Телеграмма, прибывшая в Кондафорд как раз перед обедом, гласила:

Телеграмму принесли прямо в комнату Динни, и девушка опустилась на кровать с тем чувством стеснения в груди, какое испытывает человек, когда горе и облегчение борются в нём и не находят выхода. Произошло то, о чём она молилась, но Динни помнила сейчас лишь об одном — о последнем вздохе несчастного, который она слышала, о его лице, когда он стоял в дверях, а Диана пела. Девушка сказала горничной, подавшей ей телеграмму:

— Элен, приведите Скарамуша.

Когда шотландский терьер с блестящими глазами и видом, исполненным сознания собственной важности, вбежал в комнату, Динни обняла его так крепко, что тот чуть не задохнулся. Сжав в руках это тёплое упругое волосатое тело, девушка вновь обрела способность чувствовать. Всё её существо ощутило облегчение, но на глаза навернулись слёзы жалости. Такое странное поведение оказалось выше понимания её пса. Он лизнул Динни в нос, завилял хвостом, и ей пришлось отпустить его. Наспех одевшись, она направилась в комнату матери.

Леди Черрел, уже переодетая к обеду, расхаживала между отпертым платяным шкафом и выдвинутыми ящиками комода, размышляя, с чем ей будет легче всего расстаться ввиду приближения благотворительного базара, который призван был пополнить перед концом года приходский фонд помощи бедным. Динни, ни слова не говоря, вложила ей в руку телеграмму. Леди Черрел прочла и спокойно заметила:

— Вот то, о чём ты молилась, дорогая.

— Это самоубийство?

— Думаю, что да.

— Сказать мне Диане сейчас или подождать до утра, чтобы она выспалась?

— Лучше сейчас. Если хочешь, могу я.

— Нет, нет, родная. Это моя обязанность. Вероятно, она будет обедать у себя наверху. Завтра мы, наверно, уедем в Чичестер.

— Как всё это ужасно для тебя, Динни!

— Мне это полезно.

Девушка взяла телеграмму и вышла.

Диана была с детьми, которые изо всех сил затягивали процесс отхода ко сну, так как не достигли ещё тех лет, когда он становится желанным. Динни увела её к себе в комнату и, по-прежнему ни слова не говоря, подала ей телеграмму. Хотя за последние дни она очень сблизилась с Дианой, между ними всё-таки оставалось шестнадцать лет разницы. Поэтому девушка не сделала соболезнующего жеста, который могла бы позволить себе с ровесницей. Она никогда не знала, как Диана воспримет то или иное известие. То, которое принесла ей Динни, Диана встретила с каменным спокойствием, как будто оно вообще не было для неё новостью. Её лицо, тонкое, но потускневшее, как изображение на монете, не выразило ничего. Глаза, устремлённые на Динни, остались сухими и ясными. Она проронила только:

— Я не спущусь вниз. Завтра в Чичестер?

Динни подавила первое душевное движение, кивнула и вышла. За обедом, сидя вдвоём с матерью, она сказала:

— Хотела бы я владеть собой так, как Диана.

— Её самообладание — результат того, что она пережила.

— В ней есть что-то от леди Вир де Вир.

— Это не так уж плохо, Динни.

— Чем будет для всех нас это расследование?

— Боюсь, что её самообладание скоро ей пригодится.

— Мама, а мне придётся давать показания?

— Насколько известно, ты была последней, с кем он разговаривал. Так ведь?

— Да. Должна я рассказать о том, как он подходил к двери прошлой ночью?

— По-моему, если тебя спросят, ты должна рассказать всё, что знаешь.

Румянец пятнами выступил на щеках Динни.

— А по-моему, нет. Я этого не сказала даже Диане и не понимаю, в какой мере это может касаться посторонних.

— Я тоже не понимаю, но в данном случае мы не имеем права на собственное мнение.

— Ну, а у меня оно будет. Я не собираюсь потакать отвратительному любопытству бездельников и причинять боль Диане.

— А вдруг кто-нибудь из горничных слышал?

— Никто не докажет, что я слышала.

Леди Черрел улыбнулась:

— Жаль, твой отец уехал.

— Мама, не говори ему, что я тебе сказала. Я не желаю обременять этим совесть мужчины — довольно одной моей. У нас, женщин, она растяжимей, но это уж от природы.

