Жаклин
Жаклин Блэкстоун, 36 лет, амбидекстер , проживает в Беркли. Окончила колледж, имеет диплом преподавателя. Работала учителем на замену в средних классах школы, относящейся к Оклендскому школьному округу, и репетитором по алгебре и геометрии.
Направлена на освидетельствование Стэнфордской неврологической клиникой в связи с жалобами на кратковременную потерю памяти и периодическое ослабление внимания. Миссис Блэкстоун сообщила, что в детстве и юности страдала сомнамбулизмом, часто оказывалась в странных местах, не помня, как и зачем она там очутилась. Недавние случаи потери памяти характеризует как «похожие» на эпизоды снохождения в прошлом. Полный комплекс лабораторных исследований (включая биохимический анализ крови, общий анализ крови с показателями функции щитовидной железы, уровня витамина В-12, скринингом на тяжелые металлы и сывороточный церулоплазмин) патологий не выявил. Показатели МРТ головного мозга в пределах нормы. Неврологическое обследование патологий не выявило, никаких органических причин для когнитивных нарушений не обнаружено.
Пациентка утверждает, что недавно обнаружила существование «второй личности», которую она называет «Джекки Блэк». С ее слов, Джекки – смелая экстравертная особа, появляющаяся в критических ситуациях. В частности, именно Джекки продолжает вести половую жизнь с проживающим отдельно мужем Жаклин, хотя сама Жаклин этого не одобряет. Миссис Блэкстоун заявляет, что ненавидит, когда ее зовут Джекки, и, кроме мужа, детектива убойного отдела полицейского департамента Окленда, никто к ней так не обращается. Пациентка утверждает также, что, хотя до появления Джекки Блэк она не замечала в себе никаких альтернативных личностей, у нее «бывали периоды», о которых не сохранилось никаких конкретных воспоминаний. Миссис Блэкстоун не склонна делать предположения, могут ли эти «провалы в памяти» также иметь отношение к другим личностям. Далее она заявила, что в какой-то момент приобрела пистолет с намерением покончить жизнь самоубийством, если ситуация станет невыносимой. По ее словам, впоследствии этот пистолет был продан в ломбард, находящийся в центре Окленда.
Дело казалось довольно простым. Очевидно, что проблемы с памятью миссис Блэкстоун были побочным эффектом психического отклонения, и их возникновение напрямую связано с тем, что она продолжает видеться со склонным к насилию мужем, от которого, предположительно, добивается развода. «Раздвоение личности и множественная личность чаще всего возникают и развиваются в условиях физического, сексуального или психологического насилия, – написал Шанс. – Я считаю важным, чтобы этот отвергнутый аспект ее личности был рассмотрен и, в идеале, интегрирован в базовую личность. Однако до тех пор, пока пациентка продолжает отношения с человеком, которого одновременно презирает и боится, нет особых оснований полагать, что лежащая в основании ее проблем тревожность можно будет успешно излечить с помощью фармакологических методов».
В качестве лечения он порекомендовал миссис Блэкстоун рассмотреть психотерапию. Также посоветовал ей работать с психотерапевтом-женщиной и предложил Дженис Сильвер из Ист-бей, которую считал действительно хорошим специалистом.
В большинстве случаев на этом все и закончилось бы, и ничто в этом деле не давало возможности предположить, что Жаклин Блэкстоун войдет в число тех пациентов, с которыми Шансу придется встретится еще не раз. Или что она займет место Мариэллы в качестве объекта его навязчивых мыслей. Ей предстояло раствориться в серой массе потерянных, одиноких, неврастеничных и совершенно утративших рассудок, обезумевших от горя людей, день за днем во множестве проходивших перед его глазами. Но тут случилось две вещи.
