелями гостиной и метёлочкой из перьев обмахивала какую-то семейную реликвию.

На плече у неё сидел попугай. Она положила метёлочку, с отсутствующим видом приблизилась к гостье, предупредила её: "Не столкни Полли!" — и поцеловала племянницу. Попугай переместился на плечо к Динни, нагнул голову и вопросительно заглянул ей в лицо.

— Он такой милый, — сказала леди Монт. — Ты не боишься, что он ущипнёт тебя за ухо? Я так рада, что ты пришла, Динни. Я всё время думаю о похоронах. Скажи, как ты себе представляешь загробную жизнь?

— А такая существует, тётя?

— Динни! Ты меня просто убиваешь!

— Может быть, те, кому она нужна, всё-таки обретают её.

— Ты — вылитый Майкл. Он такой же рассудочный. Где ты поймал Динни, Лоренс?

— На улице.

— Ты становишься неприличен. Как твой отец, Динни? Надеюсь, он не заболел в этом ужасном Портминстере. Дом весь пропах мышами.

— Мы все очень тревожимся за Хьюберта, тётя Эм.

— Ах да, да, Хьюберт! Ты знаешь, он, по-моему, напрасно отстегал этих людей. Пристрелить их — куда ни шло, но пороть — это так грубо и старомодно!

— А вам, тётя, не хочется отстегать возчиков, когда они бьют перегруженных лошадей на подъёме?

— Конечно, хочется. Значит, вот они чем занимались!

— На деле было ещё хуже. Они выкручивали мулам хвосты, кололи их ножами и вообще зверски мучили бедных животных.

— Неужели? Как хорошо, что он их отстегал! Впрочем, со дня, когда мы перевалили Гемми, я терпеть не могу мулов. Помнишь, Лоренс?

Сэр Лоренс кивнул. Лицо его приняло нежное, чуть ироническое выражение, которое, как давно заметила Динни, всегда появлялось на нём в присутствии тёти Эм.

— Почему, тётя?

— Они скатились на меня. Не все, конечно, а тот, на котором я до этого ехала. Говорят, редко случается, чтобы мул, не споткнувшись, скатился на кого-нибудь.

— Какой ужас, тётя!

— Да, пренеприятно — внутри так все и холодеет. Как ты думаешь, Хьюберт приедет на будущей неделе в Липпингхолл пострелять куропаток?

— Не думаю. Хьюберта сейчас никуда не вытащить. Настроение у него жуткое. А мне можно приехать, если у вас найдётся местечко?

— Разумеется. Места сколько угодно. Считай сама: будут только Чарли Масхем со своей новой женой, мистер Бентуорт, Хен, Майкл с Флёр, Диана Ферз, может быть, Эдриен и твоя тётка Уилмет. Ах да, забыла — ещё лорд Саксенден.

— Неужели? — воскликнула Динни.

— А что? Он, по-твоему, недостаточно респектабелен?

— Но, тётя, милая, это же замечательно! За ним-то я и гоняюсь!

— Какое ужасное слово! Никогда не слышала, чтоб так говорили. Кроме того, где-то существует леди Саксенден, хоть она и прикована к постели.

— Что вы, тётя Эм! Я хочу увидеться с ним, чтобы он помог Хьюберту. Папа говорит, что ему достаточно пальцем шевельнуть.

— Динни, ты и Майкл употребляете невозможные выражения. Каким пальцем?

Сэр Лоренс нарушил каменное молчание, которое обычно хранил в присутствии жены:

— Дорогая моя, Динни хочет сказать, что Саксенден — крупная закулисная фигура в военных делах.

— Что он собой представляет, дядя Лоренс?

— Бантам? Я познакомился с ним давным-давно — он тогда был ещё мальчишкой.

— Это меня чрезвычайно тревожит, — вставила леди Монт, отбирая у Динни попугая.

— Тётя, милая, я в полной безопасности.

— А лорд… э-э… Бантам тоже? Я так стараюсь, чтобы в Липпингхолле всё было респектабельно. В этом смысле Эдриен внушает мне опасения, но… — она посадила попугая на камин, — …он мой любимый брат. Для любимого брата пойдёшь на все.

— Да, на все, — подтвердила Динни.

— Всё будет в порядке, Эм, — вмешался сэр Лоренс. — Я присмотрю за Динни и Дианой, а ты — за Эдриеном и Бантамом.

— Твой дядя год от году становится фривольнее, Динни. Он рассказывает мне невозможные вещи.

Эмили стояла рядом с сэром Лоренсом, и муж взял её под руку. "Как в шахматах: чёрный король и белая королева", — подумала Динни.

— Ну, до свидания, Динни, — неожиданно объявила тётка. — Мне пора ложиться. Моя шведская массажистка сгоняет мне вес три раза в неделю. Я действительно начала худеть.

