Книга: САГА О ФОРСАЙТАХ
Назад: XIX
Дальше: XXI

XX

Пока Динни одевалась, к ней в комнату вошла тётка:
— Твой дядя прочёл мне эту статью. Удивляюсь!
— Чему, тётя?
— Я знавала одного Колтема, но он умер.
— Этот тоже когда-нибудь умрёт.
— Динни, где ты заказываешь такие лифы на косточках? Очень удобные.
— У Хэрриджа.
— Твой дядя говорит, что Дезерт должен выйти из своего клуба.
— Уилфриду решительно наплевать на клуб, — он за всё время там и десяти раз не был. Но я не надеюсь, что он напишет туда о своём выходе.
— Заставь его.
— Тётя, мне никогда не придёт в голову заставлять его что-нибудь делать.
— Это так ужасно, когда тебе кладут чёрные шары!
— Тётя, милая, можно мне подойти к зеркалу? Леди Монт пересекла комнату и взяла с ночного столика тоненькую книжечку:
— "Барс"! Но он же изменил их, Динни.
— Нет, тётя. У него не было пятен, которые можно менять.
— А крещение, и вообще?
— Если в крещении есть какой-то смысл, значит, оно — надругательство над детьми, которые не в состоянии понять, в чём оно заключается.
— Динни!
— Да, я так считаю. Нельзя ни на что обрекать людей без их согласия. К тому времени, когда Уилфрид научился мыслить, у него уже не было веры.
— Значит, он не отрёкся, а принял.
— Он это знает.
— Поделом этому арабу, — объявила леди Монт, направляясь к двери. Какая навязчивость! Если тебе нужен ключ от двери, возьми у Блора.
Динни торопливо закончила туалет и побежала вниз. Блор был в столовой.
— Тётя Эм велела дать мне ключ, Блор, и вызовите, пожалуйста, такси.
Дворецкий позвонил на стоянку такси, принёс девушке ключ и сказал:
— Миледи привыкла высказывать свои мысли вслух, так что я поневоле все знаю, мисс. Утром я и говорю сэру Лоренсу: "Если бы мисс Динни могла его увезти в горную Шотландию, куда газеты не доходят, это сберегло бы им много нервов". В наше время, если замечали, мисс, что ни день — новое событие, да и память у людей не такая, как прежде. Вы простите, что я об этом заговорил.
Динни взяла ключ:
— Наоборот, я благодарна вам, Блор. Я и сама ничего лучшего не желала бы. Только боюсь, он сочтёт такой шаг недостойным.
— В наше время молодые леди умеют добиваться всего, чего захотят.
— Мужчинам всё-таки приходится соблюдать осторожность, Блор.
— Конечно, мисс. Родные — трудный народ, но все как-нибудь образуется.
— Думаю, что мы выдержим эту свистопляску.
Дворецкий сокрушённо покачал головой:
— По-моему, тот, кто её начал, изрядно виноват. Зачем без нужды причинять другим неприятности? Такси у подъезда, мисс.
В машине девушка опустила оба боковых стекла и наклонилась вперёд, чтобы ей обдувало сквозняком разгорячённые щеки. Она была полна таким сладостным волнением, что в нём тонули даже злоба и негодование, которое вызвала у неё рецензия. На углу Пикадили она увидела плакат: "Все на дерби!" Завтра дерби! Оказывается, она перестала замечать время! Дин ни ехала в Сохо, где они с Уилфридом собирались пообедать у Блафара, но такси двигалось медленно — накануне национального празднества уличное движение было особенно оживлённым. У дверей ресторана со спаниелем на поводке стоял Стэк. Он протянул ей конверт:
— Мистер Дезерт послал меня к вам с запиской, а я прихватил с собой пса, — пусть погуляет.
"Динни, родная,
Прости, что сегодня подвёл. Весь день терзаюсь сомнениями. Дело вот в чём: пока я не узнаю, как на меня посмотрят после этой истории, мне не отделаться от мысли, что я не вправе компрометировать тебя. Ради тебя самой я должен избегать появляться с тобою на людях. Надеюсь, ты прочла "Дейли фейз"? Травля началась. С неделю хочу побыть один — посмотрю, как всё обернётся. Я не сбегу, мы сможем переписываться. Ты меня поймёшь. Собака стала моей отрадой. Ею я тоже обязан тебе. До скорого свидания, любимая.