Первой из них стала случайная встреча с Жаклин Блэкстоун на улицах Беркли. Абсолютно незапланированная, она произошла в новомодном маленьком торговом районе в северо-западной части города. Шанс все еще пытался понять, как быть с гарнитуром, предложением Карла и Большим Ди, выискивал в магазине «Искусство и архитектура» на Четвертой улице книгу о французской мебели ар-нуво, когда вдруг заметил в одном из проходов свою пациентку. Не прошло и двух месяцев с тех пор, как она побывала у него в кабинете, и он был поражен тем, как сильно она изменилась. Во время освидетельствования на ней был бесформенный свитер, надетый поверх старомодного голубого платья из набивной ткани, ее волосы были зачесаны назад, удерживаемые совершенно детскими белыми гребешками. Она выглядела на все свои тридцать шесть, несколько обабившейся и погрузневшей, подумалось тогда ему. А в магазине на ней были джинсы, и кроссовки, и кожаная куртка поверх желтой футболки, и она была какой угодно, только не обабившейся. Ее прическа тоже изменилась, уступив место более короткой модной стрижке. На самом деле, вначале она просто понравилась Шансу, и, только приглядевшись, он понял, кого видит. А поняв, почти сразу подумал, что, может, это вовсе не Жаклин, а Джекки; ему стало любопытно, заметит ли она его, а если заметит, то покажет ли хоть чем-то, что узнала, хотя и сама Жаклин могла решить не здороваться с ним, учитывая обстоятельства, при которых произошло их первоначальное знакомство. Поэтому Шанс немного удивился тому, что, когда их взгляды встретились, она почти без задержки одарила его довольно робкой улыбкой и слегка помахала рукой.
Они встретились в конце прохода. Оба держали в руках книги.
– Вы любите этот магазин? – спросила она.
– Люблю. А что вы читаете?
Она подняла небольшую книгу, на обложке которой были изображены два деревянных кресла.
– Мне нравится разбирать и переделывать старую мебель.
– Антикварную?
– Не-ет. Всякий хлам. – Она вытащила айфон, открыла фотографии и пролистала несколько, прежде чем нашла ту, что хотела ему показать: полдюжины деревянных стульев с прямыми спинками, окрашенными в веселенькие пастельные тона, и, мало того, походившие на уорхоловские портреты кинозвезд.
– Мадонна и Мэрилин, – сказала она ему. – Я называю их моими кумирными стульями.
– Они хороши, – сказал он. – Я серьезно.
– Да. – Она нашла еще два стула с изображениями собак. – Собак я тоже люблю.
– И я. У вас есть собака?
Она отвела взгляд:
– Была. Но ее не стало. – Улыбка на ее лице сменилась выражением искреннего горя.
– Мне жаль. Так грустно терять питомцев.
Она кивнула.
– У меня есть кот. – Женщина взглянула на книгу Шанса. – А что вы выбрали?
Он продемонстрировал книгу о французской мебели.
– Ну да, – протянула она. – Ваша покруче и подороже. Не зря же вы доктор. – Это был первый намек на то, почему они, собственно, стоят тут, беседуя.
– Да вот… У меня есть кое-какая мебель вроде этой, которую я подумываю продать.
– Тогда не раздумывайте слишком долго.
Он засмеялся и спросил:
– А почему?
Она пожала плечами:
– Не знаю. Мне кажется, это такой универсальный совет. Подходит к множеству ситуаций.
Кажется, она практически флиртовала с ним. Шанс даже задумался, не солгала ли она ему. Может, в ней живут не две личности, а больше. А еще ему нравилось с ней болтать, и он, сам того не замечая, направился с женщиной к кассе. Там он почувствовал, что теперь почему-то обязан купить книгу, которую держал в руках (хотя та стоила больше, чем он намеревался потратить), хотя бы просто для того, чтобы продлить удовольствие от мгновения.
Спустя несколько минут, уже на тротуаре перед магазином, на него впервые снизошло осознание абсурдности всего происходящего. Все двадцать лет брака он был верен жене, растил дочь, строил практику. Ни с кем не встречался, с тех пор как съехал из дома. И теперь вдруг стоит тут, как школьник, распаленный от присутствия привлекательной женщины, которая по случайному совпадению оказалась его пациенткой с, по крайней мере, одной альтернативной личностью, готовой на жесткий секс с бывшим супругом, судя по всему, опасным психопатом. Этого оказалось достаточно, чтобы на миг лишить его дара речи. Больше всего тревожило Шанса то, что при этом он пытался решить, не пригласить ли ее на чашечку кофе, так как почти напротив них через дорогу располагалась одна из роскошных маленьких кофеен Ист-бей. К счастью, она заговорила первая и тем самым, как он осознал позже, спасла его от бог знает каких ужасов.
