На Саут-сквер "Дейли фейз" рассматривалась как одна из тех газет, которые приходится пробегать политикам, если они хотят правильно определить температуру Флит-стрит. За завтраком Майкл протянул Флёр свежий номер.

Со дня приезда Динни прошла уже неделя, но никто из них ни словом не напомнил ей об Уилфриде, и сейчас Динни сама осведомилась:

— Можно взглянуть? Флёр передала ей газету. Девушка прочла, вздрогнула и снова принялась за завтрак. Наступила пауза, которую прервал Кит, пожелавший выяснить рост Хоббза. Как считает тётя Динни, он такой же длинный, как У. Г. Грейс?

— Я никогда не видела ни того, ни другого.

— Не видели Грейса?

— По-моему, он умер до того, как я родилась.

Кит с сомнением посмотрел на неё:

— Ну?

— Он умер в тысяча девятьсот пятнадцатом, — вмешался Майкл. — Тебе, Динни, было тогда одиннадцать.

— Вы в самом деле не видели Хоббза, тётя?

— Нет.

— А вот я видел его три раза. Я учусь водить мяч, как он. "Дейли фейз" пишет, первый игрок в крикет сейчас Брэдмен. По-вашему, он лучше Хоббза?

— Он — новинка, а к Хоббзу все привыкли.

Кит уставился на неё:

— Что такое новинка?

— То, чем занимаются газеты.

— Они их делают?

— Не всегда.

— А какую новинку вы сейчас прочли?

— Для тебя ничего интересного.

— Почём вы знаете?

— Кит, не надоедай тёте! — прикрикнула Флёр.

— Можно мне яйцо?

— Возьми.

Новая пауза длилась до тех пор, пока Кит не задержал ложку в воздухе, показав Динни отставленный палец:

— Смотрите! Ноготь черней, чем вчера. Он сойдёт, тётя?

— Как тебя угораздило?

— Прищемил, когда задвигал ящик. Я не плакал.

— Кит, не смей хвастаться.

Кит поднял на мать ясные глаза и доел яйцо.

Полчаса спустя, когда Майкл разбирал почту, к нему в кабинет вошла Динни:

— Ты занят, Майкл?

— Нет, дорогая.

— Что нужно этой газете? Почему она не оставит его в покое?

— Потому что «Барса» расхватывают, как горячие пирожки. Что слышно об Уилфриде, Динни?

— Я знаю, что у него был приступ малярии. Но где он сейчас и что с ним — неизвестно.

Майкл посмотрел ей в лицо, на котором улыбка маскировала отчаяние, и нерешительно предложил:

— Хочешь, я выясню?

— Если я ему понадоблюсь, он знает, где меня найти.

— Я схожу к Компсону Грайсу. С самим Уилфридом у меня не получается.

Когда Динни ушла, Майкл наполовину расстроенный, наполовину обозлённый, долго сидел над письмами, на которые ещё не успел ответить. Бедная, милая Динни! Как ему не стыдно! Потом отодвинул письма и вышел.

Контора Компсона Грайса помещалась неподалёку от Ковент-гарден, поскольку тот, по ещё не изученным причинам, оказывает притягательное действие на литературу. Когда к двенадцати Майкл добрался туда, молодой издатель сидел в единственной прилично обставленной комнате здания, держал в руках газетную вырезку и улыбался. Он встал навстречу Майклу и поздоровался:

— Хелло, Монт! Видели это в "Фейз"?

— Да.

— Я послал вырезку Дезерту, а он сделал сверху надпись и возвратил её. Недурно, правда?

Майкл прочёл строки, написанные Уилфридом:

Когда ему хозяин скажет:

"Пиль!" — он куснёт. "Ложись!" — он ляжет.

— Значит, он в городе?

— Полчаса назад ещё был.

— Вы его видели?

— С тех пор как вышла книжка — нет.

Майкл пристально посмотрел на пригожее полноватое лицо Грайса:

— Удовлетворены спросом?

— Мы перевалили на сорок первую тысячу, и берут бойко.

— Я полагаю, вам неизвестно, собирается ли Уилфрид обратно на Восток?

— Понятия не имею.

— Ему, наверно, тошно от этой истории.

Компсон Грайс пожал плечами:

— Много ли поэтов получали тысячу фунтов за сто страничек стихов?

— За душу — не много, Грайс.

— Он получит вторую тысячу ещё до окончания распродажи.

— Я всегда считал опубликование «Барса» глупостью. Раз уж он на неё пошёл, я его поддерживал, но это была роковая ошибка.

— Не согласен.

— Естественно. Поэма сделала вам репутацию.

— Смейтесь сколько угодно, — возразил Грайс с некоторым пафосом, — но если бы он не хотел её печатать, то бы не прислал её мне. Я не сторож ближнему моему. То, что эта штука вызвала сенсацию, к делу не относится.

Майкл вздохнул.

— Конечно, не относится. Но для него это не шутка, а вопрос всей жизни.

— Опять-таки не согласен. Всё началось с того, что он отрёкся, спасая свою шкуру. А то, что последовало, — только возмездие, которое к тому же обернулось для него изрядной выгодой. Его имя стало известно тысячам людей, слыхом о нём не слыхивавших до "Барса".

— Да, — задумчиво согласился Майкл. — Вы правы. Ничто так не способствует популярности, как нападки газет. Грайс, можете вы кое-что сделать для меня? Найдите предлог и выясните намерения Уилфрида. Мне это очень важно, но я ввязался в одно дело, касающееся его, и не могу пойти сам.

— Гм-м! — протянул Грайс. — Он кусается.

