Сперва Матиасу снилась вполне безобидная ерунда, но постепенно сон каким-то образом вырулил в хорошо знакомый, регулярно повторяющийся – не то чтобы настоящий кошмар, скорее, просто муторную суету, в ходе которой хаотически мечешься по городу в поисках вокзала, откуда совсем скоро отправится поезд, твоя единственная возможность уехать из города до начала принудительных школьных экзаменов для всего взрослого населения; по какому предмету будут экзаменовать, никто не знает, но ходят слухи, что по химии, из которой невозможно вспомнить вообще ничего. Что сделают с провалившими экзамен, тоже неясно, но мысли об этом неизбежно рождают тоскливое предчувствие небытия.

Однако есть поезд. На поезде можно спастись, уехать в Тернополь, где не сдают никаких экзаменов, в Тернополе живет тетка Ганна, а к родственникам отсюда пока выпускают, нужные справки он купил в специальном тире, где за каждую печать надо платить метким выстрелом, осталось найти вокзал и успеть заскочить в вагон прежде, чем поезд тронется. До отправления осталось буквально несколько минут, но усилием воли можно замедлить ход часовых стрелок; это изматывает, отнимает последние силы, а вокзала все нет, куда бы ни повернул, крепнет ощущение, что только удаляешься от цели, и с каждым разочарованием удерживать время на месте становится все трудней.

Повернув в очередной раз, вдруг неведомо как оказался на берегу Вильняле, рядом с маленьким фермерским рынком Тимо, он регулярно ходил сюда наяву, по четвергам – за домашней моцареллой и соусом песто, которым торгует веселый молодой итальянец, неведомо как попавший в наши края, а в ресторанные дни, по пятницам – за острой тайской лапшой и изумительными гамбургерами; впрочем, неважно, главное, сразу узнал это место и, словно очнувшись от морока, вспомнил, в какой стороне тут вокзал. Не слишком далеко, за четверть часа вполне можно добраться, если идти очень быстро, а лучше – бежать.

Небольшую группу людей, расположившуюся на речном берегу, он сперва не увидел, заметил только когда один из них, плечистый седой мужчина в рубахе с закатанными до локтей рукавами, поднялся, взмахнул рукой и громко его окликнул:

– Добрый день! Меняю кофе с пирожным на сигарету! Если она у вас есть, соглашайтесь, эклеры у нас хоть куда, такие кому попало не снятся, а наяву их вообще невозможно испечь: крем замешан на облаках, взбитых юго-западным ветром в последнюю летнюю ночь, почти целый месяц назад, представляете, как он хорошо настоялся? Ну что, по рукам?

Матиас застыл на месте, пытаясь понять смысл фразы. Слишком она была запутана, слишком много слов, лишняя, ненужная информация для человека, у которого сейчас одна цель: спасти свою жизнь и бессмертную душу от школьного экзамена по химии, пока поезд, счастливый последний поезд в благословенный тихий Тернополь еще не ушел.

Наконец кое-как перевел сказанное с чужого языка на свой, понял только, что у него просят сигарету. Наяву именно сигаретами никогда ни с кем не делился, не из скупости, просто не любил вот таких хитрожопых курильщиков, норовящих поживиться за чужой счет. Но сейчас почему-то сразу решил, будто щедрый поступок придаст ему сил, а они как раз очень нужны, чтобы удерживать на месте время, пока он будет бежать на вокзал. Полез в карман, вместо кармана рука каким-то образом провалилась в ящик письменного стола, который был у него еще на прошлой работе, но сигареты там нашлись, причем не какие попало, а в черной пачке, английские, купил в дьюти-фри по дороге из отпуска три с лишним года назад – надо же, сколько всего вдруг ожило в памяти и пролилось на него благодатным дождем, даже почти перестал бояться предстоящего экзамена, вернее, верить в него почти перестал, но все еще полагал, что благоразумней уехать из города, если получится. Если удастся успеть на вожделенный последний поезд, шансов, положа руку на сердце, совсем немного; впрочем, пока я тут стою, время, кажется, тоже не идет.

Поэтому с места не сдвинулся – не то что не мог, просто не рискнул потревожить время. Но помахал незнакомцу пачкой – дескать, если надо, иди сюда. Сказал:

– Берите так, не надо кофе с пирожными. Я должен бежать. Я опаздываю на поезд.