– Хочу, чтоб вы знали: я хожу к терапевту, которого вы порекомендовали, – сказала она. – Это все изменило.
Заговорив, он уже снова был собой – врачом, который разговаривает с пациенткой во время случайной встречи в общественном месте.
– Очень рад это слышать, – сказал он. – И теперь вы лучше себя чувствуете. – Он мог бы добавить, что она выглядит теперь на миллион баксов, но решил воздержаться.
– Да. Я чувствую себя лучше, впервые за долгое время.
Они еще немножко постояли.
– Ну, – начал Шанс.
– Иногда я использую цифры, – сказала она ему.
Шанс посмотрел на нее.
– На мебели, – добавила она. – Иногда формулы или геометрические фигуры. А иногда – просто цифры.
– А-а. – Он вспомнил, что вдобавок она учительница.
– Работаю в школе, учителем на замену, – пояснила она. – Вернулась к прежнему, после того как разъехалась с мужем. – От затронутой темы звук ее голоса словно сошел на нет.
– Вы хорошо выглядите, – сказал Шанс, внезапно все-таки поддавшись посетившему его прежде порыву. Если он надеялся, что это замечание вернет улыбку на ее лицо, то не прогадал.
– Правда? – переспросила она, каким-то образом снова чуть-чуть сместив интонацию их встречи.
Интересно, подумал он, дело во мне самом или она просто хорошо играет роль, знает, как надо? Или, возможно, он просто не хочет ей верить. В конце концов, психотерапия кардинально меняет людей. Почему бы не Жаклин Блэкстоун?
– Правда, – сказал он наконец. – Я едва узнал вас в магазине.
– Ну, – проговорила она, протягивая руку, – я рада, что мы вот так повстречались.
Он ответил на рукопожатие:
– Я тоже. И я желаю вам всего наилучшего.
Кажется, она сочла его слова способом попрощаться, и, возможно, так оно и было. Конечно, именно так и должно было быть. Но все же, выпуская ее руку, он испытал угрызения совести.
– Ну, – опять сказала она, и он ощутил, что им обоим на самом деле не хочется расставаться, – надеюсь, книга вам понравится. И удачи с мебелью, что бы вы ни решили.
Он улыбнулся и кивнул, и вроде бы она ушла, или ему только показалось. Шанс так запутался в тот момент, пытался решить, не надо ли что-то еще сказать; позднее, вспоминая об этом разговоре, он никак не мог вспомнить, попрощались ли они по-настоящему, и пришел к выводу, что нет. Он кивнул. Она улыбнулась. Он остался стоять, а она двинулась прочь по тротуару, задержавшись у витрины какого-то магазина, потом снова пошла и пропала из виду, и слава богу, подумал Шанс тогда, но после нее осталось необычное томление, боль, которой он не испытывал уже много лет, вожделение в сочетании с уверенностью в том, что объект желания недостижим, – все это, а еще удивительный изгиб ее спины, когда она встала перед витриной магазина, словно танцовщица, и полуденный свет на ее пепельных волосах.
