Глава 9
У матери богов
Странен и диковат был храм Великой, или Превышней, Богини, Ашторет, Владычицы Нижней Бездны, Женственной Триады: Аны, Белиты и Давкипы, Царицы Земли и Плодородия, Кибелы и Реи Всеуносящей, Матери Богов, Властительницы Ночей. Вовсе не Афродиты, как ошибочно назвал его Александр, а за ним и Птолемей.
На опушке рощи громадных сосен двойные стены с кубическими башнями очерчивали квадрат обширного двора с рядами низких раскидистых деревьев неизвестной Таис породы. К ее изумлению, между деревьями ходили и лежали огромные пятнистые быки, лошади и львы, а на стенах восседали черные орлы.
Стража в позолоченной броне с копьями длиной в десять локтей пропустила только Таис и За-Ашт, оставив в междустенье всю охрану гетеры. Прядая ушами, кони чуяли присутствие хищников, в то время как их собратья во дворе храма не обращали на львов никакого внимания. Даже сюда достигал аромат аравийских благовоний, струившихся из раскрытых дверей храма, стоявшего на платформе неотесанных камней. Таис поспешила дойти до лестницы, но странная компания зверей не удостоила женщин и провожатых даже взглядами.
Столбы черного гранита по сотне локтей вышины, по преданию воздвигнутые якобы Дионисом, охраняли вход в южную часть двора с широко раскинувшимися крыльями храма из крупных зеленых кирпичей. На крышах боковых пристроек росли сливы и персидские яблоки. С платформы белокаменная лестница вела к главному входу над широким кубическим выступом, облицованным блестевшей на солнце глазурованной темно-красной керамикой. Вход разделялся двумя колоннами на три проема в широкой раме из массивных глыб черного камня, по сторонам которой по семь квадратных колонн поддерживали плоскую крышу с садом и прогулочной площадкой. Центр крыши увенчивала прямоугольная надстройка без окон и дверей.
Кто-то из могущественных покровителей Таис предупредил о ее приезде. Едва гетера ступила на площадку у входа, как перед ней очутилась целая толпа женщин. В центре группы стояли мужчина и женщина в тяжелых расшитых одеяниях одинакового покроя, но разного цвета – белого у мужчины, черного у женщины.
Таис передала ящичек от Александра и удостоилась низкого поклона. Жрица в черном пеплосе взяла ее под руку и повела в глубь храма. За дверями, обитыми зеркально полированным электроном, находилось святилище с потолком из листового золота.
На прямоугольной глыбе белого камня восседала небольшая, в два с небольшим локтя вышины, статуя Великой Матери, Астарты или Реи. Очень древнее изображение (по преданию, ему было несколько тысяч лет) нагой женщины из терракоты, покрытой светло-коричневой глазурью цвета очень загорелой кожи. Женщина сидела на подогнутых под себя ногах, слегка повернув туловище направо и подбоченившись, упиралась ладонями в свой выпуклый живот. Необъятные бедра, куда шире массивных плеч, служили пьедесталом могучему телу с тяжелыми руками, большими и правильными полусферическими грудями. Шея, прямая и высокая, почти равная по окружности узкой удлиненной голове с едва намеченным лицом, придавала статуе гордую напряженность – энтазис.
Сетчатые цепочки из золота, унизанные фиолетовыми гиацинтами и изумрудами, спускались с плеч статуи, а на ее лбу горел живым огнем какой-то невиданный камень. Позднее Таис узнала, что камень ночью светится, ярко озаряя святилище.
На шаг позади в тени ниши на такой же глыбе стояло изваяние бога-мужчины с грубо нарезанной лопатообразной бородой. Бронзовые колеса с широкими ободьями подпирали оба пьедестала. В большие лунные празднества эти тяжкие колесницы как-то спускались во двор храма. Дальше Рею-Астарту везли львы, а бога-мужчину, имя которого Таис не разобрала, – священные быки.
Главная жрица, не хотевшая или не умевшая говорить на койне, молча расстегнула застежки хитона Таис, опустив его до пояса. Из темной глубины святилища быстро и бесшумно вышли две группы жриц, молодых, с сосредоточенными, хмурыми, почти грозными лицами, удивительно подобранные по росту и цвету волос. Они выстроились по правую и левую сторону статуи Кибелы-Реи, и Таис смогла их рассмотреть вблизи. Те, что стояли направо, все имели темно-рыжие «финикийские» волосы и вместо одежды были обтянуты от шеи до колен сеткой, вроде рыболовной, из толстых нитей красного цвета, сплетенной точно по фигуре. Черная цепь с квадратными звеньями-пряжками стягивала вместо пояса этот необыкновенный наряд. У основания шеи сетка прикреплялась к черному же широкому ремню с металлическим набором. Черные браслеты закрепляли сеть выше колен и на запястьях. Волосы, подрезанные как у рабынь, отброшенные назад и скрученные тугим узлом, обрамляли низкие широкие лбы, подчеркивая недоброе пламя темных глаз.
Жрицы принадлежали к разным народностям, но походили одна на другую не только цветом волос, но и строгой правильностью лиц, совершенством сильных тел, одинаковым ростом не выше средней эллинки...
Слева стояли женщины с темно-бронзовой кожей, черноволосые, в черных, более толстых сетках, с поясами, браслетами и шейными перевязями из красной бронзы. Диким пламенем горели их блестящие упорные глаза. В тяжелых узлах их длинных волос торчали золотые рукоятки кинжалов. Жрицы с любопытством разглядывали меднотелую знаменитую гетеру. Таис было улыбнулась им, но даже тени ответной усмешки не промелькнуло в сумрачных взорах служительниц Астарты-Реи-Кибелы.
Красные жрицы стояли, держа кисти рук на уровне плеч, с ладонями, направленными вперед. Черные – уперев прижатые к телу руки ладонями в крутые бедра и отставив в стороны пальцы.
Самая правая, красная, осторожно подала верховной жрице маленький золотой сосуд. Та обмакнула в него мизинец и помазала Таис над бровями красным маслом с запахом жгучим и свежим. Голова афинянки слегка закружилась. Она смутно припомнила где-то слышанный рассказ о красном масле Ашторет, одна драхма которого стоила баснословных денег.
Черная жрица слева подала чашку из халцедона. Только сейчас Таис заметила, что у всех, черных и красных, ногти были покрыты заостренными пластинками электрона, сверкавшими маленькими зеркальцами. Верховная жрица вынула из чашки немного темной мази, крестообразно прочертила ею Таис между грудей, под ними и обвела соски. На коже выступила синеватая окраска. Таис встревожилась, не останутся ли пятна.
По-прежнему молча жрица расстегнула ожерелье с золотыми звездами, рассмотрела их и впервые улыбнулась. Она сняла с себя необычайной красоты ожерелье из ярко-голубых, как небо, бериллов, заделанных в светлое золото. Таис сделала протестующий жест, жрица не обратила на него внимания, обвивая шею афинянки бериллами. Она обхватила руками тонкий стан гетеры, еще раз улыбнулась и застегнула звездное ожерелье на ее талии. Еще один взмах тонких пальцев, и синяя стрела обозначилась вдоль живота Таис. Жрица отступила, хлопнула в ладоши. Тотчас ей поднесли кратер с каким-то напитком. Она пригубила, велела отпить Таис, и чаша обошла всех красных и черных жриц, которых Таис насчитала восемнадцать, по девять с каждой стороны. Таис стало не по себе от пристальных глаз, со всех сторон устремленных на нее, без осуждения или одобрения, симпатии или вражды.
