Глава 35

Сомневаюсь, чтобы полковнику Беннету, обыщи он даже весь Корнуолл, удалось найти более спокойную пару, чем две женщины, игравшие в карты в столовой Менебилли, когда он туда вошел. У одной, с серебряными волосами, на лице красовался большой рубец, другая была безнадежной калекой. Да, признались мы, с нами тут вплоть до сегодняшнего дня находились гости. Зять мистера Рашли, сэр Питер Кортни, и мой собственный брат Робин Харрис. Нет, нам ничего не известно об их передвижениях. Они приезжали и уезжали когда хотели. Как мы поняли, один раз здесь был мистер Трелони, но мы с ним не виделись. Почему Рашли оставили меня одну в Менебилли? По необходимости, а не умышленно. Быть может, вы, полковник Беннет, позабыли, что мой дом в Ланресте был сожжен четыре года назад – по вашему приказу, как мне кто-то тогда сказал. Странный поступок для соседа. А почему миссис Денис, чье поместье Орли-Корт находится рядом с Бидефордом, гостит в такую пору у меня? Что ж, она была моей невесткой и мы давно уже дружим… Да, это правда, что мое имя в прошлом связывалось с сэром Ричардом Гренвилом. Не в одном только Уайтхолле водятся сплетни, но и в западных землях тоже. Нет, миссис Денис никогда не поддерживала хороших отношений со своим братом. Нет, нам ничего не известно о его передвижениях. Мы считали, что он в Неаполе. Да, обыщите дом, от подвалов до чердаков, обыщите все вокруг. Вот ключи. Делайте что вам угодно. Не в наших силах помешать вам. Менебилли нам не принадлежит. Мы лишь гости в нем в отсутствие мистера Рашли…

– Что ж, похоже, вы говорите правду, госпожа Харрис, – сказал он мне в заключение своего визита (раньше, когда мы были соседями в Лу, он звал меня просто Онор), – но тот факт, что ваш брат и сэр Питер Кортни замешаны в мятеже, который нынче вспыхнул в Хелстоне и Пензансе, делает ваш дом подозрительным. Я оставлю здесь охрану и склонен думать, что, когда сэр Хардрес Уоллер приедет в эти места, он проведет более тщательный обыск дома и пристроек, у меня сейчас нет на это времени. А пока… – Он резко прервал свою речь, его взгляд – как бы движимый любопытством – вновь обратился к Гартред: – Простите мне мою нескромность, сударыня, но это у вас недавняя рана?

– Несчастный случай, – сказала Гартред, вздрогнув. – Одно неловкое движение – и разбилось стекло.

– Ах вот как… А не было ли это сделано умышленно?

– Что вы хотите сказать?

– Извините за мою резкость, но это больше похоже на рану, нанесенную шпагой. Если бы речь шла о мужчине, я бы решил, что произошел поединок и рана получена от противника.

– Я не мужчина, полковник Беннет. Если вы не верите мне, давайте поднимемся наверх, ко мне в комнату, и я предъявлю вам доказательства.

Роберт Беннет был пуританином. Он отступил на шаг, покраснев до ушей.

– Благодарю вас, сударыня, – сказал он весьма сухо. – Мне достаточно того, что говорят мне мои глаза.

– Если бы продвижение по службе зависело от галантности, – сказала Гартред, – вы бы так и ходили до сих пор в сержантах. Думаю, что ни в Корнуолле, ни в Девоне не нашлось бы другого такого офицера, который бы отклонил приглашение прогуляться наверх с Гартред Денис.

Она сделала вид, будто снова хочет сдать карты, но полковник Беннет удержал ее.

– Мне очень жаль, – коротко сказал он. – Но не имеет большого значения, являетесь ли вы сейчас миссис Денис или миссис Харрис. Важно, что ваша девичья фамилия была Гренвил.

– И что с того? – сказала Гартред, мешая карты.

– А то, что я вынужден попросить вас отправиться с эскортом в Труро. Там вы пробудете все то время, пока идет расследование, а когда на дорогах станет поспокойнее, вам будет позволено выехать в Орли-Корт.

Гартред засунула карты к себе в сумочку и медленно встала.

– Как вам угодно, – сказала она, пожав плечами. – Полагаю, у вас имеется какой-нибудь экипаж? У меня нет платья для верховой езды.

– Вы поедете со всеми удобствами, сударыня.

Он повернулся ко мне.

