Глава 11
Рок Персеполиса

Суза, построенная на холмах, с центральной высокой частью наподобие афинского Акрополя, напомнила Таис о родине. Хотя бы один день подышать благословенным воздухом Эллады, взойти на мраморные лестницы храмов, укрыться от солнца в афинских галереях-стоях, продуваемых чистым дыханием моря! Еще больше напоминали о прошлом празднество и бег с факелами, разрешенные Александром, несмотря на его нетерпение двигаться дальше на юг, к Персеполису, где находилась главная казна персидской державы. Александру необходимо было прийти к Персеполису раньше, чем Дарий успел бы собрать и подвести туда войска. И полководец показывал пример неутомимости и в седле, и в пешем походе, изредка покидая коня, чтобы пройти один-два парасанга рядом с пехотинцами.

Когда слева, на востоке, показались покрытые снегом горные пики, а долины стали более крутыми и изрезанными, македонцы столкнулись с яростным сопротивлением персидских войск. На перевале, с обеих сторон стесненном крутыми склонами, называемом Воротами Парсы, войско Александра задержала наскоро возведенная каменная стена. Атаки македонцев персы отразили одну за другой. Александр остановился. Верхняя короткая дорога оказалась непроходимой.

Великий полководец отправил Филотаса и Кеноса с частью войска по нижней дороге, чтобы захватить переправу и навести мосты через реку Аракс – последнее крупное препятствие на походе к Персеполису. А сам при дружеском содействии местных горных племен, которых он не тронул и даже простил им первое нападение на македонцев, прошел горными тропами с гетайрами, тессалийской конницей, агрианами и критскими лучниками в тыл отряду, оборонявшему Ворота Парсы. Атакованные с двух сторон персы разбежались. Путь к реке лежал открытым.

Таис вместе с двумя сотнями тессалийских конников попала в отряд Филотаса, подвергшийся нападению невесть откуда взявшейся азиатской конной орды. Македонцы сначала даже не поняли, с кем имеют дело.

В предрассветном сумраке Таис въехала на бугор в сопровождении лохагоса и второго сотника. Они остановились, увидев расстелившуюся впереди равнину. Вдруг обоих сотников точно сдуло ветром. Они поскакали вниз, призывая боевыми воплями свой отряд от подножия холма. Не сразу заметила афинянка орду полуголых всадников, бешено мчавшихся по серой, сумеречной равнине. Лошади расстилались среди зыблющейся травы, мчась бок о бок плотной лавиной. Их серые контуры казались волнами на реке, поднявшейся в половодье, среди клонящейся под ветром высокой сухой травы.

Страх закрался в мужественное сердце гетеры. Призрачная орда, молча несущаяся навстречу македонцам, как будто выходцы из подземных далей Аида, воскрешенные колдовством здешних жрецов-магов!

Навстречу грозному потоку ринулись конники Александра. Дикий вой поднялся к небесам и отрезвил Таис. И как бы в ответ на крики из-за гор брызнули лучи рассвета, озаряя вполне реальное побоище. Тессалийцы бросились слева, отрезая орду от гор, справа ударили агриане, а в середину устремилась пехота с гигантскими – в четырнадцать локтей длины – копьями-сариссами. Бой окончился, как все схватки конных сил, очень быстро. С криками злобы и ужаса нападавшие, вернее, те, кто уцелел, повернули обратно. Македонцам досталось много превосходных, хотя и плохо объезженных, низийских лошадей.

Больше до самого Аракса никто не встретился на пути отряда. Мосты наводились с исключительным рвением. Все знали, что Александр не замедлит явиться, как только покончит с персидским отрядом на перевале.

Задержка оказалась продолжительней, чем ожидали Филотас и Кенос. Мосты были готовы, а войско с Александром не подходило. Как выяснилось, битва на горной дороге превратилась в массовое избиение. Гонимые беспощадными врагами, персы низвергались с крутых обрывов в загроможденные камнями русла речек. Некоторые сами бросались со скал, предпочитая вольную смерть рабству или мучительной гибели от мечей и копий.

Передовые отряды македонского войска во главе с Александром подошли к реке только в полночь.

Александр не ожидал столь упорного сопротивления персов и был в ярости. Однако, увидев, что все приготовлено к переправе, у мостов горят факелы, а передовой отряд стоит на том берегу, ожидая приказаний, Александр смягчился. Он велел гетайрам, тессалийцам и агрианам немедленно переправляться на другой берег. А сам выехал на верном Букефале (он не сражался на нем в горном проходе, а брал более легкую, привыкшую к крутым горам лошадь) на высокий берег Аракса, чтобы проследить за переправой и построением отрядов. Внимание Александра привлек закутанный в плащ всадник маленького роста на длиннохвостом и долгогривом коне: он так же, как и царь, следил за переходившими мосты воинами, одинокий и неподвижный. Александр по всегдашнему своему любопытству подъехал к всаднику, властно спросил:

– Кто ты?

Всадник откинул плащ, открыв закрученные вокруг головы черные косы, – это была женщина. Александр с удивлением стал всматриваться в ее плохо различимое в темноте лицо, стараясь угадать, как это женщина могла очутиться здесь, в пяти тысячах стадий от Вавилона и трех тысячах от Сузы?

– Ты не узнал меня, царь?

– Таис! – вне себя от удивления воскликнул Александр. – Как! Я же приказал всем женщинам остаться в Вавилоне!

– Всем женщинам, но не мне, я твоя гостья, царь! Ты забыл, что трижды приглашал меня: в Афинах, в Египте и Тире?

Александр промолчал. Поняв его, афинянка добавила:

– Не думай обо мне плохо. Я не желаю пользоваться нашей встречей на Евфрате и не бегу за тобой, чтобы вымолить какую-нибудь милость.

– Тогда зачем же ты пустилась в столь трудный и опасный путь?

– Прости, царь! Мне хотелось, чтобы хоть одна эллинская женщина вошла в сердце Персии наравне с победоносными воинами, а не влачась в обозах среди добычи, запасов и рабов. У меня великолепный конь, ты знаешь, я хорошо езжу. Прими меня: я здесь только с этой целью!

Не видя лица Александра, Таис ощутила перемену его настроения. Ей показалось, что царь улыбается.

– Что же, гостья, – совсем иным тоном сказал он, – поедем, пора!

Букефал и Боанергос спустились с откоса. До рассвета Таис ехала около Александра, пустившего Букефала широкой рысью, пренебрегая усталостью своих воинов, считавших, что божественный полководец не поддается человеческой слабости.

Горы понижались от реки и на юго-востоке переходили в широкую равнину. Легендарная Парса ложилась под копыта македонской конницы. Леофорос – так звали эллины удобную дорогу, приспособленную для тяжелых повозок, – вел к заветному Персеполису, самой большой газафилакии, сокровищнице Персии, священному месту коронаций и тронных приемов Ахеменидской династии.

На рассвете в нескольких часах пути от Персеполиса македонцы увидели на дороге огромную толпу. Пожилые люди с зелеными ветками – в знак мира и преклонения – шли им навстречу. Это были эллины, захваченные в плен или уведенные обманом для работы в столице Персии. Искусные ремесленники и художники, они все без исключения были жестоко и намеренно искалечены: у кого отрублены ступни, у других кисти левых рук, у третьих обрезаны носы или уши. Калечили людей с расчетом, чтобы они могли выполнять работу по своему умению, но не могли бежать на родину в столь жалком или устрашающем виде.

