Репортаж в картинках

Аннет совершенно обессилена. Прежде с ней такого не бывало после командировок; наверное, все из-за лекарства. Любая таблетка ударяет по организму, Аннет не любит их принимать, и тем не менее.

Она берет из кармашка сиденья проспект, рассеянно изучает картинки, ест арахис из пакетика. Тридцать три варианта солнечного отдыха, и «все входит в цену», но, конечно, возникнут дополнительные расходы. Остров-жемчужина, без наплыва туристов: искрящийся белый песок пляжей, аквамариновые лагуны, дружелюбная публика. Аннет как раз возвращается с одного из таких островов, она пишет такие же репортажи, правда, не рекламного формата, а для газет и, если повезет, для глянцевых журналов. Она пишет не так приторно: пара анекдотов, немного личных впечатлений, подробно – где что почем, рестораны и какой превосходный сервис, шутки от бармена, если он весельчак. Про соломенные шляпы и всякую экзотику – прогулка на потухший вулкан, ловля скаровой рыбы и приготовление ухи. Конечно, если есть на то силы и желание. У Аннет теперь с этим проблемы, но нельзя сбавлять темп: как можно советовать что-то другим, не попробовав самой? Потому ее и считают хорошим пером. Еще она умеет выискивать интересные местные штучки, знает, что нужно искать, примечает детали.

Впрочем, нужно держать баланс между тем, что подмечает взгляд – с ходу, без прикрас, да еще она всегда берет с собой фотоаппарат, на всякий случай, а вот глянцевые журналы выделяют фоторепортеров, – и тем, что останется за кадром. Например, сейчас, если чуть-чуть поднять голову, увидишь надпись: «СПАСАТЕЛЬ ЖИЛ – ПОД ВАШИМ СИДЕНЬЕМ». Ну да, «спасатель жил», потому что вышитые буквы на кармашке стерты, сколько же пассажиров терлись об них бедрами. Интересная, смешная деталь, но ее не используешь, авиакомпания обидится, если намекнуть, что их самолеты на куски разваливаются, и тогда Аннет не видать скидок на билеты.

Она поняла, что в таких статьях не любят намеков на опасность. Туристы, нищие, домоседы – никто знать ничего не желает. Словно им хочется верить, что есть на земле девственный край, где ничего не случается. Эдем – вот что им нужно. Раньше – кажется, так давно, – все умирали от скуки, но сидели дома. А вот путешествие в такие края, о которых она пишет, – Карибы, северные районы Южной Америки, Мексика, сулило приключение, опасность, встречу с пиратами, разбойниками, беззаконием. Нынче все наоборот: дом сулит опасность, и люди отправляются в отпуска ухватить две недели штиля, и чтобы никаких событий. И пусть на белых песчаных пляжах рассыпаны сверкающие черные бусинки нефти, или племянница бармена зарезала мужа, или у кого-то украли вещи, или пошел дождь – люди не хотят об этом знать. Нужны тебе катастрофы и преступления – перелистывай газетную страницу. Поэтому Аннет никогда не писала о неприятных вещах и старалась их не замечать. Она помнит пляж в Мексике и как один мужчина забил борова, хотя толком это делать не умел, просто кому-то из туристов захотелось устроить полинезийский пир. Такие вещи надо отсеивать. Ее работа – быть счастливой, и у нее это хорошо получалось: ровный загар, поджарая фигура, белозубая улыбка, распахнутые голубые глаза. Аннет была вежлива, любезна, а если потерялся чемодан – какая мелочь, стоит ли раздражаться. И у нее редко бывали проблемы, потому что в ней чувствовался профессионал, для обычной туристки она слишком дотошна, и те, кто работал в сфере туризма, знали: лучше не нарываться.