– Случилось знаменательное, – внезапно заговорила по-эллински главная жрица с четким эолийским произношением, – наша гостья носит древний знак женской тайны и силы букву «мю». – Она показала на звездное ожерелье, перекочевавшее на талию гетеры. – Поэтому я посвящаю ее в высший разряд. Отведите ее в жилье, приготовленное заранее, – с этими словами жрица поцеловала Таис горячими и сухими, как в лихорадке, губами и повторила сказанное на языке, афинянке неизвестном.
Две стоявшие с внешних сторон шеренги, черная и красная, подошли к Таис, почтительно поклонясь, застегнули хитон и осторожно взяли ее под руки. Рассмеявшись, Таис освободилась и пошла между двумя женщинами, не забыв поклониться статуе Реи.
Очень длинный коридор в толще стен полого спускался вниз. Он напомнил гетере египетские храмы. На миг тоска по минувшему, еще столь живому в памяти, резанула ее по сердцу. В конце коридора масляный светильник тускло озарял массивную медную решетку, перекрывавшую проход. Черная жрица издала шипящий свист. Звякнула цепь, у решетки появилась женщина, очень похожая на черную жрицу, но без сетки, пояса и браслетов, с растрепанными волосами. Она распахнула решетку, прикрывая лицо, и отскочила к стене. Таис увидела, что женщина прикована к стене легкой цепью.
– Разве это рабыня? – спросила гетера, забыв, что ее спутницы могут не знать языка эллинов. – Она похожа на... – Таис показала на черную жрицу.
Легкая усмешка впервые мелькнула у черной, но ответила красная, с трудом подбирая слова койне:
– Она жрица, наказана...
Тяжелая дубовая дверь преградила выход из коридора. Красная жрица трижды постучала, и дверь открылась, ослепив дневным светом. Ее отворила За-Ашт, обнаженная и с распущенными волосами.
– Прости, госпожа, я не успела одеться. Они привели меня сюда через нижний храм и сняли одежду...
– Зачем?
– Стали меня рассматривать, как на рынке.
Как бы в подтверждение ее слов, красная жрица подошла к финикиянке, прощупала ее плечи и руки. Таис негодующе оттолкнула бесцеремонную женщину, красноречивым жестом приказывая убираться.
Все вещи гетеры уже лежали на коврах во второй комнате, выходившей на открытую террасу. Лестница спускалась к дороге под высокими соснами. Отведенное Таис жилье находилось с внешней стороны храмовых стен, а проход с решеткой, очевидно, пронизывал их толщу.
Таис глубоко вдохнула сухой, насыщенный запахами сосновой смолы и полыни воздух. Она чувствовала себя заболевшей – такого с ней еще не бывало. Непрерывно кружилась голова, горели грудь и живот, намазанные синим снадобьем. Во рту остался терпкий вкус храмового напитка. Озноб пробегал по спине. Таис вернулась в комнаты. Смутно, будто в дремоте, она заметила странный блеск глаз За-Ашт, хотела спросить, давали ли ей что-нибудь в храме, но, объятая внезапной истомой, повалилась на ложе среди подушек и покрывал с чужим запахом. Таис заснула мгновенно, вскакивала в тревоге, падала, объятая снова дремой. Череда видений и ощущений неиспытанной силы, более ярких, чем сама жизнь, была мучительна. Колдовская мазь, или напиток, или то и другое вместе вызвали в гетере любовное стремление неодолимой мощи. Таис с испугом ощутила собственное тело как нечто отдельное, наполненное дикими желаниями, сковавшими разум и волю, сосредоточившими все силы и чувства тела в едином фокусе женской его природы. Глубочайшая жаркая тьма, без проблеска света и прохлады, окутала Таис. Она металась, стонала и вертелась в чудовищных сновидениях, каких прежде не могла представить даже в самой горячей грезе. Ужас перед раскрывшейся в ней самой бездной заставлял ее несколько раз просыпаться. Таис не знала противоядия данной ей жрицей отравы. Дурман одолевал ее, пламя бушевало в горящем от мази теле. Таис опускалась все ниже в своих желаниях, воплощаясь в первобытных мифических героинь – Леду, Филаррениппу, Пасифаю. Гетера изнемогала под бременем темных сил Антэроса. Если бы не духовная закалка, приобретенная у орфиков, она бросилась бы в храм Реи молить богиню об освобождении. В очередное пробуждение она, шатаясь и дрожа, добралась до ларца с лекарственными снадобьями и кое-как растолкла в вине кусочки сухого сока маковых головок. Осушив целую чашку, Таис вскоре забылась в глухой пелене сна без памяти и видений...
Ветер, чистый и холодный, на рассвете прилетел из восточных равнин, ворвался в раскрытую дверь и оконные проемы и заставил проснуться окоченевшую афинянку. Таис едва сдержала стон, чувствуя боль во всех мышцах, будто после непрерывной скачки в двадцать парасангов. Искусанные губы распухли, до грудей нельзя было дотронуться. Таис нашла За-Ашт в соседней комнате на ковре из плетеного тростника, разметавшейся словно в лихорадке. Разбуженная, она никак не могла прийти в себя, поглядывая на госпожу не то с испугом, не то с яростью. Холодная злость нарастала и в самой Таис, мысленно посылавшей к воронам столь интересовавшие ее прежде храмовые обычаи и коварных жриц Астарты, нарочито давших ей сильного зелья, чтобы поклонница Афродиты испытала силу Великой Матери.
Она напоила финикиянку, растерла ей виски освежающим маслом. Наконец За-Ашт, едва передвигаясь, достала теплой воды, выкупала и растерла Таис и сама очнулась окончательно. Из храма принесли еду, по счастью очень простую, – мед, молоко, лепешки, сухой виноград, куда нельзя было подмешать еще какой-нибудь отравы.
Поев, Таис окрепла, спустилась к роще и пошла проведать свою охрану, поселенную вне пределов храма. Она ускоряла шаг, ощущая возрождение сил, и наконец, радуясь всем телом, пустилась бежать. За поворотом дороги гетера едва не попала под копыта лошадей. Пять всадников мчались навстречу, ведя в поводу двух покрытых персидскими потниками лошадей. Одна из них взвилась на дыбы с пронзительным ржанием. Таис узнала Салмаах лишь после того, как кобыла позвала хозяйку, и удивилась своей рассеянности, приписав ее действию отравы. Бежавший рядом с Салмаах Боанергос тихо заржал, как будто стесняясь проявления чувств. Салмаах, заложив уши, попыталась его лягнуть, мешая ему подбежать к хозяйке. Иноходец пропустил кобылу вперед и вдруг укусил ее за круп. Салмаах рванулась вперед и проскочила мимо, а Боанергос остановился прямо перед афинянкой. Без долгого раздумья Таис взвилась ему на спину, выдернула повод у коновода. Боанергос тронулся с места с такой быстротой, что сразу оставил позади всю компанию. Таис промчалась около схена, углубившись в рощу, и остановила рыжего, крепко сжав его коленями, оглаживая широкую шею. Начальник охраны – лохагос (сотник), догнав ее, сурово заметил, что здесь, в неизвестной стране, нельзя ни ходить, ни ездить одной. На веселую шутку гетеры македонский ветеран печально ответил, что хвалит ее смелость. Однако ему придется вскоре расстаться с жизнью, так и не оправившись как следует от ран и не побывав в новой славной битве.
– Почему? – воскликнула Таис.
– Потому что тебя украдут или убьют. Тогда мне останется лишь попросить товарищей заколоть меня от позора, что я не сумел оберечь тебя, и чтобы избежать казни, которую придумает Птолемей... да что он, сам божественный наш Александр!