– Вам разрешается оставаться здесь до тех пор, пока я не получу дальнейших указаний от сэра Хардреса Уоллера. Они, быть может, поступят ко мне в течение утра. Но должен попросить вас быть готовой отправиться в путь в любую минуту. Вам ясно? Что ж, прекрасно. Я оставлю часового перед домом, он получит инструкцию стрелять, если что-то покажется ему подозрительным. До свидания. Вы готовы, миссис Денис?

– Да, готова. – Гартред повернулась ко мне и слегка коснулась моего плеча. – Мне жаль прерывать свой визит. Напомни обо мне Рашли, когда увидишься с ним. И передай Джонатану то, что я сказала о садах. Если он хочет посадить цветущие кустарники, то ему следует сначала избавиться от лисиц…

– Это не так легко, – ответила я. – И тяжело поймать. Особенно когда они зарываются в землю.

– Выкурите их оттуда, – сказала она. – Это единственный способ. Сделайте это ночью – тогда они оставляют после себя меньше запаха. До свидания, Онор.

– До свидания, Гартред.

Она ушла, убрав с лица вуаль, чтобы был виден еще не заживший рубец, и больше, вплоть до сегодняшнего дня, мы с ней не встречались.

Я услышала, как солдаты поскакали со двора и пересекли парк. Перед двумя входными дверьми стояли часовые с мушкетами. И еще один стоял у наружных ворот и у ступеней, что вели к дороге на насыпи. Я сидела и наблюдала за ними, затем позвонила в колокольчик, что висел у камина, вызывая Мэтти.

– Спроси у них, – сказала я, – дал ли им полковник Беннет указание разрешать мне совершать прогулки в кресле вокруг дома.

Она вернулась через какое-то время с ответом, которого я так боялась.

– Часовой извиняется, – сказала она, – но полковник Беннет дал строгое распоряжение, чтобы вы не покидали стен дома.

Я посмотрела на Мэтти, а она на меня.

Мысли путались у меня в голове.

– Который сейчас час? – спросила я.

– Около пяти, – ответила она.

– До наступления темноты остается четыре часа, – сказала я.

– Да, – подтвердила она.

Из окна столовой было видно, как часовой ходит взад-вперед перед воротами южного сада. Время от времени он останавливался, чтобы посмотреть вокруг и поболтать со своим приятелем, дежурившим у ступеней, что вели к дороге на насыпи. Солнце высоко стояло в небе на юго-западе и блестело на их мушкетах.

– Подними меня наверх, – проговорила я медленно.

– К вам в комнату?

– Нет, Мэтти. В мою старую комнату над воротами…

Я не была там ни разу за последние два года, что жила в Менебилли. Западное крыло так и стояло пустынным и заброшенным с тех самых пор, как его разрушили и разграбили мятежники, устроившие здесь погром в 1644 году. Драпировки со стен были сорваны. В комнате – ни кровати, ни стула, ни стола. Одна ставня болталась, пропуская тонкую полоску света. В комнате стоял тяжелый, затхлый запах, и в дальнем углу валялись побелевшие кости крысы. В западном крыле царила полная тишина. Действительно полная. Ни звука не доносилось из расположенных внизу заброшенных кухонь.

– Подойди к каменной плите, – прошептала я. – Надави на нее руками.

Мэтти так и сделала, опустившись на колени. Она толкнула каменную плиту контрфорса, но та не сдвинулась с места.

– Не получается, – прошептала она. – Она крепко держится. Разве вы забыли, что она открывается с другой стороны?

Забыла ли я? Это единственное, о чем я помнила… «Выкурите их оттуда, – сказала Гартред. – Это единственный способ». Да, но она не знала. Она-то думала, что они прячутся где-то в зарослях, а вовсе не за каменной стеной в три фута толщиной…

– Сходи за дровами и бумагой, – сказала я Мэтти. – Разведи огонь. Нет, не в камине, а здесь, у стены.

Это был шанс – правда, Бог свидетель, очень маленький, – что дым проникнет через трещины в камне и послужит сигналом. Однако их могло и не быть там. Возможно, они сидели, согнувшись, в дальнем конце подземного хода под летним домиком.

Какой медлительной казалась мне добрая Мэтти, преданная Мэтти, когда она укладывала сухую траву и поленья. Как старательно раздувала она огонь, как методично подкладывала поленья одно за другим.

– Поторапливайся, – сказала я ей. – Больше дров, больше пламени.

– Терпение, – прошептала она, – все в свое время.

В свое время. Но не в мое. И не во время Ричарда…

Комната наполнилась дымом. Дым щипал нам глаза, лез в волосы, зависал у окон. Но проник ли он в трещины в камне – нам было трудно судить. Мэтти подошла к окну и сделала щель на два дюйма больше. Я, держа в руках длинную палку, отчаянно тыкала ею в медленно разгоравшееся, шипящее пламя, прижимая поленья к стене контрфорса.

