Иногда я просыпаюсь настолько человеком, что хоть переворачивайся на другой бок и снова засыпай. Звучит неплохо, но обычно это не помогает. В смысле, уснуть-то можно, но во сне эта напасть, по моему опыту, не проходит, только наяву. Так что лучше сразу вставать.

Нёхиси считает, это у меня вместо простуды. Устал, замерз, зачем-то зашел на рынок или прокатился в троллейбусе, утратил бдительность, подцепил вирус, ничего страшного, с каждым может случиться, скоро пройдет. И ведет он себя соответственно: достает из погреба малиновое варенье, кутает мой дом целебными туманами по самую печную трубу и превращает то воду в горячее вино, то утренний кофе в травяной чай с медом и лимоном. Последнее, на мой взгляд, лишнее. Но Нёхиси хрен переубедишь, ступив на путь милосердия, этот тип становится воистину страшен. Мое счастье, что он, похоже, не подозревает о существовании горчичников. То-то бы я поплясал.

Хуже всего в этой истории, что, проснувшись человеком, я никакого Нёхиси не вижу. Максимум – слышу, да и то сильно через раз, если хорошо постараюсь. Но, по крайней мере, я о нем по-прежнему знаю. Это большое облегчение, я еще помню времена, когда все забывал.

По сравнению с прежними приступами обострения человечности нынешние – полная ерунда. Я, конечно, злюсь, что впереди как минимум день совершенно бездарного времяпрепровождения, а то и два, если не все пять. Но заранее уверен, что рано или поздно все снова будет в порядке. Если уж раньше справлялся, сейчас – раз плюнуть. Но пасаран.

Главное утешение в этой невыносимой ситуации, что теперь я совершенно точно знаю: все происшествия, которые люди обычно считают «странными», «пугающими», «сводящими с ума», на самом деле свидетельствуют, что со мной по-прежнему все в порядке. Ну, почти. В частности, я прекрасно понимаю, что если окно в моей комнате открылось само собой, и в него ворвался совершенно неуместный в феврале летний горячий ветер, швырнул на мой стол мандарин, оранжевую салфетку из кафе, изрисованную смешными кошачьими рожицами, три шоколадных конфеты и цветущую маргаритку, это просто лучший друг пришел меня навестить. А что предпоследние условно приличные штаны внезапно слетели с вешалки и элегантно обвились вокруг моей шеи, так это он меня заботливо кутает – в меру своих представлений о том, что такое «заботливо укутать». Они у Нёхиси и так-то несколько более эксцентричные, чем у меня, а сейчас – вообще хоть святых выноси. Ну, или, наоборот, вноси. Я бы, пожалуй, парочку внес. Определенно не помешают.

Но ладно, справимся без святых.

Я говорю, воздев глаза к потолку, хотя совершенно не факт, что Нёхиси расположился именно там:

– Видишь, какая фигня. – И, помолчав, добавляю: – Спасибо, что пришел навестить. Ты лучший в мире выдуманный… прости, конечно, не выдуманный, а совершенно реальный, данный мне в острых ощущениях друг. Самое главное, когда я сварю кофе, не превращай его, пожалуйста, в чай с лимоном. Только чая мне сейчас не хватало. И так утро не задалось.

Я не слышу, что отвечает Нёхиси, но знаю его достаточно долго, поэтому догадываюсь, он сейчас ворчит: «Ладно, тебе же хуже. Чай, к твоему сведению, полезен для здоровья. Особенно травяной».

– Кофе тоже полезен, – говорю ему я. – Там до хрена витаминов. И наверняка каких-нибудь минералов. И микроэлементов. Знаешь, что такое микроэлемент? Я тоже не очень, но знать и не обязательно, в микроэлементы достаточно верить, примерно как в нас с тобой. А самое главное, кофе улучшает работу головного мозга. Вот почему я пью его ведрами и собираюсь продолжать в том же духе. Головной мозг – отличная штука, лучшее, что у меня сейчас есть.

Нёхиси ржет так громко, что звенят оконные стекла, даже я, уж на что нынче плох, а слышу его смех. Нёхиси кажется, что наличие у меня самого настоящего головного мозга – лучшая шутка в этой части Вселенной. Хотя лично я не вижу никаких причин, почему бы мне его не иметь.

