Глава 8. Харьков при «вторых немцах»: «душегубки», облавы, казни…

О буднях в оккупированном городе можно прочесть в книгах-воспоминаниях самой актрисы. Эти эпизоды поражают будничностью, точным проникновением в эпоху вынужденных испытаний. Чтение таких мест из книг Гурченко лично у меня вызывают невольные сравнения с теми реалиями, в которых живут иные, в том числе и нынешние, поколения. И тогда внутри, в глубине себя проносится вполне житейская мысль: Упаси Господь!

– Я стояла на балконе и часами наблюдала за жизнью немецкой части. Утром они делали зарядку, бегали по кругу. Через год я поступила в школу. На уроках физподготовки я бегала по этому же кругу десять лет. Потом всю часть выстраивали, читали приказы, распоряжения. Половина немцев уезжала до обеда. Возвращались грязные, в грязной спецодежде, опять выгружали из машин металлические части, детали. Ели они три раза в день из котелков, прямо во дворе. Там же стоял большой котел на колесах. Вечером немцы пели, обнявшись и раскачиваясь из стороны в сторону. Они очень бурно и громко смеялись. Смешно им было все. Иначе откуда столько смеха? Тогда я впервые услышала звук губной гармошки, и не могла понять и разглядеть, что же издает такой неполноценный звук.

А еще подобные описания четко рассказывают о приближении конца войны; картинки войны детскими глазами – кажется нет ничего страшнее и обыденнее… хотя бы потому, что в этих же местах, но уже в других реалиях будет проходить дальнейшая – мирная – жизнь нашей героини.

– Ремонтная часть эвакуировалась. Во дворе сначала валялись деревянные ящики, потом их расхватали на топливо. Долго еще ржавели металлические моторы, гусеницы от танков. Когда я после освобождения училась в школе, у нас проводилась кампания по сбору металлолома, и однажды наш класс в один из воскресников вышел на первое место по району. Теперь в здании школы был немецкий госпиталь. Проход на территорию заколотили досками. Во дворе гуляли легко раненные. Те, у кого в гипсе рука, нога. Некоторых вывозили на воздух прямо в кроватях на колесиках.

И таких эпизодов множество. Можно сказать, что книги Л. Гурченко состоят из эпизодов, сложенных в мозаику жизни великой актрисы. И самые захватывающие воспоминания «родом из детства», из опаленного войной детства… В котором не только голод и холод, не только танцы и песни ради выживания, но и странный опыт взросления, переданный буквально двумя строками в абзаце официальной биографии. «…связалась со шпаной на рынке в оккупированном немцами во второй раз Харькове. Только чудом она не погибла в результате облав, когда в ответ на действия Красной армии и партизан гитлеровцы в душегубках убивали случайных людей – обычно девочек и женщин, пойманных на рынке Харькова. После окончательного освобождения Харькова 23 августа 1943 года, 1 сентября пошла в украинскую школу (в настоящее время гимназия) № 6, которая находилась во дворе дома, где она тогда жила. В школе ей полюбился украинский язык, похожий на язык Смоленщины. Осенью 1944 года поступила в музыкальную школу имени Бетховена». Люся Гурченко действительно промышляла со шпаной на рынке: участвовала в кражах кремней для зажигалок, дынь, мороженого. После войны ни дыни, ни мороженое она уже не ела; «Подержу, посмотрю, понюхаю – и все».

Испытание воровством наверняка проходят все дети, но детей войны сама судьба заставляла воровать – чтоб выжить. Однажды мать Люси узнала о подобной «шалости» и ударила дочь по щеке, а после еще и лекцию прочла, мол, как бы огорчился ее отец, Марк Гаврилович, узнав, что дочурка – воришка.

– Я дала честное слово. Но это было только начало, я воровала до двенадцати лет. В школе – ручки, перья, тетради. В гостях – сахар, конфеты, печенье. Все копила на «черный» день. В укромном месте я прятала свои запасы. Старые съедала, а новыми пополняла. А потом в одно прекрасное утро все кончилось. Желание воровать исчезло навсегда. Даже как-то скучно стало…

Зима перед освобождением Харькова оказалась самой трудной для Люси, самой опасной – девочка реально могла умереть, ведь от голода и истощения она уже не вставала с кровати. Мать и их соседка тетя Валя часто пытались уговорить ребенка съесть хоть пару ложек, – но в доме была лишь фасоль, от которой бедняжку давно воротило. Ни соли, ни хлеба, ни мяса…

– Люся, ну дочечка!

Харьков. Лодочная переправа. «Небольшими группами женщины пешком шли в деревни. За хлеб, сало, муку отдавали вещи, которых не было в деревне…». (Людмила Гурченко)

А ее больная дочечка целыми днями лежала без движения.

