Наверное, господину Беху стоило свериться со статистикой рабочего времени датчан, к тому же он забыл упомянуть отвратительный климат. Но в целом ему удалось выделить ключевые составляющие парадокса датского счастья. По формальным признакам датчане должны быть гораздо несчастнее большинства других народов, но если спросить их самих, они будут настаивать, что они счастливее всех.

Как же с этим быть? Действительно ли датчане так счастливы, как они утверждают? Или они морочат нам голову?

Очевидно, следует дать определение понятию счастья. Если считать, что это чувство полной удовлетворенности жизнью – с соломенной шляпой на голове, коктейлями под пляжным зонтиком и возможностью танцевать под луной, – то датчане вряд ли смогут здесь отличиться. Не думаю, чтобы они вообще стали претендовать на что-то подобное.

Годами я спрашиваю многих датчан, действительно ли они считают себя чемпионами мира по счастью, но пока не встретил ни одного, кто серьезно бы в это верил. Они ценят социальные гарантии своего государства и то, как устроена жизнь в стране в целом. Им нравится иметь много свободного времени, они гордятся международным успехом своих телесериалов. Но к вопросу своего всеми восхваляемого счастья они подходят как жертвы розыгрыша – в ожидании ответа, кто их подставил.

Однако на любую критику в адрес их страны (школ, больниц, климата, налогов, политиков, музыкальных вкусов, однообразного ландшафта и т. д.) они тут же отвечают: «Если это так, то почему же нас считают самой счастливой нацией на свете?»

Я уже говорил о своем подозрении: этот феномен стал для датчан самосбывающимся пророчеством. Понимая, что надо поддерживать свою репутацию в международных опросах, они притворяются более счастливыми, чем на самом деле. У Анны Кнудсен есть другая теория. «В Дании быть несчастным неприлично, – сказала она мне. – Если ты спрашиваешь, как у меня дела, а я начинаю рассказывать, что все плохо, тебе захочется мне помочь – то есть взвалить на себя дополнительные заботы. И это одна из главных причин, заставляющих нас говорить “все в порядке” или даже “супер”».

Еще одно убедительное объяснение выдвинул мой датский приятель: «Мы всегда выходим в топ опросов о счастье, потому что в начале года нас спрашивают о наших ожиданиях, а в конце года – насколько эти ожидания оправдались. Обычно планка наших ожиданий находится ниже плинтуса, так что они более чем оправдываются».

Может быть, секрет удовлетворенности датчан своей жизнью как раз в этом? В не слишком больших ожиданиях? Действительно, датчане обычно бывают скромнее в своих планах на будущее, чем все остальные. В Дании счастье никогда не было «неотчуждаемым и неотъемлемым правом», и когда оно появляется, датчане ценят его очень и очень высоко. Драматическая история утрат научила их быть благодарными за любые крупицы счастья на своем пути. Возможно, датское счастье на самом деле вовсе не счастье, а нечто намного более ценное и долговечное: довольство судьбой, скромные реалистичные надежды и обузданные ожидания.

Что делает датчан счастливыми, по их собственным словам? Вот результаты недавнего опроса, проводившегося одной из датских газет: 74 процента респондентов называли главным источником счастья совместное времяпровождение с друзьями; на втором месте с 70 процентами оказалась семья; на третьем – заграничные путешествия, что, в общем, не слишком удивительно; затем шел спорт, опередивший еду и телевизор (как бы не так!). Другой опрос показал, что 54 процента датчан не боятся смерти – может, дело именно в этом?

Несколько лет назад профессор эпидемиологии Университета Южной Дании Кааре Кристенсен опубликовал несколько ироничную статью под названием «Почему датчане самодовольны: сравнительное исследование удовлетворенности жизнью в странах Европейского союза». Там он писал, в частности, что датчане могли заполнять анкеты о счастье в нетрезвом виде, поскольку продолжали отмечать сенсационную победу своей сборной в чемпионате Европы по футболу 1992 года. Тогда они не только победили в финале Германию, но и сделали это в Швеции – все фантазии о победных реваншах как будто слились воедино. Но Кристенсен и его коллеги также пришли к выводу, что разгадка заключается в низкой планке ожиданий. Кристенсен пишет: «Если ожидания нереалистично высоки, они становятся причиной разочарования и низкой удовлетворенности жизнью. Год за годом датчан приятно удивляет то, что в датском королевстве не становится еще более неладно».

