1. Бог безумен
Вот поэтому Богу недостаточно было просто прийти в мир, воплотившись, облачившись в нашу плоть. Чтобы нас спасти, этого оказалось недостаточно. Он пошел гораздо дальше. Некоторые богословы восточной традиции именуют это второй степенью Боговоплощения.
И в самом деле, по сравнению со всеми другими религиями, христианство может показаться настоящим безумием. Чего стоит одна только мысль, что создатель сотен миллиардов галактик родился в нашем мире в виде беспомощного младенца! Мне вполне понятно, что кому-то это кажется кощунством, а кому-то полным бредом. Но тогда, тогда… Значит все наши представления о Боге были совершенно неправильны, все идеи философов и умные рассуждения метафизиков оказались на расстоянии множества световых лет от истины. Если христиане не безумны, значит безумен уже сам Бог, совершенно безумен, так, что даже представить себе невозможно. Столько могущества! И так умалиться!
Это и есть подлинная трансценденция Бога. Именно этим Он нас и превосходит в разы, бесконечно. В противоположность нам, так мечтающим о могуществе и так мало способным к умалению.
Умалившийся Бог! И ради чего? Ради любви к нам. Из любви к бомжам, побирающимся в метро. Из любви к беднякам, которых мы оставляем умирать на тротуарах Калькутты или обочинах дорог во многих странах мира, где процветает бедность, пока богатые дерутся за власть. Из любви даже к этим преступникам, столь же сильной, как и к их жертвам.
Как сложно иногда бывает поверить в такое безумие Бога, поверить, что такой Бог может существовать! И любить нас с вами, нас! Но если это окажется правдой, это будет так чудесно, что хоть плачь, хоть кричи от радости!
Правда в том, что мы просто не дерзаем поверить в Божью любовь. Даже когда верим в это умом, даже когда исповедуем, что Бог нас любит.
На самом деле мы почти никогда в это не верим. Иначе наше жизнь была бы совсем другой. Мы бы были уже на пути к святости.
Переосмысление наших представлений о Боге должно быть полным. И как мало богословов сумели это понять. Я приведу здесь несколько строк из размышлений отца Варийона:
«Любящий говорит любимому: ты моя радость, что значит: без тебя я безрадостен. Или: ты для меня всё, что значит: без тебя я ничто. Любить – значит стремиться быть через другого и для другого. Через другого – получение дара. Для другого – сам дар, отдача. Тот, кто больше всего любит, беднее всего. Бесконечно любящий – Бог – бесконечно беден…
Любовь и жажда независимости просто не совместимы, разве что на самой поверхности. Тот, кто больше всего любит, больше всего зависим. Бесконечно любящий – Бог – бесконечно зависим (и это просто немыслимо, пока не поймешь, что Бог – это чистая любовь, пока не разрешишь воображению представить любовь не просто как аспект Бога, но как само Его Бытие, тоже бесконечно насыщенное и бесконечно чистое)…
Любящий говорит любимому: я не могу смотреть на тебя свысока, не погрешив против любви. Если любящий в чем-то превосходит любимого, его любовь будет любовью лишь в акте отрицания собственного превосходства, уравнивающем его с любимым. Тот, кто больше всего любит, сильнее всего умалится. Бесконечно любящий – Бог – бесконечно умалится. Вот почему мы можем узреть Бога во всей истине Его бытия, лишь созерцая Христа, Бога, умалившего Себя в жесте омовения ног.
Если парадокс кажется слишком сильным, если верующий разум содрогается, не в силах представить бесконечность бедности, зависимости и умаления, то можно попробовать так выразить эту тайну. Бог бесконечно богат, но богат любовью, а не обладанием (богатство любовью – синоним бедности) и т. д.»
Роботы не умеют любить
Для Бога задача состоит в том, чтобы помочь нам научиться любить. Бог мог бы легко сделать нас умнее, чем мы есть на самом деле. Бог мог бы дать нам математические способности, как у компьютера, мог бы сделать так, чтобы мы сумели видеть инфракрасное и ультрафиолетовое излучение, сумели слышать инфра– и ультразвук и т. д. Но он не может сделать нас более способными любить. Это уже вещи другого порядка. Все эти технические способности можно как бы отнести к «машинным» вещам. Бог может сделать нашу «машину» более «оборудованной» и лучше приспособленной к выполнению самых разных задач. Но счастье с этим никак не связано. Машины не умеют быть счастливыми.
Человек создан по образу Божию. А Бог есть любовь. И человек, по сути своей, тоже, хотя мы часто об этом забываем. Единственное настоящее, непреходящее счастье состоит в том, чтобы любить и быть любимым. Но такое счастье предполагает перенастройку центровки: нужно жить уже не только для удовлетворения личных, эгоистичных интересов; нужно научиться находить счастье в счастье другого; а еще лучше научиться выбирать счастье другого, а не свое собственное; а еще лучше, когда нет уже никакого иного счастья, кроме счастья другого.