И вот она бродила преспокойненько меж зеленых деревьев, вдоль белых пляжей, разделяющих синеву неба и океан, до неприличия синий океан, и он все больше напоминал ей огромный плоский экран с цветными картинками, будто натянутое полотно. Вот подойдешь сейчас к воде, пнешь ее, и ткань разорвется, и нога проскользнет в другое измерение, в ночную темень, где прячется такое, что не дай бог увидеть. И ей уже казалось, особенно в холлах гостиниц или в такси по пути из аэропорта или обратно, что от нее утаивают темную сторону жизни; она видела это по глазам, люди за ней следили. Ее изматывала эта неотступная слежка, и ей все труднее давалась веселость.

Однажды она поделилась с мужем своими страхами – и пожалела. Ее талант радоваться просочился и домой, и признания муж выслушал с какой-то затаенной яростью, будто она жаловалась метрдотелю на плохое вино. Да, конечно, мадам, мы его заменим, а в глазах: вот стерва. Джефф словно обижался, что она не вполне счастлива, приезжает разбитая и не ходит с ним ужинать при свечах, между псевдоотпусками отлеживается в постели и только иногда заставляет себя сесть за пишмашинку. Когда она сказала: «Иногда мне кажется, что я неживая», – он решил, что это намек на плохой секс, и ей полчаса пришлось его успокаивать, мол, она не это имела в виду, а работу. Но он-то считал, что работа – лучше не бывает, повезло девочке с работой. Сам он трудился интерном в больнице – Аннет оплатила его обучение в медицинском колледже, и Джефф чувствовал, что унижен и слишком перегружается. Он не понимал, почему ей хочется больше бывать дома, и в конце концов украл из больницы таблетки, сказал, пусть она подлечит нервы. Так-то оно так, думала она, только у нее все в порядке с нервами, даже слишком. Ее доставало это сплошное умиротворение – и внутри нее, и вокруг. С другими же происходит что-то настоящее, думала она, почему со мной нет? И еще она уверена: реальные события случаются сплошь и рядом, просто от нее их скрывают.

Как-то она взяла Джеффа на Бермуды, хотя они едва могли себе это позволить, для Джеффа это вышло не бесплатно. Она считала, им полезно будет съездить вместе, он увидит, чем она занимается на работе, и перестанет идеализировать. Может, он и женился-то на ней, потому что она такая загорелая и шикарная. Ну и конечно, будет здорово побродить вдвоем. Если бы. Он только и делал, что загорал, отказался пробовать тыквенный суп – картофельно-мясная душа. «Расслабься, – говорил он, – лежи спокойно да загорай». Он не понимал, зачем нужно нестись за покупками, расхаживать по рынкам, обходить все возможные пляжи и рестораны. «Это моя работа», – говорила она, а он отвечал: «Неплохая работка, мне бы такую». «Ты для нее не годишься», – говорила она, вспоминая, какой скандал он учинил из-за жареных листьев подорожника в ресторане. Он не понимал, что быть всем довольной – тяжелый труд, и твердил, что она слишком дружелюбна с таксистами.

Аннет допивает мартини, и тут самолет начинает трясти. Джефф говорил, не стоит смешивать лекарство со спиртным, но от одного мартини ничего не будет, поэтому она как порядочная заказала только один. Первую минуту-две никто не реагирует, а потом выбегают стюардессы, и по радио слышится сбивчивый взволнованный голос, но, как всегда, ничего не понять, потому что говорят на смеси английского и французского. Никакой паники, никаких криков. Аннет снимает туфли на высоком каблуке, кубинские, в них удобно ходить, заталкивает их под сиденье, вжимает голову в коленки и закрывается руками. Она действует по инструкции, вложенной в кармашек на спинке сиденья: там еще нарисована схема, как надувать спасательный жилет. Когда в начале полета стюардессы показывали, как спасаться, Аннет не следила; она уже давно не следит.

