Глава 9
Полицейский участок на Кеннон-стрит находится всего в паре минут от моего офиса. Я, наверное, тысячу раз проходила мимо, не замечая его. Он мне был не нужен. Несмотря на обезболивающие, которые я сегодня приняла, головная боль не прошла — а теперь еще и начали ломить руки и ноги, что явно не связано с похмельем. Наверное, я чем-то заболеваю. Стоит подумать об этом, как мне сразу становится хуже, словно само признание болезни позволяет вирусу укорениться в моем теле.
Опустив вспотевшую ладонь на дверную ручку, я чувствую иррациональный приступ паники — наверное, ее ощущают даже законопослушные люди, когда мимо проезжает полицейская машина. Джастин уже много лет ничего плохого не делал, но я до сих пор с потрясающей ясностью помню тот первый телефонный звонок из полиции.
Не знаю, когда Джастин начал воровать, но я уверена, что поймали его не во время первой кражи. В первый раз люди обычно пытаются вынести из магазина что-то мелкое, верно? Коробку конфет, диск. А вовсе не двадцать пять упаковок бритвенных станков, особенно если ты еще слишком маленький, чтобы бриться. И в первый раз ты не наденешь куртку с аккуратно надрезанной сверху подкладкой, чтобы забросить в нее украденное. Джастин ни слова не сказал об остальных. Признался в краже, но не сказал, для кого он это сделал и зачем ему все эти бритвы. Он отделался предупреждением — и ничуть не расстроился, будто речь шла всего лишь о выговоре в школе.
Мэтт был в ярости: «Ты теперь вечно будешь состоять на учете в полиции!» — «Пять лет, — поправила его я, вспомнив, что мне сказали в участке. — Потом срок давности преступления истечет и Джастин обязан будет говорить об этом нанимателю, только если тот спросит его прямо». Мелисса уже знала, конечно. Как знала о драках, в которые он постоянно ввязывался, и о том, как я испугалась, найдя у него в комнате пакет травы.
«Он же подросток, — помню, сказала она, налив мне бокал вина в утешение. — Перерастет». Так и вышло. Или он стал осторожнее и больше не попадался. Как бы то ни было, после того как Джастину исполнилось девятнадцать лет, больше нас с полицией ничего не связывало. Я думаю о том, что сейчас Джастин стоит за стойкой в модном фартуке Мелиссы, готовит горячие бутерброды и болтает с покупателями. От этой мысли мои губы растягиваются в улыбке.
Дежурный полицейский сидит за стеклянной стойкой, как на почте, и общается с посетителями через небольшое окошко, куда можно просунуть документы или мелкие предметы.
— Я могу вам помочь? — спрашивает он таким тоном, что становится ясно: помогать ему совершенно не хочется.
Голова у меня раскалывается, трудно подобрать слова:
— У меня есть кое-какая информация о совершенном убийстве.
— Продолжайте. — Во взгляде полицейского вспыхивает интерес.
Я протягиваю в окошко газетную вырезку. В углу стойки, прямо под стеной, виднеется затвердевшая жвачка, которую кто-то раскрасил синей шариковой ручкой.
— Это статья в сегодняшнем выпуске «Лондон газетт» об убийстве в Масвелл-Хилл.
Дежурный, шевеля губами, просматривает первый абзац статьи. Рация на столе за его спиной потрескивает. В «Лондон газетт» приведено мало подробностей: Таня Бекетт была учительницей в начальной школе на Холловей-роуд. Домой она уходила около половины четвертого, садилась в метро и ехала от «Арчвей» до «Хайгейт», потом пересаживалась в сорок третий автобус до остановки «Крэнли-Гарденс». В статье приводились слова ее парня: «Я должен был встретить ее с автобуса, но шел дождь, и Таня попросила меня остаться дома. Как бы я хотел это изменить!» На фотографии в статье он обнимает Таню, и я думаю, не он ли ее убийца. Так все считают, верно? Большинство жертв знакомы со своими убийцами.