Искренность старого воина пристыдила гетеру. Она поклялась Стиксовой водой, что будет послушна. Она не собирается удаляться от храма даже на лошади. «В таком случае достаточно одного воина, – решил начальник, – он сумеет прикрыть отступление, пока Таис поскачет за подмогой». Тут же юный гестиот Ликофон, красивый, как Ганимед, пересел со своего коня на Салмаах, покорившуюся наезднику, и помчался к дому македонцев за оружием. Четверо товарищей дождались его возвращения и с пожеланием здоровья прекрасной подопечной поскакали на соединение с семью другими македонцами, проезжавшими коней к югу от храма. Таис знала провожатого по совместному пути в Гиераполь и не раз замечала его восторженные взгляды. Улыбнувшись ему, она направила иноходца на восток, где сосны мельчали, редея, и начинались холмы песка с шапками тамарисков. В нескольких стадиях впереди волны песчаных бугров окружали крупную рощицу незнакомых, сходных с тополями деревьев. Таис вдруг захотела заглянуть в уединенную заросль, казалось, скрывавшую нечто запретное. Лошади добросовестно трудились, увязая в песке, пока не приблизились к особенно большому холму. Едва всадники достигли его вершины, как у обоих вырвался возглас изумления. Синим серпом прилегая к подножию холма, блестело маленькое озеро чистейшей воды. Там, где озеро углублялось и тень высоких деревьев стелилась по водной глади, густой бирюзовый цвет очаровывал взгляд. Ветер с востока не залетал сюда, и тростники, зеленым полукругом обнимавшие синюю воду, чуть покачивали тонкими вершинками. Пришельцы не заметили признаков человека, Таис загорелась желанием искупаться в этом прекрасном месте. Растительность указывала на пресную воду. У северо-восточной оконечности озера, «рога серпа», кипели выходившие там ключи.
– Поезжай вниз, только недалеко, – сказала Таис Ликофону, – покормить лошадей, а я искупаюсь и приду к тебе.
Молодой тессалиец отрицательно покачал головой:
– Там растет иппофонт – трава-конеубийца. Надо будет предупредить товарищей, чтобы не гоняли туда лошадей.
За буграми на пологой равнине колыхалась бледно-зеленая тонкостеблистая трава, прорезаясь полосами между кустиками полыни и высокими пучками чия. Заросль тянулась до опушки удаленного соснового леса по краю покрытых дубняком предгорий.
– Тогда держи коней, не давай спускаться к озеру. Мы не знаем, какая там вода...
– А для тебя, госпожа Таис...
Афинянка успокоительно подняла руку:
– Я попробую, прежде чем нырять. Ты лучше привяжи лошадей к дереву.
И Таис скользнула по крутому песчаному склону, едва остановившись у края воды, сбросила сандалии, попробовала ногой, потом плеснула себе в лицо. Чистая, холодноватая, ключевая вода. Давно Таис не видела такой воды после мутных рек Нила и Евфрата. Как истая эллинка, она очень ценила хорошую воду. С радостным визгом гетера кинулась в стеклянистую бирюзовую глубь, переплыла узкое озерко, выскочила на отмель белого песка, снова стала плескаться, наконец устремилась к северному «рогу». Здесь восходящее течение подземных ключей подбросило ее, затем, будто переваливая в мягких огромных лапах, потащило вниз. Таис не испугалась, а всплыла, откинувшись на спину и широко взмахивая руками. Ключи оказались не холодными. Таис поиграла на бурлящих водяных куполах, потом, утомившись, вернулась на глубину и снова легла на спину. Так она плавала, ныряла и плескалась, смывая все кошмары Антэроса, пока нетерпеливое ржание иноходца не напомнило ей о времени. Освеженная и счастливая, Таис взобралась на холм, где под деревом приютились кони и ее провожатый. По румянцу щек и легкому смущению Таис поняла, что молодой воин любовался ею.
– Ты наслаждалась водою, как лучшим вином, госпожа, – сказал Ликофон, – и мне захотелось тоже...
– Иди, и убедишься, насколько это лучше вина. Я побуду у лошадей. – Гетера потрепала по шее Боанергоса, в то же время поглаживая морду ревниво косившейся Салмаах.
Тессалиец расстался с оружием и военным поясом только на самом берегу. Таис одобрительно осмотрела его отлично сложенную мускулистую фигуру, гармонировавшую с красотой лица.
– Ты не женат? – спросила она Ликофона, когда воин, накупавшись, взобрался на вершину холма.
– Нет еще! У нас не женятся раньше двадцати пяти лет. До войны я не мог, а теперь не знаю, когда попаду домой. Может быть, совсем не попаду...
– Все в руках богов, но, мне думается, они должны быть милостивы к тебе. От тебя пойдут хорошие дети!
Воин покраснел, как мальчик.
– Но я не хочу накликать беду, – спохватилась афинянка, – бывают завистливы боги... Поедем?
Салмаах и Боанергос понеслись во весь опор, как только выбрались из песков. Чтобы хорошенько размять лошадей, Таис повернула по дороге на север и, проехав около парасанга, поднялась на перевал в поперечную долину притока Евфрата. Корявые раскидистые дубы окружили замшелый портик с четырьмя колоннами, приютивший статую Иштар Кутитум из гладко полированного серого камня. Зелено-золотистые хризолитовые глаза блестели в тени. Слегка скуластое скифское лицо, обрамленное спускающимися на плечи подстриженными волосами, хранило презрительное выражение.
В глубине портика за статуей узкий проход вел в маленькую келью, хорошо освещенную широкими проемами под крышей. В нише восточной стены над почерневшим деревянным алтарем была вделана плитка обожженной глины с очень выпуклыми скульптурными изображениями. Обнаженная богиня стояла, тесно сомкнув оканчивавшиеся когтистыми совиными лапами ноги и подняв на уровень лица руки с обращенными вперед ладонями. В левой руке отчетливо изваян был узел веревки. За спиной изображения совиные крылья спускались до половины бедер, следы оперения виднелись над щиколотками.
Богиня стояла на спине льва, позади которого возлежал еще один лев, головой в другую сторону, а по сторонам нижние углы плитки занимали огромные совы, значительно больше львов. По нижнему краю чешуйчатые выступы символически означали горный кряж. Все изваяние было раскрашено в яркие цвета: красный – для тела богини, черный – для львиных грив. В оперении ее крыльев и сов чередовались черные и красные перья.
В энтазисе выпрямленного струной тела богини, ее грозных спутниках, ужасных лапах и крыльях для Таис промелькнуло что-то пугающее, сразу же исчезнувшее в восхищении телесной красотой ее. Стройные сильные ноги, очень высокие полусферические груди, подобные которым Таис видела лишь на критских или позднеэллинских изваяниях, узкий стан и крутые бедра – все было слито в гармонический образ, полный чувственной силы. Богиня была обольстительней Ашторет-Иштар, агрессивной в женской власти над зверями и людьми, грознее Реи-Кибелы, таинственнее Артемис и Афродиты.
Таис низко поклонилась древнему изваянию, пообещала принести ей цветов.
Позднее, когда афинянка расспросила главную жрицу о странной крылатой богине, она узнала, что при храмах Матери Богов во времена древних царей Месопотамии около полутора тысяч лет тому назад существовали отдельные святилища Иштар-Кутитум, которой поклонялись вместе с царицей ночей, богиней Лилит, которая всего лишь одно из обличий Великой Матери: Лилит – богиня служения мужской любви, и веревка в ее руке – символ этой обязанности. Таис вспомнила рассказ Геродота о вавилонских обычаях служения Великой Богине, когда лучшие женщины города отправлялись в храмы Ашторет, чтобы там отдаваться чужеземцам. В знак своего служения они обвязывали толстую веревку вокруг головы. Наверное, Иштар-Кутитум дала начало сирийской и финикийской богине Котитто, почитавшейся владычицей безумной страсти.
