Героический голос Черчилля или де Голля, истерический голос Гитлера, успокаивающие голоса Ширака или Миттерана, надтреснутый голос Билла Клинтона, голоса Ганди или Мартина Лютера Кинга… Все они доказывают, что не существует какой-то единой волшебной формулы голоса, который управляет, и это прекрасно.

Можно, однако, попытаться понять, в чем заключается власть, мастерство и очарование этих голосов, и сформулировать механизм влияния голосов этих лидеров. Как их голоса увлекают толпу, действуют ли они по какой-нибудь особой программе или просто следуют шаблонам? Сделав это, разве не могли бы мы создать «библиотеку» голосов политических деятелей, основываясь на импульсах, которые они пробуждают у слушателей?

Лучше всего, пожалуй, начать с рассказа моего близкого друга, который хорошо знал Сальвадора Дали.

Гениальный безумец, эксцентрик, художник и алхимик, живущий между хаосом и гармонией, разумом и безумием, вибрированием красок и импульсами света, Сальвадор Дали сотворил необычное зрелище у себя в мастерской, которое помогало ему работать. Слушая музыкальные записи, он не довольствовался одним звуком: повсюду прямо на полу были разбросаны разные лампы, которые зажигались и гасли в ритме звуковых колебаний. Акустические волны завладели пространством. Лампы разного цвета включались в зависимости от обертона, частоты или высоты звука. Таким образом, музыкальным вибрациям отвечали световые колебания, излучаемые нитями накаливания: одной частоте соответствовал один цвет. Это был звук и свет «а-ля Дали». В такой психоделической атмосфере танцевали акустические волны Брамса, Бетховена, Каллас, а также некоторые речи и стихи, которые он любил слушать. Как ни странно, стоявшая в глубине комнаты оранжевая лампа никогда не зажигалась. Вплоть до того дня, когда Дали решил послушать диск с речью Гитлера. Внезапно оранжевая лампа засветилась, отозвавшись на сверхвысокую частоту, которой не было ни в одной сонате, и только пронзительный тембр фюрера сумел ее разбудить. Это вибрации, которые были способны наэлектризовать толпу и загипнотизировать весь народ.

Голос Гитлера постепенно повышался с каждой новой фразой, независимо от того, вопросительной она была или нет. От этого казалось, что она всегда завершается пощечиной или выстрелом – на той самой визгливой ноте, благодаря которой зажигалась – я бы даже сказал, обнаруживала свое присутствие – оранжевая лампа. Сначала он говорил не очень громко, и его голос звучал гораздо тише, чем на любом рок-концерте, затем он повышал тон все больше и больше. Темп также менялся: он говорил все быстрее и быстрее.

Любая речь – прежде всего музыка и только потом последовательность слов. Она обращается к нашему слуху, к нашему эмоциональному миру и только потом – к разуму.

Здесь также различают три последовательных и неразделимых шага: сначала оратор обращается к нашим ушам (которым достаточно около доли секунды, чтобы воспринять сообщение), затем к нашему рептильному мозгу (он реагирует на импульсы, первичные рефлексы) и, наконец, к нашему разуму. Мы слышим, чувствуем, понимаем. Для меня эта последовательность получения информации имеет решающее значение для понимания власти голоса.

Алхимики пытались превратить свинец в золото, а ухо незаметно совершает подвиг, превращая звук в жидкость, а затем в некую химическую субстанцию. Информация проходит через внешнее, среднее и внутреннее ухо. В среднем ухе она может приглушаться небольшой мышцей, расположенной у входа во внутреннее ухо, это стременная мышца. При каждом сообщении она сжимается, задерживает звук, затем, после задержки в 40 миллисекунд, передает вибрацию. Внутреннее ухо преобразует механическую информацию в химическую.

