Шорох бумаг и шарканье ног, знаменующие смену одной человеческой драмы другою, наконец прекратились, и "очень молодой" Роджер бросил:

— Мы входим в святая святых закона.

Динни села между сестрой и отцом; Джерри Корвена отделяли от них "очень молодой" Роджер и его соперник.

— Чему же воздвигнут жертвенник в этом святая святых — правде или лжи? — прошептала она.

Девушка не видела, что творится у неё за спиной, но слышала, больше того, ощущала инстинктом, как наполняется зал. Безошибочное чутьё подсказывало публике, что здесь пахнет если уж не титулами, то во всяком случае серьёзной схваткой. Судья, видимо, тоже что-то унюхал, так как полузакрыл лицо цветным носовым платком изрядных размеров. Динни подняла глаза: внушительный зал, в нём есть что-то готическое. Над креслом судьи высоко — выше человеческого роста — висят красные драпри. Девушка перевела взгляд на присяжных, занимавших места на обеих скамьях своей ложи. Её внимание сразу же приковал к себе старшина: яйцеобразная голова, почти голый череп, малиновые щеки, бесцветные глаза и лицо, в котором было одновременно что-то от барана и трески, а в целом нечто, не поддающееся определению. Его черты напомнили девушке одного из джентльменов с Саут-Молтон-сквер, и она решила, что он, наверно, ювелир. На передней скамье с краю сидели три женщины, ни одна из которых не провела бы, конечно, ночь в машине. Первая была осанистая женщина, с добрым, простоватым лицом экономки. Вторая, некрупная и довольно тощая брюнетка, походила на писательницу. Внешность третьей наводила на мысль о простуженной птице. Остальные восемь членов коллегии, мужчины, утомляли глаз своим не укладывающимся ни в какую классификацию разнообразием. Чей-то голос объявил:

— Корвен против Корвен и Крума — по иску супруга.

Динни судорожно стиснула локоть Клер.

— С соизволения вашей милости…

Девушка уголком глаза увидела приятную физиономию с короткими бачками, которая под париком казалась чуть не тёмно-красной.

Лицо судьи, замкнутое и отрешённое, как облик священника или головка черепахи, неожиданно высунулось вперёд. Его безличный проницательный взгляд словно обволок девушку, и она почувствовала себя до странности маленькой. Затем, так же неожиданно, он втянул голову обратно.

За спиной Динни неторопливый низкий голос огласил имена сторон, их общественное положение, место вступления в брак и жительства; потом сделал паузу и продолжал:

— В середине ноября минувшего года, в то время как истец находился в отъезде по служебным делам, ответчица безо всякого предупреждения покинула дом и вернулась в Англию. Соответчик ехал на том же пароходе. Насколько мне известно, защита утверждает, что до этого они не встречались. Я же утверждаю, что они встречались или во всяком случае имели к тому возможность.

Динни увидела, что плечи сестры презрительно приподнялись.

— Как бы то ни было, — раздавался неторопливый низкий голос, — не подлежит сомнению, что на пароходе они были всё время вместе, и я докажу, что перед концом рейса соответчика видели выходящим из каюты ответчицы.

Голос долго разглагольствовал в том же роде и наконец заключил:

— Господа присяжные, я не касаюсь результатов наблюдения, установленного за ответчицей и соответчиком: они будут изложены вам компетентными и достойными доверия свидетелями. Сэр Джералд Корвен!

Не успела Динни поднять глаза, как Джерри уже стоял в ложе. Его черты показались ей ещё жёстче, чем она ожидала. Она видела, как лицо её отца выразило негодование, как судья взялся за перо, как Клер стиснула лежащие на коленях руки, как прищурился "очень молодой" Роджер, как старшина приоткрыл рот, как третья женщина-присяжная еле удержалась, чтобы не чихнуть: она видела каждую мелочь — даже тот липкий бурый налёт, который лежал на всём, что находилось в зале, и словно пачкал все краски человеческой жизни — розовую, голубую, серебряную, золотую и даже зелёную.

Неторопливый голос перестал задавать вопросы так же внезапно, как и начал их задавать; обладатель его замолчал, словно опустил чёрные крылья. Сзади Динни раздался другой голос:

— Вы считали, сэр, что начать процесс вас обязывает долг?