У Александра навернулись слезы негодования. А когда калеки, упав перед его конем, стали просить о помощи, Александр спешился. Подозвав к себе нескольких безносых предводителей толпы, он сказал, что поможет им возвратиться домой. Вожаки посоветовались и, вновь подойдя к терпеливо ожидавшему их Александру, стали просить о позволении не возвращаться на родину, где они будут предметом насмешек и жалости, а поселиться всем вместе по их выбору. Александр одобрил их решение, велел им идти навстречу главным обозам Пармения и далее в Сузу, где каждому выдадут по три тысячи драхм, по пяти одежд, по две запряжки волов, по пятьдесят овец и пятьдесят мер пшеницы. Со счастливыми криками, славя царя, калеки двинулись дальше. Александр понесся к самому ненавистному городу Азии, как он назвал Персеполис.

К Александру и Таис, которая ехала чуть приотстав, потрясенная увиденным, подъехал взволнованный Птолемей.

– Я сосчитал их, – сказал он, – около тысячи человек! Изуродовать такую массу людей, искусных мастеров, зачем? Как это они могли?

– Как они могли разрушить прекрасные Афины – храмы, стои, фонтаны! Зачем? – спросила, в свою очередь, Таис.

Александр искоса глянул на Птолемея:

– Что тут ответит мой лучший наблюдатель стран и государств?

– Очень просто, великий царь!

Непривычное титулование не ускользнуло от гетеры.

– Очень просто, – повторил Птолемей, – прекрасное служит опорой души народа. Сломив его, разбив, разметав, мы ломаем устои, заставляющие людей биться и отдавать за родину жизни. На изгаженном, вытоптанном месте не вырастет любви к своему народу, своему прошлому, воинского мужества и гражданской доблести. Забыв о своем славном прошлом, народ обращается в толпу оборванцев, жаждущих лишь набить брюхо и выпить вина!

– Отлично, друг! – воскликнул Александр. – Ты разве не согласна? – обратился он к гетере.

– Птолемей прав, как обычно, но не во всем. Ксеркс прошел с разрушениями и пожарами через всю Аттику и сжег Акрополь. На следующий год его сатрап Мардоний пришел в Афины и сжег то, что уцелело от Ксеркса. Птолемей прав – Мардоний жег и разрушал прежде всего храмы, стои и галереи скульптур и картин. Но мои соотечественники не стали ничего восстанавливать: обрушенные стены, почерневшие колонны, разбитые статуи, даже головешки пожарищ оставались до той поры, пока персы не были изгнаны из Эллады. Черные раны на нашей прекрасной земле укрепляли их ненависть и ярость в боях с азиатскими завоевателями. И в битве при Платее они сокрушили их – через долгих тридцать лет! И вот появились Перикл, Аспазия, Фидий, и был создан Парфенон!

– Ты хочешь сказать, что не только само прекрасное, но и лицезрение его поругания укрепляет душу в народе? – спросил Александр.

– Именно так, царь, – ответила Таис. – Но только в том случае, если народ, сотворивший красоту своей земли, накопивший прекрасное, понимает, чего он лишился!

Александр погрузился в молчание.

Лошади, будто предчувствуя близкий конец пути, приободрились и резво побежали по дороге, спускавшейся в густой лес. Толщина древних дубов указывала, что лес исстари был заповедным, защищая равнину Персеполиса от северных ветров. Дальше пошли возделанные поля, заботливо орошенные горными ручьями. Мирные земледельцы, скорее всего, рабы царских хозяйств, вспахивали землю на могучих черных быках огромного размера, апатичных и медлительных, с рогами, загнутыми внутрь. Македонцы уже познакомились с этими животными, их необыкновенно жирным молоком и вкусным мясом. Далеко впереди на плоской равнине как бы плавали над землей белые дворцы Персеполиса. Даже с большого расстояния нестерпимо сверкали на солнце их крыши из чистого серебра.

Пехотинцы и лучники перешли на бег, из последних сил стараясь не отстать от конницы. Войско развернулось широким фронтом. Разбившись на маленькие отряды, македонцы пробирались среди садов, оросительных канав и бедных домов городской окраины. Жители с ужасом и криками прятались где попало, ворота запирались или оставались распахнутыми. Александр знал, что его план внезапного захвата Персеполиса удался. Никто не подозревал о спешном подходе крупных македонских сил. Поэтому он не построил плана сражения и боевого порядка, предоставив инициативу начальникам отрядов и даже сотникам. Сам он с наиболее выносливыми гетайрами и тессалийцами поскакал к сокровищнице, прежде чем ее хранители могли что-либо предпринять для сокрытия серебра, золота, драгоценных камней, пурпурной краски и благовоний.

Пока в вишневых и персиковых садах пехотинцы вступали в бой с наскоро сбежавшимися воинами слабой персидской охраны города, покрытые грязью от пота и пыли всадники ринулись к стоявшим на высоких платформах дворцам.

Легкие, белые, покрытые тонкими бороздками колонны по сорок локтей высоты стояли целым лесом, скрывая таинственное обиталище персидских владык. В северном углу дворцовой платформы лестница, ведшая в ворота Ксеркса, защищалась лучниками и отрядом избранной царской охраны «Бессмертных» в сверкающей позолотой броне. Большая часть этих храбрых воинов погибла при Гавгамеле, часть ушла с Дарием на север. Оставшиеся в Персеполисе смогли оказать лишь короткое сопротивление бешеному напору отборнейшей македонской конницы. Не успели опомниться дворцовые служители, как копыта коней затопали, проскочив незапертые ворота Ксеркса с их огромными изваяниями крылатых быков. Яростные кони влетели на огромную северную лестницу, ведшую с плит платформы через портик из двенадцати круглых колонн в ападану – Залу Приемов, квадратное помещение в двести локтей по каждой стене, высокая крыша которого была подперта массивными квадратными колоннами, стоявшими правильными рядами по всей зале, как и во всех других гигантских залах персеполисских дворцов.

Спешившись, Александр остался в прохладной ападане, в то время как Птолемей, Гефестион, Филотас разбежались во главе своих воинов по залам в поисках сокровищницы, разгоняя во все стороны перепуганных мужчин и женщин дворцовой прислуги. Они достигли отдельно стоявшей в восточной части дворца сокровищницы через тройной пилон и южный фасад, обращенный к равнине. Там, в залах «Ста колонн», «Девяноста девяти колонн», в запутанных коридорах восточного угла дворцовой платформы, размещалась знаменитая газафилакия. Последний короткий бой македонцы выдержали в узком проходе между сокровищницей и Южным дворцом. Герой сражения в Персидских Воротах Кратер в это время успел захватить помещения для стражи, расположенные рядом с сокровищницей за тронным Стоколонным залом. Через несколько минут царские казначеи в ападане на коленях протягивали Александру хитроумные ключи, с помощью которых отпирались двери комнат с казной. Опечатанные, с надежной охраной, они перешли во владение великого полководца.