Взгляд Эмили скользнул по Динни:

— Интересно, а у тебя есть что сгонять?

— Я толще, чем кажусь, милая тётя.

— Я тоже. Это огорчительно. Не будь твой дядя худ как жердь, я бы волновалась меньше.

Она подставила девушке щеку. Та звонко поцеловала её.

— Какой приятный поцелуй! Меня уже много лет так не целовали. Клюнут — и всё. Идём, Полли, — сказала леди Монт и с попугаем на плече выплыла из комнаты.

— Тётя Эм выглядит просто замечательно.

— Да, дорогая. Полнота — её навязчивая идея. Она сражается с ней не на жизнь, а на смерть. Стол у нас самый невероятный. В Липпингхолле легче: там командует Огюстина, а она осталась все такой же француженкой, какой мы привезли её из нашего свадебного путешествия тридцать пять лет назад. До сих пор готовит так же, как птичка поёт. К счастью, я ни от чего не толстею.

— Тётя Эм не толстая.

— Н-нет…

— И она великолепно держится. Мы так не умеем.

— Умение держаться исчезло вместе с Эдуардом, — заметил сэр Лоренс. Теперь все ходят вприпрыжку. Вы, молодые женщины, вечно подпрыгиваете, словно вот-вот вспорхнёте куда-то и улетите. Я не раз думал, какая же походка войдёт в моду после этой. Рассуждая логически — скачкообразная. Впрочем, все может перемениться, и вы опять начнёте расхаживать с томным видом.

— Дядя, всё-таки что же за человек лорд Саксенден?

— Он из тех, кто выиграл войну благодаря тому, что с его мнением никогда не соглашались. Ты же, наверно, таких встречала. "Конец недели провели у Кукеров. Приехали Кейперы и Гуэн Блендиш. Она была в ударе и много говорила о боях на польском фронте. Я, конечно, больше. Беседовал с Кейпером. Он убеждён, что боши выдохлись. Не согласился с ним. Он напустился на лорда Т. Артура Проуза, приехавшего в воскресенье. Тот считает, что у русских теперь два миллиона винтовок, но нет патронов. Говорит, что война закончится к Новому году. Встревожен нашими потерями. Если бы он знал то, что знаю я! Была ещё леди Трип с сыном, который потерял правую ногу. На редкость обаятельная женщина! Обещал заехать осмотреть её госпиталь и посоветовать, как его наладить. В воскресенье очень приятно пообедали. Все были в отличной форме. После десерта играли. К вечеру приехал Эйлик. Утверждает, что последнее наступление стоило нам сорок тысяч человек, но французы потеряли больше. Я высказал мнение, что все это очень серьёзно. Никто с ним не согласился".

Динни расхохоталась.

— Неужели такие бывали?

— Ещё бы, дорогая! Ценнейшие ребята! Что бы мы делали без их умения прятать концы в воду, без их выдержки и разговоров? Нет, кто сам этого т видел, тот в это не поверит. И вот такие выиграли войну. У Саксендена особенно большие заслуги. Он всё время выполнял чрезвычайно полезную функцию.

— Какую же?

— Был на виду. Больше чем кто-либо другой, судя по тому, что он о себе рассказывает; помимо этого, он отличный яхтсмен, великолепно сложен и умеет это показать.

— Заранее предвкушаю встречу с ним.

— О встрече с людьми, подобными Бантаму, приятнее вспоминать, вздохнул сэр Лоренс. — Останешься ночевать, Динни, или поедешь домой?

— Сегодня придётся вернуться. Поезд отходит в восемь с Пэддингтонского вокзала.

— В таком случае пройдёмся по парку, на вокзале закусим, а потом я посажу тебя в поезд.

— О, не беспокойтесь из-за меня, дядя Лоренс!

— Отпустить тебя одну в парк и не воспользоваться случаем попасть под арест за прогулку с юной особой? Ни за что! Мы даже можем посидеть там и попытать счастья. У тебя как раз такой тип, из-за которого старички нарываются на неприятности. В тебе есть что-то боттичеллиевское, Динни. Идём.

Наступил вечер, — в сентябре около семи часов уже смеркается, — когда они, ступая по увядшей траве, вошли под платаны Хайд-парка.

— Слишком рано, — заметил сэр Лоренс. — Дневной свет нас спасает. Нарушение приличий принимается во внимание только с восьми. Сомневаюсь, стоит ли нам сидеть, Динни. А ты сумеешь распознать агента в штатском? Это совершенно необходимо. Прежде всего на нём котелок — чтобы кто-нибудь не стукнул по голове чересчур неожиданно. В уголовных романах эта штука всегда сваливается. Далее, он старается как можно меньше походить на агента. Рот энергичный — им в полиции бесплатно вставляют зубы. Глаза опушены, если, конечно, не вылуплены на тебя. Главная примета — равномерно опирается на обе ноги и держится так, словно проглотил линейку. Ботинки, разумеется, общепринятого фасона.