— Да.

— У вас не было никаких привходящих мотивов?

— Никаких.

— Но требование возмещения ущерба — довольно редкий случай среди порядочных людей.

— Деньги будут положены на имя моей жены.

— Дала ли вам ваша жена понять в той или иной форме, что ожидает от вас материальной поддержки?

— Нет.

— Удивит ли вас, если она откажется принять от вас хотя бы пенс независимо от того, чьи это деньги — соответчика или другого лица?

Динни увидела, как под усиками Корвена заиграла кошачья усмешка.

— Меня ничто не удивит.

— Вас не удивило даже её бегство?

Динни перевела взгляд на адвоката, ведущего допрос. Так это и есть Инстон, про которого Дорнфорд говорил, что он любому даст очко вперёд! "Человека с лицом, украшенным таким носом, действительно никому не заткнуть за пояс!" — подумала она.

— Да, оно меня удивило.

— Почему? Не опишите ли вы нам словами, сэр, ваше тогдашнее состояние?

— Жены, как правило, не уходят от мужей без объяснения причин.

— Да, кроме тех случаев, когда ввиду их очевидности нужда в объяснениях отпадает. У вас именно так и получилось?

— Нет.

— В чём же, по-вашему, заключалась причина? Кому, как не вам, знать об этом?

— Нет, не мне.

— А кому же?

— Моей жене.

— Но у вас же должны быть какие-то предположения. Не изложите ли их нам?

— Изложил бы, если бы они у меня были.

— Напоминаю, сэр, что вы принесли присягу. Скажите, не случалось ли вам дурно обращаться с женой?

— Признаю, что был один прискорбный инцидент, но я за него извинился.

— Какой инцидент?

Динни, которая сидела между сестрой и отцом выпрямившись и всем существом чувствуя, что их и её гордость натянута как струна, услышала за своей спиной неторопливый низкий голос:

— Я полагаю, милорд, что мой коллега не уполномочен задавать подобный вопрос.

— Милорд…

— Я вынужден остановить вас, мистер Инстон.

— Подчиняюсь, милорд… Вы вспыльчивый человек, сэр?

— Нет.

— И вы обычно более или менее обдумываете ваши поступки?

— Смею надеяться.

— Даже когда это поступки не слишком, так сказать, доброжелательные?

— Да.

— Понимаю. Присяжные, несомненно, тоже понимают. Теперь, сэр, с вашего позволения перейдём к другому пункту. Утверждаете ли вы, что ваша жена и мистер Крум встречались на Цейлоне?

— Понятия не имею, встречались они или нет.

— Известно ли вам лично, что они были там знакомы?

— Нет.

— Мой коллега уверил нас, что докажет факт их встреч.

— Возможность их встреч, — поправил неторопливый низкий голос.

— Пусть так. Были у вас, сэр, основания предполагать, что они воспользовались такой возможностью?

— Не было.

— Встречали вы мистера Крума на Цейлоне или хоть слышали о нём?

— Нет.

— Когда вам впервые стало известно о существовании этого джентльмена?

— В ноябре прошлого года здесь, в Лондоне, я видел, как он выходил из дома, где остановилась моя жена, и я спросил у неё, как его зовут.

— Она пыталась это скрыть?

— Нет.

— И больше вы с этим джентльменом не встречались?

— Нет.

— Почему вы сочли его именно тем человеком, который может послужить вам предлогом для развода?

— Я возражаю против такой постановки вопроса.

— Что ж, тогда поставим его по-другому: почему именно этот джентльмен привлёк к себе ваше внимание как возможный соответчик?

— Потому что я кое-что слышал о нём на пароходе, с которым возвращался в ноябре из Порт-Саида на Цейлон. Это было то же самое судно, на котором моя жена и соответчик плыли в Англию.

— Что же вы слышали?

— Что они проводили всё время вместе.

— Довольно частое явление в плавании, не так ли?

— В пределах благоразумия — да.

— Вам это известно по собственному опыту?

— Насколько помнится, нет.

— Что ещё побудило вас возыметь подозрения?

— Стюардесса сказала мне, что видела, как он выходил из каюты моей жены.