Но при первой встрече Лилит не показалась ей благожелательной. Стараясь отогнать вещее чувство недоброго, Таис погнала иноходца бешеной рысью вниз, в сосновую рощу. Наслаждаясь быстротой, теплым ветром и свежестью омытого тела, Таис подъехала к храму Великой Матери, отдала поводья Ликофону и поблагодарила воина. С того момента, как они выбрались из озера Прибывающей Луны, как прозвала его Таис, тессалиец хранил молчание, словно под заклятием.
За-Ашт сказала, что явилась посланница верховной жрицы и оставила бронзовый диск. Как только госпожа отдохнет, то пусть ударит в него. Посланная придет снова и поведет в храм. Гетера поморщилась. Ей вовсе не хотелось идти в обиталище могучей богини. Она предчувствовала новые испытания.
Прекрасная, ясная и шаловливая радость богов и людей Афродиты отличалась от грозной необоримой Матери Богов, не противостоя ей, но и не соглашаясь. Одна была глубью плодоносящей Земли, а другая – как полет ветра на облаках...
Таис обедала по обыкновению вместе с рабыней. Финикиянка, любившая поесть, почти не притронулась к пище. Молчаливая, с опущенными глазами, она уложила гетеру и принялась массировать ей утомленные скачкой ноги. Таис исподтишка присматривалась к рабыне и наконец спросила:
– Что с тобой, За-Ашт? Со вчерашнего вечера ты сама не своя. Или много выпила отравы?
Финикиянка вдруг бросилась на пол и, крепко сжимая колени хозяйки, страстно прошептала:
– Отпусти меня в храм, госпожа. Они говорят, что после года испытаний я сделаюсь жрицей – служить Ашторет-Кибеле, как они.
Удивленная Таис села:
– Называли ли жрицы испытания? Может быть, они таковы, что ты не захочешь даже думать о храме? Наверное, тебя заставят служить Кибеле с низшей ступени, отдаваться каждому пришельцу...
– Мне все равно! Я ничего не боюсь! Только бы остаться здесь и служить той, власть которой я испытала вчера и чьей силе покорилась!
Афинянка пристально рассматривала свою рабыню, прежде язвительную, злую и скептическую, а теперь вспыхнувшую пламенем и верой, как в четырнадцать лет. Может быть, мойра – судьба финикиянки привела ее для служения в храме? Если она нашла здесь себя, это все равно что встреча с любовью. В таких случаях Таис никогда не препятствовала, теряя красивых рабынь и вновь находя их, с радостью готовых служить ей. Таис заколебалась. Она всегда была осторожной при решении судьбы своих людей. Кроме того, сейчас За-Ашт у нее одна. Можно ли будет здесь, в уединенном храмовом городке, найти замену За-Ашт? И Таис покачала головой, не отказывая и не соглашаясь.
– Подожди. Сначала я узнаю, как поступят с тобой, потом поищу, кем заменить тебя.
– Ты не отказываешь, о благодарю тебя, госпожа!
– Не спеши радоваться! Еще ничего не решено, – предостерегла Таис финикиянку, которая принялась растирать ее с удвоенной энергией. – Скажи, За-Ашт, – задумчиво спросила, переворачиваясь на спину, Таис, – неужели не видишь ты иного пути в жизни, кроме служения Матери Богов? Ты умна и хороша собой, а что судьба сделала тебя рабыней, это может измениться... в храме же рабство худшее, ибо безгранична власть Кибелы.
– Ты не знаешь, госпожа, как ревнивы финикийцы, сирийцы и другие здешние народы! Мы, женщины, не любим красоты в других женщинах, а Великая Мать уравнивает всех в своей руке.
– Мне кажется, и ей служат по-разному? – возразила Таис. – Правильно ли я поняла? Ты совсем не любишь меня?
– Да, госпожа! Ты слишком прекрасна. Я давно ищу и не могу найти в тебе порока. Ты столь же гибкая, как наши тринадцатилетние девочки-танцовщицы, сильна, как кобылица, груди твои тверды, как на заре юности у нубиек...
– Перечисление, достойное любовника, – рассмеялась гетера, – но что же обижает тебя?
– Ты лучше всех вокруг и меня тоже!
– И из-за этого ты готова на рабство в храме?
– Да, да!
Таис пожала плечами, так и не поняв свою рабыню. После долгого молчания За-Ашт сказала:
– Как красивы голубые камни на твоей медной коже, госпожа! И твои серые глаза становятся еще глубже. Тот, кто подарил тебе ожерелье, понимает красоту вещей.
– Это главная жрица Кибелы-Реи, Ашторет, или Иштар, многоименной Матери Богов.
– А прежнее ожерелье ты теперь будешь носить пояском?
– Да, как Ипполита, царица амазонок! – Таис критически осмотрела золотой поясок и решила снять все звезды, кроме одной. Давно ушли в прошлое первые победы и успехи, ничего не значила для нее и подаренная Птолемеем звезда. Только последняя с буквою «мю»... жрица сказала: М – женский символ с незапамятных времен...
– Поищешь мастера снять звездочки, кроме одной? – вслух сказала гетера.
– Позволь мне. Я ведь дочь ювелира и кое-что умею...
Финикиянка сняла поясок и, отойдя в угол комнаты, извлекла из своих вещей маленькие щипчики, поколдовала с ними и с торжеством надела на Таис цепочку с одной звездой.
– Теперь равновесие в центре, – поправила она бывшее ожерелье и подала Таис остальные звезды.
– Положи в шкатулку. Ты, оказывается, мастерица, разве я могу расстаться с тобой?
Финикиянка было огорчилась, но поняла, что Таис дразнит ее, и побежала за шкатулкой.
– Хочешь, завтра я возьму тебя с собой? – сказала гетера, лениво устраиваясь в подушках. – Поблизости есть озерко синей воды, подобное серпу Луны. Я купалась там сегодня и давно не получала такого удовольствия.
– Что ты сделала, госпожа? – Лицо За-Ашт исказилось от страха.
Таис недовольно приподнялась на локте:
– Ты кричишь, как на сирийском базаре! Что случилось?
– Мне сказали, что на востоке от храма есть священное озеро Иштар в форме лунного серпа. Там уединенно от всех совершается омовение Ашторет в дни празднества... Артемис, кажется, так зовут ее эллины. Всякого, кто посмотрит священное действо, жрецы с длинными копьями убивают на месте. Я боюсь за тебя, госпожа. Ашторет мстительна, а ее служители не меньше.
Таис призадумалась:
– Пожалуй, следует молчать о моем поступке. И я не возьму тебя с собой, хотя и поеду купаться снова.
– О, госпожа... – начала За-Ашт и метнулась к двери на террасу, откуда послышалось бряцание оружия. Таис потянула на себя серебристое покрывало. Немного спустя в комнату вошел Ликофон.
– Прости, госпожа, что потревожил тебя без времени, – поклонился он.
– Что-нибудь случилось? Боанергос или Салмаах?
– Нет, лошади живы и здоровы. Примчался посланец из войска и привез тебе письмо стратега Птолемея. Вот. – Воин протянул зашнурованный пакет из тонкой кожи с привязанным к нему дельторионом – писчей дощечкой, на которой было обозначено имя Таис и приказание доставить без промедления.
