Глава 23

В Эксетер мы отправились по южной дороге, и на каждой остановке в тот день я ожидала, что услышу весть о смерти Ричарда.

Тотнс, Ньютон-Аббот, Ашбартон – каждый последующий отрезок пути казался длиннее предыдущего, и когда по истечении шести дней я достигла столицы Девона и увидела большой собор, возвышающийся над городом и рекой, у меня было такое ощущение, будто я провела в пути много недель.

Ричард был жив. Это первое, о чем я спросила, и единственное, что имело для меня значение. Его поместили в гостинице на Соборной площади, куда я тут же и отправилась. Он один занимал целый дом, и перед дверью стоял часовой.

Когда я представилась молодому офицеру, появившемуся из внутренних покоев, то рыжеватый оттенок его волос и что-то знакомое в осанке заставили меня смолкнуть на мгновение. Его обходительная улыбка дала мне ключ к отгадке.

– Вы Джек Гренвил, сын Бевила, – обратилась я к нему, вспомнив, как однажды перед войной он приезжал со своим отцом в Ланрест, а также – как в то памятное посещение Стоу в 1628 году я купала его, тогда еще ребенка. Но этого я ему не сказала.

– Дядя будет счастлив видеть вас, – произнес он, когда меня вынимали из паланкина. – С тех пор как он написал вам, он больше ни о чем другом и не говорит. Он прогнал от себя с десяток женщин, не меньше, чертыхаясь и говоря, что они грубы и не знают своего дела, не в состоянии даже наложить повязку на рану. «Этим займется Мэтти, – говорил он, – а я буду разговаривать с Онор».

Я заметила, как Мэтти при этих словах вспыхнула от удовольствия и сразу же заважничала перед капралом, тащившим на себе наши сундуки.

– А как он? – спросила я, когда мое кресло установили в большой гостиной, которую, судя по длинному столу посередине, превратили в столовую для генеральской свиты.

– Последние три дня ему лучше, – ответил племянник Ричарда, – но поначалу мы думали, что лишимся его. Сразу как дядю ранило, я обратился с просьбой к принцу Уэльскому позволить мне ухаживать за генералом. Я привез его сюда из Тонтона. А теперь он говорит, что не отпустит меня назад. Да и у меня самого нет никакого желания уезжать.

– Вашему дяде хочется, чтобы рядом с ним был кто-то из Гренвилов, – предположила я.

– Я знаю одно, – проговорил молодой человек, – ему больше по душе общество моих ровесников, чем людей его возраста, что я лично рассматриваю как большой комплимент.

В эту минуту слуга Ричарда спустился по лестнице со словами, что генерал желает немедленно видеть госпожу Харрис. Я сначала заглянула в предназначенную мне комнату, где Мэтти вымыла меня и поменяла мое платье, а затем в своем кресле на колесах проследовала в комнату Ричарда.

Она выходила окнами на вымощенную булыжником площадь. Когда мы с Мэтти показались в дверях комнаты, большой соборный колокол за окном прозвонил четыре раза.

– Черт бы побрал этот проклятый колокол, – произнес из кровати в дальнем углу, скрытой за темным пологом, знакомый голос, прозвучавший сильнее, чем я смела на то надеяться. – Я десятки раз просил мэра этого проклятого города заставить его умолкнуть, но так ничего и не было сделано. Гарри, ради бога, запишите это у себя.

– Да, сэр, – поспешно ответил стоявший возле кровати высокий юноша, делая пометки на своих табличках.

– И поправь подушки! Да не так, как неуклюжий олух, у меня под головой. Где, к черту, Джек? Джек единственный, кто знает, как я люблю, чтобы они лежали.

– Я здесь, дядя, – отозвался племянник, – но теперь нужда во мне отпадает. Я привел к вам кое-кого, чьи руки попроворнее моих.

Он, улыбаясь, подтолкнул мое кресло к кровати, и я увидела, как высунувшаяся рука Ричарда отдернула полог.