Его слова произвели на незнакомцев впечатление. Один обернулся и внимательно посмотрел на Матиаса, другой зачем-то закрыл лицо руками, а женщина, которую он сперва принял за кудрявого мальчика, и только сейчас разглядел довольно пышную для такого тонкого тела грудь, сказала седому:

– Давай ему все расскажем! Зачем человеку мучиться? Когда еще тот будильник. Пусть лучше спокойно кофе попьет.

– Да разве я против? – удивился седой.

Подошел к Матиасу, взял из пачки одну сигарету, протянул ему термос-кружку и совсем крошечный, словно бы кукольный эклер:

– Допивайте. Там немного, но все, что осталось – ваше. И пирожное, как обещал. Извините, что всего одно – последнее, больше не осталось! – зато боевой трофей. На меня натурально рычали, когда я его забрал. А на поезд плюньте. Не надо вам никуда уезжать. Ничего плохого с вами здесь не случится. Это просто сон такой неприятный, особого смысла в нем нет. Но подобные сны почему-то регулярно снятся всем подряд: как опаздываешь на поезд, но не можешь найти вокзал. А если все-таки находишь, долго бежишь по бесконечному перрону, потом выясняется, что нужный состав стоит на другом пути, и теперь уже точно не успеть, до отправления всего минута…

Он еще что-то говорил, но Матиас почти не слушал, потому что вдруг вспомнил разом все свои сны про дурацкий поезд, на который непременно надо успеть, они преследовали его с детства и отличались разве что незначительными деталями. Самый популярный в его персональном ночном кинозале триллер, поймать бы сценариста да удавить.

– …не нравятся, – продолжал тем временем говорить седой. – Но вмешиваться мы не имеем права, поскольку эти сновидения не принадлежат к категории особо опасных для психики и здоровья кошмаров, а наоборот, считаются умеренно полезными, то есть укрепляющими сознание. Хотя будь моя воля, я бы их на нашей территории запретил.

– И я запретила бы! – горячо поддержала его кудрявая женщина.

А один из молчавших до сих пор мужчин снисходительно сказал:

– Мои коллеги – пламенные сторонники цензуры. Дай им волю, в мире не осталось бы ни одного неприятного сновидения. Всему человечеству снились бы исключительно зеленые лужайки с пушистыми зайчатами, пляжи на райских островах, заоблачные дворцы, карусели, кондитерские и цветущие сады.

Матиас подумал, что, пожалуй, не отказался бы от такого набора. В конце концов, сон для того и придуман, чтобы отдыхать. А не бегать по городу в поисках уходящего поезда. И уж всяко не школьные выпускные экзамены по новой сдавать.

А вслух он спросил:

– Так выходит, я сейчас просто сплю? Интересно. Не помню, чтобы раньше выяснял во сне, что это именно сон. И вы мне, выходит, приснились?

– Что-то вроде того, – кивнул седой. – Хотя в отличие от большинства образов, порожденных вашим спящим сознанием, мы действительно здесь присутствуем. И кофе присутствует. И пирожное. Попробуйте! Есть во сне что попало я сам никому не советую, но от нашей еды не будет вреда.

Напиток в кружке был черен, как положено крепкому кофе, и довольно горяч. Но ни вкуса, ни даже запаха Матиас не почувствовал. Зато эклер оказался явственно сладким. Ну и дела.

– Ну и дела, – сказал он. Обо всем разом. Подвел, так сказать, итог.

– Ну и как, вкус ощущается? – с неподдельным любопытством спросил молчавший до сих пор мужчина с волосами какого-то удивительного серебристого цвета, не то крашеный, не то действительно с такими уродился, поди разбери.

Впрочем, он же – просто сон. Какой с него спрос. Спасибо еще, что не зеленый. И без щупалец. Очень мило с его стороны.

– Сладкий вкус ощущается, а горький как-то не очень, – ответил Матиас. – То есть кофе вообще никакой. А эклер отличный.

– Ладно, – откликнулся крашеный. – Тогда на здоровье, не жалко. Между прочим, от сердца его оторвал!

– Это я его оторвал от твоего ненасытного сердца, – сказал седой. И подмигнул Матиасу: – Не обращайте внимания. Ари – исключительный сладкоежка. И уже, похоже, забыл, что кроме своей слопал почти всю мою порцию. Я себе всего две штуки оставил. И одно вам отдал.

– Ой, тогда не надо было отдавать, – смутился Матиас.

– Ну как – не надо? Терпеть не могу стрелять сигареты у незнакомцев, а так все-таки более-менее честный обмен.

– Ну так сигареты мне просто приснились.