Я протягиваю дежурному вторую вырезку.
— А это объявление во вчерашнем выпуске «Лондон газетт».
Перед глазами у меня все плывет, и я щурюсь, чтобы отогнать белые вспышки. Дотрагиваюсь кончиками пальцев до лба — он точно раскалился.
Полицейский переводит взгляд с одной вырезки на другую. Лицо у него невозмутимое, как у игрока в покер. Словно он все это уже знает. Наверное, сейчас он скажет, что я все выдумала и темноволосая девушка с крестиком на шее — вовсе не двадцатипятилетняя Таня Бекетт.
Но он этого не говорит. Берет трубку, нажимает «0» и ждет, пока ответит оператор.
— Вы не могли бы соединить меня с инспектором уголовной полиции Рампелло? — спрашивает он, не сводя с меня взгляда.
Я пишу сообщение Грехему: мол, я чем-то заболела и сегодня не выйду на работу. Сажусь на стул, прислоняясь к прохладной стене, отхлебываю тепловатую воду и жду, пока кто-нибудь выйдет поговорить со мной.
— Простите, — говорит дежурный где-то через час. Он предложил называть его Дереком, но обращаться к полицейскому по имени кажется мне неуместным. — Не знаю, почему он так задерживается.
«Он» — это инспектор уголовного розыска Рампелло, который должен подъехать на Кеннон-стрит из ОУ, как выразился Дерек, а потом извинился за использование полицейских словечек:
— Отдел убийств. Это подразделение занимается расследованием смерти той девушки.
Меня трясет. Я смотрю на фотографии Тани и думаю, что случилось в промежутке между тем, как ее снимок вышел в «Лондон газетт» и ее тело нашли в парке в Масвелл-Хилл.
Думаю, не я ли следующая.
Моя фотография появилась в газете в прошлую пятницу. Я поняла это в тот самый момент, когда увидела то объявление, и нельзя было позволять остальным разубедить меня. Если бы я сразу обратилась в полицию, может быть, это что-то бы изменило.
Тут должна быть какая-то связь. Таню Бекетт убили через сутки после выхода объявления, у Кэтрин Таннинг украли ключи через два дня. С тех пор, как я увидела свой снимок, прошло пять дней. Сколько времени до того, как со мной что-то случится?
В участок заходит мужчина, которому нужно переоформить водительские права.
— Пустая трата времени, — громко возмущается он, пока дежурный заполняет документы. — И моего, и вашего.
Он оглядывается на меня, видимо, в поисках поддержки, но я не отвечаю, как молчит и Дерек. Полицейский внимательно смотрит в водительские права мужчины и медленно записывает все данные. По-моему, он делает это намеренно. В целом, Дерек мне нравится. Когда все формальности улажены, мужчина сует права себе в бумажник.
— Вот спасибо вам большое. — Его голос сочится сарказмом. — Именно так мне и нравится проводить свой обеденный перерыв.
Потом приходит женщина с вопящим младенцем, просит подсказать, как ей пройти к метро. Затем — старик, потерявший бумажник.
— Когда я вышел из метро на станции «Банк», бумажник у меня еще был, — говорит он. — Но потом где-то по дороге оттуда к набережной… — Мужчина оглядывается, словно его бумажник может каким-то чудом материализоваться на полу в участке. — Он исчез.
Я закрываю глаза. Хотела бы я прийти сюда по такому банальному вопросу — и уйти, не ощущая ничего, кроме легкого раздражения.
Дерек записывает контактные данные старика и описание бумажника, а я заставляю себя успокоиться. Хоть бы этот Рампелло поскорее пришел…
Старик уходит. Еще один час тянется без происшествий. Наконец у Дерека звонит телефон.
— Вы уже едете? Просто она ждет с обеденного перерыва. — Он смотрит на меня и бровью не ведет. — Ясно. Конечно. Я передам.
— Он не приедет, да?
Мне так плохо, что сил на злость уже не хватает. Да и что бы я делала все это время? Работать я все равно не в состоянии.