Майкл ухмыльнулся:

— Не укусит же он своего благодетеля! Я серьёзно спрашиваю: выясните?

— Попробую. Между прочим, я только что издал книжку одного Франко-канадца. Послать вам экземпляр? Вашей жене понравится.

"И она будет говорить про неё", — мысленно прибавил он, откинул назад гладкие чёрные волосы и протянул руку. Майкл пожал её несколько горячее, чем ему втайне хотелось, и ушёл.

"В конце концов для Грайса это — только дело. Уилфрид ему никто! В наше время надо хвататься за всё, что бог ни пошлёт", — решил он и погрузился в размышления о том, что заставляет публику покупать книжку, не имеющую касательства к вопросам пола, скандальным воспоминаниям или убийствам. Империя? Престиж англичанина? В них Майкл не верил. Нет, она раскупается потому, что связана с непреходящим интересом, который всегда пробуждается в связи с вопросом: как далеко может зайти человек, желая спасти свою жизнь и не погубить то, что принято называть душой. Другими словами, книга расхватывается благодаря тому ничтожному обстоятельству, — по мнению известных кругов, давно ставшему пустым звуком, — которое именуется совестью. Дилемма, поставленная поэтом перед совестью каждого читателя, такова, что от неё легко не отмахнёшься; а так как сам автор лично столкнулся с нею, читатель неизбежно приходит к выводу, что и он в любой момент может стать лицом к лицу с какой-нибудь страшной альтернативой. А как он, бедняга, тогда поступит? И Майкла охватил один из тех приступов сочувствия и даже уважения к публике, которые частенько накатывали на него и за которые его более разумные друзья называли Монта не иначе, как "бедный Майкл".

Предаваясь таким размышлениям, он добрался до своего крошечного кабинета в палате общин и сел составлять частный билль об охране некоторых красот природы, но ему вскоре подали карточку:

Генерал сэр Конуэй Черрел.

Можешь принять меня?

Майкл надписал: "Буду счастлив, сэр", — отдал карточку служителю и встал. Он знал отца Динни меньше, остальных своих дядей и поэтому ожидал его не без трепета.

Генерал вошёл и объявил:

— У тебя здесь настоящий садок для кроликов.

Он держался профессионально твёрдо и подтянуто, но лицо у него было усталое и встревоженное.

— К счастью, мы их тут не разводим, дядя Кон.

Генерал усмехнулся:

— Да, действительно. Надеюсь, Я тебе не помешал? Я по поводу Динни. Она все у вас?

— Да, сэр.

Генерал поколебался, потом сложил обе руки на набалдашнике трости и спросил:

— Ты — ближайший друг Дезерта, так ведь?

— Был. А кто я ему теперь — не знаю.

— Он ещё в городе?

— Да. У него, кажется, был приступ малярии.

— Динни встречалась с ним?

— Нет, сэр.

Генерал снова заколебался, стиснул руками трость и, казалось, благодаря этому снова обрёл решительность.

— Знаешь, мы, её мать и я, хотим ей только добра. Мы хотим, чтобы она была счастлива. Остальное для нас неважно. А что ты думаешь?

— По-моему, что бы мы ни думали — все неважно.

Генерал нахмурился:

— Как это понимать?

— Решать не нам, а им вдвоём.

— Я слышал, он уезжает?

— Он сказал так моему отцу, но не уехал. Его издатель только что сообщил мне, что сегодня утром он ещё был у себя.

— Как Динни?

— В очень тяжёлом настроении. Но держится.

— Он должен что-то предпринять.

— Что, сэр?

— Это нечестно по отношению к Динни. Он обязан либо жениться на ней, либо немедленно уехать.

— А легко ли было вам, сэр, принять решение на его месте?

— Вероятно, нет.

Майкл беспокойно заходил по кабинету:

— Я считаю, что эта история куда сложнее любого вопроса, на который можно ответить «да» или "нет". Всё упирается в раненую гордость, а когда она затронута, остальные чувства тоже приходят вразброд. Вы не можете не понимать этого, сэр. Вы же наблюдали аналогичные случаи, когда людей предавали военному суду.

Слова Майкла, казалось, поразили генерала, как откровение. Он смотрел на племянника и молчал.

— Уилфрида также судят военным судом, — продолжал Майкл, — но здесь не краткая и беспощадная процедура, к которой сводится настоящий военный суд, а затяжное безнадёжное дело, и конца ему я не вижу.

— Понимаю, — спокойно согласился генерал. — Но он не имел права впутывать в него Динни.

Майкл улыбнулся:

— Разве любовь думает о правах?

— Точка зрения у тебя во всяком случае современная.

— Если верить преданиям, скорее древняя.

Генерал отошёл к окну и стоял, поглядывая на площадь.

— Я не хочу встречаться с Динни, — сказал он не оборачиваясь. — Это растревожит её. Моя жена того же мнения. Кроме того, мы бессильны ей помочь.

Слова дяди, в которых не было даже намёка на беспокойство о самом себе, растрогали Майкла.

— Думаю, что так или иначе всё это скоро кончится, — отозвался он. А лучшего как им, так и всем нам желать не приходится.

Генерал обернулся:

— Будем надеяться. Прошу тебя, держи нас в курсе и не позволяй Динни ничего предпринимать, прежде чем она не поставит нас в известность. Сидеть в Кондафорде и ждать — тяжело. Не стану больше тебя задерживать. Благодарю, ты мне помог. До свиданья, Майкл.

Он схватил руку племянника, крепко пожал её и вышел.

Майкл подумал: "Вечная неизвестность! Что может быть хуже? Бедный старик!"