Ладно, пусть веселится, лишь бы кофе в якобы целебную пакость не превращал.

Он и не превратил, спасибо ему за это. А явственный привкус гречишного меда вполне можно пережить. Я в этом смысле стойкий боец, даже кофе с чесноком однажды попробовал, якобы по старинному турецкому рецепту. Не могу сказать, что остался доволен, но, по крайней мере, баристу я в тот раз не убил и Турции войну не стал объявлять; кажется, даже в глаз никому не заехал, но тут я уже не настолько уверен, давно дело было. Очень, очень давно и, строго говоря, не со мной. А с дурацким человеком, который сегодня зачем-то проснулся вместо меня.

Я пью кофе, смотрю в окно, за которым сейчас вместо привычной уже прозрачной тьмы бытия и сияния его великолепной изнанки – всего лишь неумело прикинувшийся единственной реальностью традиционный, почти бесснежный февральский пейзаж: мой палисадник, ветхий забор, за ним тропинка, по какому-то нелепому недоразумению обозначенная в городских реестрах как самая настоящая улица Кудрю, черные от мороза и солнца деревья да старые черепичные крыши соседних домов на фоне бледного полуденного неба. На самом деле, тоже вполне красиво. Просто мне мало. Я-то знаю, что это – не все.

Нёхиси сейчас наверняка свешивается с потолка, спрашивает: «Чем займемся?» Или: «Ты уже придумал, как будешь выкручиваться?» Или, что наиболее вероятно: «Я могу помочь?» Голоса я по-прежнему не слышу, но явственно ощущаю его присутствие и направленное на меня внимание. Вот и ладно. С этим уже вполне можно жить.

Я пока не придумал, как буду выкручиваться конкретно сейчас. Но метод мне известен, его я изобрел так давно, что даже не помню, когда именно; может быть, вообще всегда знал. Чувствуя, что начинаю заболевать, я тут же хватался за какое-нибудь интересное дело; ключевое слово – «интересное», от скучной работы толку ноль. Зато когда удавалось всерьез увлечься, я забывал о болезни, и она обиженно уходила, на прощание хлопнув дверью, так что содрогалось все мое тело, в которое ее, заметим, никто не приглашал.

Этот метод и сейчас работает безотказно: если вести себя так, будто ничего не случилось, вскоре выяснится, что действительно ничего не случилось. Подумаешь, утро не задалось. Просто встал не с той ноги.

Тут правда есть одно небольшое техническое затруднение: проснувшись до такой степени человеком, как сегодня, я практически ничем интересным заняться не могу, потому что ничего не умею. Разве вот, кофе варить, по-прежнему круче всех на четырех берегах наших двух рек. Но просто сварить кофе всегда оказывается недостаточно. Не знаю, почему, но оно так.

Однако кофе действительно улучшает работу головного мозга, ученые не врут. Поэтому после первой чашки я вспоминаю, как лет семь, что ли, назад в аналогичной бедственной ситуации развлекался, сочиняя роман, который планировал написать на стенах домов и заборах, по одной фразе на стену, по персонажу на улицу, по любовному свиданию на перекресток; впрочем, некоторым перекресткам должны были достаться дружеские встречи, а одному – таинственное убийство и одновременно его разгадка, как-нибудь так. Вместо романа в итоге вышел всего лишь рассказ; впрочем, довольно длинный. Дождавшись ночи, я побежал его писать, прихватив коробку мела, но оказалось, руками можно ничего не делать, надписи на стенах уже появились, причем даже более удачные, чем в черновике, а я – это снова я.

А как-то, – вспоминаю уже после второй чашки кофе, – я всю ночь увлеченно красил акрилом камни и выкладывал разноцветные спирали на речном льду, возле Зеленого моста, чтобы поутру водители и пешеходы выворачивали шеи, пытаясь понять, что там такое, что означает и какого черта оно вообще есть. Однажды сутки кряду вырезал из серебристой фольги семиконечные звезды, а потом рассыпал их по тротуарам. В другой раз исписал все те же многострадальные тротуары обнадеживающе бессмысленными надписями: «Уже совсем рядом», «Оно где-то здесь», «Может быть, за углом». А буквально в прошлом году, когда меня вот так же скрутило, рисовал на дверях парадных смешных инопланетных чудовищ, как бы выламывающихся наружу, успел всего шестерых, зато они были прекрасны, все-таки я неплохой художник. В смысле умею способствовать торжеству жизни, внося в нее упоительный хаос, даже когда из великого множества инструментов изменения реальности у меня остались только две руки и голова – всего одна, зато до краев заполненная тем самым мозгом, работу которого я в поте лица улучшаю вот прямо сейчас. Где там моя джезва? Третья чашка кофе столь выдающемуся мыслителю совершенно точно не повредит. Что бы придумать такого, чего я еще никогда не делал? Реальность реальностью, но себя тоже надо развлекать. Себя, собственно, в первую очередь. Я – это очень важно. Реальность начинается с меня.