Кстати, Кристенсен отнюдь не первый, кто обвиняет датчан в самодовольстве. В описании своего путешествия по североевропейскому региону в конце XVIII века одна из родоначальниц движения за права женщин Мэри Уолстонкрафт писала:

«Если счастье состоит лишь в самомнении, то они счастливейшие люди на свете, ибо я не видела других, столь же довольных своим положением… Дельцы – домашние тираны, безразличные ко всему, кроме своего дела, они настолько невежественны в отношении других стран, что категорически настаивают, будто Дания – лучшая страна на свете».

Существует тонкая грань между спокойствием и самодовольством. Датчане спокойно относятся к жизни, что я, признаюсь, иногда принимал за глубочайшее самодовольство. Но у них есть много такого, чему всем нам следовало бы поучиться, чтобы не воспринимать свою жизнь чересчур серьезно. Они удивительно умиротворенный народ. Датский язык богат выражениями, призывающими не волноваться: они говорят Slap af («Расслабься»), Rolig nu («Спокойно»), Det er lige meget («Ерунда все это»), Glem det («Плевать»), Hold nu op («Да брось ты»), Pyt med det (ну, как бы все вышесказанное, вместе взятое). Не самый плохой подход к жизни.

Конечно, вполне возможно, что все эти исследования счастья вообще не стоит принимать всерьез. Как мы уже знаем, титулованный эпидемиолог профессор Ричард Уилкинсон смеется над идеей измерить и сравнить уровни счастья в разных странах. Он считает, что статистика здравоохранения дает куда более точную картину общественного благополучия. Но как быть с датчанами? Датское счастье не согласуется с отношением к жизни типа: «Ну, хотя бы здоровье у нас есть», поскольку со здоровьем у них очень плохо. Сигареты, алкоголь и сахар сделали из них одну из самых болезненных европейских наций.

А вот другая теория: в разговоре со мной Кристиан Бъорнскоф упоминал, что за многие века ни один датский политический лидер не стал жертвой убийства. Он считает, что политическая стабильность – важнейший элемент народного счастья. Может быть, и так, но он не принимает в расчет болезненные потрясения, через которые прошла Дания в XIX и XX веках. Это и британский обстрел, и утрата драгоценных территорий (Норвегия, Шлезвиг-Гольштейн, Исландия и т. д.), и нацистская оккупация во время Второй мировой войны, и угроза советского вторжения или даже ядерного удара на протяжении почти всей второй половины XX века.

На самом деле здесь хватало серьезных политических перипетий – правительственные отставки, подъем правых сил, кризис с карикатурами на пророка Мухаммеда и т. п. Хотя Дании и не пришлось потерять премьера или министра иностранных дел от рук убийц, как это произошло в Швеции, ее путь за последние два века вовсе не был увеселительной прогулкой. Но датчане все равно ощущают историю своей страны как относительно мирную. Они прекрасно научились затыкать уши, встречая гром истории, и делать безмятежный вид до тех пор, пока этот гром не утихнет.

Уникальными или как минимум лучшими их делают доверие и социальная сплоченность. Лично я продолжаю придерживаться своей гипотезы о том, что эта тесная взаимосвязь построена на реакции выживания, вызванной территориальной экзекуцией девятнадцатого века. Перед лицом общей беды датчане сплотились и научились извлекать максимум возможного из того, что у них остается, включая друг друга.

Теория «Что потеряно снаружи, будет найдено внутри» помогает понять многие особенности датчан – от удовольствия, которое черпается в мелких радостях жизни (поиграть в гандбол, попить дрянного пивка, съесть сладкую печенюшку фабричного производства), до неприятия конфликтов и претенциозности.

Датчане исключительно незлопамятны, что, как я думаю, связано с их глубинной боязнью конфликта. Они принимали участие в огромном количестве войн и проиграли более чем достаточно. Может быть, это поселило в них инстинктивное неприятие скандалов? Конечно, весьма эффективным средством профилактики напряженности в обществе является hygge (мы уже знаем, что чреватые дискуссией вопросы блокируются там сразу же).

Но датчане незлопамятны и по отношению к публичным фигурам, нарушившим требования закона или социальных норм. Задолго до признания вины Лэнсом Армстронгом, датский велогонщик Бъярне Риис, победивший в «Тур де Франс» 1996 года, сознался в многолетнем употреблении запрещенных препаратов. Тем не менее он остается героем спорта.