– А-а! – глубоко вздохнул Ричард. – Ты все-таки приехала.

Он был мертвенно-бледным. И от этого, быть может, его глаза казались еще больше. Его рыжеватые волосы были коротко подстрижены, что придавало ему странно моложавый вид. Впервые я заметила в нем сходство с Диком. Я взяла его руку и пожала ее.

– Прочитав твое письмо, я не стала медлить ни минуты, – сказала я.

Он повернулся к двум юношам, стоявшим подле его кровати, – своему племяннику и тому, кого он назвал Гарри.

– Уходите оба, – приказал он, – и если этот чертов хирург покажет свой нос, скажите ему, чтобы он убирался ко всем чертям.

– Есть, сэр, – ответили они, щелкнув каблуками, и могу поклясться, что, когда они выходили из комнаты, юный Джек Гренвил подмигнул своему приятелю.

Ричард поднес мою руку к своим губам и прижался к ней щекой.

– Со стороны Всевышнего это добрый жест, – произнес он. – И ты, и я – мы оба поражены в бедро.

– Тебе больно? – спросила я.

– Больно ли мне? Боже мой, осколки пушечного ядра, попадая ниже паха, жгут посильнее поцелуя женщины. Конечно, мне больно.

– Кто осматривал рану?

– Ее пересмотрели все армейские хирурги, и при этом каждый делал больше глупостей, чем его предшественник.

Я позвала Мэтти, и она тут же появилась из-за двери с чашей теплой воды, бинтами и полотенцами.

– Здравствуй, баранья мордашка, – приветствовал ее Ричард. – Со сколькими капралами ты переспала по дороге?

– У меня не было на это времени, – отрезала Мэтти. – Мы так мчались сюда, что мисс Онор делала остановки только для того, чтобы вздремнуть несколько часов. И вот не успели мы приехать, как нас тут же оскорбляют.

– Я не буду оскорблять тебя, если только ты не будешь делать мне слишком тугие повязки.

– Ладно, – согласилась Мэтти. – Дайте-ка я взгляну, что они тут с вами сделали.

Умелыми пальцами она сняла старую повязку – и открылась рана. Она и вправду была глубокой, поскольку осколки проникли в кости и застряли там. При каждом нажиме ее пальцев Ричард вздрагивал и стонал, награждая ее всеми возможными словами, что совсем не трогало Мэтти.

– Рана чистая, это правда, – сообщила она. – Я ожидала увидеть гангрену. Но некоторые из этих осколков вы сохраните до конца своих дней, если только не дадите отрезать себе ногу.

– Ну уж нет, – ответил он. – Лучше я оставлю осколки и буду терпеть боль.

– Во всяком случае, это будет хоть каким-то оправданием вашего дурного настроения, – парировала Мэтти.

Она промыла рану и снова наложила на нее повязку, и все это время Ричард держал меня за руку, как это сделал бы Дик. Когда же, закончив все, Мэтти выходила из комнаты, он, дразня ее, приставил палец к носу.

– С нашей последней встречи прошло больше трех месяцев, – сказал он. – А что, эти Поллексефены такие же неприятные, как и все остальные в твоем семействе?

– Мое семейство не было неприятным, покуда ты его таким не сделал.

– Да твои родственники меня сразу невзлюбили. А сейчас они восстанавливают против меня все графство. Тебе известно, что девонские комиссары сейчас в Эксетере, а с ними список жалоб на меня длиною в милю?

– Я не знала.

– Все это заговор, подстроенный твоим братом. Из Бристоля должны прибыть три члена Совета принца, чтобы обсудить это дело с комиссарами, и, как только я буду в состоянии двигаться, мне надлежит предстать перед ними. Командующий здесь, в Эксетере, Джек Беркли по уши увяз в этой интриге.

– А в чем в точности заключается интрига?