— Хорошо.

— Я не стану терзаться угрызениями, если сумею что-нибудь скрыть, не подвергаясь опасности, — объявила Динни, у которой были ещё свежи воспоминания о лондонском полицейском суде. — Вообще, к чему затевать следствие, раз он умер? Это отвратительно.

— Я не должна ни поощрять, ни подстрекать тебя, Динни.

— Нет, должна, мама. Ты в душе согласна со мной.

Леди Черрел промолчала. Она действительно была согласна.

На другой день с первым утренним поездом прибыли генерал и Ален Тесбери, и через полчаса они все вместе выехали в открытой машине. Ален сидел за рулём, генерал рядом с ним; леди Черрел, Диана и Динни кое-как разместились сзади. Поездка была долгая и невесёлая. Полулёжа на сиденье, так что из мехового боа высовывался только нос, Динни размышляла. Понемногу ей становилось ясно, что на предстоящем расследовании она до некоторой степени окажется в центре внимания. Она выслушала исповедь Ферза; она увезла детей; она спускалась ночью вниз к телефону; она слышала то, о чём намеревалась не рассказывать; она — и это главное — вызвала Эдриена и Хилери. Только вмешательством её, их племянницы, которая заставила Диану обратиться к ним за помощью, можно было замаскировать дружеские чувства Эдриена к миссис Ферз. Как все, Динни читала газеты и не без любопытства следила за горестями и неприятностями ближнего, которые там предавались гласности; как все, она возмущалась газетами, как только там печаталось нечто такое, что могло оказаться тягостным для её родных и друзей. Если выплывет наружу, что её дядя — старый и близкий друг Дианы, ему и ей начнут задавать самые разнообразные вопросы, которые возбудят самые разнообразные подозрения у падкой до всего сексуального публики. Возбуждённое воображение девушки закусило удила. Если раскроется давняя и тесная дружба Эдриена с Дианой, как помешать публике заподозрить её дядю в том, что он столкнул Ферза в меловой карьер? Ведь неизвестно, был с ним Хилери или нет: девушка и сама покамест не знала подробностей. Мысль её опережала события. Сенсационному объяснению всегда верят охотнее, чем прозаическому и правдивому! И в Динни крепла почти злобная решимость обмануть публику, лишив её тех острых ощущений, которых так жаждет толпа.

Эдриен встретил их в холле чичестерской гостиницы, и Динни, улучив минуту, отозвала его в сторону:

— Дядя, можно мне поговорить с вами и дядей Хилери наедине?

— Хилери пришлось уехать в Лондон, дорогая, но к вечеру он обязательно вернётся. Тогда поговорим. Расследование назначено на завтра.

Этим ей и пришлось удовольствоваться.

Когда Эдриен закончил свой рассказ, Динни, решив, что вести Диану взглянуть на тело Ферза следует не ему, объявила:

— Дядя, с Дианой отправлюсь я. Только объясните, как пройти.

Эдриен кивнул. Он понял.

Диана вошла в покойницкую одна. Динни ожидала её в коридоре, пропахшем карболкой. Муха, удручённая приближением зимы, уныло ползала по окну, которое выходило на глухую боковую улочку. Динни смотрела через стекло на тусклое холодное небо и чувствовала себя глубоко несчастной. Жизнь казалась ей мрачной и безысходной, будущее — зловещим. Это расследование, угроза, нависшая над Хьюбертом… Нигде ни света, ни отрады! Даже мысль о нескрываемой привязанности к ней Алена не утешала девушку.

Она обернулась, увидела стоящую рядом Диану и внезапно, забыв о собственном горе, обняла её и поцеловала в холодную щёку. Они молча вернулись в гостиницу. Только Диана уронила:

— Он выглядит умиротворённым.

После обеда Динни сразу же ушла к себе в номер и в ожидании дядей взяла книгу. Было уже десять, когда подъехало такси Хилери. Несколько минут спустя он и Эдриен вошли к Динни. Она заметила, что вид у обоих измученный и мрачный, но в выражении лица есть что-то успокоительное: оба были из тех, кто держится до тех пор, пока стоит на ногах. Эдриен и Хилери с неожиданной теплотой расцеловали племянницу и уселись по обе стороны постели. Динни, стоя между ними в ногах кровати, обратилась к Хилери:

— Речь пойдёт о дяде Эдриене, дядя. Я много думала. Если мы не примем мер, следствие будет ужасным.