Знаменитый своим интересом к эзотерике босс датской одежной компании Hummel Кристиан Стадил написал книгу о корпоративном самосовершенствовании на основе собственной теории о «карме компании». Популярности ему добавило широко разрекламированное спонсорство сборной Тибета по женскому футболу. Но затем он отказался от него ради продаж одежды в Китае. Вдобавок выяснилось, что его транспортная фирма занимается перевозками оружия (правда, легально). Но никто не придал этому особого значения, и Стадил, как ни в чем не бывало, продолжает вещать в датских СМИ про свою эзотерическую корпоративную философию.

Другой пример – бывший премьер-министр Андерс Фог Расмуссен, который втянул датчан в войны в Афганистане и Ираке и разорил местных заемщиков, введя процентную ипотеку. В то время как Тони Блэр и Джордж Буш-мл. стали объектами ненависти в своих странах, Расмуссен остается на плаву в качестве старейшины датской политики и возглавляет НАТО. Его трусливую позицию во время кризиса с карикатурами на пророка Мухаммеда почти не вспоминают. Кажется, датчане сознают, что число их представителей в международной политике крайне ограниченно, и не хотят нападать на главного из них.

А есть еще история с налогом на жир. Правившая в тот период партия Venstre ввела этот акциз на продукты вроде бекона или сливочного масла в 2011 году, совершив эффектную и дорогостоящую политическую ошибку. Замаскированный под заботу о здоровье налог был на самом деле обычным отъемом денег у населения, и датчане приняли его в штыки. Эти самые азартные охотники за дешевизной в мире (датчане тратят на продукты меньше всех в Европе, притом что цены у них выше, чем где-либо) просто отправлялись закупаться в соседние Швецию и Германию. Важнейшая для экономики страны мясомолочная отрасль понесла огромные убытки, и налог потихоньку отменили.

Но когда я спросил об этом провале даму, ответственную за здравоохранение в партии Venstre, она беззаботно прощебетала: «Ах нет, что вы, мы больше не выступаем за это». Головы не полетели, никого ни в чем не обвинили, никто не ушел в отставку, все просто дружно пожали плечами. Можно рассматривать это как пример правильного, даже цивилизованного, подхода к ошибкам или, наоборот, как пример халатности и безответственности. Важно одно – волнение датского общества свелось к минимуму.

Возможно, здесь кроется еще одна из разгадок датского счастья. Настоящая, глубокая и продолжительная радость обычно требует умения отказываться, а этого у датчан в избытке. Разумеется, я не имею в виду отказ от удовольствий – глядя на количество потребляемых в Дании алкоголя, табака, травки и сахара. Речь идет об их умении отказываться от многого ради того, чтобы быть датчанами, в первую очередь в духовном плане. Это дефицит жизненных амбиций и динамичности, уход от подчас столь необходимых конфликтов, утрата свободы выражения и индивидуализма, которым отказывают в праве на существование Законы Янте и hygge.

Датчане отказываются признавать проблемы своего здоровья, дефекты системы государственных услуг, рост организованной преступности, реальность интеграционного процесса и того, что страна подвержена глобализации. Отказ распространяется и на признание нарастающего экономического и географического расслоения в стране, многочисленных экономических болячек – низкой производительности труда, страусиной политики по отношению к долгам, огромного бюджетного дефицита, и так далее.

Я читал многочисленные статьи в датской прессе, смысл которых укладывается во фразу: «Раз в других скандинавских странах дела идут хорошо, то и у нас, наверное, будет не хуже». При этом никто не считает нужным упомянуть о колоссальных нефтяных доходах Норвегии или о превосходстве Швеции в промышленном производстве и в реформах социальной сферы. Датская экономика намного уступает соседним странам, впереди ее ждут серьезные проблемы, но датчане вовсе не спешат заняться своими личными долгами или гигантским бюджетным сектором.

У датчан есть еще несколько белых пятен. Возьмем, например, их знаменитую заботу об окружающей среде. Они очень гордятся своими усилиями сделать мир чище, всеми этими возобновляемыми, экоэффективными, органическими и прочими утилизируемыми штуками. У них есть ветроэнергетические установки, биотопливо, велосипеды, органическая репа, общественное порицание каждому, кто хоть краем глаза посмотрит в сторону автомобиля, и так далее, и тому подобное. А уж сколько они распространяются на эти темы!

Но, по данным Всемирного фонда природы из отчета «Живая Планета» за 2012 год, по степени техногенной нагрузки на окружающую среду в пересчете на душу населения Дания заняла четвертое место в мире, уступив только трем государствам Персидского залива и опередив США. Кроме того, она крупнейший в ЕС экспортер нефти (Британия добывает больше, но в основном потребляет сама, а Норвегия не член ЕС). Большая часть ее электроэнергии вырабатывается на экологически вредных угольных электростанциях, а самая большая датская фирма Maersk – крупнейшая судоходная компания мира. Согласно докладу ООН 2008 года, выбросы углекислого газа от судоходства в два раза превышают выброс от авиации.