– Как в чем?! В том, чтобы отстранить меня от командования, конечно же, ну а цель Беркли – занять мое место.

– А что, ты бы стал сильно возражать? По-моему, блокада Плимута не доставила тебе большого удовольствия.

– Да, пусть Джек Беркли отправляется в Плимут. Но я не собираюсь сдаваться и не соглашусь поступить к кому-либо под начало, на какую-нибудь второстепенную должность, которую мне предложит Совет принца, когда у меня есть мандат от самого его величества.

– Его величество, судя по всему, озабочен собственными неприятностями. Кто этот генерал Кромвель, о котором все так много говорят?

– Еще один проклятый пуританин, болтающий о своей избранности, – пояснил Ричард. – Говорят, он каждый вечер беседует со Всевышним, но я охотнее поверю, что он попросту пьет. Хотя солдат он хороший. Как и Фэрфакс. Их армия «Новая модель» сделает отбивную из нашей беспорядочной толпы.

– И, зная об этом, ты все же решаешь рассориться со всеми своими друзьями?

– Они мне не друзья. Это банда низких, подлых мерзавцев. И я сказал им это прямо в лицо.

Спорить с ним было бесполезно. А из-за раны он сделался еще более раздражительным. Я спросила, есть ли у него вести от Дика, и он показал мне высокопарное письмо от учителя, а также копии наказов, которые он отослал Герберту Ашли. В них не было никакого подлинно дружеского участия и поддержки. Я прочла несколько слов:

Я сложила наказы и убрала обратно в шкатулку, которую он запер и поставил возле себя.

– Думаешь таким образом завоевать его привязанность?

– Я не требую от него привязанности, – сказал Ричард. – Я требую от него послушания.

– Ты не был так жесток с Джо. Да и со своим племянником Джеком ты не столь непреклонен.

– Такие, как Джо, встречаются один на миллион человек, а Джек чем-то на него похож. Этот парень дрался в Лансдауне как тигр, когда пал бедняга Бевил. А ведь ему было всего пятнадцать, как сейчас Дику. Я привязан к этим парням потому, что они ведут себя как мужчины. А вот мой сын и наследник Дик вздрагивает, когда я с ним заговариваю, и скулит при виде крови. Это не прибавляет гордости его отцу.

Ссора. Удар. Крик малыша. И в течение пятнадцати лет яд сочится в кровь ребенка. Я не могла изобрести панацею, чтобы остановить поток обиды. Время и расстояние могли бы как-то способствовать заживлению раны, которую тесное общение только бередит. Ричард снова поцеловал мне руку.

– Стоит ли беспокоиться о юном Дике, – проговорил он. – Не у него же в бедре засело с дюжину осколков.

Мне думается, на свете не было худшего пациента, чем Ричард Гренвил, и более невосприимчивой к его угрозам, стонам и проклятьям сиделки, чем Мэтти. Моя же роль, хотя, быть может, и не такая изнурительная, требовала большого самообладания и уравновешенности. Будучи женщиной, я могла не опасаться, что Ричард швырнет мне в голову шпорами, как он это проделывал со своими менее удачливыми офицерами, но я не раз страдала от горьких обвинений, поскольку носила фамилию Харрис; ему доставляло удовольствие говорить мне колкости еще и потому, что я родилась и выросла на юго-востоке Корнуолла, где, по его утверждениям, все женщины были ведьмы и мегеры, а мужчины – трусы и дезертиры.

– Корнуолл пока не дал ничего стоящего, – говорил он, – исключение составляет его северное побережье.

И видя, что ему не удается этим вывести меня из себя, он пытался разозлить меня другими способами – странное времяпрепровождение для больного, не приносившее ему никакой пользы, однако я понимала Ричарда в полной мере, поскольку и мне самой какие-то семнадцать лет назад часто хотелось вот так же дать себе волю, но я никогда не осмеливалась распускаться.