«Время зимы 1942/43 года – единственный черный провал в моей памяти за всю войну. Все помню урывками: темно-темно, а потом просвет. А потом опять темно. Когда бомбы взрывались недалеко, мама говорила: «Господи, вот бы р-раз-и все! Ну нет же сил! Ну нет же сил! Больше не могу…» Я лежала. Мне было безразлично. «Мама, наверное, права. А как же папа? Нет, пусть лучше бомба пролетит…»

Тетя Валя смотрела из наших замерзших окон на двор госпиталя: «Леля! Посмотри, сколько раненых возят… Все новые и новые машины. Наверное, фронт совсем близко…»»

Позже Люся узнала, что встала на ноги благодаря отчаянности матери, бросившейся в поисках еды к только что разбомбленному складу («Мама сказала, что меня на ноги удалось поставить тушеным мясом»). Возможно, если б не это, нашей юной актрисе не удалось бы дожить до Победы, – до первой, а потом и до второй.

15 февраля 1943 года Красная армия в первый раз освободила город Харьков.

– «Первые немцы» навсегда ушли. Пришли наши. Но бои за город продолжались. Немцы стояли на окраине Харькова, в районе Холодной горы. Нашим город пробыл около двух недель. В течение этих двух недель во дворе у нас был красноармейский госпиталь. Беспрерывно возили тяжелораненых. Женщины-медсестры развешивали рядами бинты. А наутро от мороза и ветра бинты торчали колом во все стороны. Мне все время казалось, что война, немцы – это только сегодня. А вот завтра будет прекрасное утро. Я проснусь – и будет Первое мая. Веселый папа с баяном. И мама, вся в белом, будет смотреть счастливыми и странными глазами на папу.

Но война распорядилась по-своему. И вскоре Люся, как и тысячи других харьковчан, усвоила новое выражение: «Это было при «первых немцах», а это было при «вторых немцах»».

«Вторые немцы» – это отборные войска СС, черная форма, кованые сапоги, отрывистая речь, отчеканенный «Хайль!». Они, по воспоминаниям Люси, разряжали автоматы в малейший звук, в движение, в окна, в двери, вбок, вверх, в стороны… «Вторые немцы» объявили комендантский час: нельзя появляться на улице после шести вечера – расстрел на месте. «Вторые немцы» придумали новые жестокие расправы: мало-мальски подозрительных вешали прямо на балконах! Лютовали полицаи, – особенно те, что вернулись в город со «вторыми немцами». И немцы одобряли, что полицаи расстреливали своих же. «Вторые немцы» начали облавы, устраивая их в самых людных местах, в основном, на базаре.

А еще нашей героине довелось пройти через реальный страх попасть в «душегубку» и скончаться в муках от удушливого газа. «Машины набивали людьми, и они отъезжали. Тех счастливцев, которые в машину не поместились, отпускали. Но часто случалось так, что мать «уезжает» в машине, а дочь остается на воле! Разлучались родные, а оставшиеся на свободе проклинали потом эту свободу всю жизнь. В эти душегубки к людям выпускали выхлопные газы. И пока машина ехала до окраины города – люди в ней задыхались. Потом их сбрасывали в ямы и засыпали землей. А зимой – в Лопань. Это и была «облава». Так она проходила в нашем Харькове, на Благовещенском базаре»», – описывала реалии детских лет Людмила Марковна.

Во время очередной облавы, когда людей, словно скот, загоняли в машины, мать упала и накрыла дочь своим телом у самой машины, которая уже почти заполнилась до отказа. Но девочка навсегда запомнила эту черную пасть, полную лиц, и тошнотворный запах ужаса, исходящий от скопища людей, потрясенных своей участью.

Вместе с опытом взрослела не только девочка, но и ее мать. Елена Александровна Гурченко в свои 26 лет вдруг стала сильной и прагматичной женщиной, смелой и решительной – такой, какой Марк Гаврилович никогда не знал ее.

При «второй оккупации» ей удалось устроиться в кафе, и она стала отвечать за чистоту зала. В кафе собирался «деловой цвет» харьковского базара, появлялись и немцы, большей частью младший офицерский чин, но захаживали и чины повыше. Гостей развлекал аккордеонист Петер, обладавший прекрасным баритоном, очаровавший не только всех женщин, обслуживавших кафе, но и юную Люсю. Красавец, исполнявший русские песни, оказался разведчиком. Благодаря в том числе и его незаменимой работе настал конец оккупации Харькова.

23 августа 1943 года в город пришла Красная Армия. Немцы навсегда покинули город.