Но ощущение романтической двойственности, которое охватило его сразу после встречи, в последующие дни сменилось глубоким облегчением от того, что он не поддался абсурдному искушению еще глубже влезть в ее дела, и Шанс вернулся к раздумьям о том, как же поступить с мебелью. Никакой необходимости спешить он не чувствовал. Шанс всегда рассматривал любой вопрос под множеством разных углов: чем их больше, тем лучше, чтобы представить себе все наихудшие сценарии развития событий. Жена и дочь часто обвиняли его в чрезмерной осмотрительности, беспощадно третируя, когда Шанс целыми днями обдумывал какое-нибудь тривиальное решение или покупку, но он верил в осторожность. Похоже, это вдолбил в него отец, проректор маленького библейского колледжа . Как и Тот, в честь Кого было названо это учебное заведение, отец любил говорить притчами и предпочитал те, в которых юношеская опрометчивость неотвратимо приводила к боли и лишениям. Шанс избежал обучения в отцовской школе, но не мог сказать с уверенностью, что слова старика не повлияли на все его поступки. Да и врачебная практика не располагала к беспечности. Он провел слишком много времени с людьми, для которых все изменилось за одно мгновение, за один вдох… от того, что они свернули влево, а не вправо, не увидели свет или не услышали сигнал, или, как Жаклин Блэкстоун, были виноваты лишь в недальновидности, которая ставит сердце вперед головы, и теперь Жаклин оказалась в больнице «Мерси Дженерал Хоспитал» в центре Окленда с переломом нижней стенки правой глазницы, ожидала операции, чтобы уменьшить давление на нижнюю прямую мышцу глаза, и это было второе, что произошло.
Новость ему передала Дженис Сильвер. Она позвонила, решив, что Шанс захочет быть в курсе, потому что Жаклин пришла к ней по его рекомендации. Она к тому же была очень зла и хотела наконец-то выговориться, раз уж Жаклин без страховки оказалась в окружной больнице, а также поинтересоваться, не согласится ли Шанс заглянуть к больной, чтобы лично оценить степень ее повреждений.
Шанс согласился. Он сидел у себя в кабинете, на столе перед ним лежала та самая книга, что он приобрел в присутствии Жаклин, очертания домов за окном скрадывал наползавший послеобеденный туман.
– Это работа ее бывшего? – спросил он.
– Не поверю, что чья-то еще.
– Но ты не знаешь точно?
– Она не говорит.
Шанс смотрел на туман. Он слышал вздох Дженис, слышал гнев в ее голосе.
– У нас был такой устойчивый прогресс, – сказала она. – Знаешь, этот сукин сын навещал ее раз в неделю. Она стала ему отказывать. И это работало. Джекки перестала появляться. Это наверняка он.
– А что она говорит?
– Говорит, спугнула вора во дворе своего кондоминиума.
– Полагаю, такое возможно.
– О, конечно, – откликнулась Дженис, – все возможно. Давай не будем исключать, что ее похитили инопланетяне.
Он отправился в больницу на следующий день, но не пошел прямо к ней, а вначале поговорил с ее лечащим врачом. Жаклин получила сотрясение мозга, но признаков кровоизлияния или структурных повреждений не нашли. Операция по освобождению зажатой мышцы была достаточно простой, и Шанс обрадовался тому, что Жаклин в хороших руках. А что до причины инцидента, тут еще требовалась дополнительная информация. Пока был только рассказ Жаклин о том, что кто-то неожиданно напал на нее на задворках дома, и все.
Он решил до поры отложить этот вопрос вместе с осмотрительным поведением, поддавшись импульсу и остановившись у ее палаты. Дверь была открыта, и на стуле возле кровати сидел широкоплечий мужчина с густыми темными волосами, одетый в серый костюм. Мужчина сидел спиной к двери, слегка подавшись вперед, держа Жаклин за руку, и негромко что-то говорил. Шанс мало что услышал, кроме имени «Джекки», после чего ретировался в сестринскую и затеял разговор с одной из медсестер, дожидаясь, когда мужчина уйдет. Заодно он отрекомендовался в качестве врача и продолжил расспросы о пациентке из палаты 141.
– Она испытывает сильную боль, – сказала ему медсестра. – И жалуется, что у нее двоится в глазах. Операция назначена на сегодня, на вторую половину дня.
– У нее много посетителей?
– Только муж, – сказала медсестра, извинилась и ушла к одному из пациентов.
Шанс был все еще в сестринской, когда мужчина вышел из палаты. Среднего роста, жилистый и широкоплечий, довольно красивый, подумал Шанс, и наверняка способный наделать немало бед своими кулаками.