— Похоже, он задерживается в связи с расследованием. Как вы понимаете, сейчас у них дел невпроворот. Рампелло попросил меня извиниться перед вами, сказал, что сам с вами свяжется. Я передам ему ваш номер. — Он хмурится. — Вы плохо выглядите, дорогая моя.
— Все в порядке, — отвечаю я, но это не соответствует истине.
Я говорю себе, что мне не страшно, это я просто заболела, но когда я достаю телефон и пролистываю список номеров, руки у меня дрожат.
— Ты далеко от Кеннон-стрит? Я себя плохо чувствую. Думаю, мне нужно домой.
— Оставайся на месте, Зо, — не раздумывая, отвечает Мэтт. — Я за тобой заеду.
Он говорит, что ему нужно проехать один квартал, но проходит полчаса, прежде чем он появляется. Мне стыдно за то, что Мэтт лишается заказов, просто чтобы подвезти меня. Дверь в полицейский участок распахивается, и, к своему стыду, я чувствую, как при виде знакомого лица по моим щекам градом катятся слезы.
— За супругой приехали? — спрашивает Дерек.
У меня нет сил поправить его, а Мэтт даже и не думает прояснять это недоразумение.
— Двойная порция парацетамола и немножко виски, вот что ей нужно. Надеюсь, вы скоро выздоровеете, дорогая.
Мэтт усаживает меня в такси — на заднее сиденье, как усадил бы любого пассажира, — и включает обогрев машины на полную мощность. Я сосредотачиваюсь на дыхании, пытаясь унять бьющую меня дрожь.
— Когда ты себя так почувствовала?
— Сегодня утром. Я подумала, мол, странно, что у меня похмелье, я вчера не так много выпила, но потом головная боль усилилась и начался озноб.
— Грипп, — уверенно констатирует Мэтт.
Как и большинство таксистов, Мэтт считает себя экспертом по всем вопросам. Он поглядывает на меня в зеркало заднего вида, стараясь не отвлекаться от дороги.
— А что ты делала в полицейском участке?
— Вчера ночью произошло убийство. В парке неподалеку от станции «Крэнли-Гарденс».
— Это в Крауч-Энд?
— Да. Девушку задушили.
Я рассказываю ему об объявлениях в «Лондон газетт», о моей фотографии, о Тане Бекетт.
— Ты уверена, что это та самая женщина?
Я киваю, хотя он смотрит на дорогу. Присвистнув, Мэтт решительно сворачивает налево — видимо, хочет срезать путь через улочки с односторонним движением, настолько узкие, что я могла бы высунуть руку в окно и дотронуться до кирпичных стен домов.
— Куда мы едем?
— Впереди были кошмарные пробки. Так что тебе сказали в полиции?
Я смотрю на улицу, пытаюсь понять, где мы, но у меня ничего не получается. Дети идут домой из школы: кто-то сам, кто-то держит за руку маму.
— Они вызвали следователя по этому делу, но он не приехал.
— Чего и следовало ожидать.
— Мне страшно, Мэтт.
Он молчит. Мэтт всегда плохо справлялся с тем, чтобы утешить кого-то.
— Если в той газете действительно была моя фотография, то теперь со мной что-то случится. Что-то плохое.
В горле саднит, ком мешает сглотнуть.
— Полиция считает, что есть какая-то связь между объявлениями и тем убийством?
Наконец-то мы выбираемся из лабиринта переулков и я вижу Саус-Серкулар-роуд. Почти приехали. Глаза жжет настолько, что больно открывать. Я моргаю, пытаясь хоть немного их смочить.
— Дежурный, похоже, воспринял мою проблему всерьез. — Мне трудно сосредоточиться на его словах. — Но я не знаю, как к этому отнесется следователь. Я еще не сказала ему о моей фотографии — не было возможности.
— Все это странно, Зо.
— И не говори. Когда я увидела этот снимок, подумала, что схожу с ума. По-моему, Саймон до сих пор так думает.