Твой Уилфрид".
Динни стоило величайшего напряжения не схватиться руками за сердце на глазах у шофёра. Вот и свершилось то, чего она всё время втайне боялась, — она отрезана в самый разгар боя. Сделав над собой ещё одно усилие, она дрожащими губами выдавила: "Подождите минутку", — и повернулась к Стэку:
— Я отвезу вас с Фошем домой.
— Благодарю, мисс.
Девушка нагнулась над собакой. Панический страх всё сильнее овладевал ею. Собака! Вот связующее их звено!
— Посадите его в машину, Стэк.
По дороге она вполголоса спросила:
— Мистер Дезерт дома?
— Нет, мисс, он дал мне записку и ушёл.
— Как он себя чувствует?
— По-моему, немного встревожен, мисс. Признаюсь честно, я бы не прочь поучить манерам джентльмена из "Дейли фейз".
— Значит, вы тоже прочли?
— Прочёл. Они не смели её пропускать, — вот что я вам доложу.
— Свобода слова, — пояснила Динни. Собака прижалась мордой к её колену. — Фош хорошо себя ведёт?
— С ним никаких хлопот, мисс. Он у нас настоящий джентльмен. Верно, старина?
Спаниель по-прежнему прижимался к ноге девушки, и его прикосновение успокаивало её.
Когда такси остановилось на Корк-стрит, Динни вынула из сумочки карандаш, оторвала чистый листок от письма Уилфрида и написала:
"Родной мой,
Делай как знаешь. Но помни: я с тобой навсегда. Нас не разлучит никто, пока ты меня любишь.
Твоя Динни.
Ты не сделаешь этого, правда? Ох, не надо!"
Она лизнула оставшийся на конверте клей, вложила туда половинку листка и сдавила письмо в пальцах. Когда клей схватился, Динни вручила конверт Стэку, поцеловала собаку в голову и сказала шофёру:
— Маунт-стрит, со стороны парка, пожалуйста. Спокойной ночи, Стэк.
— Спокойной ночи, мисс.
Взгляд и склад губ неподвижно стоявшего вестового выражали такое глубокое понимание происходящего, что девушка отвернулась. И на этом закончилась прогулка, которой она с нетерпением ждала с самого утра.
Динни вылезла на углу Маунт-стрит, зашла в парк и села на ту скамейку, где раньше сидела с Уилфридом. Она забыла, что с ней нет провожатого, что она без шляпы и в вечернем платье, что пробило уже восемь, и сидела, подняв воротник, втянув каштановую головку в плечи и пытаясь стать на точку зрения Уилфрида. Понять его нетрудно. Гордость! Она сама достаточно горда, чтобы его понять. Не впутывать других в свою беду — это же элементарное правило. Чем дороже тебе человек, тем сильнее хочется и оберечь его. Странная ирония судьбы: любовь разделяет людей именно тогда, когда они всего нужнее друг другу! И выхода, по-видимому, нет! Слабые звуки гвардейского оркестра донеслись до слуха девушки. Что играют? "Фауста"? Нет, "Кармен"! Любимая опера Уилфрида! Динни встала и по траве, напрямик, направилась туда, где играла музыка. Сколько здесь народу! Девушка отошла в сторону, отыскала свободный садовый стул, вернулась назад и села под кустом рододендронов. Хабанера! Первые такты всегда вызывают дрожь. Какая дикая, внезапная, непонятная и неотвратимая вещь — любовь! "Lгamour est lгenfant de Boheme…". В этом году поздние рододендроны. Какой красивый вон тот, тёмно-розовый! В Кондафорде у нас свои такие же… Ох, где он, где он сейчас? Почему, даже любя, нельзя сорвать с себя плотские покровы, чтобы призраком скользить рядом с Уилфридом, вложив в его руку свою? Лучше уж держаться за руку призрака, чем остаться одному! И неожиданно Динни почувствовала, что такое одиночество, почувствовала так остро, как ощущают его только по-настоящему влюблённые люди, когда мысленно рисуют себе жизнь без любимого существа. Отрезанная от Уилфрида, она поникнет, как поникают цветы на стебельках. «Хочу побыть один — посмотрю, как всё обернётся». Сколько он захочет пробыть один? Всю жизнь? При