Не знаю, следит ли Нёхиси за оптимистическим ходом моих мыслей, но он определенно все еще рядом. А как еще объяснить, что моя джезва сама худо-бедно помылась, наполнилась водой и теперь неспешно ползет к плите.

Одновременно к плите приближается сковородка. Судя по решительному выражению ручки, она намерена самоотверженно приготовить мне оладьи, или еще что-нибудь в таком роде, благо мука в доме есть; знать бы еще, откуда она здесь взялась. С другой стороны, должны же быть в моей жизни хоть какие-то необъяснимые чудеса.

Однако факт остается фактом: мука у меня есть. И, кто бы мог подумать, масло. И яйца. И сахара почти полный пакет. И еще куча всего… А, вспомнил! Это потому, что совсем недавно был китайский Новый год. Мы совершенно случайно о нем узнали из разговора на улице, и Нёхиси по такому случаю попытался превратить мою старую шляпу в праздничный торт, но вместо торта у него почему-то получилась кошелка с продуктами, как будто просто в супермаркет сходил; шляпа, впрочем, действительно бесследно исчезла. Мы решили, ну его к лешему, этот несбывшийся праздничный торт, и отлично скоротали остаток ночи, превращая сонных голубей в разноцветных драконов; от такой внезапной перемены в жизни бедняги теряли равновесие, падали с карнизов в подтаявшие сугробы и с перепугу гадили огненными фейерверками, любо-дорого было поглядеть.

Ладно, неважно. Главное, я уже знаю, что можно сделать с мукой, маслом, яйцами, сахаром и воспоминаниями о китайском Новом годе – если уж так получилось, что они у меня есть.

– Сейчас будем печь печенье, – говорю я вслух.

– Оййй блиииииин! – стонет Нёхиси, так громко, что я совершенно отчетливо его слышу.

Вот теперь, похоже, он встревожился по-настоящему. Уже небось приготовился мчаться за Стефаном, чтобы тот пришел и изгнал из меня злых духов. Хотя, если по уму, злых духов сейчас следовало бы в меня загонять. Глядишь, вышел бы толк.

– Не спеши отчаиваться, – говорю я. – Это как минимум не спортивно. Подумаешь, тоже мне горе – раз в жизни решил испечь печенье!

«В том-то и ужас, что раз в жизни», – ворчит Нёхиси. Ну или просто думает. Или ничего такого не думает, а я сочиняю за него. Трудно сейчас разобрать, но, в общем, причина его тревоги понятна. Я и домашняя кулинария – стихии настолько несовместимые, что на месте Нёхиси я бы и сам, пожалуй, перепугался и приготовился к эвакуации. Но я, увы, на своем. Говорят, сумасшедшим всегда кажется, что они очень разумно рассуждают, вот и я сейчас совершенно уверен, что испечь печенье мне по плечу.

– Только без паники, – говорю я. – Во-первых, тебя никто не заставит это есть. Более того, даже если очень захочешь, больше одной штуки не дам. Это будет не просто жратва, а печенья с предсказаниями. Chinese fortune cookies; впрочем, я где-то когда-то читал, что на самом деле их изобрели японцы, а у китайцев просто были похожие «лунные пирожки». Нет, не с начинкой из лунного света, а всего лишь соответствующей формы. Как тебе идея? По-моему, вполне ничего.

Нёхиси так, похоже, не думает. По крайней мере, сковородка взмывает к потолку. Ладно, хоть не норовит стукнуть меня по лбу, а то хорош бы я был, отбиваясь от собственной посуды, наедине с собой.