— Он тебе не верит? — Мэтт резко поворачивает ко мне голову.
Я злюсь на себя. Как будто Мэтту требуются дополнительные причины, чтобы невзлюбить Саймона.
— Он думает, что происшедшему есть рациональное объяснение.
— А ты как думаешь?
Я молчу. «Я думаю, что меня убьют».
Мы останавливаемся перед домом, и я открываю сумочку.
— Позволь заплатить тебе за проезд.
— Ну уж нет.
— Ты не должен тратиться на меня, Мэтт, это несправедливо…
— Не нужны мне твои деньги, Зо! — рявкает он. — Убери их. — Затем его голос смягчается. — Давай я проведу тебя в дом.
— Я сама справлюсь.
Но когда я выхожу из машины, ноги у меня подгибаются и Мэтт едва успевает меня подхватить.
— Вижу, как ты справишься.
Он забирает у меня ключи, открывает входную дверь и нерешительно останавливается.
— Все в порядке, — говорю я. — Саймон на работе.
Я слишком больна, чтобы мне было стыдно за эту фразу. Я вешаю сумку и пальто на вешалку, и Мэтт помогает мне подняться на второй этаж. Там он останавливается, не зная, где спальня, и я указываю на дверь рядом с комнатой Кейти.
— Дальше я сама разберусь, — говорю я.
Но Мэтт, не обращая на это внимания, открывает дверь и заводит меня в комнату под руку.
Он откидывает одеяло с левой стороны кровати. Когда мы были женаты, я спала слева. Но теперь на прикроватном столике слева лежат вещи Саймона: книга, домашние очки, мелочь, обитая кожей коробочка для часов. Если Мэтт что-то и замечает, он ничего не говорит.
Не раздеваясь, я забираюсь на кровать.
Когда Саймон меня будит, в комнате темно и приходится включать бра.
— Когда я пришел домой, ты уже спала. Заболела? — шепчет он, зажимая ладонью мой мобильный. — Тут звонит какой-то полицейский. Что происходит? Что-то случилось?
Мне жарко, я вспотела, голова раскалывается, и мне едва удается приподняться. Я тянусь за телефоном, но Саймон не отдает мне его.
— Почему тебе звонят из полиции?
— Потом объясню, — хрипло говорю я. Приходится откашляться.
Саймон вручает мне мобильный и присаживается на край кровати. У меня все еще жар, но после сна я чувствую себя немного лучше.
— Алло, это Зоуи Уолкер.
— Миссис Уолкер, это инспектор Рампелло из отдела убийств уголовной полиции Северо-Западного Лондона. Насколько я понимаю, вы хотели поговорить со мной. — Голос у него рассеянный. Ему скучно, или он устал. Или и то и другое.
— Да, — говорю я. — Сейчас я дома, может, вы могли бы прийти?
— Да что случилось-то? — Саймон потрясенно всплескивает руками.
Я качаю головой, злясь, что он отвлекает меня. Дома у нас плохая связь, и я едва слышу, что говорит Рампелло.
— …вероятно, больше ничего не нужно.
— Простите, что вы сказали?
— Насколько я понимаю, вы не были знакомы с Таней Бекетт лично?
— Нет, но…
— И вы не знаете, работала ли она в службе секса по телефону или эскорт-услугах?
— Нет.
— Хорошо. — Следователь говорит быстро и отрывисто, будто после меня ему предстоит созвониться еще с толпой свидетелей. — Итак, фотография Тани появилась в рубрике рекламы секс-индустрии во вчерашнем выпуске «Лондон газетт», в понедельник, шестнадцатого ноября. Верно?
— Да.
— И вы связались с нами, когда узнали ее фотографию в новостях сегодня утром?
— Да.
— Вы нам очень помогли. Спасибо за потраченное время.
— Но разве вам не нужно поговорить со мной? Взять показания?
— Если нам что-то потребуется, мы с вами свяжемся. — Он вешает трубку, не дослушав меня.
Саймон раздраженно смотрит на меня.
