«Вооойдииии сюда, Жан Мулен, со своим мрррачным коррртежем…» – слова растягиваются, отзываясь дыханием ледяного ветра в храме-усыпальнице великих мужей Франции. «Р» рокочет как барабанная дробь, «о» и «а» звучат как вой. «Вот он, похоронный марш вступающего под эти своды праха. Пусть же покоится он здесь вместе со своим кортежем обезображенных теней… рядом с прахом Виктора Гюго и его отверженных, рядом с прахом Жореса, охраняемым богиней справедливости». Сегодня 19 декабря 1964 года. Андре Мальро произносит свою прославленную речь на церемонии захоронения праха Жана Мулена в Пантеоне; звучит его знаменитый театральный голос, дрожащий, словно пламя Вечного огня. Обращаясь к мертвому на «ты», в тот день он сам вошел в историю. Его голос стал голосом эпохи. В самом деле, между записями голоса Сары Бернар и дрожащим, слегка гнусавым голосом Мальро в конечном счете нет большой разницы.

Четверть века спустя 9 ноября 1988 года настал черед Жана Монне войти в Пантеон. В голубоватом ореоле звезд Европейского союза Франсуа Миттеран обратился к своим согражданам, европейцам. На этот раз слова его были просты, говорил он без пафоса: «Каждый символизирует какой-то исторический момент, позицию в жизни, способ оставаться самим собой: Жан Мулен и Сопротивление во имя любви к Родине, Рене Кассен – защита и развитие прав человека, Жан Монне – Европа и построение мира…» История становится скромной. Это последствия мая 1968 года. Мир меняется, голос – тоже.

Голос каждого человека меняется с течением лет, существует и общая история, состоящая из разрывов и преемственности. От наскальных рисунков пещеры Ласко до скульптуры Микеланджело, каллиграфии, книгопечатания и портретов Рембрандта человек не переставал вести свой памятный список, но голос запечатлен в нашем культурном наследии только начиная с XX века. Отныне великие голоса можно послушать и передать следующим поколениям, точно так же как другие следы человеческой деятельности.

Мы научились воспроизводить голос. Когда мы слушаем запись какой-то уже ушедшей в иной мир знаменитости, ее голос занимает место в настоящем. Прошлое становится реальной картиной, или, точнее, живые вибрации пробуждают нашу память. Эффект от прослушивания голоса гораздо сильнее, чем от просмотра фотографий: кажется, что человек ожил и он снова с нами.

Голос Мальро – это театральный, подчеркнуто аффектированный голос талантливого артиста, который не нуждается в микрофоне. Все политические деятели той эпохи, кажется, вышли прямо с курса Симона, созданного в 1925 году. В некоторых из этих голосов звучит ухмылка а-ля Жан Габен, в стиле «А глазки у тебя ничего, красивые», другие грассируют как Ремю, у третьих звучат удвоенные звуки, как, например у Пьера Френе в «Великой иллюзии» или у Луи Жуве в фильме «Кнок» и его знаменитое «У вас там чешется или вам щекотно?». Все эти голоса принадлежат своей эпохе. Они гораздо лучше выражают ее, чем фотографии и кадры из фильмов. С первыми звуками голосов этих актеров пробуждаются воспоминания. Вся их мимика, жесты, дикция рассчитаны на то, чтобы их было видно издалека. Микрофон тогда был всего лишь аксессуаром, которым пользовались довольно редко, да и то для того, чтобы увеличить громкость голоса, а не изменить тембр.

Публичные люди той эпохи – я бы назвал их проповедниками – настоящие трибуны. Им приходилось выходить к воображаемой рампе, чтобы очаровать публику, и ввиду отсутствия декораций и прожекторов сделать это, очевиднее, было гораздо труднее, чем в театре. На самом деле, чем проще картинка, тем более нарочитой, почти карикатурной должна быть игра. Лучшие голоса способны играть несколько ролей, как, например, де Голль: то он лихой победоносный генерал, то добрый отец семейства в костюме-тройке, отечески ободряющий свой народ. Во время переноса праха Жана Мулена генерал важен и невозмутим, и мы видим его в военной форме практически в последний раз. На лице Андре Мальро – следы прошлых испытаний, плечи согнулись под тяжестью переживаемого момента. Его лицо серьезно, рот крепко сжат, слова говорят о готовности бороться за будущее в память о прошлом. И однако, он с горящими глазами, подобно актерам «Комеди Франсез», произносит слова цвета сепии, достойные академических речей.

Менее чем десять лет спустя это же место перед Пантеоном заполнено студентами, которые скандируют с булыжниками в руках: «Десять лет – хватит!» Их голоса – это голоса нового мира, молодого и стремительного, который за десятилетие достиг большего, чем за весь прошедший век. Звучит новый вокальный тембр, новый ритм. У нас больше нет страха войны, пищевого инстинкта: если даже он и не исчез, то заметно ослаб. Эта напористость означает, что страха лишений больше не существует, а ключевые слова теперь – «наслаждайся жизнью». На первое место Запад ставит внешний вид; здоровая и спортивная внешность становится решающим фактором и частью культуры. В 70-х годах этот приоритет устанавливается и во Франции, а в Соединенных Штатах он существовал уже давно: это устройство общества, где все смотрят друг на друга, работают над своим имиджем и управляют своим голосом.