Я не хочу сказать, что датчанам следует очнуться и признать, что они загрязняют окружающую среду сильнее многих других. Но может быть, стоит разобраться в собственном хозяйстве, прежде чем призывать лидеров мирового сообщества к борьбе с глобальным потеплением?

Датчане ужасаются при одном упоминании смертной казни, которая была отменена в их стране в 1933 году. Но угадайте, кто поставляет в США основной объем пентобарбитала – препарата, используемого для смертельных инъекций?

Датчане отказываются признавать и такие очевидные вещи, как, например, роль Германии. Учитывая протяженность общей сухопутной границы между странами, их размеры и значение Германии для датских экспортеров, кажется невероятным, насколько мало внимания уделяют здесь германской политике и культуре. Можно подумать, что немцев вообще не существует, или же датчане так считают. Ричард Дженкинс вспоминает, что во время исследований в Ютландии он не услышал ни одного датского анекдота про немцев: «Или следует признать, что их слишком любят, чтобы сочинять про них анекдоты, или, напротив, история отношений Дании с Германией не дает поводов для веселья».

Отрицание – всегда интересная штука. Явление, которому отказывают в признании, часто выступает в роли красного сигнала тревоги и указывает на наличие серьезных проблем. Америка отказывается признавать глобальное потепление, потому что несет главную ответственность за парниковый эффект. Британцы отказываются признавать потерю имперских владений, поскольку гордость не позволяет им согласиться с их ненужностью. Китайцы отказываются признавать права человека, поскольку это отрицание – основа их экономического успеха. Что же касается французов, то проще составить список того, что они не отказываются признавать.

После долгого обсуждения преимуществ экономического равенства я спросил профессора Ричарда Уилкинсона, не считает ли он, что у стран с низким коэффициентом Джини могут быть и отрицательные черты. Не выглядят ли самые равноправные общества несколько скучноватыми и унылыми? Списки лучших городов для жизни состоят из мест с чистыми улицами, велосипедными дорожками и гастрольной версией «Призрака оперы» вроде Берна или Торонто. Города, где все бурлит и вдохновляет, вроде Нью-Йорка и Барселоны туда не попадают. (Кстати, я несу за это немалую часть ответственности. Каждый год я участвую в подготовке опроса «Качество городской жизни», который проводит журнал Monocle. В последнем опросе Копенгаген был назван лучшим местом для жизни в мире.) Задав этот вопрос, я спохватился, что на фоне социальных бедствий, которые исследованы в «Ватерпасе» – преступности, подростковых беременностей, ожирения, рака, самоубийств и т. п., – дефицит качественной уличной еды или интересных граффити вряд ли можно считать серьезной проблемой.

«Так говорят, – ответил профессор. – Но за неравенство приходится платить слишком дорогой ценой – это и стрессы, и депрессии, и проблемы с наркотиками и алкоголем, и склонность к нарциссизму».

Однако со мной согласны многие датчане, которые считают свою родину до отупения скучной. Недавно обозреватель общенациональной газеты Berlingske Анна София Хермансен поделилась с читателями своими ощущениями от удушающего датского однообразия: «В Дании так скучно. Мы одинаково одеты, ходим в одни и те же магазины, смотрим одни и те же телепередачи и не можем понять, за кого голосовать на выборах, поскольку все партии одинаковы. Мы до слез похожи друг на друга… В этой стране стал явью фильм ужасов 1970-х “Вторжение похитителей тел”».

Другой известный комментатор, Нилс Лиллелунд из газеты Jyllands-Posten, указывает на более серьезные побочные эффекты датской ментальности, впитавшей в себя Законы Янте: «В Дании не растят находчивых, трудолюбивых, инициативных, успешных или выдающихся. Мы воспроизводим безнадежность, беспомощность и безликую посредственность». Это перекликается с наблюдениями Мэри Уолстонкрафт. Она писала, что датская «любовь к деньгам делает людей не предприимчивыми, как в Америке, а расчетливыми и осторожными. Я не могу назвать другой столичный город, где активная деятельность была бы столь же малозаметной». Как писал журнал The Economist в своем специальном номере, посвященном Северной Европе, Скандинавия – отличное место, но… только для середнячков. Если человек умеренно талантлив, умеренно амбициозен и не мечтает о многом, то все у него будет нормально. Но того, кто незауряден, мечтает о великом, строит большие планы или просто выделяется на фоне остальных, раздавят, если он не успеет эмигрировать.