Таис положила пакет на подушку, приказала воину сесть и выпить вина. Финикиянка, давно очарованная красотой Ликофона, мигом разбавила и подала розовое вино, вся извиваясь и бросая на тессалийца короткие и острые взгляды. Молодой воин приосанился, выпил чашу, и тотчас же За-Ашт налила вторую. Ликофон махнул рукой, отказываясь, и сбросил лежавший на краю стола бронзовый диск. Ударившись о плиты пола, бронза зазвенела громко и протяжно. Очень скоро в дверь из храмового прохода раздался стук. По знаку Таис финикиянка отодвинула засов. В комнате появилась жрица в черной сетке. Поднеся руку ко лбу, она выпрямилась и бесстрастно окинула взглядом присутствующих.
– Ах! Что ты наделал! – сказала Таис воину. – Теперь я должна идти!
Ликофон не заметил укора, медленно поднимаясь с сиденья. Он смотрел, не отрываясь, на черную жрицу, как будто сама Афродита явилась ему в пене моря и блеске звезд. Даже афинянку встревожило ощущение чуждой силы, нечто не совсем человеческое, исходившее от диковинной женщины, будто она была ореадой – горной нимфой или мифическим оборотнем, титанидой. Жрица не осталась равнодушной к восхищению тессалийца, слегка склонила голову, и будто темные молнии вылетели из ее огромных глаз, добивая жертву. Юноша покраснел, вся кровь бросилась ему в голову. Он опустил взгляд, задержавшись на сильных ногах с удивительно правильными ступнями. Жрица, сверкая острыми зеркально-металлическими ногтями, откинула черную прядь, открывая, как перед боем, свое хмурое и прекрасное лицо.
Таис, обычно далекая от ревности, не могла перенести, чтобы одного из ее воинов при ней сгибали как тонкую веточку.
– За-Ашт, ты предложишь Ликофону еще вина? Может быть, он захочет поесть? Пойдем, – небрежно кивнула она черной жрице, которая улыбнулась бегло и снисходительно, послав молодому воину еще один долгий, все обещающий взгляд.
Таис хотела пройти вперед, но жрица, так и не сказав ни слова, скользнула в проход и быстро пошла не оглядываясь. Только у заграждавшей коридор решетки она подождала гетеру, призывая прикованную привратницу, валявшуюся в едва освещенной нише на охапке сухой травы. Провожатая не пошла прямо в святилище, а повернула направо, в боковой ход, ярко освещенный и кончавшийся лестницей наверх. Они вышли на верхний этаж, поднялись еще по одной лестнице и оказались на веранде. Позади них высилось самое верхнее помещение без окон, с единственной бронзовой дверью огромной тяжести и прочности. Таис угадала сокровищницу и подумала, как неосторожно хранить драгоценности на высоте. Вдруг приключится пожар... Конические выступы красной плотной терракоты облицовывали стены сокровищницы и верхнего этажа.
– Что ты рассматриваешь, дочь моя? – окликнула главная жрица.
Обернувшись, Таис увидела ее в кресле слоновой кости рядом с мужчиной, вероятно главным жрецом. Афинянка подошла к ней, присела на скамью, тоже отделанную слоновой костью, и поделилась своими опасениями:
– Я знаю, что ты умна, служительница Афродиты. Но и те, кто строил это святое место, не были глупцами. Весь храм состоит только из кирпичей, изразцов, плит гранита и мрамора, перекрывающих потолки. Строители сделали так, чтобы даже при намеренном поджоге ничего не могло сгореть, кроме нескольких занавесей и кресел.
Заинтересованная Таис ответила, что подобные приемы вечного строительства из одного камня она увидела в Египте. Главная жрица задала ей несколько вопросов и замолчала. Таис с высоты любовалась искусным расположением храма. В Элладе храмы строились на естественном возвышении – вершинах высоких холмов, на краю обрывов, на гребнях склонов. Поднимаясь к храму, человек возвышался сам, готовясь встретить образы богов.
Этот храм (как объяснила жрица, построенный по образцам древнейших святилищ Междуречья – равнинной страны) стоял в центре округлой равнины, замкнутой горами с юга, запада и севера и открытой только на восток, к Евфрату. С верхней надстройкой и пьедесталом храм вздымался на порядочную высоту. Люди, подходившие и подъезжавшие с равнины, издалека видели святилище. По мере приближения здание громоздилось, наплывая на людей и угнетая их чувством ничтожества перед могучей богиней и ее слугами...
Таис с особенным наслаждением разглядывала окрестности, может быть, впервые ощутив влияние высоты на сознание человека. Отрешенность от всего копившегося внизу, чувство собственной недоступности, возможности охватить взглядом большее пространство – все было иначе, чем в горах. Там человек, поднявшийся на высоту, был частью окружавшей его природы, а здесь искусственное сооружение надменно выпячивалось посреди равнины, отрываясь от естественной почвы и наделяя находившихся в нем людей чувством превосходства, чистоты и независимости. Далеко на востоке, за пыльной дымкой, пролегала долина Евфрата, а на севере темнело ущелье его притока – большой речки, на перевале к которой стоит маленький храм Иштар Персидский.
Молчание нарушил главный жрец, сказавший что-то на неизвестном гетере языке. Жрица небрежно потянулась в своем глубоком кресле и спросила, не хочет ли гостья продолжить ознакомление с тайнами Матери Богов. На ответ Таис, что она ночью чувствовала себя отравленной и если «знакомство» пойдет так и дальше, то она не выдержит, жрица усмехнулась сурово и одобрительно, признав, что ей дали слишком сильную мазь, не сообразив, что вряд ли эллинка привыкла к подобным втираниям. В дальнейшем они будут осторожнее.
Чтобы повременить с ответом (прямой отказ хозяевам священного места был недопустим), Таис спросила о смысле одеяния высших жриц и их разделения на две группы.
– Это не составляет тайны, – сказала главная жрица, – красные жрицы служат днем и олицетворяют дневные силы Кибелы, а черные – ночные. В Либии и Элладе их назовут ламиями – спутницами Гекаты. Считается, что снискавший любовь такой жрицы приобщается к силам Кибелы-Реи, по-вашему – Геи. Всю жизнь ему сопутствуют здоровье, удача и славное потомство. Искусство жриц, особенно черных, выше всего, что может дать смертная женщина, вдохновлено Великой Матерью и укреплено ее могучей силой.
– И любой человек может добиться этого?
В глазах главной жрицы зажглось пламя, как у дикого зверя. Дрожь пробежала по спине Таис, но она не опустила взгляда.
– Любой! – отвечала жрица. – Если он не урод, здоров и достаточно силен.
– Как определить, достаточно ли?
– Для этого и служит одеяние-сеть. Она очень прочна, и, чтобы овладеть жрицей, надо разорвать сеть руками. Только необычайно сильный человек в огне неистовых чувств способен на это.
– А если не способен и не разорвет?
Главная жрица склонилась к Таис и тихо сказала:
– Тогда кара Кибелы обрушится на него. Если он захотел красную жрицу дня, она крикнет, и неудачника схватят, оскопят на жертвеннике перед Кибелой и превратят в храмового раба, если останется жив. Черная жрица – ламия – никого не зовет. Крепко обняв незадачливого мужа, она дает ему поцелуй Кибелы, вонзая нож вот здесь. – Жрица положила пальцы на ямку за левой ключицей.
– Какой смысл вложен Великой Матерью в подобную жестокость?
– Только очень сильные, красивые, уверенные в себе герои приходят, чтобы стать возлюбленными Дня и Ночи. Рождаются дети, и девочки становятся высшими жрицами, а мужи – стражей и охранителями святилища. Заметила ли ты, какие они могучие, как велики их копья и тяжелы мечи?