Больше чем словами нами управляет музыка голоса, звуки, часто́ты, ритм, музыкальная фраза. Голос существует только в звуке, а точнее, в вокальной музыке. Каждому оратору это более или менее известно. «Музыка прежде всего!» – говорил Верлен. Это очень верно в отношении голоса, и, однако, столь очевидная истина усваивается в основном на бессознательном уровне. Те, кто нами управляют, завораживают нас и зовут за собой. Это делается не словами, а звуками. Слова только определяют направление, потому что сначала мы слышим голос, затем воспринимаем его эмоционально рептильным мозгом и только потом он проходит через кору головного мозга. Эмоция становится чувством, мостиком к области разума.

Голос руководит, слова указывают путь.

Вспоминается фильм «И как Икар» Анри Вернея с Ивом Монтаном, вышедший в 1979 году, который представлял еще одну версию убийства Кеннеди, перенесенную в воображаемую страну. В этом фильме есть наряду с прочими одно несомненное достоинство: в нем показан опыт – тест на подчинение власти. Такой эксперимент действительно проводился в Соединенных Штатах в 1960–1963 годах под руководством американского психолога Стенли Милграма. Целью его было выяснить пределы послушания: как далеко могут зайти люди в подчинении вышестоящему – будь то ученые или военные, как в фильме.

Студента (его играл актер, нанятый для эксперимента) привязывают к стулу, и преподаватель (такой же актер) диктует ему слова, которые тот должен запомнить. Каждый раз, когда студент ошибается, его наказывают ударами тока. Аппарат, поражающий с каждым разом все более сильными электрическими разрядами, приводит в действие участник эксперимента, который не знает, что эти разряды ненастоящие. Через некоторое время студент начинает извиваться от боли и умолять, чтобы эксперимент остановили.

В фильме, как и в реальном эксперименте, делается пугающий вывод: только 27 % испытуемых отказывались выполнять указание, после того как сила тока достигала отметки 175 вольт.

Таким образом, мы понимаем, что «63 % испытуемых послушны, то есть полностью согласны с методами эксперимента и готовы увеличивать силу разрядов до 450 вольт… это означает, что в цивилизованной, демократической, свободной стране две трети населения готовы исполнять любые приказы начальства…» Голос, строго и методично, почти величественно излагающий суть научного эксперимента, становится голосом власти.

Тираны, стремясь оправдать свои злоупотребления и создать видимость, что они пришли к власти мирным путем, без физического насилия, ведут себя так, как будто словесного насилия не существует вовсе и что насилие голосом не может привести к настоящему физическому насилию. Тираны возбуждают в толпе первичные инстинкты, чтобы возглавить ее. Исследование реакции живых существ на различного рода стимуляцию позволяет лучше понять реакцию людей на некоторые речи, определенные слова и интонации.

Чтобы понять голос власти, необходимо вспомнить физиолога Павлова: я вижу пищу, я готовлюсь ее съесть; однако прежде, чем я взял ее и поднес ко рту, мой мозг расшифровал информацию и я выделил слюну. Точно так же, когда я слышу приказ начальника, мой первый рефлекс – выполнить его. Если говорить о слюноотделении, то это рефлекс, адаптация организма к конкретной ситуации, реакция, посредством которой центральная нервная система передает и координирует возбуждения и другие воздействия: она играет здесь главную роль. Это удаленная реакция: вид пищи вызывает внутреннюю биологическую реакцию. Итак, условный рефлекс стимулировал слюнные железы. Для выработки этого рефлекса потребовалось повторить опыт несколько раз. Следовательно, этот рефлекс существенно отличается от врожденных, или автоматических, реакций новорожденного – таких, как хватательный рефлекс.

Подчинение возникает, если речь, приказ, голос адресованы психически зависимому человеку – тому, кто несчастен или физиологически ослаблен. Сопротивление этому подчинению зависит от социокультурной среды, которая препятствует развитию условных рефлексов вместо первичных. Образование обязывает человека критически относиться к речам. Невежество, недостаток образования и индивидуальный опыт делают таких людей идеальными объектами влияния.