Он пролежал в постели около пяти недель, а затем, к концу мая, уже достаточно окреп, чтобы ходить по комнате с тростью и проклинать при этом свое измотанное окружение за праздность. Когда он в первый раз спустился по лестнице, ото всех только пух и перья полетели: мне никогда не приходилось видеть старших офицеров с такими красными ушами, как были у полковников и майоров, которых Ричард отчитывал в то майское утро. Они смотрели на дверь тоскливыми глазами, как провинившиеся школьники, а в мыслях у них было лишь одно – как бы вырваться на свободу, подальше от язвительных упреков генерала. Так я решила по выражению их лиц. Но, когда, вернувшись с прогулки по площади, я заговорила с ними, желая выразить им свою симпатию, все они как один отметили превосходное состояние здоровья генерала и его остроумие.

– Приятно видеть генерала прежним, – сказал пехотный полковник. – Месяц назад я даже не смел и надеяться на такое.

– Значит, вы не затаили на него обиду за те слова, что он говорил вам сегодня утром?

– Обиду? – переспросил полковник в изумлении. – А почему я должен был затаить обиду? Генерал просто немного поупражнялся.

Способ мышления профессиональных военных всегда был выше моего понимания.

– Когда мой дядя хмурится и ругается – это добрый знак, – вмешался в разговор племянник Ричарда Джек. – Обычно это означает, что он весьма доволен. Но если только вы видите, что он улыбается и разговаривает учтиво, то будьте уверены: тот бедолага, которому адресуются эти знаки внимания, на полпути к гауптвахте. Я сам однажды наблюдал, как генерал пятнадцать минут без передышки отчитывал одного парня и в тот же вечер повысил его в звании, сделав капитаном. На следующий день он принимал пленного – местного эсквайра, кажется, из Барнстапла, – который должен был ему деньги. Мой дядя потчевал его вином, улыбками и знаками внимания – двумя часами позже того повесили на дереве в Баклэнде.

Помнится, я как-то спросила у Ричарда, какая доля правды во всех этих рассказах. Он рассмеялся:

– Моему окружению нравится сочинять обо мне легенды.

Но он не стал их опровергать.

Тем временем Совет принца прибыл в Эксетер, чтобы побеседовать с девонскими комиссарами и выслушать их жалобы на сэра Ричарда Гренвила. Обстоятельства складывались неудачно – я это сразу почувствовала, – поскольку Совет принца возглавлял тот самый сэр Эдвард Хайд, которого Ричард в Радфорде расписал мне как выскочку-адвоката. Думаю, тому передали замечание Ричарда, ибо, когда он в сопровождении лордов Калпеппера и Кейпла прибыл в гостиницу и спросил Ричарда, мне показалось, что он держится весьма холодно и подчеркнуто официально, и я поняла, что он не питает особо теплых чувств к генералу, который столь презрительно окрестил его выскочкой. Меня представили им, и я сразу же удалилась. Уж не знаю, что они обо мне подумали, да меня это и не заботило. Можно было ожидать, что появится очередная скандальная сплетня, будто у сэра Ричарда любовница-калека.

Что в действительности происходило за этими закрытыми дверями, я так никогда и не узнала. Как только эти три члена Совета принца попытались было заговорить, Ричард наверняка перебил их, выпалив тираду обвинений против губернатора города сэра Джона Беркли, который, как открыто заявлял Ричард, только и делал, что ставил ему палки в колеса. Что же до девонских комиссаров, то все они, по словам Ричарда, предатели, пытавшиеся прикарманить деньги, вместо того чтобы выплачивать жалованье их же защищавшей армии.

«Пусть Беркли берет Плимут, раз уж ему этого так хочется, – заявил Ричард. (Об этом он поведал мне уже позднее.) – Бог свидетель, как меня мучает то, что я вынужден держать в осаде этот город, когда куда приятнее действовать в открытом поле. Дайте мне власть, чтобы я мог без помех набрать людей в Корнуолле и Девоне, и я предоставлю в распоряжение принца Уэльского такую армию, которая ни в чем не уступит пуританам Кромвеля». После чего он подал официальный рапорт об уходе в отставку с поста командующего осадой Плимута и отослал лордов из Совета обратно в Лондон за мандатом принца о назначении его на новую должность.