Динни заворковала:

— Я знаю, что мы можем сделать, дядя Лоренс. Инсценировать приставание! У Пэддингтонских ворот всегда стоит полисмен. Я немножко обгоню вас, а когда вы подойдёте, начну к вам приставать. Что я должна говорить?

Сэр Лоренс наморщил лоб:

— Насколько мне помнится, что-нибудь вроде: "Как живём, котик? Свободен вечером?"

— Итак, я подхожу и выпускаю всю обойму под носом у полисмена.

— Он раскусит, в чём дело, Динни.

— Идём на попятный?

— Видишь ли, уже так давно никто не принимает всерьёз моих предложений. Кроме того, "жизнь прекрасна, жизнь чудесна, не в тюрьме ж её кончать".

— Дядя, я разочаровываюсь в вас.

— Я к этому привык, дорогая. Подожди, вот станешь серьёзной и почтенной дамой и тоже будешь постоянно разочаровывать молодёжь.

— Но только подумайте, сколько дней подряд газеты посвящали бы нам целые полосы: "Инцидент с приставанием у Пэддингтонских ворот. Ложные ссылки на дядю". Неужели вы не жаждете оказаться лжедядей и оттеснить европейские события на последнюю страницу? Наделать хлопот полиции? Дядя, это малодушие!

— Soit! — заметил сэр Лоренс. — Один дядя в полиции за день этого вполне довольно. Ты опаснее, чем я предполагал, Динни.

— Нет, правда, за что арестовывать этих девушек? Это всё остатки прошлого, когда женщина была зависима.

— Полностью разделяю твою точку зрения, Динни, но что поделаешь, — в вопросах нравственности мы все ещё пуритане, да и полиции надо чем-то заниматься. Численность её уменьшить нельзя, иначе возрастёт безработица. А бездействующая полиция — угроза для кухарок.

— Когда вы станете серьёзным, дядя?

— Никогда, дорогая! Что бы нам ни уготовила жизнь — никогда. Впрочем, предвижу время, когда вместо нынешней единой библейской морали введут варианты для мужчин и для женщин. "Сударыня, хотите пройтись?" — "Сэр, желательно ли вам моё общество?" Это будет век если уж не золотой, то по крайней мере позолоченный. Ну, вот и Пэддингтонские ворота. И у тебя хватило бы духу обмануть этого почтенного блюстителя порядка? Идём на ту сторону.

— Твоя тётка, — продолжал сэр Лоренс, когда они вошли в Пэддингтонский вокзал, — сегодня уже не встанет. Поэтому я пообедаю с тобой в буфете. Выпьем по бокалу шампанского. Что касается остального, то, насколько я знаком с нашими вокзалами, мы получим суп из бычьих хвостов, треску, ростбиф, овощи, жареный картофель и сливовый пирог — все очень добротные блюда, хотя чуточку слишком английские.

— Дядя Лоренс, — спросила Динни, когда они дошли до ростбифа, — что вы думаете об американцах?

— Динни, ни один патриот не скажет тебе по этому поводу "правду, одну правду, только правду". Впрочем, американцев, как и англичан, следует разделять на две категории. Есть американцы и американцы. Иными словами — симпатичные и несимпатичные.

— Почему мы с ними не ладим?

— Вопрос нетрудный. Несимпатичные англичане не ладят с ними потому, что у них больше денег, чем у нас. Симпатичные англичане не ладят с ними потому, что американцы обидчивы и тон их режет английское ухо. Или скажем по-другому: несимпатичные американцы не ладят с англичанами потому, что тон англичан режет им ухо; симпатичные — потому, что мы обидчивы и высокомерны.

— Не кажется ли вам, что они слишком уж стараются все делать посвоему?

— Так поступаем и мы. Не в этом суть. Образ жизни — вот что нас разделяет. Образ жизни и язык.

— Язык?

— Мы пользуемся языком, который когда-то был общим, но теперь это фикция. Следует ожидать, что развитие американского жаргона скоро заставит каждую из сторон изучать язык другой.

— Но мы же всегда говорим об общем языке как о связующем звене.

— Откуда у тебя такой интерес к американцам?

— В понедельник я встречаюсь с профессором Халлорсеном.

— С этой боливийской глыбой? Тогда, Динни, прими мой совет: соглашайся с ним во всём и сможешь с ним делать все что захочешь. Если начнёшь спорить, не добьёшься ничего.

— О, я постараюсь сдерживаться.

— Словом, держись левой стороны и не толкайся. А теперь, если ты кончила, дорогая, нам пора: без пяти восемь.

Сэр Лоренс посадил её в вагон и снабдил вечерней газетой. Когда поезд тронулся, дважды повторил:

— Смотри на него боттичеллиевским взглядом, Динни! Смотри на него боттичеллиевским взглядом.