Шанс полагал, что мужчина пройдет мимо, и удивился, когда тот остановился перед ним.
– Вы один из ее врачей? – спросил он.
Его черные глаза смотрели прямо и пристально. Шанс, конечно же, вспомнил, что перед ним детектив убойного отдела Окленда, и это определенно ощущалось – мужа Жаклин окружала какая-то аура значительности и некий намек на агрессивность. Шансу нетрудно было поверить, что перед ним полицейский. Ему нетрудно было поверить, что перед ним плохой полицейский.
– Я психоневролог, – сказал ему Шанс. – Лечащий врач попросила меня проведать пациентку.
– Вы только что были у ее палаты, что же не заглянули?
– Увидел, что у нее посетитель. Спешки не было.
– Не было? Не слишком-то это похоже на врачей, которых я знаю.
Шанс ничего не ответил и подумал, что мужчина, возможно, сейчас улыбнется, но он лишь посмотрел на него в ответ, бросил быстрый взгляд, а потом направился к лифтам в конце коридора. Шанс подождал, пока он удалится, и вернулся в палату Жаклин.
Женщина выглядела примерно так, как он и ожидал, учитывая характер и серьезность ран. Одна сторона лица сильно опухла и походила на сплошной синяк. При его приближении Жаклин слегка отвернулась, и Шанс заметил, что она плакала.
– Жаклин, – начал он, – мне так жаль…
– Пожалуйста, – сказала она, – вы должны уйти. – Она говорила сквозь сжатые зубы, смотря в стену, где сквозь маленькое грязное окошко виднелся Окленд.
Шанс дотронулся до ее руки, лежащей поверх одеяла.
– Вы поправитесь, – от волнения и беспомощности в голову лезли одни штампы. – Вам станет лучше, когда мышцу освободят, и вы перестанете видеть все в двух экземплярах.
Он попытался пошутить, но ей было не до шуток. Ее ладонь сжималась и разжималась, терзая небесно-голубое одеяло на кровати. Он слегка стиснул предплечье Жаклин. Ему хотелось взять ее на руки – такой слабой и болезненной казалась она сейчас, лежа в этой стерильной палате с пластиковыми занавесками и больничным покрывалом, с унылым видом на город. Сразу вспомнился их разговор в книжном магазине Беркли меньше двух недель назад, расписные стулья, выражение ее лица, когда она упомянула свою умершую собаку, притягательную улыбку, когда они стояли в очереди, чтобы заплатить за книги. У нее нежная душа, подумал он, нежная и добрая. Она уклонялась от его взгляда, уклонялась от его утешений. Истина заключалась в том, что операция освободит ее зажатую мышцу, но не избавит от человека, которого Шанс только что видел в палате, не избавит от того, кто склонился над ней, как вампир из малобюджетного фильма, и держал ее ладонь в своей руке, той самой, которой бил. Теперь, когда Шанс посмотрел этому человеку в лицо, он больше не сомневался в том, что Дженис права. Никакого грабителя, пробравшегося на территорию кондоминиума, не было. Это человек, которого он видел, плохой коп, подстерег свою шлюху, рассердившись на ее внезапное исчезновение.
За стенами больницы – такой унылой и серой, что скорее походила на тюрьму, чем на место, где лечат, – нависла мгла. Даже всегда радовавшие глаз городские пейзажи, открывавшиеся с моста между Ричмондом и Сан-Рафаэлем, казалось, сокрыл мрак. Шанс провел остаток дня в маленькой, чрезмерно теплой кухне бывшего стоматолога. Его нанял дальний родственник последнего, заподозрив, что имеет место ненадлежащее обращение с престарелыми, и попросив оценить, насколько старик уязвим для чужого влияния. Пациенту, Уильяму Фраю, который, впрочем, предпочитал, чтобы к нему обращались «док Билли», было девяносто шесть лет. В каждом ухе он носил слуховой аппарат и дышал с помощью кислородного баллона. Когнитивные и психологические тестирования растянулись на несколько часов. К тому времени, как Шанс снова оказался на улице, вызывающей такую же клаустрофобию, как крохотная кухонька дока Билли, послеобеденное время сменилось потемками, тротуары стали влажными от докучливого тумана, который Шанс в былые годы даже счел бы романтичным. Возвратившись в свою квартиру, он узнал из письма, что налоговое управление только что наложило арест на все средства, которые предстояло получить от продажи дома.