– Я был с ними очень мягок. Пусть Джон Беркли томится под стенами Плимута. Удачи ему!

И Ричард выпил за ужином полторы бутылки бургундского, что печально сказалось на его ране на следующее утро.

Я уже не помню, сколько дней мы прождали королевского приказа, утвердившего бы за Ричардом право набрать войско, но, очевидно, дней десять, если не больше. В конце концов Ричард заявил, что не собирается томиться в ожидании листка бумаги, которую мало кто возьмет на себя труд читать, и приступил к набору рекрутов для новой армии. Он разослал по всему краю своих офицеров, чтобы, пока он болен, они вылавливали бездельников и направлявшихся домой дезертиров. Всем им обещались жалованье и одежда. Оставаясь шерифом Девона (с этого поста он не подал в отставку), Ричард приказал своим старым недругам – комиссарам – собрать для этой цели дополнительные суммы денег. Я полагала, что этим он лишь разворошит осиное гнездо и снова навлечет на себя их гнев, но я всего лишь женщина, и это было не моего ума дело.

Однажды я сидела возле окна и смотрела на собор, и тут увидела, как от гостиницы отъезжает сэр Джон Беркли (тогда он еще не отправился в Плимут), который выглядел мрачнее тучи. В нижних комнатах произошла бурная сцена, и, по словам юного Джека, Джону здорово досталось.

– Я не меньше других восхищаюсь своим дядей, – признался племянник Ричарда. – Он всякий раз одерживает верх над своими противниками. Но мне хотелось бы, чтобы он попридержал свой язык.

– О чем они сейчас спорили? – устало спросила я.

– Вечно одно и то же, – ответил Джек. – Мой дядя говорит, что как шериф этого графства он может заставить комиссаров платить жалованье его войску. Сэр Джон заявляет обратное: деньги должны выплачиваться ему – как губернатору города и командующему осадой Плимута. Спор кончится тем, что они будут драться на дуэли.

Сразу после этого ко мне в комнату вошел бледный от бешенства Ричард.

– Боже мой, – сказал он, – я больше не в силах терпеть эту безнадежную путаницу ни секунды. Сейчас же отправляюсь в Бристоль, чтобы увидеться с принцем. Когда сомневаешься, обращайся к высшей власти, – я всегда следовал этому правилу. Если я не получу удовлетворительных объяснений от его высочества, я брошу всю эту затею.

– Ты еще слаб, чтобы ехать, – предупредила его я.

– Ничего не поделаешь. Я не останусь здесь, чтобы этот безнадежный дурак Джек Беркли всякий раз ставил мне палки в колеса. Он неразлейвода с твоим чертовым братцем – вот в чем проблема.

– Ты сам создал эту проблему, когда превратил моего брата в своего врага, – заметила я. – Все это произошло оттого, что ты застрелил Эдварда Чампернауна.

– А что я должен был, по-твоему, сделать – повысить в звании это дерьмо? – вскричал он, взбешенный. – Трусливая крыса! Из-за него полегли три сотни моих лучших солдат, и все потому, что он испугался пушек мятежников и не пришел ко мне на помощь. То, что я его пристрелил, это еще слишком мягкое наказание. Лет сто назад его бы вздернули на виселице и четвертовали.

На следующий день он уехал в Барнстапл, где укрылся от свирепствовавшей в Плимуте чумы принц Уэльский, и я благодарила Бога за то, что Ричард взял с собой в качестве адъютанта своего племянника Джека. Чтобы усадить его в седло, понадобились усилия трех человек, и выглядел он еще весьма и весьма неважно. Когда я высунулась из своего окна, он улыбнулся мне и отсалютовал шпагой.