– По парку скачут четыре всадника, – вдруг сказала Мэтти. – Солдаты, как те, что только были здесь.

У меня вспотели ладони. Я отшвырнула бесполезную палку и принялась тереть свои слезившиеся и покрасневшие от дыма глаза. Думаю, что за свои тридцать восемь лет я как никогда была близка к панике.

– О господи, – прошептала я. – Что же нам делать?

Мэтти осторожно закрыла окно. Она затоптала последние тлеющие красные угольки.

– Возвращайтесь к себе в комнату, – сказала она. – Позже, вечером, я снова попытаюсь тут что-нибудь сделать. Но нельзя, чтобы они сейчас обнаружили нас здесь.

Она подняла меня на своих сильных руках и понесла из темной, покрытой плесенью комнаты по коридору вниз, в мою комнату в восточном крыле. Уложив меня в постель, она принесла воды, чтобы умыть мне лицо и руки. Мы услышали, как солдаты въехали во двор, затем раздался звук шагов внизу. Всегда безучастные к человеку и к тому, что творится вокруг, часы на башне пробили шесть ударов, с механической точностью отсчитывая четкие свинцовые ноты. Мэтти очистила мои волосы от сажи и поменяла мне платье. Не успела она покончить с этим, как раздался стук в дверь. Слуга с перекошенным от страха лицом прошептал, что госпожу Харрис просят спуститься вниз. Они с Мэтти посадили меня в кресло и отнесли вниз. Там нас ждали солдаты, которых видела Мэтти, когда они пересекали парк, но только трое из них стояли здесь, в боковом холле, и смотрели в окно на сады. Они встретили меня любопытными взглядами, когда Мэтти со слугой внесли меня через дверь в столовую. Четвертый стоял возле камина, опираясь на трость. И это был не еще один солдат, как они, а мой зять Джонатан Рашли.

Я была так поражена, что какое-то время не могла выдавить из себя ни слова. Затем я ощутила облегчение, изумление, меня охватила крайняя слабость, и я расплакалась. Он взял меня за руку и просто держал ее, не говоря ни слова. Через одну-две минуты я оправилась и, взглянув на него, увидела, что с ним стало. Ведь всего два года он провел вдали от нас, в Лондоне, но они могли бы сойти за двадцать. Мне кажется, ему в то время было пятьдесят восемь. Ну а выглядел он на все семьдесят. Волосы совсем поседели, когда-то широкие плечи съежились и опустились. Глаза глубоко запали.

– Что случилось? – спросила я. – Почему ты вернулся?

– Долг выплачен, – сказал он, и даже его голос был старческим – неторопливым и слабым. – Долг выплачен, теперь штраф с меня снят. Я свободен и могу снова вернуться в Корнуолл.

– Ты выбрал неудачный момент для возвращения, – ответила я.

– То же самое сказали мне и они, – медленно произнес он.

Он посмотрел на меня, и, думаю, именно тогда я поняла, что он посвящен в этот план. Что все гости, которые как грабители прокрадывались к нему в дом, действовали с его согласия, и что он, будучи пленником в Лондоне, рисковал из-за них своей жизнью.

– Ты добрался по суше? – спросила я его.

– Нет. Морем, – ответил он. – На собственном судне. Может, ты помнишь «Фрэнсис», который курсирует между Фоем и континентом.

– Да, помню.

– Его-то груз и помог мне разделаться с долгом. Он подобрал меня в Гревсенде неделю назад, когда комитет графства разрешил мне покинуть Лондон и вернуться в Фой. Мы лишь несколько часов назад вошли в порт.

– А Мэри с тобой?

– Нет. Она сошла на берег в Плимуте, чтобы навестить Джоан в Матеркомбе. Стражники сказали мне, что парламент опасается восстания в Корнуолле и что прибыли войска для его подавления. Я поспешил как можно скорее добраться до Фоя, опасаясь за твою безопасность.

– Значит, ты знал, что Джона тут нет? Ты знал, что я… одна?

– Я знал, что ты… одна.

Мы оба замолчали и посмотрели на дверь.

– Они арестовали Робина, – сказала я тихо, – и боюсь, что Питера тоже.

– Да, – согласился он. – Так говорят мои стражники.

– На тебя самого не пало подозрение?

– Пока нет, – ответил он как-то странно.