Аннет смотрит направо: из кармашка торчит карточка и край бумажного пакета на случай, если затошнит. В их профессии вместо слова «рвота» говорят «дискомфорт». В пакетик для рвоты уткнулась коленка соседа. С самолетом вроде все в порядке, и Аннет поднимает голову. Многие пассажиры так и не вжали головы в коленки, сидят прямо, таращатся перед собой, как в кинотеатре. Мужчина в соседнем кресле белый как полотно. Она спрашивает, не дать ли ему таблетку от желудка, тот говорит нет, и Аннет сама съедает одну. Она возит с собой целую аптечку – слабительное, от простуды, аспирин, витамин С и так далее, от всех болезней на свете.

Самолет долго летит вниз по наклонной, все гораздо проще, чем она себе представляла. Пахнет паленой резиной, и все: никаких взрывов, даже почти не тошнит, хотя барабанные перепонки вот-вот лопнут. Самолет снижается тихо, потому что двигатели не работают, и никто из пассажиров не паникует, лишь одна дама неубедительно причитает, а другая плачет.

– Откуда вы родом? – неожиданно спрашивает сосед. Наверное, не знает, о чем говорить с незнакомой женщиной в такой ситуации. Аннет хочет ответить, но щелкает зубами, потому что самолет встряхивает, будто он грохнулся не в океан, а на бугристую полосу, будто море твердое, как бетон.

Наверное, от толчка сломалось радио, потому что сбивчивый голос умолк. Пассажиры сгрудились в проходе, возбужденно переговариваются, словно дети после школы. Ведут себя на редкость спокойно, думает Аннет, хотя в таком узком проходе трудно по-настоящему запаниковать, помчаться не разбирая дороги или сбить кого-то с ног. Аннет, помня расположение аварийных выходов, старается покупать билет возле одного из них, но в этот раз не получилось, поэтому она решает оставаться на месте и ждет, когда пробка рассосется. Похоже, заднюю дверь заклинило, и все рванули к передней. Ее сосед пытается протиснуться к выходу, расталкивая людей локтями, и все это похоже на очередь в супермаркете, даже свертки и сумки в руках. Аннет сидит, скрестив руки, смотрит в иллюминатор, но видит лишь океан, ровный, как парковочная площадка, и не наблюдается ни дыма, ни пламени.

Когда в проходе становится свободнее, она встает, поднимает сиденье, согласно инструкции на карточке, и вытаскивает спасательный жилет. Аннет видела, что в панике многие об этом забыли. Она берет пальто с полки над головой: полка завалена чужими пальто. Солнце светит как всегда ярко, но к вечеру может похолодать. Аннет брала в дорогу пальто, зная, что, когда сойдет с самолета, на родине будет зима. Она берет зачехленный фотоаппарат и сумку, которая при желании раскладывается; Аннет предпочитает путешествовать налегке и не брать вещи, которые мнутся, – ей довелось писать материал и на эту тему.

Между салонами первого и туристического классов – крошечная кухонька. Аннет проходит через нее самая последняя: она видит ряды подносов с завтраками – бутерброды в целлофане, десерты в пластиковых баночках с крышками. Тележка с напитками, подальше от прохода. Аннет засовывает в сумку несколько бутербродов, три бутылки имбирного пива и несколько пакетиков с арахисом. Она запасается всем этим не только потому, что голодна, но и потому, что как не взять, а еще думает, что людям еда пригодится. Хотя, конечно, их скоро подберут, с самолета наверняка послали сигнал бедствия. Прилетят вертолеты и их спасут. А пока неплохо будет позавтракать. На мгновение ей хочется прихватить с тележки и бутылку виски – нет, лучше не надо, она читала в журналах рассказы про пьяных в стельку матросов.

Она подходит к эвакуационному желобу. Синяя морская гладь внизу усеяна оранжевыми кругами, и в них пассажиры: иные уже отгребли довольно далеко – или отнесло ветром? Со стороны – очаровательная картинка: оранжевые круги спасательных шлюпок вертятся на воде, будто надувные бассейны, а в них счастливые детишки. Аннет слегка разочарована: ситуация экстремальная, но пока все происходит так обыденно, так размеренно. Должна же экстремальная ситуация пробирать до костей?