Было уже довольно поздно, но Шанс смог дозвониться до своего адвоката. Ситуация выглядела следующим образом: после бухгалтерской ревизии маленькой фотостудии его вскоре бывшей жены ее деятельностью заинтересовалось государство. Сам Шанс пару лет вкладывался в этот бизнес, чтобы помочь ему встать на ноги. Теперь все выглядело так, что эти деньги не учтены должным образом. У него нашли неподтвержденные расходы, у жены – не представленные в отчетах поступления. Будучи в браке, они подавали совместную налоговую декларацию, а теперь, расставаясь, оказались оба замазаны. Единственная разница между ними заключалась в том, что у него были деньги, пусть их общая сумма сейчас все уменьшалась и уменьшалась, а у нее – нет. Государство насчитало налоговых задолженностей и пеней на общую сумму в двести тысяч долларов. И, конечно, его ждали новые счета от юристов, которые всем этим занимаются. Он поблагодарил адвоката и повесил трубку.
Шанс сел, держа в руках письмо из налоговой – пальцы дрожали то ли от ярости, то ли от стресса, то ли от страха, – не в силах прогнать ощущение, что его бывшая супруга, самый близкий человек, мать его ребенка, сдала мужа. «Беда, чтоб ее, одна не приходит», – сказал он в никуда, почти сразу с известной долей досады представив, как нечто подобное могла бы сказать его мать. И как бы он возненавидел ее за это, за банальности и клише, за раздражающие назидания. Но потом решил, что все идет как должно… если протянуть на Земле достаточно долго, то в качестве награды превратишься в человека, которого презирал большую часть жизни…
Шанс взял из шкафчика над холодильником бутылку вина, купленную за три доллара в супермаркете «Трейдер Джо», нашел из чего пить, уселся в своей маленькой кухоньке, которая была лишь чуть-чуть менее тесной, чем у доктора Фрая, и взялся за отчет:
Уильям Фрай, дантист, 92 года, правша, тридцать лет на пенсии. Одинок, никогда не был женат, последние пятьдесят пять лет проживает в квартире на втором этаже в квартале Кастро, Сан-Франциско. Вопрос о возможном неподобающем обращении с престарелыми поднят в связи с женщиной, осуществляющей домашний уход за мистером Фраем, которой он, по всей видимости, передал более миллиона долларов в виде чеков из инвестиционного фонда…
И это все, на что он оказался способен. На большее не хватило духу. Только не сегодня. Вместо этого он принялся потягивать вино из до нелепости большого бокала, в котором когда-то давно смешивали коктейль «Ураган» из нью-орлеанского бара, – другой чистой стеклянной посуды Шанс так и не нашел, хотя искал долго. Он думал о том, что жена сдала его. Думал о Жаклин Блэкстоун и ее разбитом лице. Думал о тьме в людских сердцах. Вспомнил кое-что из сказанного доктором Билли во время их долгого послеобеденного бдения: «Вы не можете представить, каково это… девяносто два сраных года, и вдруг ты впервые влюбился. Деньги просто перестают иметь значение».
Шанс думал, что может легко представить, как чувствует себя человек, которому исполнилось девяносто два сраных года. К несчастью, это никоим образом не уменьшило его тревогу из-за собственных трудностей. Взгляд Шанса упал на французский гарнитур, громоздившийся в углу крошечной гостиной, и он решил продать его незамедлительно, и за самую большую сумму, которую только удастся выручить. И к такой-то матери все последствия. Это была совершенно несвойственная ему опрометчивость. Позднее он винил в своем решении дешевое вино в сочетании с тем простым фактом, что не смог тогда найти подходящего чистого стакана.