Вымотанные до предела, македонцы повалились отдыхать тут же, в залах дворцов, поручив лошадей дворцовой прислуге. Воины не имели сил даже для грабежа. Александр не хотел трогать местных жителей по примеру Сузы, хотя Персеполис не сдался и не выслал заранее парламентеров. Оправданием служило внезапное появление македонцев, ворвавшихся в город, когда решать что-либо было уже поздно.

Леонтиск и Кратер объехали площади и главные улицы, расставляя стражу, – предосторожность неизлишняя, так как в городе могли затаиться немалые отряды вражеских воинов. Везде, на улицах и в садах, в тени деревьев и у стен, лежали спящие македонцы, кто как мог – на коврах, одеялах и циновках, отобранных у жителей.

В это сонное царство Таис, дожидавшаяся в загородном саду с небольшой охраной, вступила уже под вечер. По условию она подъехала к западной лестнице, где служители дворца усердно смывали кровь, обильно растекавшуюся по белым ступеням. Трупы погибших защитников дворца были уже убраны, но резкий запах крови еще стоял в предзакатном безветрии.

Эту ночь Таис провела в богатом доме бежавшего царедворца, где рабы и рабыни со страхом старались исполнить любые желания чужеземки, усталой, черной от солнца и пыли, казавшейся им грозной, несмотря на красоту и небольшой рост. Видно, страху им прибавили выразительные жесты Леонтиска и Птолемея, которые, водворив сюда Таис, тут же исчезли. А может, еще больше они боялись соседства отряда конников, который расположился на отдых в саду, а своих лошадей устроил не только в опустелых конюшнях, но и в доме. Простившись с македонскими военачальниками, Таис почувствовала себя одинокой перед целой толпой слуг, брошенных хозяевами на произвол судьбы, но добросовестно сохранявших их имущество. Первым делом она потребовала ванну. А когда ей знаками показали, что ванна готова и можно идти, она прошла в большое круглое помещение, заткнув кинжал за пояс коротенького хитониска. Там ее встретила старая рабыня, гречанка из Ионии, заговорившая на понятном Таис диалекте. Взволнованная встречей с первой за долгие годы свободной эллинской женщиной, примчавшейся в сердце Персии вместе с непобедимым войском страшных завоевателей, она по-матерински взялась опекать Таис. После ванны старая гречанка старательно растерла все тело гетеры, а загрубевшие, покрытые ссадинами колени смазала каким-то коричневым, резко пахнущим составом. Она объяснила, что это драгоценное лекарство дороже серебра. Его собирают в пустынных горах за Персеполисом, где оно встречается натеками на голых скалах.

– Может быть, это горючее зеленое масло? – спросила Таис.

– Нет, госпожа. Горючего масла сколько угодно на востоке и севере, на берегах Гирканского моря. А это редкостный дар Геи, имеющий силу излечивать все, особенно раны. Увидишь, что завтра все твои царапины исцелятся.

– Благодарю тебя! Приготовь на завтра этот состав для лечения ран моих друзей, – сказала Таис. В схватке у ворот получили легкие раны Птолемей и старый лохагос.

Рабыня согласно закивала, заворачивая Таис в редкую ткань, чтобы не остудить после растирания, и кликнула двух служанок, которые стали расчесывать гребнями слоновой кости блестящие после мытья черные волосы афинянки. А Таис уже ничего не чувствовала. Она крепко спала, запрокинув голову и чуть приоткрыв небольшой рот с детской верхней губой.

Старая рабыня, едва чесальщицы кончили свое дело, укрыла эллинку с нежностью, как собственную дочь.

На следующий день Александр, чистый и свежий, как юный бог Эллады, в золотой броне, принял кшаттру, или, по-гречески, сатрапа, Парсы и его приближенных вельмож в тронном зале дворца, который совсем недавно занимал несчастный «царь царей». Персы принесли списки находившегося в городе ценного имущества и благодарили за то, что великий завоеватель не позволил разграбить Персеполис. Александр загадочно улыбался, переглядываясь со своими военачальниками. Они знали, что удержать воинов от грабежа легендарной столицы смогла только неимоверная усталость, сморившая их у самой цели. Навести порядок теперь, когда миновал боевой азарт, было легко, и Александр на самом деле отдал приказ ничего не трогать в городе.

Македонцы как бы надломились в этом последнем рывке и апатично взирали на неслыханную роскошь дворцов и богатство жилых домов жрецов и царедворцев. Старые ветераны, утомленные чередой походов и ужасающих сражений, плакали от счастья, лицезрея своего божественного вождя на троне персидских владык. Война закончена, цель похода достигнута! Жаль погибших товарищей, которые не дожили до такой славы.

Александр считал, что, овладев Азией, он может идти на восток до края мира, но свои планы пока держал в тайне даже от самых близких друзей. Предстоял неизбежный поход в погоню за Дарием, ибо, пока царь персов не был уничтожен, Александр, несмотря на всю покорность народа, не мог занять место владыки. Всегда оставалась опасность внезапного удара, если Дарию удастся собрать достаточно войска. Как только весна придет в северные горы, настанет время двинуться в погоню и заодно перенести резиденцию в Экбатану.

Экбатана, расположенная в пяти тысячах стадий на север от Персеполиса и выше его в горах, была прохладной летней столицей Ахеменидов и в то же время укрепленным городом, совсем непохожим на надменно открытый во все стороны Персеполис. Александр решил перенести туда сокровища трех газафилакий – Сузы, Персеполиса и Вавилона. Туда же он приказал повернуть и гигантский обоз Пармения, ибо вознамерился сделать Экбатану и Вавилон своими двумя столицами, а первую еще и лагерем для подготовки похода на восток.

Неожиданно явилась Эрис, опередившая даже вспомогательные отряды пехотинцев. Она привезла Таис письмо от Гесионы, которая вместо Персеполиса поехала в Экбатану с Неархом, решившим дожидаться там Александра и отдохнуть от великих трудов подготовки флота. Неарх пообещал найти дом и для Таис. Птолемей настойчиво советовал афинянке обосноваться в Экбатане на все время похода на восток. Гетера не спешила, еще не оправившись как следует от убийственной скачки к Персеполису.

Черная жрица приехала на Салмаах и теперь сопровождала Таис в ее прогулках по городу вместе с двумя старыми друзьями – Ликофоном и лохагосом, вновь назначенными для охраны прекрасной афинянки. За-Ашт, неохотно расставшаяся с молодым тессалийцем, была увезена Гесионой в Экбатану для устройства жилья Таис.

И афинянка подолгу бродила с ними по огромным залам дворцов, лестницам и порталам, удивляясь тому, как мало истерты ступени, сточены острые ребра дверных и оконных проемов, квадратных колонн. Дворцы Персеполиса, огромные залы приемов и тронных собраний посещались малым числом людей и выглядели совсем новыми, хотя самые ранние дворцовые постройки возведены были почти два века назад. Здесь, у подножия гор Милости, владыки Персии построили особенный город. Не для служения богам, не для славы своей страны, но единственно для возвеличения самих себя.