— Может, соизволишь объяснить, что все-таки случилось?
— Дело в той девушке. Которую убили. Я тебе сегодня показывала ее фотографию.
Тогда, как только новости о Бекетт закончились, я помчалась в спальню и разбудила Саймона.
— Что, если все это связано с объявлениями, Сай? — Голос у меня срывался. — Что, если кто-то размещает в газете фотографии женщин, которых собираются убить, и я следующая?
Саймон неуклюже прижал меня к себе.
— Дорогая, тебе не кажется, что ты слишком нервничаешь? Я как-то читал, что каждый год в Лондоне убивают сто человек. Сто человек в год! Это… сколько? Около восьми человек в месяц. Я понимаю, что это ужасно, но это никак не связано с рекламой в газете.
— В обеденный перерыв я схожу в полицейский участок, — решила я…
Судя по виду Саймона, он все еще считает, что я слишком бурно реагирую.
— Полиция восприняла твои показания всерьез? — спрашивает он, устраиваясь в изножье кровати.
Я поджимаю ноги, чтобы он не отдавил мне пальцы, и пожимаю плечами.
— Дежурный в участке вел себя очень мило. Но он позвонил следователю, который занимается этим делом, и тот не пришел, а теперь он говорит, что они у меня узнали все, что им было нужно, и позвонят, если захотят снять показания. — На глаза мне наворачиваются слезы. — Но они не знают о других фотографиях, о Кэтрин Таннинг, обо мне! — Я уже рыдаю, от головной боли я не могу толком думать.
— Ш-ш-ш… — Саймон гладит меня по голове и переворачивает раскаленную подушку, чтобы мне было удобнее лежать. — Хочешь, я перезвоню им?
— У меня даже номера их нет. Тот следователь сказал, что он из отдела убийств уголовной полиции Северо-Западного Лондона.
— Я все выясню. Дам тебе обезболивающее и стакан воды, а потом позвоню им. — Он идет к двери, потом поворачивается, будто только что заметив: — А почему ты на моей стороне кровати?
Я прячу лицо в подушку, чтобы не смотреть ему в глаза.
— Наверное, переползла во сне, — бормочу я.
Единственная настоящая размолвка у нас вышла именно по этому поводу.
«Мэтт — отец Кейти и Джастина, — говорила я. — Ты не можешь ожидать, что я никогда не буду с ним видеться».
Саймон пусть и неохотно, но внял моим аргументам.
«Но у него нет причин приходить в этот дом, верно? Сидеть у нас в гостиной, пить кофе из наших чашек…»
Его требование было ребячливым и иррациональным, но я не хотела ссориться с Саймоном, и тогда такое решение показалось мне компромиссом.
«Ладно, — согласилась я. — В дом он приходить не будет».
Когда я опять открываю глаза, на прикроватном столике стоит стакан воды и лежит небольшая упаковка таблеток. Я принимаю две сразу, потом встаю. Блузка съехала, брюки измялись. Я переодеваюсь в теплую хлопковую пижаму, а сверху набрасываю шерстяную кофту.
Уже девять вечера. В кухне я нахожу остатки ужина — похоже на говяжье рагу. Ноги все еще подгибаются, от долгого сна в голове туман. Я иду в гостиную — Саймон, Джастин и Кейти смотрят там телевизор. Все молчат, но это уютное молчание, и я некоторое время стою в дверном проеме, любуясь своей семьей. Кейти замечает меня первой.
— Мам, тебе лучше? — Она отодвигается на край дивана, чтобы я могла присесть между ней и Саймоном.
Я сажусь, устав после спуска по лестнице.
— Не очень. Слабость просто ужасная.
Я уже много лет не чувствовала себя настолько больной. Кости ноют, к коже больно прикасаться, в глазах щиплет, и жжение проходит, только если зажмуриться, а в горле першит так, что трудно говорить.
— По-моему, у меня грипп. Настоящий грипп.