Она хочет заснять эту сценку – оранжевое на голубом, ее любимые цвета. Но внизу кричат «скорей, скорей», она садится, сомкнув ноги, чтобы не раздувало юбку, на коленях сумка, фотоаппарат и пальто. Она отталкивается и катится, словно с детской горки.

Странно, что она покинула самолет последней. Капитан и стюардессы должны оставаться на борту до тех пор, пока все пассажиры благополучно его не покинут, так? Но команда куда-то испарилась. Впрочем, Аннет не до того, потому что в надувной лодке царит суматоха, полно людей, и кто-то из пассажиров выкрикивает команды.

– Греби, – слышится голос, – нужно отсюда убираться… воронка!

Какой странный, думает Аннет, далеко ли уплывешь с двумя веслами. Она устраивается поудобнее и наблюдает, как двое мужчин – один тот, что командовал, а второй помоложе – гребут как оглашенные. Лодка болтается на волнах, волны невысокие, лодка вращается – один из гребущих, должно быть, сильнее, думает Аннет, а лодка медленно удаляется от самолета навстречу послеполуденному солнцу. Как на лодочной прогулке: Аннет откидывается на борт, наслаждается пейзажем. Самолет остается позади и медленно, почти незаметно, погружается в воду. Аннет думает, что неплохо бы это сфотографировать, чтобы, когда их спасут, написать репортаж, она расчехляет фотоаппарат, вытаскивает его, поправляет объектив, но когда оборачивается, чтобы навести фокус, самолета уже нет, исчез без единого звука. Странно, думает Аннет, а лодка проплыла уже прилично.

– Лучше не уплывать далеко, – говорит человек, тот, что командовал. Он старше остальных, у него аккуратные усики, и в нем есть что-то от военного. Мужчины сушат весла, военный вытащил из нагрудного кармана бумагу и табак, скручивает сигарету. – Давайте познакомимся, – говорит он; привык руководить.

В лодке не так много людей, как показалось Аннет вначале. Взрослых мужчин – двое: один говорит, что он страховой агент (в чем Аннет сильно сомневается), а второй, тот, что помоложе и с бородкой, утверждает, что преподает в государственной школе. Жена того, что постарше, пухленькая и с добрыми глазами, повторяет «все хорошо», хотя чего уж хорошего, она тихонько плачет не умолкая. Еще в лодке сильно загорелая женщина лет сорока пяти – она молчит о своем роде занятий, – и юноша – говорит, что учится в университете. Когда очередь доходит до Аннет, она говорит: «Я веду в газете кулинарную колонку». Вообще-то она действительно занималась этим месяца два и знает достаточно, чтобы грамотно соврать. Только зачем врать, непонятно. Впрочем, кажется, она знает, почему врет: она не поверила никому из этих людей, разве только этой пухленькой и слезливой – у той все на лице написано.

– Нам чертовски повезло, – говорит тот, что постарше, и все соглашаются.

– Как же мы теперь? – спрашивает загорелая.

– Будем сидеть и ждать, когда нас спасут, я так полагаю, – говорит бородатый учитель и нервно смеется. – Нечаянный отдых получается.

– Да тут дел всего на несколько часов, – говорит старший. – Нынче у них все налажено, не то что прежде.

Аннет говорит, что у нее есть еда, и все хвалят ее за такую предусмотрительность. Она вытаскивает завернутые бутерброды, и они делят их поровну, пускают по кругу бутылку с имбирным пивом, запивают им бутерброды. Аннет молчит про арахис и еще две бутылки. Зато говорит, что если кому надо – у нее есть таблетки от морской болезни.

Она хочет выбросить за борт лоточки от бутербродов, но старший ее останавливает.