– Как и пирожные нам. Все по справедливости.

Крыть было нечем. Матиас отдал седому пустую кружку и только теперь заметил у него в руках садовую лопатку. Такие же были и у остальных, только кудрявая женщина вооружилась большой столовой ложкой, впрочем, та тоже была измазана в земле. Вспомнил разговор про цензуру, карусели, лужайки и кроликов и рассмеялся:

– А вы что, сады сажаете? Чтобы во всех снах сразу цвели?

– Ну надо же, – сказал тот самый человек, который насмехался над своими коллегами. – Сразу нас раскусили! Вас не Шерлоком случайно зовут?

Комплимент был незаслуженный, но все равно приятный. Матиас невольно расплылся в улыбке.

– Нет, – признался он, – к сожалению, я просто Матиас… Ой, слушайте, это я сейчас свое имя во сне назвал? Раньше не получалось, по крайней мере, в тех снах, которые я помню. Но я довольно много помню, с детства. Всегда было очень жалко их забывать, и я как-то наловчился запоминать.

– Очень полезный навык, – серьезно сказал его собеседник. – Вы большой молодец, что стараетесь, все бы так. И про нас вы все правильно поняли. Мы действительно занимаемся озеленением общего онейрологического пространства первого уровня. Проще говоря, территории, которая более-менее регулярно снится подавляющему большинству городского населения в так называемой фазе «быстрого сна»; более глубокое погружение обычно приводит спящего в индивидуальные пространства сновидений, а место, где мы с вами встретились – что-то вроде общего холла в большом доме, через который время от времени проходят все. Я понятно выражаюсь?

– Даже как-то чересчур понятно, – заметил Матиас. – Обычно вместо нормальных разговоров во сне получается какая-то белиберда. А сейчас четко и ясно, как наяву.

– Это потому что все присутствующие здесь выработали привычку сохранять в сновидении обычную ясность сознания. А вы просто на нас настроились и тоже стали таким, – объяснил тот. – Во сне мы все те еще хамелеоны, чутко реагируем на изменение обстановки, и сами меняемся, чтобы оставаться уместными; собственно, отчасти именно поэтому вспоминать сны бывает так трудно: наяву человеческая психика не настолько подвижна и пластична. Впрочем, извините, я увлекся. Сказалась привычка инструктировать молодых сотрудников, а вам эта информация ни к чему. Лучше давайте займемся делом. Готов спорить, вы еще никогда не сажали растения в собственном сне. Хотите посадить крокус?

– Крокус?!

– Ну да. Конец сентября – отличное время для посадки луковичных. Началось с того, что Таня, – он кивнул на кудрявую женщину, – закопала пару десятков луковиц на этом берегу. Наяву, после дежурства. Просто так, чтобы в городе были дикорастущие крокусы, не только в палисадниках, а прямо на берегу реки. Мне ее идея понравилась – именно такими поступками изменяется мир. Но для закрепления успеха имеет смысл сделать то же самое в общем пространстве сновидения, благо рынок Тимо и берег Вильняле совпадают в обеих реальностях целиком, один в один. Поэтому у нас сегодня, можно сказать, субботник. Хотя на самом деле, сре… нет, уже раннее утра четверга. Но, по-моему, никакой разницы. Лишь бы лунный день для посадки подходил. А этот вполне ничего.

Матиас слушал его, как завороженный. А потом взял протянутую ему лопатку и принялся рыть. Его почти сразу остановили: «Хватит, не надо так глубоко! Достаточно пяти сантиметров». Взял из Таниных рук крошечную луковицу – «Этот желтый, если верить картинке на пачке» – опустил в ямку, присыпал землей, растерянно спросил:

– И все?

– И все! – рассмеялась кудрявая Таня. – Невелик субботник: здесь на четверых хорошо если полчаса работы. Мы бы давным-давно закончили, если бы не устроили пикник. Слушайте, а вы не дадите и мне сигарету? Обычно они хоть кому-нибудь из нас, да снятся, а сегодня все сигаретные пачки в наших карманах превратились в пакеты с луковицами. Как-то мы чересчур увлеклись.

Достал из кармана, вернее все из того же ящика бывшего рабочего стола черную пачку, протянул ей, сказал:

– Забирайте всю, мне все равно вот-вот просыпаться. А наяву я выкурил эти сигареты еще три года назад.

– Спасибо! – обрадовался Таня. И тут же огорчилась: – Ой, а вас и правда уже почти нет.