В начале XX века Макс Вебер, один из основоположников социологии, дал определение типам господства, которое справедливо и поныне. По его мнению, легитимность власти бывает трех видов: традиционная, рационально-правовая и харизматическая, то есть основанная на личной преданности вождю. Мировые СМИ только усилили влияние этого феномена. Одно и то же сообщение может передаваться много раз в течение одного дня. Его можно услышать в машине, по телевизору, в своем смартфоне. С одной стороны, толпа перестает существовать как таковая и превращается в виртуальную толпу; с другой стороны, она продолжает вести себя как толпа – настолько сильно влияют на нее аудиовизуальные средства. Человек знает, что он принадлежит к группе слушателей, и это чувство сопричастности дает ему власть. Технология интервью с 80-х годов не претерпела изменений. Политическое состязание телезрители воспринимают как гладиаторской бой, который непременно должен завершиться умерщвлением одного из противников.

Критика СМИ приобретает все большее влияние, она учитывает внешность и особенно голос с жестикуляцией. Начиная с 80-х годов голос власти уже не театрален, а скорее кинематографичен с точки зрения дистанции – как крупный план: политика можно видеть и слышать на близком расстоянии, как будто он беседует с каждым избирателем. Что касается двухтысячных годов, я бы сказал, мы наблюдаем за рукопашной схваткой: особенно это касается Николя Саркози. Будь то журналист или политический конкурент, борьба с ними всегда разворачивается у нас на глазах. Телезритель обожает словесные схватки.

По мере того как руководители начинают заниматься спортом, следить за фигурой и придерживаться здорового образа жизни, меняются и их голоса. Они переходят от театральных речей к простому разговору: воображаемые декорации теперь – не сцена, а радио– или телестудия с небольшой аудиторией. Отныне важно иметь хороший микрофон и хорошего звукорежиссера. Сейчас используют микрофон Shure SM57. Этот динамичный, однонаправленный микрофон, выпускаемый компанией Shure, предназначен для инструментальной музыки и голоса. С 1965 года это официальный микрофон президента Соединенных Штатов. Все речи американского президента звучали через этот микрофон. Он используется и в наши дни. Он восстанавливает частотные диапазоны голоса и позволяет выделить главный источник звука, уменьшая фоновый шум. Благодаря системе «антишок» он снижает уровень звуковых помех, возникающих при манипуляции с ним. Очень важно, чтобы обращение к аудитории проходило в условиях хорошей акустики. Развитие технологий не просто меняет нравы, оно их определяет. По свидетельствам современников Гитлер, поначалу выступая в пивных, говорил обычным голосом. Его голос трибуна зазвучал только тогда, когда он стал ораторствовать перед многотысячной аудиторией. Без технической помощи голос разносится на расстояние 30–50 метров, отсюда возникает необходимость в микрофоне.

Но первые микрофоны не сразу изменили ситуацию. Они усиливали звук, но искажали голос, и оттого он звучал неискренне. Поэтому лучше было обходиться без них и работать с собственным голосом, как в театре. Я вспоминаю наших старых профессоров на медицинском факультете, которые читали лекции, упрямо игнорируя микрофон, тогда как молодое поколение преподавателей не могло без них обойтись.

Все изменилось с развитием технологий, когда не только «Битлз», Рей Чарльз или «Роллинг стоунз», но также и дирижеры смогли использовать микрофоны, нисколько не теряя оригинальности (в лучшем смысле этого слова), и передавать свои эмоции публике. Лучшим примером для меня остается речь Кеннеди в июне 1963 года в Берлине, когда президент воскликнул, обращаясь к толпе: «Ich bin ein Berliner!» («Я – пончик с вареньем!») вместо «Ich bin Berliner» («Я берлинец!»). Но какое значение имела эта ошибка в языке Гёте? Все зааплодировали, обеспечив Кеннеди полный триумф. Он, американец, приехавший в Германию, старался говорить на языке этой страны. Его голос звучал совсем рядом, в регистре разговора. Микрофон, таким образом, его спас. Ведь без микрофона, вынужденный говорить громко и с театральными интонациями, он был бы освистан – я в этом убежден – как актер, перевравший текст, или сфальшивившая певица.

Микрофон ввел в политику непринужденность, интимность, звуковой формой которой стал мягкий, негромкий голос – так трубадур в старину убаюкивал слушателей еле слышным пением. Словно эстрадный певец, политик нашептывает нам на ухо свой проект реформ. Кеннеди – это Синатра от политики: когда он обращается к толпе, он обращается к каждому человеку. Он добавляет в общение с группой интимную ноту.