Гигантские крылатые быки с человеческими лицами, с круглыми, выпирающими, как у детей, щеками считались портретами пышущих здоровьем и силой царей. Великолепные барельефы львов, поставленные у основания северной лестницы, прославляли мужество царей-охотников. Кроме крылатых богов и львов, барельефы изображали только вереницы идущих мелкими шажками воинов в длинных неудобных одеждах; пленников, данников, иногда с колесницами и верблюдами, однообразной чередой тянувшихся на поклонение восседавшему на троне «царю царей». Таис пробовала пересчитать фигуры с одной стороны лестницы, дошла до ста пятидесяти и бросила. В гигантских дворцовых помещениях поражал переизбыток колонн: по пятьдесят, девяносто и сто в тронных залах – подобие леса, в котором люди блуждали, теряя направление. Было ли это сделано нарочно или от неумения иным способом подпереть крышу, Таис не знала. Ей, дочери Эллады, привыкшей к обилию света, простору храмов и общественных зданий Афин, казалось, что залы для приемов выглядели бы куда величественнее, не будь они так загромождены колоннадой. Тяжелые каменные столбы в храмах Египта служили иной цели, создавая атмосферу тайны, полумрака и отрешенности от мира, чего нельзя было сказать про белые, в сорок локтей высоты, дворцы Персеполиса. И еще одно открытие сделала Таис: ни одного изображения женщины не нашлось среди великого множества изваяний. Нарочитое отсутствие целой половины людского рода показалось афинянке вызывающим. Подобно всем странам, где Таис встречалась с угнетением женщин, государство персов должно было впасть в невежество и наплодить трусов. Гетере стали более понятны удивительные победы небольшой армии Александра. Гнев богинь – держательниц судеб, плодородия, радости и здоровья – неотвратимо должен был обрушиться на подобную страну. И метавшийся где-то на севере царь персов и его высшие вельможи теперь испили полную чашу кары за чрезмерное возвеличение мужей!

Персеполис не был городом в том смысле, какой вкладывали в это слово эллины, македонцы, финикийцы. Не был он и местонахождением святилищ, подобных Дельфам, Эфесу или Гиераполю.

Персеполис создавался как место, где владыки Ахеменидской державы вершили государственные дела и принимали почести. Оттого вокруг платформ белых дворцов стояли лишь дома царедворцев и помещения для приезжих, опоясанные с южной стороны широким полукольцом хижин ремесленников, садовников и прочей рабской прислуги, а с севера – конюшнями и фруктовыми садами. Странный город, великолепный и беззащитный, надменный и ослепительный, вначале покинутый персидской знатью и богачами, быстро заполнялся народом. Любопытные, искатели счастья, остатки наемных войск, посланники дальних стран юга и востока съезжались невесть откуда, желая лицезреть великого и божественного победителя, молодого, прекрасного, как эллинский бог, Александра.

Царь македонцев не препятствовал сборищу. Главные силы его армии тоже собрались здесь, готовясь к празднику, обещанному Александром перед выступлением на север.

Таис почти не видела Птолемея и Леонтиска. Занятые с рассвета до поздней ночи, помощники Александра не имели времени для отдыха или развлечений. Время от времени в дом Таис являлись посланные с каким-нибудь подарком – редкой ювелирной вещицей, резным ящиком из слоновой кости, жемчужными бусами или стефане (диадемой). Однажды Птолемей прислал печальную рабыню из Эдома, искусную в приготовлении хлеба, а с ней целый мешок золота. Таис приняла рабыню, а золото отдала лохагосу для раздачи тессалийским конникам. Птолемей рассердился и не подавал о себе вестей до тех пор, пока не приехал со специальным поручением от Александра. Царь пригласил афинянку по срочному делу. Он принял ее и Птолемея на южной террасе, окруженной сплошной бело-розовой чашей цветущего миндаля. Таис не видела Александра после переправы через Аракс и нашла, что он изменился. Исчез неестественный блеск глаз, они стали, как обычно, глубокими и пристально глядящими вдаль. Исхудавшее от сверхчеловеческого напряжения лицо вновь обрело цветущий румянец и гладкость молодой кожи, а движения стали чуть ленивыми, как у сытого льва. Александр весело приветствовал гетеру, усадил рядом, велел принести лакомств, приготовленных местными мастерами из орехов, фиников, меда и буйволиного масла. Афинянка положила пальцы на широкую кисть царя и вопрошающе улыбнулась. Александр молчал.

– Погибаю от любопытства! – вдруг воскликнула гетера. – Зачем я понадобилась тебе! Скажи, не томи!

Царь сбросил маску серьезности. В эту минуту Александр напомнил Птолемею давнюю пору, когда они были товарищами по детским проказам.

– Ты знаешь мою мечту о царице амазонок. Сама же ты постаралась убить ее в Египте!

– Я ничего не убивала! – вознегодовала Таис. – Я же хотела сказать правду.

– Знаю! Иногда хочется видеть осуществленной мечту, пусть в сказке, песне, театральном действе...

– Начинаю понимать, – медленно сказала Таис.

– Только ты, наездница, артистка, прелестная, как богиня, способна выполнить мое желание...

– Видеть у себя царицу амазонок? В театральном действе? Зачем?

– Угадала! Но это не будет игрой в театре, нет! Ты проедешь со мной через толпы собравшихся на праздник. Пойдет слух, что царица амазонок приехала ко мне, чтобы стать моей женой и подданной. Возникнет легенда, которой поверят все. Сотня тысяч очевидцев разнесет весть по всей Азии.

– А дальше? Куда денется «царица»?

– Уедет в «свои владения» на Термодонт. А ты, Таис, придешь гостьей ко мне на пир во дворец.

Гетера фыркнула:

– Согласна. Но где взять спутниц-амазонок?

– Найди двух, больше не надо. Ведь ты поедешь около меня.

– Хорошо, я возьму одну – свою Эрис, она будет моей «военачальницей». Ее грозный вид убедит кого угодно.

– Благодарю тебя! Птолемей, прикажи, чтобы лучшие мастера сделали Таис золотой шлем...

– А Эрис – серебряный. И круглые щиты с изображением змеи и сокола. И луки с колчанами и стрелами. И короткие копья. И маленькие мечи с золотыми рукоятками. Еще – хорошую леопардовую шкуру!

– Ты слышал, Птолемей? – сказал очень довольный Александр.

– Конечно! Но как быть с броней? Ее не сделают так быстро. И не подобрать на женщин. Если броня не придется совершенно по мерке, получатся ряженые.

– Ничего, – сказала Таис. – Мы поедем, как настоящие амазонки, нагими, только в поясах для мечей и ремнях для колчанов.

– Великолепно! – воскликнул Александр, обнимая и целуя Таис...

Афинянка вместе с Эрис и целой сотней тессалийской конницы – почетным эскортом будущей «царицы амазонок» – отправились в царские купальни на одном из больших озер в десяти парасангах к югу от Персеполиса. Туда впадал быстрый Аракс. Принесенная его вешними водами муть успела осесть, и голубое зеркало озер снова приняло девственную чистоту и прозрачность. Белые строения маленького дворца, веранды на берегу, лестницы, нисходящие к воде, и удаленные берега, пропадающие в синей дымке полуденных испарений, были совершенно безлюдны. Это место могло быть обиталищем богини или бога. Здесь, как в родной Элладе, строения, созданные человеком, сливались с окружающей природой, становились ее неотъемлемой частью. Строители дворцов и храмов Египта, Вавилона и Персии стремились отгородиться от природы. Тут было исключение. На этом тихом озере Таис впервые за несколько лет испытала умиротворение и покой, растворяясь в чистом горном воздухе, сиянии солнца, едва слышном плеске волн и шуме раскидистых сосен.