Это он и сам ощущал. Но пачку отдать успел прежде, чем окончательно проснулся.

Его разбудил Павел, друг и коллега, оставшийся ночевать накануне, как всегда, когда они оба работали в утреннюю смену: Павел жил на дальней окраине, возле Ботанического сада, а от Матиаса до работы пешком – максимум четверть часа.

– В кои-то веки с девушкой хорошей познакомился, – проворчал Матиас, – и вдруг выясняется, что пора вставать. Нет в жизни счастья. И даже элементарной справедливости в ней нет.

Павел был целиком с ним согласен. Как и любой здравомыслящий человек в половине седьмого утра.

Дурацкие сны про поезд, экзамены и прочую дрянь Матиасу после этой встречи долго не снились. Ну или просто забывал их еще до пробуждения. Но в начале апреля – во сне тогда, кстати, тоже был апрель, в отличие от настоящего солнечный, но холодный, еще почти без листвы – вдруг приснилось, что город захватили то ли инопланетяне, то ли просто странные существа и теперь отбирают людей по каким-то спискам, присылают письма с предписанием явиться на Кафедральную площадь, указывают дату и время, вроде бы каждому разную, никто не знает, для чего, но подозревают недоброе, и единственный выход – уехать отсюда, пока еще ходят какие-то поезда, можно к деду Григорию, в Каменец-Подольский, у Матиаса нашлась пригласительная открытка на свадьбу, все вокруг говорили, для перехода границы она вполне подойдет.

Билеты на поезд можно было купить в двухэтажном бетонном бараке на окраине города и больше нигде; барак, как ни странно, сразу нашел, даже билет купил без препятствий, на обратной дороге выбросил телефон, чтобы не проверять почту, и если ему успеют прислать письмо с предписанием, ничего об этом не знать: пока не знаешь, приглашение не считается, можно его игнорировать, поэтому избавиться от телефона было разумным решением, главное – ни на минуту не забывать, что выбросил, а то случайно нашаришь его в кармане, и тут звякнет новое почтовое сообщение, придется читать, и вот тогда точно – все. Что именно «все», Матиас предпочитал не задумываться, сейчас важно не это, а отыскать вокзал.

Чертов вокзал, конечно же, снова манил и дразнился, несколько раз мерещился буквально за углом, но тут же оказывался чем-то иным: киоском с мороженым, чулочной фабрикой, магазином галантереи, выставочным павильоном выброшенных цветов. Блуждал по городу, вернее, панически метался, а время шло, хоть и тормозил его волевым усилием, но оно не стояло на месте, до отхода поезда в Каменец-Подольский оставалось всего двадцать минут, и семь из них истекли очень быстро, всего за какие-то полчаса.

Без особой надежды на успех пересек проходной двор и внезапно вышел с улицы Наугардуко прямо на берег Вильняле, к маленькому рынку Тимо – вот это приятный сюрприз! Потому что дорога на вокзал отсюда хожена-перехожена, так хорошо знакома, что вряд ли станет хитрить, рассыпаться на множество переулков, каждый из которых готов в любую минуту оказаться тупиком; во всяком случае, имеет смысл попробовать, еще есть шанс успеть.

Уже почти развернулся, чтобы бежать, но в последний момент боковым зрением заметил разноцветные пятна в траве, присмотрелся внимательней и увидел, что вдоль берега всюду рассыпаны лиловые и белые крокусы. И среди них один ярко-желтый. Вспомнил: его я сажал! И все остальное, конечно, тоже сразу же вспомнил: как седой человек попросил сигарету в обмен на кофе, а его приятель с серебряными волосами не хотел отдавать эклер, как они объяснили, что ему не надо идти на вокзал, потому что поезд, который вот-вот уедет, это всего лишь сон, и все остальное – сон, значит, бояться здесь совершенно нечего, а потом Таня… Да, точно, была же еще Таня. Такая славная девушка, встретить бы ее наяву; впрочем, конечно, не факт, что наяву я ей тоже понравлюсь, – думал Матиас. – Но все равно, было бы хорошо.

Он сидел на берегу реки, на редкой, зато ослепительно зеленой, совсем молодой траве, среди цветущих крокусов, посаженных осенью в одном его сне, чтобы весной расцвести в другом, и смеялся, не просыпаясь – над собой, поездами, экзаменами, инопланетянами, билетами, вымышленными родственниками, справками и эклерами. Хотя непонятно, что такого смешного в эклерах? Пирожные как пирожные, вполне ничего.