Голос власти характеризуется целой гаммой вокальных свойств. Вернемся к Павлову, эксперимент которого состоял в том, что он разделил выводок собак на две группы: первую оставили на свободе, вторую заперли в клетках на 2 года. Изучалось формирование условных рефлексов в обеих группах. Они легче формировались у собак второй группы – тех, что находились в клетках. Эта группа демонстрировала высокую чувствительность к звуковым раздражителям и к стимуляции голосом. Собаки пугались, дрожали при малейшем шуме, голос был для них очень важным стимулом.

У первой группы, жившей на свободе и привыкшей к многочисленным раздражителям, гораздо медленнее формировались условные рефлексы.

Для голоса власти все мы – собаки Павлова. Не нужны ни нежные слова, ни специальные команды. Важна только интонация. Если обратиться к собаке дружелюбно и ласково и произнести: «Тебя изобьют до полусмерти, отстегают хлыстом и неделю не будут кормить», то она подбежит, ничего не подозревая. И наоборот, обещайте ей тысячу лакомств и объятий агрессивно и с угрозой, и она сразу удерет. Значит, первостепенное значение имеет тон голоса: если он грустный, то звучит патетически, слишком радостный – становится легкомысленным и не внушает доверия, слишком высокий – раздражает. Но каким же должен быть идеальный голос правителя? И существует ли он?

Политический лидер должен научиться внушать любовь. Он защищает толпу, точнее, человека из толпы. Этот человек ведет себя как ребенок, он безответствен, инфантилен, действует со всеми заодно, им легко манипулировать; в толпе, которая создает некий эмоциональный «цемент», человек перестает бояться, легко подчиняется и позволяет собою управлять. И действительно, агрессивный инстинкт, инстинкт выживания, инстинкт родительской защиты («вождь нас защитит») и сексуальный инстинкт – вот главные рычаги, которые используют в своих выступлениях те, кто нами управляет. Эти рычаги замечательно проанализировал Сергей Чахотин в своей книге «Изнасилование масс. Психология политической пропаганды», опубликованной в 1939 году. Автор показывает, как отключается разум, как взаимодействуют наш рептильный мозг и префронтальная кора. Опираясь на теорию рефлексов Павлова, Чахотин развивает идею, на основании которой управлять – значит использовать один из четырех инстинктов человека:

А1, инстинкт номер 1: инстинкт борьбы.

Он побуждает бороться за жизнь, противостоять опасности и тесно связан с инстинктом выживания. Страх, тревога, депрессия, но вместе с ними смелость и энтузиазм могут составить духовный капитал голоса власти.

A2, инстинкт номер 2: пищевой инстинкт.

Он опирается на механизмы сохранения вида, выявляет экономические преимущества и выгоду. Он воздействует, лавируя между нищетой и бедностью, мечтой и надеждой. Подыскав нужные слова, всегда можно убедить самых упрямых слушателей.

А3, инстинкт номер 3: сексуальный инстинкт.

Более ограниченный в своих проявлениях и более специфический, этот инстинкт использует репродуктивную функцию индивида, а значит, и его инстинкт самосохранения. Он состоит из двух элементов: примитивных, вызывающих эротическое возбуждение, и возвышенных, которые проявляются при прослушивании музыки, пения, при виде красивых женщин, эстрадных звезд, моделей.

А4, инстинкт номер 4: родительский, или инстинкт родительской защиты.

Голос лидера подчиняет толпу одному или нескольким из этих четырех основных инстинктов. Воздействие происходит на уровне бессознательного. Люди в своей массе реагируют, не отдавая себе в этом отчета.

Но, по-видимому, эти четыре инстинкта – далеко не все элементы в алгоритме голоса власти. Если мы добавим к ним четыре варианта речи, результат будет поразительным.