Обе женщины облюбовали квадратную беседку. Ведущая к воде лестница ограждалась высоким парапетом, полностью скрывавшим их от постороннего взгляда. Таис подолгу лежала на мраморе у самой воды, выравнивая свой медный загар, а Эрис сидела около ступени, задумчиво глядя на воду и слушая ветер. Когда спадала жара, на легкой лодке из белого дерева приплывал старый служитель, раб из далекой Кадусии.

Он привозил свежие фрукты и катал Таис по озеру. Когда-то старый кадусиец служил у греческого наемника и выучился говорить на койне. Простыми и убедительными словами он рассказывал предания об озерах, о прекрасных пери – нимфах огня, любви и мудрости, обитавших в окрестных горах, о мрачных и злобных джиннах – мужских божествах пустынных ущелий, которые были в подчинении у пери.

Лодка медленно скользила по прозрачной воде, размеренно всплескивало весло. Под негромкий рассказ старика Таис грезила с открытыми глазами. Воздушные, с проблесками огня, в легких одеждах, беззаботные красавицы скользили над водой, обольстительно изгибаясь в полете, манили к уступам голых обветренных скал, стоявших стеною на страже запретных обиталищ духов пустыни. И Таис хотелось стать такой же пери, ни человеком, ни богиней, – свободной от тревог, увлечений, раздоров и соперничества, обуревавших равно людей и богов Олимпа. Пробуждаясь от грез, Таис с грустью и смехом ощупывала свое плотное, гладкое, очень земное тело и, вздохнув, бросалась в холодную глубь озера, недоступную огненным красавицам.

Шесть дней прошли быстро, наступил канун праздника. Посоветовавшись с тессалийцами, афинянка решила появиться в городе вечером. С гиканьем и свистом, ударяя в щиты, под бряцание оружия и сбруи, топот и ржание лошадей бешеная орда с факелами ворвалась в город и промчалась на северо-восточную окраину в заранее приготовленный просторный дом. Слух о прибытии царицы амазонок разнесся по городу мгновенно. Сотни людей, потрясенных шумным вторжением, рассказывали о событии. Приняв тессалийцев за амазонок, они насчитали чуть не тысячу свирепых всадниц с метательными ножами в зубах.

Больше никто не видел ни одной женщины Термодонта, пока на заполненную народом площадь, у южной стороны дворцов, не выехал сам божественный победитель «царя царей», новый владыка Азии Александр, в сопровождении знаменитых военачальников. Яркое солнце играло на золотой броне и шлеме в форме львиной головы огромного и прекрасного македонца. Золотая уздечка резко выделялась на черной шерсти могучего боевого коня Букефала, не менее знаменитого, чем его всадник.

По левую, почетную сторону Александра ехала царица амазонок, тоже в золотом вооружении. Народ затаив дыхание смотрел на Александра и его прекрасную, как богиня, спутницу. Амазонка в чистой и презрительной наготе сидела на неслыханно красивом коне – золотисто-рыжем, с длинным черным хвостом и гривой, в которые были вплетены золотые нити. Иноходец, небольшой и гибкий, казался ящерицей рядом с громадным Букефалом. Меднокожее тело царицы амазонок стягивал пояс из золотых квадратиков с коротким мечом, спину прикрывала леопардовая шкура, на которой размещались лук и колчан в обрамлении длинных золотистых кос, спадавших из-под назатыльника нестерпимо сверкавшего шлема. Лицо царицы охватывала толстая перевязь шлема, что вместе с низким козырьком придавало ей воинственный и непреклонный вид. На левой руке, над сгибом локтя, амазонка несла щит с изображением золотого сокола Кирки в центре.

На шаг позади царицы ехала на темно-пепельной кобыле другая амазонка, темнокожая, в серебряном шлеме, с серебряным вооружением. В центре ее щита извивалась серебряная змея, а из-под шлема горели дикие синие глаза, внимательные и недобрые. В правой руке темнокожая амазонка держала короткое посеребренное копье. Ее лошадь перебирала ногами, приседала, танцуя, взмахивала украшенным серебряными нитями хвостом.

Александр с полководцами и амазонками медленно ехал сквозь толпы народа к южной окраине Персеполиса. Там, на гладком участке степи, построили сиденья и навесы, выровняли площадку для состязаний атлетов, сделали сцену для актеров и танцовщиц. Казалось поразительным, как быстро съехались сюда фокусники, знаменитые музыканты и акробаты...

На перекрестке двух больших улиц знатные персы выделялись пестротой одежд и отсутствием женщин. Состоятельные горожанки, закутанные в легкие покрывала, жались к стенам домов и оградам, а рабыни, опережая мужчин, едва не лезли под копыта. Персидская знать восхищенно рассматривала превосходных лошадей и величественных всадников царского окружения.

– Смотри! – воскликнул высокий, воинственного вида человек, обращаясь к приятелю, черты лица которого выдавали примесь индийской крови. – Я считал, что легенда об амазонках лжива хотя бы потому, что они должны быть столь же кривоноги, как женщины массагетов, от езды верхом с детских лет.

– А теперь ты понял, что посадка амазонок...

– Совсем другая!

– Да, голени их не спущены, а лежат на спине коня, сильно согнуты в коленях, пятки отведены к хребту...

Полуиндиец, замерев, провожал глазами царицу амазонок, удалявшуюся вместе с Александром в другой квартал, где улица была еще шире и многолюдней.

– Эн аристера! (Слева!)

Люди вздрогнули от резкого вопля темнокожей амазонки. Царица мгновенно прикрылась щитом. Громко стукнул тяжелый, с силой брошенный нож. Лошадь черной амазонки сделала рывок налево, раздвинув толпу. Прежде чем кто-либо успел схватить нападавшего, он уже лежал на земле с копьем, глубоко всаженным в ямку над левой ключицей – удар, от которого не было спасения. Таис узнала выучку храма Кибелы.

Еще мгновение – и разъяренные гетайры ворвались в толпу, давя лошадьми всех, кто не успел увернуться. Они окружили веревкой группу зрителей около убитого и погнали в боковую улицу. Двух, которые попытались перепрыгнуть веревку, тут же закололи. Ни малейшего испуга не отразилось на лице царицы. Она беспечно улыбнулась Александру. Царь бросил несколько слов Птолемею, который повернул коня и поскакал за гетайрами.

Торжественное шествие не замедлилось ни на минуту. За пределами города выстроенные многорядными шпалерами воины встретили царя громовым кличем. Аргироаспиды в первых рядах стали ударять в свои звенящие серебряные щиты. Зарокотали барабаны. Лошадь черной амазонки неожиданно заплясала, отбивая такт копытами и кланяясь направо и налево. Тогда охапки синих, розовых и желтых цветов полетели под ноги лошадей. Обеих амазонок забрасывали цветами, а те, смеясь, прикрывались щитами от душистых пучков, вызывая еще больший восторг.

Птолемей догнал Александра уже недалеко от построек импровизированного театра.