– Ни в коем случае, – говорит он, – не выбрасывайте, они могут нам пригодиться. – Она не понимает, как они могут пригодиться, но подчиняется.

Пухленькая перестала плакать, на нее напала болтливость, и она расспрашивает Аннет про кулинарную колонку. И все они в этой лодке – веселая компания, сидят и болтают на огромном диване в гостях или в зале ожидания аэропорта, потому что рейсы временно отменяются. Так или иначе, нужно убить время и притворяться веселым. Аннет скучает. Сначала она думала: вот оно, настоящее, – только где ж тут опасность: в этой шлюпке надежно, как и везде, и она напишет такой же материал, как всегда. Знакомство с Карибским морем на необычной ноте – а именно в рыжей спасательной шлюпке. Очаровательные морские пейзажи и самый тесный контакт с океаном, который невозможен ни на каких других плавсредствах. Запаситесь бутербродами и приготовьтесь пообедать в открытом океане!

Солнце заходит как всегда быстро, величественно, и лишь тогда они начинают волноваться. Никакой вертолет не прилетел, и вокруг не видно других шлюпок. Может, слишком быстро гребли. Небо безмолвно, никто не летит их спасать. Но…

– За нами обязательно прилетят, – говорит мужчина постарше, а его жена предлагает петь. Она затягивает церковным сопрано «Ты мой свет» и затем перебирает весь репертуар когда-то популярных песен: «На вершине Старого Смоки», «Спокойной ночи, Айрин». Остальные подхватывают, и, оказывается, Аннет тоже знает эти песни. На одной из них она засыпает, накрывшись зимним пальто: она рада, что его захватила.

Она просыпается затекшая, разбитая. Господи, они все еще здесь. Это уже неинтересно: ей кошмарно жарко под пальто, резиновая шлюпка раскалилась, и не малейшего ветерка, ровная морская гладь, и только тошнотворное колыхание волн. Все остальные спят кружком, в неуклюжих позах, ноги согнуты под самыми невообразимыми углами. Аннет думает, что лучше бы в лодке было меньше людей, но тут же обрывает мысль. Две другие женщины спят. Пухленькая певунья лежит с открытым ртом и тихонько похрапывает. Аннет протирает глаза – жжет, будто в глаза набился песок. Она вспоминает, что, кажется, ночью вставала и рискованно садилась на корточки, свесившись с борта: верно, чья-то еще попытка не удалась, потому что в лодке витает слабый запах мочи. Пить хочется ужасно.

Бородатый и мужчина постарше сидят, курят. Студент спит, свернувшись клубочком, как щенок.

– Что же нам делать? – спрашивает Аннет.

– Держаться, пока за нами не прилетят, – говорит тот, что постарше. Из-за пробившейся щетины он уже не так смахивает на военного.

– А может, за нами вообще не прилетят, – говорит тот, что с бородой. – Может, мы в этом самом… Бермудском… ну, где корабли и самолеты засасывает. Почему самолет вообще упал?

Аннет смотрит на небо, оно еще больше походит на плоский экран. А может, и впрямь, размышляет она, может, они проскочили сквозь экран на другую сторону и поэтому спасатели их не видят? И по эту сторону экрана вовсе не темнота, а всего-навсего море, такое же, как и то, предыдущее, и тысячи несчастных дрейфуют в оранжевых лодках, потерялись, ждут спасения.

– Главное, – говорит тот, что постарше, – главное все время чем-то себя занимать. – Он бросает бычок в воду. Аннет представляет: сейчас как вынырнет акула и как схватит бычок, но никто не выныривает. – Так, нужно что-то делать, иначе заработаем солнечный удар. – Он прав, они все уже красные как раки.

Мужчина постарше будит остальных и организует сооружение тента: они берут пальто Аннет и мужские пиджаки, соединяя их по принципу петля-пуговица. Навес подпирают веслами, подвязывают шарфами и чулками. Все довольны и садятся под навес. Настроение опять портится. Под навесом жарко, душно, зато они прикрыты от солнца. Опять же идея того, что постарше: мужчины выворачивают свои карманы, а женщины высыпают содержимое сумок.