В самом деле, сила убеждения лидера зависит также от четырех других характеристик, которые, на мой взгляд, необходимы и дополняют четыре инстинкта:

Б1 – мистическая или религиозная направленность.

Б2 – стремление к сплочению (склонность к милитаризму и воинственности).

Б3 – компетентность (рассуждения и использование научного анализа).

Б4 – харизма; эта характеристика – самая главная.

Но давайте остановимся на минуту и попробуем проанализировать с помощью этих восьми критериев наших политических деятелей, наших лидеров: результат будет впечатляющим. У всех у них присутствует минимум шесть признаков из восьми. У того же, кто имеет меньше шести признаков, скорее всего, мало шансов стать лидером, политиком или руководителем предприятия. Например, если мы обозначим буквами, которые я привел, все инстинкты и критерии, мы получим следующее:

Франсуа Миттеран: А1 А2 А3 А4 Б1 Б2 Б3 Б4 – он демонстрирует все 8 характеристик.

Мартин Лютер Кинг: А1 А2 А4 Б1 Б3 Б4 – 6 характеристик.

Жак Ширак: А1 А2 А3 А4 Б1 Б2 Б3 – 7 характеристик.

Джон Фицджеральд Кеннеди: А1 А2 А3 А4 Б1 Б2 Б3 Б4 – 8 характеристик.

Билл Клинтон: А1 А2 А3 А4 Б1 Б2 Б3 Б4 – 8 характеристик.

Ганди: А1 А2 А4 Б1 Б2 (он говорил: «Ненасилие – оружие сильных») Б4 – 6 критериев.

Вы можете продолжить этот список…

Группа усыпляет индивидуальное сознание человека и раздувает его эмоциональное восприятие. Это делается, чтобы он слушал и беспрекословно повиновался («Это не я, это группа»). Гитлер мог возникнуть и стать грозной силой только за счет группы, которую он привел в действие.

Кроме голоса у политика, вождя, диктатора есть такие символы, как эмблема, гимн, боевой клич, особое приветствие, которые являются ключевыми для пропаганды. Это не только знаки, позволяющие распознать «своих», но и очень эффективная психологическая обработка, которая заранее снимает с человека вину, если он выйдет за границы дозволенного: «Это не я, это группа, это начальник мне приказал…» Символ метит свою территорию, он повелевает, ничего не объясняя. Он демонстрирует код группы, принадлежит именно этой группе, индивидуум превращается в инструмент. В самом деле, когда человек участвует в опросе общественного мнения, у него нет группового рефлекса, он не позволяет первичным инстинктам взять над собой верх, он не имеет на это права. Но в группе, в анонимной толпе уже говорит не его разум, а его чувство, особенно когда оно вызвано тревогой за свою безопасность, угрозой со стороны других групп, материальными и пищевыми инстинктами («они все у нас отнимут», «мы должны защищаться» и т. д.). Голос ненависти призывает нападать, голос страха – защищаться. Символ апеллирует к эмоциональному ребенку, который сидит в каждом из нас. Зовет ли голос к бою, пробуждает ли желание, выражает ли родительскую заботу или религиозные чувства – это всегда разные голоса, но все они нами управляют.

Улавливать импульсы толпы, использовать ее истерию, направляя ее в нужную сторону, командовать ею, чередовать ярость и агрессию в публичных выступлениях, в интонациях голоса – это то, чем в совершенстве владеет искуснейший демагог, коим является Жан-Мари Ле Пен. Он воздействует на эмоции, поддерживает в слушателях страх при помощи псевдонаучного анализа ситуации, настойчиво заявляет о принадлежности к группе с его собственным кодом (прибегая к ораторским приемам, свойственным трибунам).

Голос Обамы обращен к инстинкту меньшинства, в котором смешиваются пищевой и родительский инстинкты; этот механизм также апеллирует к гордости индивидуума, который, объединившись с другими, может реализовать любые планы: «Yes We Can».