— Бедняжка…
Саймон обнимает меня за плечи, и Кейти впервые не отпускает язвительное замечание насчет «прилюдного проявления чувств», как она выражается.
— Может, тебе чаю приготовить? — Даже Джастин, похоже, волнуется за меня. Наверное, я очень плохо выгляжу.
— Лучше водички. Спасибо.
— Не за что. — Встав, он сует руку в карман и вручает мне конверт.
— Что это? — Внутри я вижу толстую пачку двадцатифунтовых банкнот.
— Это за дом.
— Что? По-моему, мы это обсуждали. Я не хочу, чтобы ты оплачивал свое проживание здесь, солнышко.
— Ну, можешь потратить эти деньги на еду или коммунальные, как хочешь. Они твои.
Я поворачиваюсь к Саймону, вспомнив, как он в последнее время убеждал Джастина, что тот должен сам себя обеспечивать. Но Саймон качает головой, показывая, что он тут ни при чем.
— Но это очень хорошо, что ты так решил, Джастин. Молодец, дружище!
Такое обращение кажется неестественным для Саймона, и Джастин недовольно косится на него.
— Я думала, ты на мели. — Кейти смотрит на деньги, пытаясь понять, сколько там.
Я прячу конверт в карман кофты, стараясь заглушить голос в своей голове, требующий спросить, откуда у Джастина такая сумма.
— Мелисса поставила меня управляющим кафе, чтобы самой заняться новым. — Джастин словно прочитал мои мысли. — Это временно, зато я получил прибавку к зарплате.
— Это замечательно!
Облегчение оттого, что мой сын не ворует и не торгует наркотиками, придает моему голосу излишний энтузиазм. Джастин пожимает плечами, будто все это неважно, и идет в кухню за водой.
— Я всегда знала, что ему просто нужно немного поддержки, — шепчу я Саймону. — От человека, который увидит, какой Джастин работящий.
И тут я вспоминаю, что новости о работе есть не только у Саймона.
— Прости, что не поддержала тебя перед собеседованием, солнышко. — Я поворачиваюсь к Кейти. — Мне очень стыдно.
— О господи, не думай об этом сейчас, мам. Ты же болеешь.
— Саймон сказал, что все прошло прекрасно.
— Потрясающе! — Кейти сияет. — В агентстве меня не взяли, потому что у них уже было несколько девушек «моего амплуа», что бы это ни значило, но я разговорилась с одним человеком в приемной. Он режиссер театральной группы, которая сейчас ставит «Двенадцатую ночь», и актриса, игравшая Виолу, повредила ногу, катаясь на лыжах. Все сложилось просто идеально, да?
Я смотрю на нее, не понимая, о чем она. Джастин приносит воду. Он не дал ей стечь, и вода мутная и тепловатая, но я пью с удовольствием. Хоть бы боль в горле прошла…
— Мам, мы готовили «Двенадцатую ночь» к экзамену по английской литературе. Я эту пьесу наизусть знаю. И он сказал, что я создана для роли Виолы. Я прошла пробы прямо там — в прямом смысле слова безумие, да? И получила роль! Остальные актеры репетировали уже несколько недель, а мне предстоит все запомнить за полмесяца!
У меня кружится голова.
— Но что это за режиссер? Ты о нем что-то знаешь?
— Его зовут Айзек. Оказывается, его сестра училась в одном классе с Софией, поэтому у нас есть общие знакомые. Он работал в театре в Эдинбурге, а главное — и это самое потрясающее! — теперь собирается отправиться с «Двенадцатой ночью» на гастроли. Он невероятно амбициозный. И такой талантливый!
Я замечаю на лице Кейти характерное выражение. Дело тут не только в восторге от новой работы.
— И красивый?
— Очень. — Она краснеет.
— Ох, Кейти…
— Что? Мам, все нормально, честно. Я думаю, он тебе понравится.
— Хорошо. Пригласи его в гости.
— Я с ним только вчера познакомилась, мам, — фыркает Кейти. — И не буду просить его встретиться с моими родителями.