Этот критический настрой разделяет даже преисполненный энтузиазма Уве Кай Педерсен из Копенгагенской Школы Бизнеса: «Я люблю Данию, но работать мне нравится за рубежом. Уплата налогов для меня – дело чести, потому что я знаю, что если мне что-то понадобится, я это получу… Дания – лучшее место для жизни, но для меня сплоченность и мелкобуржуазная общинность неинтересны. Я хочу работать в самых лучших местах, а с точки зрения образования и высокой науки Дания таковых не предлагает. И какого черта здесь нельзя утром просто зайти в книжный и купить The New York Times за пять долларов? Или выпить чашку кофе за нормальные деньги?»

Подавляющее большинство людей наверняка согласится, что дорогой кофе и необходимость мириться с очередной заезжей труппой мюзикла Mamma Mia – вполне разумная цена за жизнь в справедливом и функциональном обществе. Дания, да и остальная Скандинавия, – не то место, где сердце начинает биться чаще, это не Нижний Ист-Сайд и не Копакабана. Но в отдаленной перспективе наличие солидной пенсии и надежного беспроводного Интернета будет лучшим выбором – по крайней мере пока пластинка крутится, а датское чудо продолжается.

Большинству своих собеседников я задавал один и тот же вопрос: «Каковы ваши опасения относительно будущего Дании?» Одно слово появлялось в ответах чаще других – слово «благодушие». Многие опасались, что датчанам слишком долго и слишком сильно везло и теперь они чересчур довольны жизнью, позволяющей просто сидеть в удобном кресле и смотреть в окно. Датчан должен был бы насторожить тот факт, что в одном из последних рейтингов качества жизни ОЭСР они скатились на седьмое место, уступив среди прочих Норвегии и Швеции.

«В 2000-х все решили, что Дания – лучшая страна на свете, и точка. А подобное благодушие – очень вредная вещь», – говорит Мартин Огеруп.

«У взаимного доверия есть недостаток, – предупреждает профессор Кристиан Бъорнскоф. – Люди становятся излишне оптимистичными. В этом социально ориентированном государстве у нас накопился целый ворох проблем, но народ думает, что все само собой наладится и проблемы исчезнут».

«Я боюсь, что мы и дальше будем лгать сами себе, – говорит Анна Кнудсен, – пытаться убеждать себя, что мы умнее, богаче, счастливее и образованнее, чем люди в соседней стране… пока не окажемся на месте греков. Это маловероятно, но такая возможность присутствует».

«Дания не представляет путей своего дальнейшего развития, долгосрочного устойчивого варианта социального государства, – говорит Торбен Транес. – Все графики, отражающие тренды в датском обществе, остановились либо в росте, либо в падении, за исключением нашего веса».

Похоже, датское общество достигло зрелости, которую некоторые сочтут идеальной, а другие – слишком стабильной. Есть опасение, что следующей фазой может стать стагнация с последующим падением. Что бывает, когда создается почти совершенное общество, в котором больше нечего достигать, не за что бороться или трудиться?

«На таком высоком уровне нет понимания, куда двигаться дальше, – говорит Торбен Транес. – Или нам надо попытаться покорить следующую вершину, или…» – Продолжать он не стал.

Другой вопрос, который я всем задавал, был еще более показательным. Когда я спрашивал своих датских собеседников, в какой другой стране им жилось бы лучше, ответом всегда было глубокомысленное молчание. Да, когда за окном воют ветры, а в дверь стучится налоговый инспектор, можно помечтать о Тоскане или Провансе. Но в конечном итоге никто не смог назвать лучшего места для жизни, чем Дания. И, несмотря на все мое ворчание, как родитель я должен признать, что это прекрасная страна для того, чтобы растить детей.

Альтернативными кандидатами могут быть другие скандинавские страны. Они поразительно похожи: все страны Северной Европы отличают мощные развитые системы социального обеспечения, социальная сплоченность и коллективизм, экономическое равенство и болезненное пристрастие к лакрице.

Это навело меня на мысль: а что, если создать квинтэссенцию нордического характера и построить на ее основе идеальное нордическое общество? Будет ли оно еще успешнее и счастливее, чем датское? Или получится чересчур скандинавская страна?

Оказывается, это уже попытались сделать до меня.