Точно так же голос Мартина Лютера Кинга выражает родительский инстинкт в сочетании с духовным. «I have a dream… my children…»

Пусть и в другом регистре, но папа римский тоже хочет успокоить: «Не бойтесь». И здесь тоже мы видим родительский инстинкт в ярчайшем выражении.

Чтобы управлять группой, лидер должен создать условия для сплочения, формирования коллективного разума, с которым люди будут себя идентифицировать. Его голос должен быть звучным, вызывать в воображении знакомые, внушающие доверие образы, с мелодией и паузами, в которых слышна вопросительная интонация, и аудитория ждет ответа, способного ободрить и морально поддержать ее. Ораторам следует украшать свою речь остротами, ироническими фразами, чтобы они разрядили атмосферу в зале и вызвали смех – а это лучший способ сплотить толпу, вызвать у нее ощущение сопричастности. Голос становится тем цементом, из которого создается власть.

Ритм дыхания, которое слышится в голосе, так же важен, как и смысл произносимых слов. Генерал де Голль владел этим особым дыханием: к ритму его фраз прибавлялась магия слов, создавая удивительную алхимию на грани трагедии, страха и доверия, отеческой заботы и непререкаемого авторитета. Де Голль для меня – пример исключения из правил. В июне 1940 года он апеллирует к инстинкту борьбы: клеймит врага Франции, противостоит ему. Голос его звучит по-военному, речь чеканна, без прикрас. Он не терпит возражений и отдает приказы, не допуская компромиссов. Особая миссия возложена на де Голля его страной – свободной Францией. В Париже в июне 1944 года трибун говорит глубоким голосом трагического актера: «Париж! Париж обесчещен! Париж разрушен! Париж истерзан! Но Париж освобожден!» Эти слова так широко известны, что уже почти забыт тон, которым они были сказаны, твердый и уверенный – так говорят те, кому уже не нужно бороться за выживание, здесь мы слышим обращение в основном к пищевому инстинкту, а также к сексуальному – инстинкту доминантного самца, за которым должны держаться все остальные. Как изменяется с годами этот воинственный и веский голос? Голос генерала превращается в голос президента свободной нации. Голос эволюционирует, в нем преобладает отеческая, охранительная, сострадательная интонация (родительский инстинкт): «Я понимаю вас!» Де Голль берет под свой контроль коллективные эмоции. Затем он голосом трагика, почти как у Мальро, заявляет, что в его возрасте поздно превращаться в диктатора. Он хочет внушить доверие этим новым французам, которые не знали войны, не доверяют своей собственной стране, точнее, правилам и законам Франции. Генерал вновь демонстрирует исключительный талант стратега, но не на поле брани: он разработал стратегию своего голоса в медиапространстве.