– Нужно посмотреть, на что можно рассчитывать, – объясняет старший.

Аннет уже забыла, как кого зовут, и предлагает снова перезнакомиться, что все и делают. Билл и Верна, Джулия, Майк и Грег. У Джулии приступы головной боли, Аннет дает ей несколько таблеток аспирина с кодеином. Билл разбирает арсенал носовых платков и ключей, плюс пудреницы, губная помада, флакончики с лосьоном для рук, лекарства и жвачка. Он экспроприирует у Аннет две бутылки имбирного пива и пакетики с арахисом, говорит, что будут растягивать еду. На завтрак каждому раздается по жвачке «Чиклет» и по леденцу от кашля. После этого все по очереди чистят зубы щеткой Аннет. Она одна летела налегке, а потому все туалетные принадлежности при ней. Остальные летели с чемоданами, которые, конечно, ушли под воду вместе с самолетом.

– Если вдруг пойдет дождь, – рассуждает Билл, – такая лодка легко нахлебается воды. – Но никаких предвестников дождя.

Билл фонтанирует полезными идеями. После полудня он пытается ловить рыбу, соорудив крючок из английской булавки, а леску – из зубной нити. Рыбу он не поймал. Спрашивает у Аннет про фотоаппарат, говорит, что можно приманить чаек солнечными зайчиками от объектива. Только для этого нужны чайки. Аннет впадает в летаргию, хоть и пытается взбодриться, говорит себе, что это важно, что, может, происходит что-то настоящее – их ведь еще не спасли.

– Вы воевали? – спрашивает она Билла, и тот польщен.

– Жизнь учит смекалке, – говорит он. Под вечер они распивают бутылку имбирного пива, Билл разрешает каждому съесть по три орешка, посоветовав прежде соскрести соль.

Аннет ложится спать и мечтает, как напишет другой репортаж – теперь он должен быть другим. Ей, собственно, даже не нужно писать, это будет ее интервью, и фотография ее персоны – изможденная, обгоревшая на солнце, но улыбается отважно. Завтра же нужно сфотографировать остальных.

Этой ночью, когда все засыпают под навесом – теперь общим одеялом, – происходит драка между студентом Грегом и Биллом. Билл первый ударил Грега и утверждает, что тот пытался выпить последнюю бутылку пива. Мужчины орут друг на друга, но потом Верна говорит, что это недоразумение и просто мальчику приснился дурной сон. Все снова затихли, но Аннет не спит, смотрит на звезды – в городе таких звезд не увидишь.

Потом она слышит сопение, нет, конечно же, ей показалось, и все же она отчетливо слышит, будто кто-то потихоньку совокупляется. Кто это может быть? Джулия и Майк? Джулия и Грег? Уж конечно, не Верна, запакованная в корсет, – Аннет уверена, что Верна корсета не сняла. Аннет немного обидно: если уж на то пошло, почему к ней никто не пытался приставать? Но, возможно, Джулия сама проявила инициативу, загорелая лягушка-путешественница, может, ради этого она и разъезжает по курортам. Аннет думает про Джеффа: она пропала – интересно, что он думает? Жаль, что его нет рядом, он бы что-нибудь сделал, хотя она не представляет, что именно. По крайней мере, они смогли бы заняться любовью.