Но есть вторая, ужасная сторона медали в этой близости между политиком и слушателями (или телезрителями), составляющими эту виртуальную толпу. На мой взгляд, если частная жизнь лидеров занимает сегодня такое важное место, то причина еще и в том, что технический прогресс изменил сам голос политика, приблизив его к нам. Это уже не голос Франции, который обращается к французам; с нами говорит голос человека со всеми его слабостями, недостатками и достоинствами. Становясь все более доступными и привычными, голоса лидеров тем не менее всегда выделяются своей вокальной харизмой. С каждой следующей речью политик спускается со своего пьедестала: де Голль говорил «Франция», и он был этой Францией, о его частной жизни люди знали очень мало. Николя Саркози обращается к «французам», то есть к таким же, как он, разведенным мужчинам, которые довольны жизнью, потому что не курят и по воскресеньям у них есть время для пробежек. Что касается президента Олланда, то он говорит без всякого пафоса, очень простым языком, который понятен всем, и подчас он сам себе противоречит, как и все. «Нормальный президент», говорят о нем, и это несомненно, но «нормальный» – применительно к чему и по сравнению с кем?

Изменив образ публичного политика, май 1968 года только подготовил, на мой взгляд, истинную революцию – приход радиотехнологий в мир звука в 1981 году благодаря Франсуа Миттерану. До этого времени приходилось пользоваться средними волнами. На средних волнах импульсы не существуют, передаются только некоторые регистры частот. Если бы у голоса был цветовой спектр, то на средних волнах оратор казался бы дальтоником голоса. Благодаря частотной модуляции чистота голоса передается практически в неискаженном виде.

Когда Миттеран взял слово, чтобы отдать дань памяти Жану Монне, его голос не пытался увлечь слушателей, теперь в этом не было необходимости. Наказы потомкам, лирические отступления в стиле Мальро сменились фактами и символами. Опять же ключевые слова здесь – отсутствие дистанции. Когда я слушаю Франсуа Олланда в машине, как в одно туманное октябрьское утро 2014 года, то воспринимаю его речь как звуковой фон. Наши лидеры уже не ждут, чтобы мы внимали им, не отводя от них взгляда. Они сами уже привыкли непрерывно говорить, но не для того, чтобы что-то сказать, а только чтобы заполнить медиапространство. Это пространство насыщенно голосами политических персон – от президента до министра, от оппозиционера до профсоюзных деятелей, но только не художников и не деятелей культуры. Как же политикам быть услышанными, если на некоторых радиостанциях или телеканалах их голоса – всего лишь звуковой фон, перемежающийся рекламой? Вот нынешняя проблема наших политиков, мужчин и женщин. Против этого может быть только одно средство: повторять как можно чаще как можно более простую мысль, подобно тому как басовая линия вторит основной мелодии. Лидеры непрерывно комментируют проблемы и конкретные события, но что действительно имеет значение, так это припев, который они то и дело повторяют: «социальный перелом» – в 1995 году, «больше работать, чтобы больше заработать» – в 2007-м или «Yes we can» Обамы – в 2008 году. Добро пожаловать в эпоху повторений мирового масштаба! Обратите внимание, что все эти припевы от раза к разу становятся беднее, и не из-за отсутствия идей или ошибок в синтаксисе, а потому, что чем богаче поток информации, тем меньше мы можем запомнить. Тщетно сожалеть об этом, мы можем лишь констатировать, что, пока длятся выступления и речи, короткие фразы переходят из уст в уста, а лозунги «привязываются» к нам как назойливые рекламные песенки. Не надо видеть в этом манипулирование или воздействие на подсознание – подобными страшилками нас всегда пугают, когда речь идет о СМИ, – дело здесь просто в адаптации Homo politicus к окружающей среде, к своей истории. А история в каждой стране разная. Несмотря на свою популярность, я уверен, что эквивалент «Yes We Can» Обамы на французском языке никогда не имел бы успеха во Франции: Обама говорит как проповедник, часто монотонно, тоном духовного лидера и моралиста, и, обращаясь к народу, никогда не забывает напоследок упомянуть о будущем, которое ему грезится. Во Франции, на родине секуляризма, такой тип политиков пока не появлялся.

И тем более невозможно вернуться назад: сегодня, возможно, Миттеран не преодолел бы барьер праймериз, его речи содержат слишком много информации. В наши дни, если политик говорит много, значит, ему нечего сказать. Точно также не представляется возможным иметь дело с политиками, владеющими яркой сценической речью, каким был в свое время некий Филипп Сеген, которого упрекали за то, что он говорит слишком громко. Масштабные митинги проводятся все реже. Они нужны в основном для того, чтобы продемонстрировать физическую крепость оратора и показать, что он способен говорить долго и не выдыхаться. Убедившись в этом, успокоенные сторонники обычно расходятся.

Без сомнения, существует мода на голоса политиков. Несмотря на то что само слово «мода» довольно легкомысленное, в данном случае ее значение несомненно. Политик, будь то мужчина или женщина, чтобы добиться успеха, должен идти в ногу со временем, ориентироваться в окружающем мире, в звуковом пространстве, в котором работает. Необязательно становиться репером, но надо понимать репера и говорить с ним на понятном ему языке. Артистов, Габенов и Жуве политической сцены, сменили сериальные актеры: мы видим их каждый день без всякого заметного повода. Они никогда не станут героями. Политик или лидер должен вызывать восхищение, уважение и любовь, чтобы завоевать победу. Его голос является носителем разума и особенно эмоций.