Можно сконструировать машину, умеющую хорошо считать: калькулятор. Но невозможно сконструировать машину, умеющую хорошо любить. Любовь предполагает свободу. Когда мы, наконец, начинаем понимать, что источником зла, в конечном счете, оказывается наш эгоизм, наша зацикленность на самих себе, то велико искушение сразу бросить упрек Богу: Он мог бы создать нас не такими эгоистичными! И в самом деле, когда мы говорили о разнице между совершенством и святостью, мы уже припоминали, что некоторых людей так мало ждали здесь еще до их рождения, и так мало любили, когда они родились, что у них просто не было возможности научиться любить. Они просто не подозревают, что это такое. Но тут они жертвы, а не виновники. В нашей единой и общей, по закону голограммы, человеческой природе они просто претерпевают на себе действия других. Поэтому тут связь причины и следствия вполне очевидна. А вот другие вполне получили свою порцию любви. На уровне видимых, ощутимых взаимоотношений они получили то, чего, по идее, вполне должно было бы хватить, чтобы научиться любить, но они не научились. Но, может быть, и они подчиняются закону голограммы, просто не на видимом, а на более глубинном, но не менее реальном уровне. Может быть, если бы я лучше умел любить, то вот тот совершенно неизвестный мне римлянин сегодня сумел бы простить того, кого он простить никак не может.
Святость, как мы уже говорили, это способность сделать максимум с той данностью, которой мы уже наделены. С того, кто мало может, с того и мало спросится. В любом случае, в мире ином он ощутит на себе столько любви, что способности его сердца раскроются, как цветок.
Нет, больше всего проблем с тем, кто с полученными им дарами, не важно, много их было или мало, вполне мог бы любить больше, но не любил. Вот такой человек, не важно, жертва он или нет, уже будет виновен перед человечеством. Потому что он, именно он, добавил свое небрежение к небрежениям других: потому что из-за его небрежения всем людям стало сложнее забыть о себе ради счастья других.
Любовь Божия как сердцевина голограммы
Вот что Богу точно нужно было бы предпринять ради нашего спасения, так это наделить нас другой силой, силой любви, так чтобы она смогла стать противовесом тому грузу эгоизма, который скопился у нас с начала времен и продолжает накапливаться до конца мира. Но сила не может быть статичной величиной: это не лекарство, которое можно ввести шприцем или проглотить в виде таблетки. Это динамизм любви, который Бог должен в нас ввести, чтобы уравновесить динамизм наших эгоизмов.
Именно в этом мне и видится смысл Боговоплощения. Этим и объясняется, почему, видимо, у Бога была одна-единственная возможность нас спасти: стать для этого Самому человеком. Бог пришел, чтобы принести нам, в наше человеческое сердце, такую любовь, какая одна только и может быть бесконечной, потому что это любовь Самого Бога.
Такая любовь не может спасти нас извне. Какова бы ни была любовь Бога к нам, как бы ни было абсолютно и бесконечно Его прощение, этого недостаточно. Нужно, чтобы и мы, в свою очередь, научились любить. А вот для этого у Бога нет волшебной палочки, с помощью которой одним мановением моно было бы превратить нас в любящих и добрых, как фея превратила тыкву в золоченую карету.
Но если бы мы при этом могли рассчитывать только на собственные силы, мы бы никогда не смогли создать течение любви, способное побороть то течение ненависти, которое мы порождаем ежедневно. Одни поэт это прекрасно понял и отлично выразил. Великий христианский поэт: Шарль Пеги. Как часто бывает у поэтов, здесь говорит Сам Бог и объясняет нам эти вопросы. Но с помощью такого чрезмерного, почти ребяческого (как в «Доне Камильо») антропоморфизма некоторые истины получается донести до нас во всей их глубине, без которой они показались бы просто абстракциями. Итак, Бог объясняет нам здесь, перед какой жестокой дилеммой оказался Он в Своем желании помочь нам стать лучше:
«Так отец учит своего сына плавать,
Поддерживая его посреди течения реки.
Но перед ним стоят две возможности, и он колеблется между ними.
Ибо если поддержка его будет сильна и верна, дитя понадеется на нее
И никогда не научится плавать.
Но если он не поддержит ребенка в нужную минуту,
он нырнет и легко захлебнется…
Так и Я вечно колеблюсь между двумя возможностями,
Ибо если Мой промысл будет неизменен и чрезмерен,
Люди никогда не станут самими собой.
Но если Я не поддержу их в нужную минуту,
Эти бедные дети захлебнутся в бездне греха.
Такова эта трудность; она велика.
И такова двойственность, такова противоречивость Моей задачи.
С одной стороны, надо, чтобы они совершали свое спасение сами.
Это закон. И его изменить нельзя.
Иначе все станет бессмысленным. И люди перестанут быть людьми.
А Я хочу, чтобы они были мужественны, смелы и свободны.
Но с другой стороны, нельзя допускать, чтобы они захлебнулись в безднегреха.
Такова тайна свободы человека, – говорит Бог.
Тайна Моего промысла о человеке и его свободе…
Таково достоинство, даруемое Нами свободе человека.
Ибо Я Сам свободен, – говорит Бог, – и сотворил человека по Моему образу и подобию…
И чем было бы спасение без свободы, без воли и труда свободного человека? Что оно может значить?
Какой в нем смысл?
Блаженство рабов, спасение рабов, рабье блаженство – к чему Мне оно.
Какой смысл в любви раба?»