— Да, Динни. Я ехал сюда с кучей журналистов, не подозревавших, что я имею касательство к этой истории. Они побывали в психиатрической лечебнице и страшно возбуждены. Уважаю газетчиков: они добросовестно делают своё дело.

Динни повернулась к Эдриену:

— Позволите говорить откровенно, дядя?

Эдриен улыбнулся:

— Позволяю, Динни. Ты — честная плутовка. Валяй!

— В таком случае, — начала она, взявшись за спинку кровати" — мне кажется, что самое важное — не впутывать сюда дружбу дяди Эдриена с Дианой. По-моему, просьба разыскать Ферза, с которой я к вам обратилась, должна быть всецело отнесена на мой счёт. Как известно, я была последней, с кем он разговаривал, когда перерезал телефонный шнур. Поэтому, когда меня вызовут, я могу вбить судье в голову, что это я предложила прибегнуть к вам, моим дядям, которые к тому же так ловко умеют решать всякие головоломки. В противном случае чем объяснить наше обращение к дяде Эдриену? Только тем, что он близкий друг Дианы. А тогда публика сразу начнёт делать всевозможные предположения, особенно если услышит, что капитана Ферза не было дома целых четыре года.

Наступило молчание. Потом Хилери сказал:

— Она умница, старина. Четырёхлетняя дружба с красивой женщиной в отсутствие мужа означает для публики многое, а для присяжных — только одно.

Эдриен кивнул:

— Согласен. Но я не понимаю, как можно скрыть моё длительное знакомство с обоими.

— Всё зависит от первого впечатления, — вмешалась Динни. — Я скажу, что Диана предложила обратиться к её врачу и Майклу, а я переубедила её, помня, как хорошо, в силу вашей профессии, вы умеете анализировать ход событий и как вам легко позвать на помощь дядю Хилери, большого знатока людей. Если мы с самого начала направим следствие на нужный путь, я уверена, что вашему знакомству с Ферзами не придадут никакого значения. По-моему, страшно важно, чтобы меня вызвали одной из первых.

— Это значит многое возложить на тебя, дорогая.

— О нет! Если меня не вызовут раньше, чем вас и дядю Хилери, вы оба скажете, что я пришла к вам и попросила о помощи, а я потом вдолблю присяжным то же самое.

— После доктора и полиции первым свидетелем будет Диана.

— Пусть. Я сговорюсь с ней, так что мы все будем твердить в один голос.

Хилери улыбнулся:

— Думаю, что нам так и следует поступить: это вполне невинная ложь. Я сам вверну, что знаком с Ферзами так же давно, как и ты, Эдриен. Мы встретились с Дианой впервые, когда она была ещё подростком, на пикнике в Лендз Энд, который устроил Лоренс, а с Ферзом — на её свадьбе. Словом, дружили домами. Так?

— Посещение мною психиатрической лечебницы неминуемо выплывет наружу, — заметил Эдриен. — Главный врач вызван свидетелем.

— Что в этом особенного? — возразила Динни. — Вы ездили туда как друг Ферза и человек, интересующийся психическими расстройствами. В конце концов, дядя, предполагается, что вы — учёный.

Братья улыбнулись, Хилери сказал:

— Ладно, Динни. Мы потолкуем с судебным приставом — он очень приличный парень — и попросим вызвать тебя пораньше, если можно.

С этими словами он вышел.

— Спокойной ночи, маленькая змея, — попрощался Эдриен.

— Спокойной ночи, милый дядя. У вас ужасно усталый вид. Вы запаслись грелкой?

Эдриен покачал головой:

— У меня нет ничего, кроме зубной щётки, — сегодня купил.

Динни вытащила из постели свою грелку и заставила дядю взять её.

— Значит, мне поговорить с Дианой обо всём, что мы решили?

— Если можешь, поговори, Динни.

— Послезавтра солнце взойдёт для вас.

— Взойдёт ли? — усомнился Эдриен.

Когда дверь закрылась, Динни вздохнула. Взойдёт ли? Диана, видимо, мертва для чувства. А впереди ещё дело Хьюберта!