— Ну, пока мы с ним не познакомимся, на гастроли ты не поедешь, так что…
Мы возмущенно смотрим друг на друга.
— Может быть, поговорим об этом, когда тебе станет лучше? — вмешивается Саймон.
— Мне уже лучше, — упрямо возражаю я, но едва ли мне удается убедить моих близких, потому что как раз в этот момент у меня начинает кружиться голова и приходится закрыть глаза.
— Да, это уж точно. Пойдем, тебе пора ложиться в постель.
Я вспоминаю о его обещании:
— Ты позвонил в полицию?
— Да. Поговорил с кем-то из следственной группы.
— Рампелло?
— По-моему, да. Я рассказал, что ты волнуешься из-за объявления — мол, женщина на фотографии была немного похожа на тебя…
— Это и была я!
— И этот следователь, с которым я говорил, сказал, что он понимает, почему ты волнуешься, но сейчас они не считают, будто убийство Тани Бекетт связано с другими преступлениями.
— Должна быть какая-то связь, — настаиваю я. — Это не может быть совпадение.
— Ты с ней даже не знакома. Почему ты так волнуешься? — спрашивает Джастин.
— Потому что ее убили! — Он никак не реагирует, и я в отчаянии перевожу взгляд на Кейти. — И потому что моя фотография…
— Это была не твоя фотография, родная, — перебивает меня Саймон.
— Потому что моя фотография была в точно таком же объявлении, как и у нее. Поэтому я считаю, что у меня есть все основания волноваться, вам так не кажется?
— Если в объявлении рекламируются платные линии, то тут всегда дело нечисто, — говорит Саймон.
— А это тут при чем?
— Так она занималась сексом по телефону или эскорт-услугами? В общем, работа связана с риском.
Пожав плечами, Джастин садится на диван и достает мобильный.
— В новостях сказали, что она была учительницей, а не проституткой.
Я вспоминаю фотографию в газете и думаю о Тане и ее парне. Представляю себе заголовки статей о моем убийстве. Интересно, какую фотографию они выберут в качестве иллюстрации? И возьмут ли интервью у Грехема Холлоу?
— В объявлении ничего не говорилось об эскорт-услугах, верно, мам? — спрашивает Кейти.
— Там был интернет-адрес. — Я прижимаю ладонь ко лбу, пытаясь вспомнить. — Что-то вроде «Найдите Ту Самую».
— Больше похоже на рекламу сайта знакомств. Может быть, ее убил кто-то, с кем она познакомилась онлайн.
— Я не хочу, чтобы ты ходила гулять одна, — заявляю я.
Кейти в ужасе смотрит на меня.
— Из-за одного убийства на другом конце Лондона? Мам, не глупи. Людей убивают все время.
— Мужчин, да. Парней из банд. Наркоманов и всяких безрассудных дураков. Но не молодых женщин, которые просто возвращаются с работы. Либо ходи гулять в компании, либо вообще не выходи.
Кейти смотрит на Саймона, но в этом споре он становится на мою сторону.
— Мы просто хотим, чтобы с тобой все было в порядке.
— Это непрактично. А как же работа? В субботу я в ресторане до половины одиннадцатого вечера, а теперь, когда мне досталась роль в «Двенадцатой ночи», буду репетировать по вечерам. И у меня нет выбора — домой придется добираться самой.
Я собираюсь возразить, но Кейти перебивает меня — мягко, но настойчиво:
— Я уже большая девочка, мам. Я буду осторожна. Тебе не нужно волноваться за меня.
Но я волнуюсь. Волнуюсь за Кейти, когда она каждый вечер едет домой с работы, витая в облаках, мечтая о славе и подиумах и не замечая ничего вокруг. Волнуюсь за всех Кэтрин Таннинг и Тань Бекетт, которые понятия не имеют, что уготовила им жизнь. Волнуюсь за себя. Не знаю, что означают эти объявления и почему мою фотографию напечатали в газете, но опасность — реальна. Я не вижу ее, но могу почувствовать. И она приближается.