Во Франции мая 1968 года парижский Латинский квартал стал ареной столкновений и драк между местной администрацией и студентами. Беспорядки быстро охватили все секторы экономики страны. С 13 мая Франция полностью парализована. 24 мая де Голль выступает на французском телевидении с обращением. Он сидит за письменным столом с серьезным видом человека, отвечающего за свои действия. Его слушают, его речь обсуждают, совершенно не принимая во внимание прозвучавшие в ней предупреждения: «Вот уже почти тридцать лет серьезные потрясения ставят передо мной задачу добиться того, чтобы Франция сама решала свою судьбу, и не допустить, чтобы кто-то решал за нее. Я готов и на этот раз. Но в этот раз, особенно в этот раз, мне необходимо подтверждение от французского народа, что он действительно этого хочет. <…> Это самый прямой и самый демократичный из всех возможных способов – референдум». Итак, мы видим уже немолодого человека, который, выступая на телевидении, говорит о Франции в «революционном» контексте. К нему почти не прислушиваются, уличные протесты продолжаются. Но он государственный деятель, и в нем просыпается стратег. 29 мая генерал де Голль исчезает в неизвестном направлении. Всеобщая растерянность. Даже премьер-министр не знает, где находится президент. Выдвигаются разные предположения. Он в Баден-Бадене, его принимает генерал Массю. Не собирается ли он уйти в отставку? Не пытается ли заручиться поддержкой армии? А может, хочет осмотреться, притормозить с принятием решения? По возвращении в Париж на следующий день его речь звучит решительно. Президент-генерал производит сильное впечатление, точнее, его голос во время выступления 30 мая 1968 года. Я был тогда студентом медицинского факультета в Париже, и помню все, как будто это было вчера. На часах 4 пополудни, генерал произносит речь по телевизору, но экран мертв. Картинку заменяет его голос. Мы не видим генерала. Мы слушаем его, слышим твердые интонации без малейшей капли сомнения. Тембр, ритм, музыка навсегда запечатлелись в моей памяти: «Француженки и французы, являясь гарантом национальной и республиканской законности, я рассмотрел за последние сутки все без исключения факторы, позволяющие мне ее сохранить. Я принял следующие решения. В создавшихся условиях я не уйду… Сегодня я распускаю Национальное собрание… Что касается парламентских выборов, они пройдут в сроки, установленные Конституцией, если только мы не увидим, что французскому народу затыкают рот, не давая ему высказаться, так же как мешают ему жить, и теми же методами, какими мешают студентам учиться, учителям – учить, а рабочим – работать… Эти методы – запугивание, дезинформация и тирания, используемые некоторыми группами… Франции действительно угрожает диктатура. Но этому не бывать, республика выстоит! Народ не уступит свои права. Вместе со свободой он добьется мира, независимости и прогресса! Да здравствует республика! Да здравствует Франция!»

Эта замечательная стратегия не только вносит в коллективное бессознательное страх отсутствия, абстрактности самого персонажа, уступающего место «республике», но и, что особенно важно, делает из де Голля легенду. Он – голос свободы: «…Если только мы не увидим, что французскому народу затыкают рот…» Но это не все содержание его голоса. Де Голль представляется слушателям самым лучшим Отцом. Он сделал из телевидения средство массовой информации, которое выходит за рамки изображения, он сделал из него инструмент речи, для которого пустой экран – один из приемов.

Голос лидера отвечает техническим и физическим требованиям. Он должен иметь низкие частоты, которые успокаивают, и непременно высокие частоты, чтобы голос был объемнее и заполнял большее пространство. В опере такое разделение подчеркивает дихотомию низких и высоких тонов. Задача высокого голоса – донести послание, поэтому у героев и героинь высокие, как в хоре, тесситуры. Это голоса сопрано, которые рассказывают историю, в то время как голоса-альты задают ритм, обволакивают и поддерживают мелодию. У Дездемоны и Отелло высокие голоса. Это, конечно, всего лишь правила, и наиболее изобретательные композиторы то и дело отступают от них.

А вот другой пример разделения голосов на высокие и низкие, которое касается не только любителей оперы: на вокзалах пассажиров предупреждают о карманниках мужскими голосами (нужно успокоить), в то время как объявления о расписании, номерах путей или станциях назначения делают женским голосом (нужно проинформировать). Голос лидера должен уметь переходить с одного регистра на другой, в противоположность голосу оперного певца. Макиавелли писал, что государь должен быть одновременно львом и лисой. Другими словами, он должен уметь и рычать, и лаять. Он должен доказывать свой авторитет и в то же время успокаивать толпу. Помимо этих защитных вибраций, хищнику необходимо умение играть на страхе, чувстве опасности, незащищенности, чтобы упрочить свою власть. Политики взяли на вооружение эти приемы Макиавелли.

Еще одно важное, на мой взгляд, свойство: в голосе лидера должны слышаться невзгоды, которыми испытывала его жизнь – такая же, как у каждого из нас, непохожая на историю героя кинофильма, персонажа театрального или оперного спектакля. Только при этом условии мы отдаем ему предпочтение на выборах. Голос лидера должен быть песней, которая нам знакома. У нее есть свой собственный припев, но она должна увлекать нас за собой, как «Yes we can» Обамы, ставшее «Let it be» всего поколения.