– Заметила, что прекрасны и высшие жрицы – все на подбор. Но неужели смысл только в получении потомства для храма? Среди тысяч можно найти и выбрать не худших, – возразила Таис.
– Ты, пожалуй, слишком умна для непосвященной, – с легкой насмешкой («Как Иштар», – подумала Таис) сказала жрица, – разумеется, истинный смысл не в этом. С веками слабеет порода людей, и страстное безумие Кибелы-Ашторет-Атаргатис уже не захватывает их, как в прежние времена. Кибеле угоден пламень чувственной ярости, так же как любовь – Афродите...
Таис подумала об Урании. Жрица продолжала:
– Служение наших девушек погружает людей в природу, объединяя их со всем живущим, вскормленным Реей-Кибелой. В этом счастье и судьба мужа, иного пути не дано богами. Мужи находят себя и делают то, для чего предназначены. Если же они оказываются непригодными, Великая Мать призывает их обратно к себе, чтобы возродить к жизни лучшими. И мужи идут к ней, не познав горечи старения, в пламенной юности.
– Почему ты уверена, что слабеют люди? – в свою очередь, скрывая насмешку, спросила Таис, и жрица вдруг рассмеялась:
– Посмотри еще раз на облик Кибелы-Реи в древней статуе и поймешь, что только ненасытное желание может искать такой образ, и только необычайная сила и крепость может надеяться быть ее парой...
Таис вспомнила необычайную мощь в пределах гармонического сложения, излучаемую статуей Реи, и не смогла возразить.
– А где живут черные и красные? – спросила она, меняя тему.
– Они не покидают храма, пока молоды. Нередко они выходят замуж за не маленьких людей или странствуют, занимая высокие должности в других, менее значительных храмах Реи. В определенные дни месяца они ходят купаться на священное озеро, и горе тем мужам, какие окажутся нарушителями их покоя.
– А если встретится женщина? – Гетера сообразила, о каком озерке идет речь.
– С женщиной нечего делать. Лишь в том случае, если несчастная нарушила чистоту священной воды, ее ждет смерть!
– А жрицы живут там? – поспешила спросить Таис, показывая на южное крыло храмовой постройки, плоская крыша которого приходилась на уровне пола главного храма.
– Ты угадала! Хочешь посетить их?
– О нет! А что находится в северном крыле?
Снова дикий блеск мелькнул и угас во взгляде жрицы.
– Туда я и хочу повести тебя на закате. Но прежде ты принесешь клятву на алтаре Кибелы-Реи, клятву молчания. Древние тайны Великой Матери сохраняются нами. Обряды незапамятных времен, перенесенные сюда тысячелетия назад из Ликаонии и Фригии, дают силу служителям Ашторет.
В святилище, совершенно безлюдном в этот час, гетера поклялась хранить тайну. Хозяйка храма налила ей напитка. Таис отступила с опаской.
– Не бойся, это не вчерашнее! Тебе понадобится мужество, когда увидишь тайну. Помни, что Великая Мать – Владычица Зверей...
Последние слова, сказанные напряженным шепотом, вселили в гетеру неопределенный страх. Она выпила чашу залпом.
– Отлично! Теперь прими дар. – И жрица протянула Таис два лекитиона – флакончика из молочно-белого стекла, плотно закрытых пробками из драгоценного густо-розового индийского турмалина. На одном из лекитионов был вырезан серп луны, на другом – восьмиконечная звезда.
– Как можно! Я не могу принять такие дорогие вещи! – воскликнула Таис.
– Ветерок (пустое)! – ответила главная жрица. – Храм Великой Матери богат и может делать и не такие дары наиболее прекрасным женщинам, ибо они сами – драгоценности, созданные Реей для ее собственных целей. Но ты не спросила – что во флаконах? В этом, – она показала лекитион со звездою, – средство, растворенное в питье, данном тебе вчера. Если ты захочешь когда-нибудь и с кем-нибудь испытать всю мощь Ашторет-Кибелы в облике Анаитис – шесть капель в чашку воды, и пейте пополам. Этот – с Луной – освободит тебя от действия первого. Если выпить только его, он сделает тебя холодной, как далекая Луна. Не больше трех капель, а то можешь похолодеть навсегда... – Жрица рассмеялась резко и недобро, подвела гетеру к нише в боковой стене и вынула оттуда блестящий черный круг, как показалось сначала Таис, из стекла. Она увидела в нем свое отражение так же четко и ясно, как в обычном зеркале из покрытой серебром бронзы.
– Это зеркало не стеклянное, а каменное и сделано в те времена, когда люди знали лишь камень. Руды металлов служили им только для вечных красок, ибо и тогда уже писали картины на стенах. В это зеркало смотрелись женщины много тысяч лет назад, когда не существовало ни Египта, ни Крита... Возьми и его в дар!
– Ты даришь мне вторую бесценную вещь, зачем? – спросила Таис.
– Вместе с лекитионами, хранящими яд. Красота и смерть всегда вместе, с тех пор как живет человек.
– Смерть для кого?
– Или для того, у кого красота, или тому, кто берет ее, или обоим вместе.
– Разве нельзя иначе?
– Нельзя. Таково устроение Матери Богов, и не нам обсуждать его, – сурово, почти угрожающе сказала владычица храма.
– Благодарю тебя! Твой дар поистине превыше всех драгоценностей!
– И не боишься?
– Чего?
– Тайн Великой Матери, нет? Тогда идем!
С северной стороны святилища в полу темнело огромное отверстие, в центре занятое толстой колонной. По ее окружности спускалась спиралью каменная лестница. Скудно освещенный проход вел в храм никогда не виданной Таис обстановки. По обе стороны прохода широкие кирпичные скамьи были густо усажены настоящими рогами исполинских быков – туров, изогнутыми круто, со сближающимися вверху вертикальными концами. Квадратное низкое помещение святилища в простенках между грубыми полуколоннами из красной терракоты украшали великолепно исполненные головы быков из камня или глины с настоящими рогами. Рога бычьих голов на западной стене торчали вверх по-турьему, на северной – были загнуты вниз, а на восточной – широко расходились горизонтально-волнистыми остриями, как у диких быков Месопотамии. Странное, зловещее, даже пугающее впечатление производило это святилище незапамятных времен. Огромные рога торчали повсюду: на невысоких квадратного сечения столбиках и длинных скамьях, затрудняя передвижение по храму. Контурные фрески красной охры обрисовывали бычьи фигуры на ближайших к входу стенах. Между головами быков были прикреплены слепки женских грудей кроваво-красного цвета, в соски которых зачем-то вставили клювы черных грифов или оскаленные черепа куниц. За первым помещением находилось второе, меньшее, с остроконечной нишей в северной стене. Три рогатых бычьих головы, вертикально расположенные одна над другой, увенчивались фигурой богини, парящей над ними, широко раскинув руки и ноги. По обе стороны ниши чернели два прохода.
Рога чем-то тревожили Таис, и вдруг яркое воспоминание осветило ее память. Те же символы, только каменные, увеличенные до титанических размеров, отмечали священные места на Крите. Афинянка видела на одной из хорошо сохранившихся фресок изображение святилища, очень похожего на то, в котором она находилась сейчас. Там тоже рога разных размеров отгораживали какие-то отделы комнаты жертвоприношений, изображенной на фреске. Но здесь натуральные рога диких быков казались особенно зловещими и в силе впечатления не уступали исполинским каменным рогам, вздымавшимся из-под земли на Крите. Для Таис стало совершенно ясной глубокая связь древнейшей религии Великой Матери в Азии и веры ее предков на Крите.