– У чернокожей слишком верная и быстрая рука! – недовольно сказал он, обращаясь к царю.

– Удалось все же узнать причину нападения? – не оборачиваясь, спросил Александр. – Зачем и кому понадобилось убивать красоту, безвредную в войне и не вызывающую мести?

– Эти народы на окраине пустынь презирают женщин, не чувствуют красоты и, загоревшись идеей, готовы на любое убийство, не боясь последствий и все же нападая из-за угла.

– Что же сделала им царица амазонок?

– Говорят, что метнувший нож – родственник какой-то красавицы, которую предназначали тебе в жены...

– Не спросив меня, – рассмеялся Александр.

– Говорят, они знают особую магию. Никто не может устоять перед чарами их женщин.

Александр сказал презрительно:

– И, увидев великолепие царицы амазонок, ее решили убить хотя бы ценой жизни?

– Они живут плохо и не ценят ничего, кроме служения своим богам, – сказал Птолемей, выглядевший на этот раз слегка растерянным.

– Прикажи убить всех, кто помогал этому, а его красавицу выдать замуж за одного из конюхов при гетайрах!

Александр спешился и принял спрыгнувшую с Боанергоса царицу амазонок. Взяв за руку, он повел ее на самый высокий ряд скамей под навесом из драгоценной пурпуровой ткани, взятой из кладовых Восточного дворца...

Солнце скрылось за холмами, когда Александр покинул празднество. Они ехали все в ряд: Таис, по-прежнему в обличье амазонки, Птолемей, Гефестион и Кратер. Остальные полководцы следовали на несколько шагов позади, а по сторонам двойной цепочкой ехала охрана из одетых в броню гетайров.

Гефестион вполголоса говорил что-то Кратеру, тот внимательно слушал его и вдруг захохотал. Таис покосилась, удивляясь неожиданной веселости всегда серьезного Кратера.

– Они вспоминают конец представления, – пояснил Птолемей.

Да, Таис тоже запомнился в конце удивительный танец со змеей. Высокая, тонкая, необыкновенно гибкая нубийка и вавилонянка – бледнокожая, с пышными формами; было такое впечатление, будто кольца черного змеиного тела в самом деле обвивают белую девушку. Черная «змея», казалось, то поднималась из-за спины своей «жертвы», кладя голову на ее плечо, то вздымалась от земли, проскальзывая между ног вавилонянки.

– Ты говоришь о танце со змеей? – спросила Таис.

– Вовсе нет. Разве это тонкое искусство может пронять Кратера? Нет, он вспоминает компанию вавилонских акробатов, изобразивших пантомиму любви.

– Что же тут хорошего? – удивилась гетера. – Изображали гадость! Правда, девушки были очень красивы, но мужчины...

– Но как они искусны в позах! Такое не придет в голову и служителям Котитто!

– Ты тоже восхищен этим представлением? – спросила Таис.

– Ты мало знаешь меня! Или притворяешься?

Таис хитро прищурилась, поправляя за спиной цепочку, соединявшую ее «заемные» косы.

– Любой мужчина не может смотреть на это иначе как с негодованием! Другое дело – евнухи! – рассердился Птолемей.

– Интересно, почему? Я, например, негодую оттого, что святое служение Афродите и Кибеле, тайна, которую знают лишь богиня и поднявшиеся до нее двое, выставляется напоказ, унижает человека до скота и служит порождению низших чувств, осмеянию красоты. Мерзкое нарушение завета богов! – негодующе сказала Таис.

– Это я хорошо понимаю. Но к тому же еще чувствую, что меня обокрали, – улыбнулся Птолемей.

– А, тебе хотелось быть на месте этих акробатов! – догадалась Таис.

– В самом деле! Не на подмостках, конечно! Если красивую женщину обнимают и ласкают у меня на глазах, это оскорбляет меня. Не могу принять такого зрелища!

Александр с интересом прислушался к разговору, одобрительно кивая.

– Мне хочется задать тебе вопрос, – обратился он к Таис.

– Слушаю тебя, царь.

По знаку Александра афинянка подъехала вплотную.

– Хотела бы ты быть царицей амазонок на самом деле? – вполголоса спросил Александр.

– Для тебя – да, для себя – нет! Ты не можешь продолжать придуманную тобою сказку.

– Пожалуй! Почему ты знаешь?

– Сказку можно осуществить только через женщину. А ты не мог быть со мной больше суток. И ушел.

– Ты взяла меня всего и столь же неистово, как и я.

– Жрица Кибелы сказала, что Красота и Смерть неразлучны. Я тогда не поняла ее, а теперь...

– Что теперь?

– А теперь поцелуи великого Александра памятны мне с той евфратской ночи. Я еду с тобой, на миг осуществилась легенда о твоей любви... не ко мне, а к царице амазонок! А царица исчезла! – И Таис послала Боанергоса вперед в темноту, не обращая внимания на предостерегающий возглас Птолемея...

Дома при свете трех лампионов рабыни поспешно расчесывали Таис. Ее волосы утром пришлось высоко взбить под шлем, чтоб превратить ее в белокурую амазонку. Спутанная вьющаяся масса прядей едва поддавалась скользким гребням из слоновой кости. Афинянка нетерпеливо притопывала ногой, глядя сквозь щель в занавеси на освещенную платформу дворца. Гости Александра уже собрались. Последняя ночь перед выступлением полководцев на север!

Все же к приходу Леонтиска, явившегося проводить гетеру на пир, Таис была совершенно готова. Тессалиец с удивлением смотрел на ее скромный девический наряд. Короткая снежно-белая и прозрачная эксомида не скрывала ни одной линии тела, обнажая левое плечо, грудь и сильные ноги в серебряных сандалиях с высоким переплетом. Черные волосы Таис заплела в две толстых косы, спускавшихся до подколенок. Никаких других украшений, только простые золотые, кольцами, серьги и узкая диадема надо лбом с крупными сверкающими топазами золотистого цвета.

Контраст с «царицей амазонок» показался Леонтиску настолько сильным, что воин замер, оглядывая афинянку. Она приходилась Леонтиску чуть выше плеча, и тем не менее он не мог отделаться от чувства, что смотрит на нее снизу вверх.

Эрис неотступно сопровождала хозяйку и спряталась где-то в нише платформы с твердым намерением дождаться рассвета и окончания пира.

Александр позвал на пир, кроме своих друзей – военачальников, избранных гетайров, историков и философов, – еще восемь человек высшей персидской знати.

Странным образом, никого из женщин, кроме Таис, не пригласили сюда, в тронный зал Ксеркса, где за столом собралось все командование победоносной армии.

Платформа с громадами белых дворцов темнела утесом в тридцать локтей высоты под звездами ранней южной ночи. Сквозь зубчатое ограждение террасы пробивались широкие лучи света от плясавших в бронзовых котлах языков пламени горящего масла.