Между голосом, который управляет, и голосом – инструментом манипулирования существует тонкая грань, о которой политик не должен забывать. Если лидер хочет увлечь за собой людей, то одними только личными качествами ему не обойтись, он обязан знать условия жизни толпы, говорить на ее языке.

Именно этого не понял в свое время Гувер. В 1932 году в Соединенных Штатах кампания по переизбранию Герберта Гувера показала, что он полностью оторван от реальности. В чем же причина? Имя Гувера в 20-х годах было синонимом процветания. В стране была полная занятость. Но в начале 30-х годов предприятия Гувера уволили и обрекли на безработицу массу рабочих, которые все это время молились на Гувера, а теперь чувствовали себя обманутыми. Так Гувера, которого еще недавно восхваляли, теперь стали поносить: его имя ассоциировалось с потерей работы. Интереснейший анализ Клайда Миллера показывает, почему в тот момент Рузвельту удалось провозгласить новый принцип перераспределения доходов и политику «New Deal», другими словами, новый договор.

Если первое условие – соответствовать ожиданиям толпы – выполнено, то у лидера может возникнуть соблазн прибегнуть к манипуляции. Толпу обмануть легко. Став послушной, она ведет себя как подросток: в ней говорят эмоции, а не разум, она полна иллюзий, но не видит реальности. Есть некая глубинная связь между голосом, который нами управляет, и народом – ребенком, жаждущим услышать какую-нибудь историю, чтобы в нее поверить. Если индивидуум обращается к другому индивидууму, то разум обоих превалирует над эмоциями, тогда как у лидера, обращающегося к толпе, все происходит наоборот.

Когда слова, произнесенные лидером, приводят в волнение толпу, когда голос обращается к массе, где индивидуумов больше не существует, тогда этот голос действительно становится голосом власти. Механизмы сохранения личности перестают существовать. Четыре инстинкта завладевают коллективом и поджигают порох, и запалом для него служит голос власти. Для того чтобы вызвать эту реакцию толпы, необходима очень мощная харизма, почти на уровне гипноза. В самом деле, голос захватывает, гальванизирует каждого человека внутри группы, придает ему силу. Эта сила умножается, растет. Толпа превращается в стаю, в чудовище, которое захлестывают эмоции: это Халк с удесятеренной мощью и отсутствием разума…

Голос лидера становится наркотиком, источником удовольствия. Он запускает секрецию адреналина и дофамина. Эта извращенная и тщательно скрываемая наркотическая зависимость стремительно растет, а толпе требуется увеличить дозу. Но всегда ли наш голос принадлежит нам? Это не совсем так, если верить Монтеню: «Слово наполовину принадлежит тому, кто говорит, и наполовину тому, кто слушает». Голос лидера управляет другими, но и сам отравляет лидера. Такое впечатление производил Фидель Кастро с его нескончаемыми речевыми потоками.

В нашей памяти еще сохранился истерический голос Гитлера, который исходил оргазмическими воплями (его голос – это его фаллос) и подстегивал инстинкты страха и борьбы – основу самосохранения личности. Часто думают, что у него был визгливый голос, но это не совсем так: у него был скорее тенор, с возрастом тяготеющий к баритону, как у большинства мужчин. Когда он обращался к толпе, то говорил в так называемом «головном регистре» – голосом, почти невыносимым для слуха, и тоном выше, чем обычно. Каждая фраза причиняла слушателю психологическую травму, пока не наступал момент, когда его воля была парализована и он, побежденный, смирившийся, подчинялся голосу тирана. Это пограничное, почти шоковое состояние и даже боль сознательно вызывались и поддерживались голосом, и голос Гитлера как средство манипуляции – самый яркий тому пример.