Я заметила, что он смотрит в окно, которое полностью закрыла спина стоявшего снаружи часового. Затем он медленно достал из кармана сложенную пополам бумагу, и, когда развернул ее, я увидела, что это объявление, типа тех, что вешают на стены и где говорится о разыскиваемых преступниках. Он прочел:

Он сложил бумагу снова.

– Это висит на каждой стене и в каждом городе Корнуолла.

Какое-то время я молчала, а затем произнесла:

– Они уже обыскали дом. Это длилось два часа. Ничего не обнаружили.

– Они вернутся утром, – ответил он.

Он снова подошел к камину и встал там в глубокой задумчивости, опираясь на трость.

– Мой корабль «Фрэнсис» бросил якорь в Фое только на одну ночь. Завтра он с приливом отплывет в Голландию.

– В Голландию?

– Мы везем небольшой груз во Флиссинген. Капитан корабля – честный, преданный человек, так что я могу полностью на него положиться. Уже сейчас на его попечении находится молодая женщина, которую я счел подходящим представить ему как свою родственницу. Если бы дела пошли по-иному, а не так, как все произошло, она могла бы сойти на берег вместе со мной здесь, в Фое. Но судьба и обстоятельства распорядились иначе. Так что она тоже проследует на моем судне во Флиссинген.

– Не вижу, – сказала я после некоторого колебания, – какое отношение эта молодая женщина имеет ко мне. Пусть плывет себе в Голландию.

– Она была бы куда счастливее, – сказал Джонатан Рашли, – если бы с ней был ее отец.

Я по-прежнему не могла взять в толк, к чему он клонит, пока он не достал из нагрудного кармана записку, которую и протянул мне. Я развернула ее и прочла несколько слов, нацарапанных неловкой юношеской рукой.

Если вы по-прежнему нуждаетесь в дочери на закате ваших дней, – гласило послание, – то она ждет вас на борту судна «Фрэнсис». Про Голландию говорят, что она полезнее для здоровья, чем Англия. Не угодно ли вам опробовать ее климат вместе со мной? Моя мать назвала меня при крещении Элизабет, но сама я предпочитаю подписаться как ваша дочь Бесс.

Какое-то время я молчала и просто держала записку в руках. Я могла бы задать сотню вопросов, будь у меня время и желание. Женских вопросов, подобных тем, на которые могла бы ответить моя сестра Мэри, а может, не только ответить, но и понять. Хорошенькая ли она? Добрая? Правда ли, что у нее его глаза, рот, его рыжеватые волосы? Поймет ли она его уныние и тоску? Будет ли она смеяться с ним, когда он развеселится? Но ни один из них не имел значения и не подходил к этому моменту. К тому же, коль скоро я никогда с ней не увижусь, это меня не касалось.

– Ты дал мне эту записку, – сказала я Джонатану, – в надежде, что я смогу передать ее отцу.

– Да, – ответил он и в очередной раз бросил взгляд на широкую спину часового в окне. – Я уже сказал тебе, что «Фрэнсис» покидает Фой рано утром с приливом, – сказал он. – Шлюпка будет стоять у Придмута, как если бы она вышла из гавани, чтобы поднять плетеные ловушки с омарами, установленные между берегом и скалой Каннис. Для них взять пассажира, когда еще не совсем рассвело, было бы пустячным делом.

– Пустячным, – ответила я, – если пассажир там будет.

– Это уже твоя задача, – сказал он, – сделать так, чтобы он там был.

Насколько я могла понять по его взглядам, которые он бросал на меня, он считал, что Ричард прячется внутри контрфорса.

– Часовые, – сказала я, – дежурят на дороге на насыпи.

– Лишь с этой стороны, – сказал он тихо, – а с другой нет.

– Риск очень велик, – сказала я, – даже ночью, даже ранним утром.

– Знаю, – ответил он, – но мне думается, что человек, о котором мы говорим, пошел бы на такой риск.

Он снова достал из кармана объявление о розыске.

– Если ты вручишь ему записку, – сказал он спокойно, – то можешь передать ему и это.

Я молча взяла объявление и спрятала его у себя в платье.

– Я бы хотел тебя попросить еще об одном, – сказал он мне.

– Что же это?

– Уничтожь все следы того, что здесь было. У тех, кто заявится сюда завтра утром, чутье получше, чем у солдат, что приходили сегодня. Это охотничьи псы, отлично знающие свое дело.

– Изнутри они ничего не смогут обнаружить, – ответила я. – Ты это знаешь. Твой отец выказал немалое умение, когда построил этот контрфорс.

– Но с наружной стороны, – сказал он, – секрет защищен не так хорошо. Я поручаю тебе закончить работу, начатую парламентом в тысяча шестьсот сорок четвертом году. Я не собираюсь больше пользоваться этим летним домиком.