мысли об этом девушка вздрогнула. Какой-то прохожий, предположив, что она собирается с ним заговорить, остановился и взглянул на неё. Лицо девушки внесло поправку в его первое впечатление, и он пошёл дальше. Динни предстояло убить ещё два часа: она не желает, чтобы родные догадались, как печально кончился для неё вечер. Оркестр завершает концерт арией тореадора. Самая популярная и самая банальная мелодия оперы! Нет, не банальная, она нужна для того, чтобы её грохот заглушил безысходность смерти, точно так же, как страсть двух влюблённых тонет в грохоте окружающего их мира. Что он такое, как не бессмысленные и безжалостные подмостки, по которым движутся статисты-люди, сталкиваясь и на мгновение обнимая друг друга в тёмных закоулках кулис? Как странно звучат аплодисменты на открытом воздухе! Динни взглянула на ручные часики. Половина десятого. Окончательно стемнеет не раньше чем через час, но уже стало прохладно, в воздухе поплыл аромат трав и листвы, краски рододендронов потускнели, пеньё птиц смолкло. Люди шли и шли мимо Динни. Она не замечала в них ничего необычного, и они не замечали ничего необычного в ней. Динни подумала: «Да бывает ли вообще в жизни что-нибудь необычное? Бывает, — я не обедала». Зайти в кафе? Пожалуй, слишком рано. Но не может быть, чтобы здесь нигде нельзя было поесть! Не обедать, завтракать кое-как и не пить чаю, — кажется, так и полагается при любовных терзаниях? Динни направилась к Найтс-бридж, убыстряя шаг скорее инстинктивно, чем на основании опыта, потому что впервые бродила по Лондону в такой поздний час. Она без приключений добралась до ворот, пересекла проспект и пошла по Слоун-стрит. На ходу ей было легче, и Динни отметила про себя это обстоятельство. «Когда томишься от любви, — ходи!» Широкая и прямая улица была почти пуста, на Динни некому было обращать внимание. Тщательно запертые высокие и узкие дома с казённого вида фасадами и железными шторами на окнах, казалось, ещё более подчёркивали равнодушие упорядоченного мира к переживаниям одиноких прохожих вроде неё. На углу Кингз-род стояла женщина.
— Не скажете, где здесь поблизости можно поесть? — осведомилась Динни.
Только после этого она заметила, что у женщины, к которой она обратилась, круглое скуластое лицо с сильно подведёнными глазами, добродушный рот, губы немного мясистые, нос тоже. Выражение глаз было такое, словно они утратили соприкосновение с душой, — следствие постоянной привычки попеременно казаться то неприступными, то обольстительными. На тёмном облегающем платье поблёскивала нитка искусственного жемчуга. Динни не могла удержаться от мысли, что не раз видела в обществе женщин, похожих на эту.
— Налево недурной ресторанчик.
— Не хотите ли зайти со мной перекусить? — предложила Динни, не то повинуясь первому импульсу, не то уловив в глазах женщины голодный блеск.
— Ещё бы! — ответила та. — По правде сказать, вышла-то я не поевши. Да и в компании посидеть приятно.
Она свернула на Кингз-род, и Динни пошла рядом с ней, подумывая, что если встретит знакомых, может получиться неудобно, но в общем испытывая облегчение.
"Бога ради, Динни, держись естественно", — мысленно увещевала она себя.
Женщина привела её в небольшой ресторанчик, вернее — кабачок, потому что при нём был бар. В обеденном зале, куда вёл отдельный вход, было пусто. Они сели за столик, где стояли судок, ручной колокольчик, бутылка вустерской минеральной воды и вазочка с осыпающимися ромашками, которые, видимо, попали в неё уже несвежими. В воздухе припахивало уксусом.
— Я не отказалась бы от сигареты, — объявила женщина.
У Динни не было сигарет. Она позвонила.
— Какой сорт вы курите?
— А, любую дешёвку.