Скульптуры быков в святилище казались особенно страшными. Они не были похожи на тупомордых критских великанов с их высокими, устремленными вверх рогами.
Быки древнейшего святилища изображались с опущенными низко длинными головами, с громадными рогами, направленными вперед. Они или сходились надо лбом с жутко загнутыми кверху остриями, или же были широко разведены и загнуты наподобие кривых ножей. Без сомнения, это была иная порода, и афинянка подумала, что с этими грозными существами, как бы целиком устремленными в бой, вряд ли успешной стала бы священная критская игра с быками.
Главная жрица остановилась, прислушиваясь. Глубокие низкие, ритмические звучания гипат – крайних струн самого низкого тона в китарах – доносились издалека, переплетаясь с женскими голосами, стонами и криками. Сердце Таис тревожно забилось в предчувствии чего-то ужасного. Жрица подняла с рогатой тумбы факел, зажгла его о тлевшие на жертвеннике угли и вступила в левый проход. Еще один длинный темный, как подземелье, коридор, и Таис очутилась в просторном здании на уровне храмового сада.
Никогда никому не рассказала Таис об увиденном здесь, хотя каждое мгновение навсегда осталось в памяти. В Египте ее потрясли фрески в подземелье Мертвых, изображавшие Тиау, или Тропу Ночного Солнца, – ад египтян, помещенный на обратной, невидимой стороне Луны. Но то были лишь изображения, а здесь, в храме, соперничавшем древностью с каменным зеркалом, необычайные обряды Великой Матери тоже давностью в десять тысячелетий происходили наяву, исполнялись живыми людьми.
Укрепленная напитком Реи, Таис выдержала зрелище до конца. Все четыре ступени невероятного действа прошли перед ее глазами, постепенно проясняя их сокровенный смысл. Корни Земли-Геи и всего на ней обитающего спускаются в бездну хаотических вихрей, беснующихся под Тартаром в ужасном мраке Эреба. Подобно этому корни души тоже поднимаются из тьмы первобытных чувств, вихрями крутящихся в лоне Кибелы. Эти чувства, мрак и страхи нужно пережить, чтобы освободиться от их тайной власти, выпуская на волю перед глазами женщин одновременно жертв и участниц великого слияния с корнями всей природы в ее облике Ананки – неотвратимой необходимости. Но понимая смысл древних обрядов, Таис не могла принять их. Слишком далеко расходились стремления Урании с темной властью Кибелы-Анаитис.
Поздно ночью, провожаемая черной жрицей, она явилась в свой временный дом, потрясенная, усталая и подавленная. За-Ашт не спала, поджидая госпожу. Глаза рабыни припухли от слез, пораненные ногтями ладони тоже не ускользнули от внимания Таис. Она была не в силах расспрашивать, а повалилась ничком на ложе, отказавшись даже от омовения. И письмо Птолемея осталось непрочитанным до утра.
Таис не удалось уснуть. Финикиянка тоже ворочалась, вздыхала, пока гетера не позвала ее к себе.
– Сядь и расскажи, что случилось. Тебя обидел Ликофон? – За-Ашт молча кивнула, и темная глубь ее глаз загорелась злобой.
– Я позову его, когда настанет день, и попрошу лохагоса наказать тессалийца.
– Нет, нет, госпожа! Он не сделал ничего, и я не хочу больше видеться с ним.
– Неужели? Странный юноша! Ты красива, и я не раз видела, как он смотрел на тебя... Ты давала ему еще вина и кормила чем-нибудь?
– Он выпил чашу залпом, будто плохую воду пустыни. К еде не притронулся и молчал, глядя на дверь, в которую ушла эта ламия, дочь тьмы! Так продолжалось без конца, пока, потеряв терпение, я не выгнала его. И он ушел, не поблагодарив и не попрощавшись, как упившийся просяного пива...
– Вот чего не ожидала! – воскликнула Таис. – Неужели ламия так сразила его Эросом? Почему? Он смотрел, как ты пляшешь балариту, как гибок твой стан и стройны ноги!
– Ты добра ко мне, госпожа! – ответила финикиянка, сдерживая набегавшие слезы. – Но ты женщина и не поймешь силу черной ламии. Я ее рассмотрела как следует. У нее все противоположно мне.
– Как так?
– Все, что у меня узко, – у нее широко: бедра, икры, глаза, а что широко – плечи, талия, то у нее узко, – финикиянка огорченно махнула рукой. – Она сложена, как ты, госпожа, только тяжелее, мощнее тебя! И это сводит с ума мужчин, особенно таких, как этот мальчишка...
– Так он отверг тебя и думает о ней? Ничего, скоро мы поедем дальше, и ламия сотрется из памяти Ликофона... Да, я забыла – ты хочешь остаться? По-прежнему хочешь?
– Теперь еще больше, госпожа! У нас, финикиян, есть учение Сенхуниафона. Оно говорит, что желание уже творит. И я хочу заново сотворить себя!
– И у нас желание, Потос, есть творчество. Неистовое желание порождает или нужную форму, или кончается анойей – безумием. Исполнится время – увидим. Дай мне письмо!
Птолемей посылал привет, просил помнить и ни в коем случае не ехать дальше, пока не явится посланный за ней отряд во главе с его другом. Если придут плохие вести, Таис не следовало оставаться в храме, а со своей охраной из выздоравливающих воинов мчаться к морю, в бухту Исса, всего в пятнадцати парасангах через горы на запад. Там стоят три корабля, начальник которых примет Таис и будет ждать еще полмесяца. Если Птолемей с Александром не появятся к этому сроку, надлежит плыть в Элладу.
Таис подумала, что Птолемей в глубине души благороднее, чем сам хочет казаться среди грубых македонских полководцев. Она поцеловала письмо с нежностью. Птолемей писал о походе через жаркую степь – море высокой травы, уже поблекшей от летней сухости. Они ехали и ехали день за днем, все дальше уходя за бесконечно расстилающийся на восток горизонт. Смутное опасение тревожило всех и даже Александра. Птолемей видел, как подолгу горел ночами светильник в его шатре. Полководец совещался с разведчиками, читал описания – периэгеск. Постепенно Александр отклонял путь армии левее, дальше к северу. Проводники убедили его в скором наступлении еще большей жары. Выгорит трава, и пересохнут мелкие речки и ручьи, пока в достатке снабжавшие войско водой. Тридцать пять тысяч человек теперь шло за Александром, но здесь, в необъятных равнинах Азии, полководец впервые почувствовал, что для этих просторов его армия невелика. Жаркие ветры дули навстречу дыханием гибельных пустынь, простиравшихся за степью. Как демоны, носились вихри пыли, а на горизонте горячий воздух как бы приподнимал землю над мутными голубыми озерами призрачной воды.
Когда повернули на север, трава стала выше и гуще, а желто-мутные речки приняли серый цвет. Случилось полное затмение Луны. («Как я пропустила его?» – подумала Таис.) Знающие люди возвестили, что армия пришла в страну, где царствует Владычица Зверей. Всех – небесных, земных и подземных, та, которую зовут Ашторет, Кибелой или Реей, а эллины считают еще Артемис или Гекатой. Если она появится верхом на льве, то всем не миновать гибели.
Александр обратился к воинам с речью, убеждая не бояться. Он знает предначертанное наперед и ведет их к концу войны и несметным сокровищам...
Таис читала между строк Птолемея – прирожденного писателя – новое, незнакомое прежде македонцам чувство. Это чувство скорее всего было страхом.