Поднимаясь по широкой белой лестнице в сто ступеней, Таис чувствовала, как нарастает в ней смешанное с тоской лихое возбуждение, точно перед выходом в священном танце. Она увидела стену восточных гор в отсвете звездного безлунного неба. Словно завеса спала перед ее мысленным взором. Она перенеслась в напоенную золотом солнца и сосен Элладу, услышала журчанье и плеск чистых ручьев в обрывистых мшистых ущельях: белые, розовые, бронзовые статуи нагих богинь, богов и героев, дикие четверки вздыбленных, замерших в скульптурах коней, яркие краски фресок и картин в стоях, пинакотеках, жилых домах. Прошла босыми ногами по теплой пыли каменистых тропинок, спускающихся к лазурному морю. Кинулась, как в объятия матери в детстве, в волны, несущие к благоуханным пестрым берегам то ласковых нереид – девушек моря, спутниц Тетис, – то бешеных коней Посейдона, развевающих пенные гривы в шуме ветра и грохоте валов.

– Таис, очнись! – ласково притронулся к ее обнаженному плечу Леонтиск.

Афинянка вернулась на платформу дворцов Персеполиса, под сень огромных крылатых быков Ксерксова павильона.

Вздрогнув, она поняла, что простояла здесь несколько минут, пока терпеливый тессалиец решился напомнить, что все собрались в Стоколонном зале Ксеркса...

Таис прошла насквозь привратную постройку с четырьмя колоннами и тремя входами по 25 локтей высоты, минуя выход направо, к ападане и дворцам Дария. Она направилась по дорожке снаружи стены, к северо-восточной части платформы, где располагались Ксерксовы дворцы и сокровищница. Здесь она не боялась, что на ее чистейший белый наряд попадет копоть от огромных пылающих чаш. Ночь выдалась тихая, клубы черного дыма взвивались вертикально, и сажа не летела по сторонам. Леонтиск пошел направо по дорожке из плит сверкающего известняка, через не законченный постройкой четырехколонный павильон на площадке перед тронным залом Ксеркса. Широкий портик с шестнадцатью тонкими колоннами также освещался чашами. Тут горел бараний жир, не дававший ни запаха, ни копоти и употреблявшийся персами для светильников во внутренних помещениях.

Таис вошла в мягкий полусвет гигантского зала и остановилась у одной из ста колонн, которые, несмотря на пропорциональную стройность, теснились в зале, как пальмовые стволы в роще. Западный угол зала, ярко освещенный и уставленный столами, заполняла шумная толпа слуг и музыкантов, из-за которых Таис не сразу увидела пирующих. Группа девушек-флейтисток расположилась между колоннами. Другие музыканты устроились в конце линии столов, у крайнего ряда колонн, за которыми виднелись колыхаемые сквозняком тяжелые занавеси на высоких трехстворчатых окнах. Таис глубоко вздохнула и, подняв голову, вышла на свет множества лампионов и факелов, прикрепленных к стенам. Приветственные крики и хлопание в ладони взорвались бурей, когда хмельные сподвижники Александра увидели ее. Она стояла неподвижно несколько минут, как бы предлагая всем полюбоваться собою без надменного величия, всегда требующего унижения и умаления другого человека. Таис предстала перед пирующими с великолепным чувством внутреннего покоя и достоинства, которое дает возможность не бояться хулы и не преодолевать смущение заносчивостью.

Гости Александра были пресыщены и избалованы доступностью женщин. Огромное количество пленниц, рабынь, музыкантш-аулетрид, вдов перебитых персов – любого возраста, нации, цвета кожи, на любой вкус – неизбежно испортило отношение к женщине как к драгоценности, воспитанное в Элладе и перенимаемое македонцами. Но Таис, известная гетера, была куда более недоступной, чем все женщины в окружении македонской армии. Перед лампионами, освещенная насквозь через тончайший хитон, улыбаясь, она поправила непокорные волосы и затем неторопливо пошла к подножию трона Ксеркса, где восседал великий полководец.

В ее походке торжество женской красоты и наслаждение собственной гибкостью сочетались с той стройностью линий фигуры, которую воспел поэт в гимне о Каллирое.

Плавные изгибы струились от плеч к ступням, словно стекая по твердому полированному камню ее тела, и «пели движением», как волны источника Каллирои.

Персы, никогда не видевшие Таис, сразу поняли, что перед ними – сокровище Эллады, где множество поколений, преданных здоровью и нелегкому труду земледельца на скудных морских побережьях, живя в слиянии с близкой людям природой, создали великолепный облик человека. Они не знали, что в Таис была примесь еще более древней, тоже здоровой и сильной крови людей морского Крита, родственников и современников прародителей народов Индии.

Таис уселась у ног Александра, рядом с Птолемеем. Прерванный ее появлением пир возобновился. Только что гонец привез донесение, что казна, захваченная в Сузе, Пасаргадах и Персеполисе, прибыла благополучно в Экбатану. По предварительным подсчетам, в распоряжении Александра оказалось больше ста пятидесяти тысяч талантов. О таком богатстве не могла мечтать вся Эллада. Если все это богатство перевезти в страны Эллады, Македонию, Ионию, то оно обесценило бы все состояния и разорило бы всех имущих. Александр решил хранить добычу за семью стенами Экбатаны.

Еще одна радостная весть: криптии-разведчики донесли, что Дарию не удалось собрать большого войска. Две тысячи наемников, три-четыре тысячи легкой кавалерии не составляли угрозы для победоносной армии. Добить врага и покончить с бывшим «царем царей» теперь было сравнительно простой задачей.

И, опьяненные неслыханными победами, восхищенные гигантской добычей, множеством рабов и просторами лежавшей в покорности страны, молодые воины и пожилые ветераны македонской армии неустанно поднимали чаши, славя великого Александра, хвастая победами, проливая внезапные слезы о погибших товарищах.

А двадцатишестилетний герой, повелитель Египта, Финикии, Сирии, Малой и Великой Азии, опьяненный своей славой, успехом, вином и еще более – великими замыслами, с любовью смотрел на шумных товарищей, положив могучие руки на золотые с синей эмалью подлокотники трона грозного опустошителя Эллады. С беспечной улыбкой склонившись к Таис, он спросил вполголоса, почему она в простом наряде.

– Разве ты не понял? Я только что похоронила...

– Кого? Что ты говоришь!

– Царицу амазонок и ее любовь, – едва слышно прошептала афинянка.

Александр нахмурился, откинулся на спинку трона. Птолемей подумал, что царь разгневался, и, чтобы перебить разговор, стал громко просить Таис станцевать.

– Здесь негде. Я лучше спою, – ответила гетера.

– Спеть, спеть, Таис будет петь! – закричали со всех сторон.

Шум стих, сильно опьяневших утихомирили соседи. Таис взяла у музыканта семиструнную китару с колокольчиками и запела ударным гекзаметром старинный гимн о персидской войне, о сожженных Афинах и боевой клятве не служить ничему, кроме войны, пока последний перс не будет выброшен в море. Яростную мелодию Таис пропела с таким диким темпераментом, что многие повскакали с мест, отбивая ногами такт и раскалывая о колонны ценные чаши. Вскоре весь зал загремел боевым напевом. Сам Александр встал с трона, чтобы принять участие в песне. С последним призывом всегда помнить злобу врагов и особенно сатрапа Мардония Таис швырнула китару музыкантам и села, прикрыв лицо руками. Александр поднял ее за локоть вровень со своим лицом. Целуя, он сказал, обращаясь к гостям:

– Какую награду присудим прекрасной Таис?