– Ты не понял, – говорю ему я. – Главное в этом деле не сами печенья, а предсказания. Мы с тобой их вместе придумаем, запишем, сунем в печенья, а потом… Неважно, увидишь. Только прикинь, какой восхитительной ерунды можно будет понаписать! А что касается теста, никакой отсебятины, обещаю. У Тони спрошу. И запишу. На бумажку. Слышишь?

Сковородка вздрагивает и медленно возвращается на подставку возле плиты. Надо же, какой Нёхиси нынче покладистый. Я даже не надеялся так быстро его убедить. Хотя мое обещание записать рецепт на бумажку – серьезная жертва на его алтарь. Примерно как сто отборных быков. Или даже сто десять.

У моего друга Тони великое множество разнообразных достоинств. Но важнейшими из них для меня сейчас являются два. Во-первых, к Тони можно не только влететь в окно, на ходу превращаясь во что-нибудь совершенно абсурдное, но и просто позвонить по телефону. И поговорить. И услышать, что он отвечает, вне зависимости от того, кто из нас насколько сейчас человек. А во-вторых, он повар от бога; строго говоря, от нескольких разных богов. И всегда готов поделиться рецептом с любым живым существом, даже не желающим его слушать. Догонит, обездвижит и поделится, никто от него не уйдет.

Сейчас мне это на руку.

– Значит, так, – невозмутимо говорит Тони. В отличие от Нёхиси, он совсем не удивлен. Тони считает, кулинария – что-то вроде бога, каждый рано или поздно к ней придет. – Значит так, – повторяет он, – слушай меня внимательно. Самое сложное из всего, что тебе предстоит, это растопить сливочное масло. Остальное – сущие пустяки.

Растопить масло – это я влип, конечно. Гораздо проще было бы провернуть то же самое с парой тысяч немилосердных сердец, по крайней мере, руками ничего делать не надо, и без специальной посуды можно обойтись.

Несколько секунд я малодушно прикидываю, не засунуть ли мне бумажки с предсказаниями, например, в яблоки. Или сделать с ними бутерброды. Или вообще раздать просто так, без еды. С другой стороны, стыдно вот так сразу пасовать перед трудностями. Человек рожден для подвига. Обычно меня это не касается, но вот прямо сейчас я, к сожалению, именно человек. Поэтому ладно, пусть будет подвиг. Зря я, что ли, полчаса по всему дому бумагу с ручкой искал.

Записываю рецепт. Он звучит как бред сумасшедшего; впрочем, для меня все кулинарные рецепты так звучат. С другой стороны, сам-то я сейчас кто? Сумасшедший и есть. Так что все довольно гармонично складывается.

– Самое главное, – говорит в завершение Тони, – бумажки с предсказаниями нужно успеть вложить, пока печенье горячее. Тогда его еще можно свернуть и слепить, как пельмень. Когда остынет, затвердеет, и ты уже ничего с ним не сделаешь. Ясно?

Да уж куда ясней.

– …Слушай, – говорю я Нёхиси, – а ведь ты наверняка можешь растопить масло одним прикосновением. Или, не знаю, тремя. Это была бы неоценимая помощь. Потому что – ну ты только вообрази, как я пытаюсь делать это в кастрюле…

И умолкаю на полуслове, зачарованно уставившись на кусок масла, начинающий таять прямо на кухонном столе. Буквально в последний момент все-таки ору: «Погоди, дам миску!» – и спасаю положение. Нёхиси, конечно, тоже тот еще кулинар. Но все равно, как же он меня выручил. Если я все-таки псих, то самый везучий на свете, вон какие полезные в хозяйстве галлюцинации отрастил.

– А теперь, – говорю я, задвинув противень и закрыв духовку, – самое интересное. Будем писать предсказания. То есть ты – диктовать, а я – записывать. В идеале. Если разберу, что ты говоришь. Мне сейчас, сам знаешь, очень важно тебя слышать. И, хорошо бы, правильно понимать.

Вокруг моей шеи, прямо поверх уже намотанных на нее штанов обвивается мокрое кухонное полотенце. Это Нёхиси снова заботливо меня кутает. От сострадания и других возвышенных чувств. Впору прослезиться, но вместо этого я беру лист бумаги, ножницы и разрезаю его на сколько-то там кусочков, по большей части, косых и кривых. Это нарочно. Не надо мне сейчас ровных линий, ну их к черту совсем.