Появилась официантка, взглянула на женщину, взглянула на Динни и осведомилась: "Что вам?"
— Пачку "Плейере", пожалуйста. Мне большую чашку свежего кофе покрепче с кексом или булочкой. А вам?
Женщина посмотрела на Динни, словно оценивая её возможности, посмотрела на официантку и нерешительно попросила:
— По правде сказать, я здорово голодная. Холодного мяса и бутылку портера, что ли.
— Гарнир или салат? — спросила Динни.
— Благодарю, лучше салат.
— Прекрасно. Возьмём ещё пикули. И будьте добры, поскорее.
Официантка провела языком по губам, кивнула и ушла.
— Знаете, это очень мило с вашей стороны, — неожиданно выпалила женщина.
— С вашей стороны тоже очень любезно, что вы согласились. Без вас я совсем растерялась бы.
— Она не понимает, в чём дело, — сказала женщина, кивнув в сторону исчезнувшей официантки. — Сказать по правде, я тоже.
— Почему? Мы же обе хотим есть.
— Ну, в этом сомневаться не приходится, — согласилась женщина. — Увидите, как я буду уплетать. Ужасно рада, что вы заказали пикули. Обожаю маринады, хоть они мне и не по карману.
— Я забыла про коктейли, — смущённо призналась Динни. — Но, может быть, их тут не приготовляют?
— Сгодится и шерри. Сейчас принесу.
Женщина встала и вышла в бар.
Динни воспользовалась случаем и попудрила нос. Потом сунула руку за, лиф, где были спрятаны трофеи с Саут-Молтон-сквер, и вытащила пятифунтовую бумажку. Ею овладело какое-то мрачное возбуждение.
Женщина принесла два бокала:
— Я сказала, чтобы их приписали к счету. Выпивка здесь что надо.
Динни подняла бокал и пригубила. Женщина осушила свой одним глотком.
— Не могу без этого. Представляете себе страну, где не достанешь выпить!
— Люди все равно достают.
— Ещё бы! Но, говорят, спиртное там дрянь.
Динни отметила жадное любопытство, с каким глаза женщины скользнули по её пальто, платью и лицу.
— Простите, у вас свидание? — неожиданно спросила та.
— Нет. Я поем и пойду домой.
Женщина вздохнула.
— Скорей бы уж она принесла эти чёртовы сигареты! Официантка вернулась с бутылкой портера и пачкой сигарет. Поглядывая на волосы Динни, она откупорила бутылку.
— Уф! — вздохнула женщина, глубоко затянувшись своей "дешёвкой". Очень курить хотелось.
— Остальное сейчас подам, — объявила официантка.
— Я вас случайно не видела на сцене? — поинтересовалась женщина.
— Нет, я не актриса.
Возвращение официантки помешало очередному вопросу. Кофе оказалось горячим и лучше, чем предполагала Динни. Она успела выпить почти всю чашку и проглотить большой кусок сливового пирога, прежде чем женщина, сунув в рот маринованный орех, заговорила снова.
— В Лондоне живёте?
— Нет, я из Оксфордшира.
— Я тоже люблю деревню, только теперь почти не бываю за городом. Я ведь выросла около Мейдстоуна, — отсюда рукой подать.
Женщина испустила отдающий портером вздох.
— Говорят, коммунисты в России покончили с проституцией. Ну не здорово ли! Мне один американец рассказывал. Он был журналист. До чего бюджет изменился! Ничего подобного ещё не бывало, — продолжала она, с таким усердием выпуская клубы дыма, как будто это облегчало ей душу. — Жуткая у нас безработица!
— Да, она на всех отражается.
— Насчёт всех не знаю, а на мне здорово. — Взгляд женщины стал тяжёлым. — Вам, наверно, неудобно такие вещи слушать?
— В наши дни надо много наговорить, чтобы человеку стало неудобно.
— Вы же понимаете, я не с епископами путаюсь.
Динни расхохоталась.
— А они, что, не такие, как все? — вызывающе бросила женщина. — Правда, как-то раз я наскочила на одного священника. Вот он говорил так, как я ещё не слыхивала. Ну, конечно, я не могла сделать то, что он советовал.