Перебивая друг друга, военачальники стали предлагать разные дары, от чаши с золотом до боевого слона. Таис подняла руку и громко обратилась к Александру:

– Ты знаешь, я никогда не прошу наград и подарков. Но если тебе хочется, разреши сказать речь и не гневайся, если она тебе не понравится.

– Речь! Речь! Таис, речь! – дружно заорали воины.

Александр весело кивнул, выпил неразбавленного вина и снова опустился на трон. Леонтиск и Гефестион расчистили место на столе, но Таис отказалась.

– Человек не должен становиться ногами туда, где он ест. Это привычка варваров! Дайте мне скамью!

Услужливые руки мигом поставили тяжелую скамейку, отделанную слоновой костью. Таис вскочила на нее, похлопала в ладоши, призывая к вниманию. Она могла бы и не делать этого. Все глаза были прикованы к ней.

Гетера начала со слов благодарности Александру за приглашение, Птолемею и Леонтиску за помощь в странствовании и за чудесного коня. Этот конь дал ей возможность не только проехать десять тысяч стадий через страны Сирии и Финикии до Вавилона, но и единственной из эллинских женщин совершить поход в пять тысяч стадий до Персеполиса.

– Этот город, – продолжала Таис, – сердце и душа Персии. К моему великому удивлению, кроме сокровищ и роскошных дворцов, здесь нет ни храмов, ни собрания ученых и философов, ни театров, ни гимнасионов. Не созданы статуи и не написаны картины, прославляющие красоту и подвиги богов в образе людей и божественных героев. Кроме надменных толстомордых быков-царей, принимающих дары, и процессий раболепствующих и пленных, здесь нет ничего. Чащи колонн по сорок локтей на платформе в тридцать локтей высоты – все это лишь для того, чтобы возвысить владык унижением подданных. Ради этого здесь трудились искалеченные эллины, ионийцы, македонцы и фракийцы, толпу которых мы встретили? Ради этого Ксеркс со своим злым сатрапом принес кровь и смерть в Элладу, дважды сжигал мои родные Афины, увел в плен тысячи и тысячи искусных мастеров нашей страны? Я здесь одна с вами, герои-победители, повергшие в прах могущество недобрых владык. Я служу богине красоты и знаю, что нет хуже преступления, чем поднять руку на созданное человеком прекрасное. Но если это служит злой власти? Тогда оно всего лишь обман, ибо нет красоты без добра и света!

Таис простерла вперед руки, как бы спрашивая весь зал. Воины одобрительно и грозно загудели. Гетера вдруг выпрямилась, как спущенная тетива.

– Завтра вы уходите на север, оставляя в неприкосновенности обиталище сокрушенной вами деспотии! Неужели я одна ношу в своем сердце пожарище Афин? А мучения пленных эллинов, длившиеся до сих пор, слезы матерей, хотя бы это и было восемьдесят лет назад?! Неужели божественный Александр нашел удовольствие усесться на троне разорителя Эллады, будто слуга, забравшийся в покои господина?

Голос афинянки, высокий и звенящий, хлестнул словами, как бичом. Александр вскочил будто ужаленный. Люди оцепенели.

Александр молчал, глядя на Таис, склонившую голову, как в ожидании удара.

– Что же ты хочешь, афинянка? – спросил царь таким львиным рыком, что закаленные воины вздрогнули.

Вся напрягшись в волевом усилии, Таис поняла великую власть полководца над людьми, магическую силу его голоса, подчинявшего громадные толпы людей.

Таис подняла на Александра огромные горящие глаза и протянула руку.

– Огня! – звонко крикнула она на весь зал.

Александр обхватил ее за талию, сорвал со скамьи и подвел к стене.

– Возьми! – Он снял факел и подал гетере, сам взял второй.

Таис отстранилась в почтительном поклоне.

– Не мне первой! Начать приличествует тому, чей божественный разум и сила привели нас сюда!

Александр повернулся и повел вдоль стен Таис за руку. Два факела мгновенно подожгли занавеси на окнах, подвески и шнуры, легкие деревянные переплеты для цветов.

Безумие разрушения охватило сподвижников Александра. С воплями восторга и боевыми кликами воины хватали факелы и разбегались по дворцам, поджигая все, разбивая лампионы, опрокидывая чаши с горящим жиром и маслом.

Через несколько минут зал Ксеркса, пустая сокровищница и помещения охраны были в огне. Подожгли и ападану, откуда огонь перекинулся (или был перенесен) на жилые дворцы Дария и Ксеркса в юго-западном углу платформы. Оставаться на ней дольше не было возможности. Александр, не отпуская руки Таис, сбежал по северной лестнице на городскую площадь. Здесь, окруженный военачальниками, он стоял, зачарованно глядя на титаническое пламя, взвивающееся в почерневшее небо. Балки крыш и потолков, простоявшие столетия на сухой жаре, вспыхивали, как облитые горючим маслом. Серебряные листы кровли плавились, низвергаясь ручьями жидкого металла на лестницы и плиты платформы, и, застывая, летели звонкими раскаленными лепешками в пыль городской площади. Пламя ревело и свистело, перекрывая вопли жителей, столпившихся у края площади, боясь приблизиться.

Звездное небо, казалось, потухло. Никто никогда не видел более черной ночи, окружавшей слепящий жар исполинского костра. Люди взирали на пожар с суеверным ужасом, будто не руки Александра и маленькой афинянки сделали это, а силы подземного мира и ввергнутых туда титанов вырвались на поверхность Геи. Жители города попадали на колени в предчувствии большой беды. И действительно, ни Александр, ни его военачальники не стали сдерживать воинов, для которых пожар послужил сигналом к грабежу. Толпа ошеломленных горожан стала разбегаться, надеясь спасти имущество от распалившихся македонцев.

С раздирающим уши треском одна за другой стали проваливаться перекрытия, выбрасывая вихрящиеся столбы искр.

Александр вздрогнул и, очнувшись, выпустил руку Таис, онемевшую в крепкой ладони царя. Он устремил на гетеру пристальный взгляд, как после речи в зале, и вдруг вскрикнул:

– Уйди!

Таис подняла руку перед лицом, будто защищаясь.

– Нет! – еще решительнее сказал царь. – Не навсегда. Я позову тебя.

– Не позовешь! – ответила Таис.

– Как можешь ты знать?

– Ты знаешь свои слабости, побеждаешь их, и это дает тебе силу и власть над людьми.

– Так моя слабость – женщины? Никто не говорил мне этого!

– И немудрено. Не в женщинах, а в божественно-безумном стремлении ко всему недостижимо далекому твое сердце. Ничего нет в мире неуловимее женской красоты. И ты уклоняешься от этой безнадежной борьбы, вести которую обречены лишь поэты и художники. Красота ускользает, как черта горизонта. Ты выбрал горизонт и уйдешь туда.

– А когда вернусь?

– О том знают лишь мойры. Гелиайне, великий царь.

– Прошу тебя, останься пока здесь. Я покидаю больным Черного Клейта и хотел бы...

– Я поняла.

– Только поберегись, не выходи без охраны. Весть о той, кто сжег Персеполис, разнесется скорее и шире, чем сказка об амазонках!

Таис, не ответив, повернулась и медленно пошла в темноту. В нескольких шагах позади, зорко глядя по сторонам, неслышно кралась Эрис.