С нарезанными бумажками и первым попавшимся под руку маркером, устраиваюсь на краю обсыпанного мукой стола, умоляюще возвожу глаза к потолку – дескать, ну же, давай, диктуй! В ответ мне сперва звенит совершенно невыносимая, полная тишина, а потом Нёхиси совершенно внятно и отчетливо говорит:

– Не гони картину. Мне надо подумать. Все-таки предсказания, не кот чихнул.

Другой на моем месте сейчас разрыдался бы от облегчения. А я только носом шмыгнул. Герой.

Пока я геройствую, Нёхиси думает. А время, меж тем, идет, печенья нас ждать не будут. Но вот наконец с неба, вернее, откуда-то с сияющих высот дедовского платяного шкафа раздается глас:

– Художник должен быть обжорой!

– Чего-о-о?! – не веря своим ушам, переспрашиваю я.

– Художник должен быть обжорой, – терпеливо повторяет Нёхиси. И строго добавляет: – Это мое первое пророчество. Запиши.

Миг, и мы оба уже хохочем, возможно даже в обнимку, но в этом я не уверен, слышать его уже слышу, а не чувствую пока ни черта. Ладно, с ощущениями потом разберемся. Сейчас главное быстренько это все записать.

– Ты умеешь присниться вовремя, – диктует Нёхиси. – Машина времени из палки от швабры, рукавицы и селедочного хвоста. Не препятствуй естественному течению кошки. Сможешь в апреле. Твоя тень толще тебя. Никогда не плачь в шторм. Сейчас поиграем в прятки. Не надо ссориться с бисером. Дождь – это не ты. После того, как покрасишь волосы в фиолетовый цвет, на тебя перестанут обращать внимание. Следуй за голосом, от хора беги. Мантикоры – лучшие друзья девушек. Не вздумай ссориться с треугольниками. Не все, что падает с неба, непременно звезда. Скоро принесут твою голову из починки. Не притворяйся лошадью, ты – ягуар.

– Погоди, – прошу. – Я за тобой не успеваю.

– Ладно, – соглашается Нёхиси. И после небольшой паузы предлагает: – Напиши что-нибудь сам. А то чего я один на этой пашне надрываюсь.

Ох, да не вопрос.

«Так долго вглядывался в бездну, что как честный человек, должен был на ней жениться», – пишу я. И Нёхиси ехидно вставляет:

– Кому что, а голому баня.

Он прав. Но с толку меня не собьешь.

«Никогда не поздно научиться прыгать через скакалку», – оптимистически пишу я на очередном клочке бумаги. «Шаги должны быть разного цвета». «Горел синим пламенем, остался очень доволен». «Прыжок в сторону – это самое вкусное». «Придешь со своим фонарем, запишут в небожители». «Где граница между тобой и имбирным пряником, не знает никто». «Примерещусь тебе четыре раза, потом твоя очередь». «Море волнуется, просит срочно позвонить».

– Космос – не салат, а гораздо проще, – не утерпев, влезает Нёхиси. – Любовь управляет супом. Самая полезная еда – на букву «П».

Я записываю и это, никаких возражений. Насчет космоса ему точно видней. Насчет супа, салата и прочей жратвы, вероятно, тоже.

Бумажки как-то неожиданно заканчиваются, да и печенье, судя по запаху, пора доставать из духовки. Пишу: «В отчаянии много витаминов», ставлю точку. На этом все.

– Тридцать штук получилось, – говорю я, свернув последнее печенье. – Устал при этом, как будто испек три сотни. Ужасная штука эта кулинария. Трудное древнее колдовство.

Нёхиси швыряет в меня подушку. Не то заступается за кулинарию, не то просто от полноты чувств. Спрашивает:

– Что дальше?

– Увидишь. Ты случайно не знаешь, который сейчас час?

На стене возникают часы с кукушкой. Впрочем, вместо кукушки оттуда высовывается потрепанный жизнью василиск с головой не столько петуха, сколько ощипанного попугая. И говорит: «Мяу». Семь раз.

– Всего семь вечера? Отлично. Тогда пошли, – говорю я. И наконец снимаю с шеи свои условно приличные штаны. Теперь им придется занять более традиционное место. Я, увы, не настолько авангардист.