— В какое время? Днём или ночью?

— Перед самым обедом.

— Вам по долгу службы, наверно, не раз приходилось совершать поездки морем?

— Да, много раз.

— И вы не замечали, что пассажиры частенько заходят друг к другу в каюты?

— Замечал.

— Это всегда наводило вас на подозрение?

— Нет.

— Не вправе ли я пойти дальше и заключить, что раньше у вас в таких случаях никогда не возникало подозрений?

— Нет, не вправе.

— Вы по природе человек подозрительный?

— Не нахожу.

— Или, что называется, ревнивый?

— Не сказал бы.

— Намного вы старше вашей жены?

— На семнадцать лет.

— Тем не менее вы не в таких годах, чтобы не знать, как непринуждённо и почти не считаясь с разницей полов держатся друг с другом молодые люди и женщины наших дней?

— Если вас интересует мой возраст, то мне сорок один.

— То есть практически вы принадлежите к послевоенному поколению?

— Я воевал.

— Тогда вам, вероятно, известно, что многое, считавшееся до войны подозрительным, давно уже не рассматривается как таковое?

— Мне известно, что теперь ко всему относятся легко и просто.

— Благодарю вас. Скажите, случалось ли вам подозревать в чем-нибудь вашу жену до того, как она покинула вас?

Динни подняла глаза.

— Не случалось.

— И тем не менее такого ничтожного обстоятельства, как то, что соответчик вышел из её каюты, оказалось достаточно, чтобы вы установили за ней наблюдение?

— Да. Кроме того, они всё время на пароходе проводили вместе, и я своими глазами видел, как он выходил в Лондоне из дома, где она остановилась.

— Говорили вы ей, будучи в Лондоне, что, если она не вернётся к вам, все последствия лягут на неё?

— Едва ли я мог употребить подобные выражения.

— А какие же вы употребили?

— Я сказал ей, что она имеет несчастье быть моей женой и поэтому не может вечно оставаться соломенной вдовою.

— Тоже не слишком изящный оборот, правда?

— Допускаю.

— Итак, вы стремились воспользоваться любым предлогом и любым её знакомством, чтобы освободиться от неё?

— Нет, я стремился вернуть её.

— Невзирая на ваши подозрения?

— В Лондоне у меня ещё не было подозрений.

— Остаётся предположить, что вы дурно обращались с ней и намеревались освободиться от брачного союза, унижавшего вашу гордость.

Неторопливый низкий голос вставил:

— Протестую, милорд.

— Милорд, поскольку истец признал…

— Согласен, мистер Инстон, но кто из мужей не совершает поступков, за которые потом хочется извиниться?

— Как угодно вашей милости… Во всяком случае, вы распорядились установить наблюдение за вашей женой. Когда именно?

— Как только вернулся на Цейлон.

— Сразу же?

— Почти.

— Это не свидетельствует о горячем желании вернуть её. Не правда ли?

— После того что мне рассказали на пароходе, мои намерения решительно изменились.

— Ах, на пароходе. А ведь выслушивать сплетни о своей жене не очень красиво. Вы не находите?

— Нахожу. Но она отказалась вернуться, и я должен был внести ясность в положение вещей.

— Всего спустя два месяца после её ухода от вас!

— Прошло уже больше двух месяцев.

— Но меньше трёх. Мне кажется, вы просто вынудили её покинуть вас, а затем использовали первую же возможность застраховать себя от её возвращения.

— Неправда.

— Хорошо, допускаю. Скажите, вы обратились в сыскное агентство до отъезда из Англии на Цейлон?

— Нет.

— Вы можете подтвердить это под присягой?

— Да.

— Как же вы вошли с ним в контакт?

— Я поручил сделать это моим поверенным.

— О, так, значит, до отъезда вы беседовали с вашими поверенными?

— Да.

— Невзирая на то, что у вас ещё не было подозрений?

— Когда человек уезжает так далеко, он должен побеседовать со своими поверенными. Это естественно.

— Вы беседовали с ними о вашей жене?

— И о ней и о других делах.

— Что же вы сказали им о вашей жене?

Динни опять подняла глаза. Ей было всё омерзительнее видеть, как травят человека, пусть даже её противника.