Утром она всматривается в лица, пытаясь прочитать по глазам, кто именно, но так и не догадывается. Все снова чистят зубы, наносят лосьон на лица, и это весьма освежает. Билл пускает по кругу упаковку таблеток от изжоги и леденцы от кашля. Арахис и пиво Билл припасает на ужин. Он снимает рубашку, опускает ее в воду, говорит, что пытается набрать планктона. Он вытаскивает рубашку, на нее налипла грязно-зеленая масса; Билл отжимает соленую воду, берет пригоршню и задумчиво жует. Каждый тоже берет понемногу, кроме Джулии: она говорит, что не сможет это проглотить. Верна пытается съесть планктон, но выплевывает. Аннет глотает-таки: планктон соленый и пахнет рыбой. Потом Билл умудряется поймать маленькую рыбку, и все съедают по кусочку: горячий запах рыбы мешается с остальными запахами – немытых тел и потной одежды, все эти запахи действуют на нервы. Аннет раздражена; таблеток не принимает – наверное, в этом дело.

У Билла есть нож, он разрезает надвое пластиковые поддоны от бутербродов, делает в них узкие отверстия – получаются солнечные очки, «как у эскимосов», говорит он. У него явные задатки лидера. Он берет у Верны свитер, распускает краешек и скручивает розовую шерстяную нить – на тесемки для очков. Навес разобрали, потому что слишком жарко и все время приходится поправлять весла, чтобы не заваливались, все надевают «очки», носы, губы и открытые участки лица мажут губной помадой – Билл говорит, что от солнечного ожога. Господи, на кого они все похожи, в этих масках, с кровавой раскраской. Самое неприятное – не понять, кто есть кто: за пластиковыми масками с щелочками глаз может скрываться кто угодно. Но она и сама такая же. Хотя это довольно экзотично, и она все еще в форме, раз хочет фотографировать, хотя и не фотографирует. А надо бы, как надо заводить часы: ее греет мысль о том, что у них есть будущее. А потом она вдруг как-то сразу падает духом.

Около двух часов дня Грег начинает метаться по лодке, кидается на борт и сует голову в воду. Билл кидается на него, пытаясь удержать, к нему присоединяется Майк. Они оттаскивают Грега и валят его.

– Он пил соленую воду, – говорит Майк, – я видел утром.

Грег ртом хватает воздух, словно рыба, да и сам он похож на рыбу в этой безликой пластиковой маске. Билл снимает с Грега маску и видит человеческое лицо.

– Он не в себе, – говорит Билл. – Если мы его отпустим, он прыгнет за борт.

И его маска смотрит на остальных. Все молчат, но думают – Аннет знает, что они думают, потому что сама думает о том же. Они не могут сторожить Грега до бесконечности. Если они его отпустят, он погибнет, и хуже того: его израсходуют рыбы. А они здесь медленно умирают от жажды. Может, тогда… Верна медленно, словно через силу, как покалеченный шмель, роется в куче одежды и мусора. Что она там ищет? Кажется, сейчас произойдет что-то примитивное и ужасное, вдвойне ужасное потому, что не при свете кроваво-красных молний, а под обычным солнцем – Аннет ходила под ним всю жизнь. Будет совершен, на потребу туристам, пошлый обряд, пошлый потому, что на потребу туристам, тем, кто ни за что не отвечает, для кого чужие жизни – минутное зрелище, мимолетное удовольствие. Она – профессиональный турист, ее дело – радоваться, оставаясь безучастной, просто сидеть молча и наблюдать. Но сейчас они перережут ему горло, как тому борову на пляже в Мексике, и вроде это не кажется ей странным и противоестественным. «Не встревай», – сказал тогда жене мужчина в светло-зеленом костюме, – та жалела бедное животное. Не вмешивайся. А если не можешь?

Я всегда могу сказать, что это не я, что я ничем не могла помочь, думает она, представляя свое интервью в газете. Но никакого интервью может и не быть, и потому она застряла в настоящем, в компании одного безумца и четырех марсиан, и все ждут ее ответа. Так вот что от нее утаивали, вот что такое быть живой, она жалеет, что хотела знать. Но небо уже не плоское, оно синее-синее, оно удаляется, ясное, но теряющее фокус. Ты мой свет, думает она, когда серое небо. Суть света не переменилась. Я с ними или нет?