– Не бойся, – сказал он. – Я вернусь самое позднее через две недели. Держись. Будь счастлива.

Но он так и не вернулся, и это положило конец моему пребыванию в Эксетере в качестве сиделки и утешительницы. 18 июня у Нейзби король и принц Руперт понесли тяжелое поражение от генерала Кромвеля, и армия мятежников под командованием генерала Эссекса вновь двинулась на запад. Чтобы отразить эту угрозу, теперь следовало поменять в целом стратегию королевского войска. И вот когда вовсю распространялись слухи о том, что Фэрфакс движется на Тонтон, я получила послание от Ричарда, в котором говорилось, что ему предписано принцем Уэльским начать осаду Лайма и что приказ о присвоении ему фельдмаршальского звания, считай, уже у него в кармане.

Я пришлю за тобой, – говорилось там, – как только устроюсь со своим штабом. А пока оставайся там, где ты сейчас. Похоже, все идет к тому, что еще до конца лета мы все снова окажемся на дорогах.

Едва ли это было приятным известием. Мне вспомнился непрерывный топот солдатских сапог, который я слышала год назад в Менебилли. Неужели вновь придется пережить весь ужас вражеского нашествия? Я поступила так, как он мне велел, и осталась в Эксетере. Коль скоро родного крова у меня не было, то мне годилась любая крыша над головой. Может, мне и не хватало смиренности, зато у меня не было и гордыни. В ту пору я была ни дать ни взять кочевница – я следовала за призывным звуком военных барабанов.

В последний день июня у меня объявился Джек Гренвил с небольшим конным отрядом, чтобы перевезти мой паланкин. Мы с Мэтти уже все упаковали и были готовы к отъезду, поскольку еще две недели назад получили послание от Ричарда.

– Куда мы направляемся? – спросила я весело. – В Лайм или в Лондон?

– Ни туда и ни туда, – мрачно ответил Джек. – В полуразрушенный дом, резиденцию дяди в Оттери-Сент-Мэри. Генерал подал в отставку.

Он почти ничего не рассказал мне о том, что произошло, сообщил лишь, что бо́льшая часть вновь набранных отрядов, поступивших под командование Ричарда и собравшихся в Тивертоне, неожиданно, без каких-либо объяснений, была отнята у него по приказу Совета принца и направлена на защиту Барнстапла. Мы прибыли в Оттери-Сент-Мэри, сонную девонскую деревню, обитатели которой вытаращили глаза на необычный экипаж, остановившийся перед помещичьей усадьбой, решив, наверное, что весь мир сошел с ума, – в этом проявилось их здравомыслие. В лугах за деревней расположилась личная конница и пехота Ричарда, которые были с ним с самого начала. Самого же Ричарда мы застали в столовой в его ставке, он сидел там, положив раненую ногу на стоявший перед ним стул.

– Привет калеке от калеки, – поздоровался он со мной насмешливо. – Давай уляжемся в постель и посмотрим, кто из нас проявит больше изобретательности.

– Если ты так настроен, – сказала я, – мы обсудим это чуть позже. А сейчас я устала и хочу есть и пить. Но скажи, пожалуйста, какого черта ты торчишь в Оттери-Сент-Мэри?

– Я стал вольным человеком, – ответил Ричард, – и не принадлежу больше никому – ни людям, ни зверям. Пусть они воюют с «Новой моделью», как им нравится. Если мне не дадут людей, я не намерен выступать в одиночку со своим племянником Джеком против Фэрфакса с его двадцатитысячной армией.

– Я думала, что ты теперь фельдмаршал.

– Пустая почесть, – произнес Ричард, – которая ничего не значит. Я только что отослал обратно принцу Уэльскому приказ о присвоении мне фельдмаршальского звания с пожеланием приложить эту бумажку к определенной части тела его персоны. Что будем пить за ужином – рейнвейн или бургундское?