Я догадалась, что он имеет в виду, когда он стоял там и, опираясь на трость, пристально смотрел мне в глаза.

– В сухую погоду дерево горит хорошо, – сказал он мне, – останется лишь груда камней, а крапива и чертополох в середине лета растут быстро. Покуда я буду жив и покуда будет жив Джон, нет необходимости очищать это место от крапивы.

– Почему ты не останешься и сам не выполнишь эту работу? – прошептала я.

Но уже когда я это говорила, дверь в столовой распахнулась и в комнату вошел главный из трех солдат, ждавших в холле.

– Прошу меня извинить, сэр, – сказал он, – но вы уже проговорили пятнадцать минут вместо разрешенных вам десяти. Я не могу нарушать приказ. Не угодно ли вам попрощаться теперь и вернуться со мной в Фой?

Я тупо смотрела на него, все внутри у меня оборвалось.

– Я думала, что мистер Рашли снова свободный человек?

– Поскольку времена сейчас смутные, дорогая моя Онор, – спокойно сказал Джонатан, – то власти предержащие сочли, что мне будет лучше остаться под надзором, если не сказать под арестом. Так что я должен провести эту ночь в своем доме в Фое. Сожалею, если не высказался более ясно. – Он повернулся к солдату. – Я благодарен вам за то, что вы разрешили мне встретиться с невесткой. У нее слабое здоровье, и все мы беспокоились о ней.

И, не сказав больше ни слова, он вышел из столовой, а я осталась там с запиской в руке, с объявлением, запрятанным у меня в платье. Теперь от моей сообразительности и мудрости зависела не только судьба Ричарда и его сына, но и судьба всего семейства Рашли.

Я ждала Мэтти, но она не шла. Вконец потеряв терпение, я позвонила в колокольчик, висевший возле камина. Перепуганный слуга, прибежавший на этот звонок, сказал мне, что Мэтти нигде не найти, – он искал ее на кухне, стучался к ней в спальню, но она не отозвалась.

– Ничего страшного, – сказала я, с деланым интересом взяла книгу и стала ее листать.

– Не угодно ли вам, сударыня, чтобы я подал обед? – спросил он. – Сейчас почти семь. Обычно вы обедаете гораздо раньше.

– Почему бы и нет. Будь так любезен, принеси мне его, – сказала я, делая вид, что полностью поглощена книгой, хотя все это время считала, сколько часов осталось до наступления темноты, и с тревогой в сердце задавалась вопросом, что же случилось с Мэтти.

Я съела мясо и выпила вино, даже не почувствовав вкуса. И вот, когда я сидела там, в темной, обитой деревом столовой, где на меня, нахмурившись, смотрели со своих портретов старый Джон Рашли и его жена, я видела в окно, как все длиннее становились тени, сгущались сумерки, а по небу бежали большие, тяжелые вечерние облака.

Было около семи, когда я услышала, как дверь со скрипом отворилась. Повернувшись в кресле, я увидела, что на пороге стоит Мэтти, а ее платье выпачкано в зелени папоротника и в земле. Она поднесла палец к губам, и я ничего не сказала. Она пересекла комнату и принялась закрывать ставни. Когда она возилась с последней из них, то тихо сказала мне через плечо:

– Этот часовой на дороге красивый малый.

– Что?

– Он знаком с женой моего двоюродного брата в Лискарде.

– Этого более чем достаточно, чтобы завязать отношения.

Она закрепила крючок ставни и задернула тяжелую штору.

– В зарослях чертополоха было несколько сыровато.

– Это я вижу, – ответила я.

– Но он нашел уютное местечко за кустарником, где мы смогли потолковать о жене моего двоюродного брата… А пока он подыскивал его, я ждала в летнем домике.

– Что вполне резонно, – сказала я.

Все шторы теперь были задернуты, ставни закрыты, и столовая погрузилась в темноту. Мэтти подошла и встала возле моего кресла.

– Я подняла каменную плиту, – сказала она, – и оставила записку на ступенях. В ней сказано, что если веревка все еще на месте, то пусть они откроют каменную плиту в контрфорсе сегодня в полночь. Мы их там будем ждать.

Я нащупала ее сильную дружескую руку и сжала ее в своей.

– Молю Бога, чтобы они нашли нашу записку, – проговорила она медленно. – С тех пор как этим туннелем пользовались в последний раз, там, должно быть, произошел обвал. Там пахнет как в могиле…

Мы обнялись в темноте, и, прислушавшись, я различила, как сильно бьется ее сердце.