— Пари держу, я его знаю, — отозвалась Динни. — Его фамилия Черрел.
— Точно! — воскликнула женщина, и глаза её округлились.
— Он мой дядя.
— Вот оно что! Так-так. Смешной всё-таки наш мир. И не такой уж большой. Хороший он был человек, — прибавила женщина.
— Он и сейчас жив.
— На свете таких мало.
Динни, ожидавшая этих неизбежных слов, подумала: "Вот тут и полагается заводить: "Заблудшая сестра моя!.."
Женщина насытилась и удовлетворённо вздохнула.
— С удовольствием поела, — объявила она и встала. — Очень вам благодарна. А теперь пойду, иначе ничего не заработаю: для нашего дела, поздно будет.
Динни звякнула колокольчиком. Официантка появилась с подозрительной быстротой.
— Счёт, пожалуйста. И не можете ли разменять вот это?
Официантка опасливо взяла кредитку.
— Я сейчас, — только приведу себя в порядок, — предупредила женщина и скрылась в дверях.
Динни допила кофе. Она пыталась понять, что значит жить так, как живёт эта женщина. Официантка принесла сдачу, получила на чай, поблагодарила и ушла. Динни вернулась к прерванным размышлениям.
— Ну, — раздался позади неё голос женщины, — не думаю, что нам приведётся встретиться, но всё-таки скажу: вы — молодчага.
Динни подняла на неё глаза:
— Вы сказали, что вышли без ничего. Это значит, что у вас и дома ничего не было?
— Ясное дело, — подтвердила женщина.
— Не откажите взять себе сдачу. Остаться в Лондоне без денег — просто ужасно.
Женщина кусала губы. Динни заметила, что они дрожат.
— Не хочется мне брать у вас денег: вы были так добры ко мне, — замялась женщина.
— А, пустяки! Ну, прошу вас, возьмите! И, схватив руку женщины, Динни сунула в неё деньги. К ужасу девушки, женщина громко засопела. Динни уже собралась удирать, как вдруг та воскликнула:
— Знаете, что я сделаю? Пойду домой и завалюсь спать. Ей-богу, пойду! Да, пойду домой и отосплюсь.
Динни торопливо возвратилась на Слоун-стрит. Проходя мимо высоких домов, с зашторенными окнами, она с облегчением почувствовала, что её тоска потеряла свою остроту. Надо спешить, — до Маунт-стрит не близко. Окончательно стемнело, и, несмотря на электрическую дымку, окутавшую город, в небе стали видны звёзды. Динни решила не пересекать парк вторично, а пошла вдоль решётки. Ей казалось, что она уже бесконечно давно простилась со Стэком и собакой на Корк-стрит. По мере приближения к Парк Лейн движение становилось всё оживлённее. Завтра все эти машины отхлынут к Эпсомскому ипподрому, город опустеет. И Динни с болью поняла, каким пустым всегда будет для неё Лондон, если отнять у неё Уилфрида и надежду на встречу с ним.
Девушка подошла к воротам напротив "норовистого пузанчика" и вдруг, как будто весь этот вечер ей только приснился, увидела, что у памятника стоит Уилфрид. Она глотнула воздух и ринулась вперёд. Он протянул руки и прижал её к себе.
Минуты встречи затягивать было нельзя, — вокруг сновали автомобили и пешеходы, и они под руку направились к Маунт-стрит. Динни молча прижалась к Уилфриду, он тоже не раскрывал рта. Но ведь он пришёл сюда, чтобы ощутить её близость, — и при одной мысли об этом девушка испытывала бесконечное облегчение.
Они ходили взад и вперёд мимо подъезда, как простые слуга и горничная, которым удалось вырваться на четверть часа. Происхождение и национальность, привычки и мораль, — все забылось, и, может быть, в эти короткие минуты среди всех семи миллионов лондонцев не было двух более взволнованных и прочнее слитых воедино людей.
Наконец чувство юмора взяло верх.
— Милый, нельзя же всю ночь провожать друг друга. Итак, последний поцелуй!.. Ну, ещё один!.. Ещё один!
Девушка взбежала по ступеням и повернула ключ.
Назад: XIX
Дальше: XXI