Большая удача, что я обаятельный. Правда, секрет моего обаяния описывается формулой «этому лучше не перечить, может укусить». Но какая разница, главное, что отказать мне практически невозможно – в тех редких случаях, когда я о чем-то прошу.

– Хочу сделать вам подарок, – говорю я и так широко улыбаюсь, что в этот момент меня очень легко перепутать с каким-нибудь сдуревшим от долгого пребывания в человеческой шкуре лесным оборотнем. В смысле, очень заметно, что укусить я действительно могу, что на самом деле неправда, делать мне больше нечего – посторонних девиц кусать.

Однако посторонняя девица, темноволосая, сероглазая бариста с чудесным детским румянцем на щеках, смотрит на меня с таким восхищенным отчаянием, словно я уже не раз являлся ей в страшных снах. Впрочем, кто меня знает, может быть и являлся. За мной не уследишь.

– Не вам лично, а вашим клиентам, – исправляюсь я. – Но и вам тоже, если захотите. В общем, всем подряд.

И вынимаю из-за пазухи сверток с печеньем. Пахнет оно, надо сказать, сокрушительно. Да и выглядит вполне ничего, хотя бывший скульптор в моем лице мог бы слепить края и поаккуратней.

– Это печенья с предсказаниями, – говорю я в ответ на немой вопрос. – Chinese fortune cookies, в честь китайского Нового года, он же совсем недавно… – на этом месте мой взгляд падает на настенный календарь, и я, спохватившись, исправляюсь: – То есть уже, получается, в честь Луперкалий. В смысле, Валентинова дня. Тридцать китайских валентинок для любителей пить кофе по вечерам. – И увидев, что моя сероглазая бариста окончательно впала в замешательство, добавляю: – Я художник. У меня проект.

Убойный аргумент, на все времена и случаи. По крайней мере, в нашем городе. На том и стоим.

Вот и сбитая с толку бариста тут же умиротворенно улыбается и кивает. И достает откуда-то из-под стойки большое керамическое блюдо:

– Раз проект, высыпайте сюда. А мне одно можно?

– Да просто необходимо, – говорю я. – С кого и начинать проект, если не с вас.

Разломив печенье, она тихонько смеется. Я, конечно, умираю от любопытства, но не подглядываю. Читать чужие предсказания некрасиво, даже если ты сам их только что написал. Ну и потом, гадать интересней: что ей досталось? Про мантикору? Или про лошадь? Или вкусный прыжок в сторону? Или мое обещание четырежды примерещиться? Я бы, честно говоря, совсем не прочь.

– Что это у вас? Можно попробовать? – спрашивает ее строгий молодой человек с узлом волос на затылке. И, не дождавшись ответа, берет печенье.

– Осторожно, там бумажки, – говорит ему бариста. – С предсказаниями, не проглотите. Мне досталось очень смешное. А печенье вкусное – обалдеть.

– Пошло дело, – шепчет мне в ухо Нёхиси. Надо же, он сегодня, оказывается, при галстуке и в строгом черном костюме. Сумрачная элегантность гробовщика.

Мы сидим на дереве, через дорогу от кафе, где я оставил печенье. Следим за входящими и выходящими оттуда людьми. И ведем подсчет опророченных – на пальцах, для точности. Ради удобства Нёхиси временно отрастил еще две руки – голые, без рукавов. Мне даже смотреть на это безобразие холодно, а ему хоть бы хны.

– Смотри, какая игра завертелась, – говорю я ему. – Смотри, какая игра! Даже не ожидал, что будет так круто. Вот эта женщина – видишь? – зашла сюда в полном отчаянии, сама не зная, зачем, а вышла – натурально вылетела на крыльях. Даже не представляю, что ее так вдохновило? Витамины? Синее пламя? Ладно, неважно, главное результат. А этот толстяк крепко о чем-то задумался, похоже, его проняло. А помнишь ту парочку в самом начале? Такие хорошие дети, ссорились на пороге, а вышли уже в обнимку. Мы с тобой молодцы – такую отличную игру устроили, да еще в тот момент, когда я вообще ни черта не мог.

– Ну, теперь-то ты, похоже, пришел в себя, – улыбается Нёхиси. – Это самое главное.

– Да я-то как раз ладно, – отмахиваюсь. – Так или иначе пришел бы, куда я от себя денусь. Главное, игра у нас получилась. Игра важнее, чем я.