— По-моему, я сказал только, что она остаётся здесь у своих родителей.

— И это всё?

— Возможно, я прибавил, что наши отношения усложнились.

— И это всё?

— Помнится, я сказал ещё: "Пока что не представляю себе, чем всё это кончится".

— Готовы ли вы подтвердить под присягой, что не сказали: "Я, может быть, поручу вам установить за ней наблюдение".

— Готов.

— Готовы ли вы присягнуть, что не сказали вашим поверенным ничего, наводящего их на мысль о желательности для вас развода?

— Не могу отвечать за мысли, на которые навели их мои слова.

— Попрошу не отклоняться в сторону, сэр. Упомянули вы о разводе или нет?

— Не помню.

— Не помните? Сложилось или не сложилось у них мнение, что вы намерены начать дело?

— Не знаю. Я сказал им только, что наши отношения усложнились.

— Мы это уже слышали, и это не ответ на мой вопрос.

Динни увидела, как судья высунул голову.

— Мистер Инстон, истец показал, что не знает, какое мнение сложилось у его поверенных. Что ещё вы хотите услышать?

— Милорд, существо порученного мне дела, — я рад возможности кратко резюмировать его, — сводится к тому, что, как только истец так или иначе вынудил свою жену покинуть его, он решил развестись с ней и был готов схватиться за любой предлог, могущий послужить основанием для развода.

— Что ж, вам предоставлено право вызвать его поверенного.

— Ваша милость!..

Этот краткий возглас прозвучал так, словно адвокат собрался пожать плечами, но передумал и переложил этот жест на слова.

— Хорошо, продолжайте.

Динни со вздохом облегчения уловила заключительные нотки в голосе Инстона "не-заткнёшь-за пояс".

— Итак, хотя вы начали дело, основываясь только на сплетнях, и осложнили его, потребовав возмещения ущерба от человека, с которым не сказали и двух слов, вы пытаетесь внушить присяжным, что вы терпимый и благоразумный супруг, чьё единственное желание — вернуть жену обратно?

Динни в последний раз подняла глаза на лицо Корвена, скрытое под ещё более непроницаемой, чем обычно, маской.

— Я вовсе не намерен что-либо внушать присяжным.

— Очень хорошо!

За спиной девушки зашуршал шёлк мантии.

— Милорд, — произнёс неторопливый звучный голос, — поскольку мой коллега придаёт этому такое значение, я вызову поверенного истца.

"Очень молодой" Роджер, перегнувшись к Динни, шепнул:

— Дорнфорд приглашает вас всех позавтракать с ним…

Девушка почти ничего не ела: она испытывала нечто вроде тошноты. Такого ощущения не вызывало у неё ни дело Хьюберта, ни расследование смерти Ферза, хотя и то и другое стоили ей гораздо больших страхов и волнений. Она впервые столкнулась с той безмерной злобой, которая сопровождает тяжбу между частными лицами. Упорное стремление уличить противника в низости, злонамеренности, лживости, проявлявшееся в каждой реплике перекрёстного допроса, тяжело сказывалось на её нервах.

Когда они возвращались в суд, Дорнфорд заметил:

— Я знаю, каково вам сейчас. Но не забудьте, что процесс — своего рода игра: обе стороны подчиняются одинаковым правилам, а судья присматривает, чтобы они их не нарушали. Я много раз прикидывал, нельзя ли устроить всё это по-другому, но так ничего и не придумал.

— Посидев на таком процессе, перестаёшь верить, что в мире есть что-нибудь до конца чистое.

— А я вообще в этом сомневаюсь.

— Здесь даже Чеширский кот разучится улыбаться, — отозвалась Динни.

— Здесь не улыбаются, Динни. Эти слова следовало бы высечь над входом в суд.

То ли благодаря этому краткому разговору, то ли потому, что она уже притерпелась, Динни легче перенесла дневное заседание, целиком ушедшее на простой и перекрёстный допрос стюардессы и агентов частного сыска. К четырём часам допрос истца и свидетелей обвинения закончился, и "очень молодой" Роджер подмигнул Динни с таким видом, словно хотел сказать: "Сейчас суд удалится и я позволю себе взять понюшку".