Впервые серьезно задумалась гетера, насколько безумно смелым было предприятие Александра. Каким божественным мужеством надо обладать, чтобы удалиться от моря в глубь неизвестной страны навстречу полчищам Царя Царей. Представив себе дерзость задуманного, афинянка поняла, что в случае поражения македонская армия будет стерта с лица земли и ничто не поможет ей. Перестанут существовать и божественный полководец, и Птолемей, и Леонтиск... Может быть, только Неарх спасет свой флот и вернется к родным берегам. С какой злобой и нетерпением ждут этого бесчисленные враги, крупные и мелкие, пылающие справедливой местью и трусливым торжеством гиены... Да, ждать пощады всем ее друзьям не придется, и мудр Птолемей, оставивший про запас вторую возможность спасения Александра и себя. Первая заключена во флоте Неарха, ожидающем в низовьях Евфрата, если встреча с Дарием произойдет не на севере, а на юге. Птолемей писал о слухах, что Дарий собрал все свои силы, всадников без числа от знаменитой персидской гвардии «Бессмертных» до бактрийцев и согдов.
Удивительное дело, несмотря на тревогу, проскальзывающую в письме Птолемея, оно наполнило Таис уверенностью в скорой победе. Тем с большим нетерпением она будет ждать новых вестей...
На следующий день вместо Ликофона лохагос прислал рябого македонца с еще не зажившими рубцами на плече и шее.
– Вместо гестиота, – осклабился воин, очевидно, довольный поездкой со знаменитой красавицей Афин, города баснословной элегантности и учености.
– А Ликофон?
– Ушел в городок купить лекарство, что ли. Он вроде заболел...
Таис хлопнула в ладоши, вызывая За-Ашт, послала воина за его лошадью. Финикиянка уселась на Салмаах, как не раз делала на пути от границы Египта, и печальное ее лицо осветилось мальчишеским задором. Обе стали состязаться в быстроте коней, то и дело оставляя далеко позади охранника, сдерживаемые только его сердитыми окриками. Выехав на окраину пустынной степи, обе женщины остановились очарованные. Степь цвела необычно яркими цветами, невиданными в Элладе.
На высоких голых стеблях качались под ветром шарики дивного небесно-голубого цвета с яблоко величиной. Они росли разбросанно со столь же редко растущими солнечно-желтыми, совсем золотыми шаровидными соцветиями высоких растений с узкими и редкими листьями. Золотой с голубым узор расстилался вдаль по пыльно-зеленому фону в прозрачном утреннем воздухе.
– Небылица, а не цветы! – воскликнул македонец, пораженный сказочной пестротой. Жаль было мять их красоту копытами лошадей.
Они повернули направо, дабы объехать стороной, и снова остановились перед порослью еще более диковинных цветов. До ног всадников доставала трава с жесткими вершинками, усеянными крупными пурпурными цветами в форме пятиконечных звезд с сильно расширенными кнаружи и прямо срезанными по концам лепестками. Таис не выдержала. Соскочив с иноходца, она нарвала охапку пурпурных цветов, а финикиянка собрала золотые и голубые шары. Стебли последних оказались очень похожими на обычный лук с резким луковым запахом.
Таис помчалась во весь опор назад и поднялась на северный перевал к маленькому храму неласковой, насмешливой, чужеземной Иштар. Стараясь не смотреть в узкие зелено-золотистые глаза, она поспешно разложила цветы на жертвеннике, постояла с минуту и прокралась в святилище к горельефу грозной Лилит. Там она отстегнула заколку и вонзила ее в палец левой руки, помазала брызнувшей кровью алтарь и, зализывая ранку, ушла не оглядываясь. На пути домой веселость покинула ее, и она загрустила, как в прошлый день тессалиец. Иль таково уж было волшебство богини персов?
Скоро Таис нашла причину своей задумчивости. Почему-то после посещения Иштар родились опасения за красивого воина. Что, если юноша решился просить любви черной жрицы, не зная ничего о законах Кибелы? Но должны же они предупреждать неофита, что ему грозит? Иначе это не только жестоко, но и гадко! Таис решила без зова пойти к главной жрице и расспросить ее. Однако увидеться с ней оказалось непросто.
После вечерней еды гетера открыла внутреннюю дверь своего дома в длинный коридор, восходивший к святилищу. Она дошла лишь до запертой бронзовой решетки и постучалась, вызывая прикованную привратницу. Падшая жрица выглянула из своей ниши, приложила палец к губам и отрицательно замотала головой. Таис улыбнулась ей и послушно повернула назад, запомнив голодный блеск глаз осужденной, ее впалые щеки и живот. Она послала финикиянку с едой. За-Ашт пришла не скоро. Лишь после долгих уговоров, поняв, что ее не подкупают и не предадут, привратница взяла еду. С тех пор финикиянка или сама Таис кормили ее по два раза в день, узнав время, в какое не было риска попасться служителям храма.
Прошло несколько дней. В храме как будто забыли о гостье, и Таис приписала это разочарованию главной жрицы. Ей не удалось покорить гетеру и привлечь к служению Кибелы-Ашторет, не удалось и заинтересовать ее тайнами Матери Богов. Тьма, жестокость и мучения вызывали непреклонное сопротивление в душе Таис. Она по-прежнему отправлялась на поездки то с рябым воином, которого товарищи почему-то прозвали Онофорбосом – пастухом ослов, то с самим начальником – лохагосом. Несмотря на искушение, Таис только раз решилась искупаться в чудесном озерке Прибывающей Луны, не из-за боязни быть схваченной – от этого ее спасла бы быстрота Боанергоса, а чтобы не наносить оскорбления служительницам Реи. За-Ашт всегда просилась сопровождать хозяйку и с каждым днем становилась все молчаливее. Таис уже решила отпустить рабыню.
Дни шли, а вестей с востока не приходило. Где-то там, в необъятно просторных степях и лабиринтах холмов, затерялось войско Александра. Таис успокаивала себя соображениями, что попросту не случилось оказии для письма. И все же даже слухов, всегда каким-то образом достигавших воинов, не доходило из-за Евфрата. Таис даже перестала выезжать, не ходила в храм и почти ничего не ела. Ночью она часто лежала без сна, засыпая лишь на рассвете. Столь сильное беспокойство было не свойственно полной здоровья афинянке. Она приписывала его зловещей атмосфере святилища Кибелы. Если бы не предупреждение Птолемея, Таис давно бы покинула это «убежище», тем более что храм Реи вовсе не был убежищем ни для кого. Стоило только ознакомиться поближе с ее служительницами, чтобы понять, какая судьба ожидает «знатную гостью» при поражении и гибели войска Александра. Горсточка конвоя будет перебита могучими стражами внезапно, во время сна, а сама Таис отправлена в нижний храм зарабатывать деньги Матери Богов. При сопротивлении – что же, здесь много мест, где требуется прикованный сторож. И это еще лучший исход. В худшем же... Таис с содроганием вспомнила таинства Анаитис, и дрожь пробежала по ее спине. Как бы отвечая ее мыслям, раздался слабый частый стук в дверь из храмового коридора. Таис вскочила, прислушалась. Позвав За-Ашт, Таис осторожно спросила, приблизив лицо к притолоке:
– Кто?
– Госпожа... открой... во имя... – голос прервался.
Таис и рабыня узнали Ликофона. Гетера метнулась за лампионом, а финикиянка распахнула дверь. За порогом, не в силах поднять головы, залитый кровью, лежал молодой воин. Таис втащила Ликофона в комнату, а За-Ашт заперла дверь и по приказанию Таис помчалась во весь дух за македонцами.
Ликофон открыл глаза, слабо улыбнулся, и эта улыбка умирающего резанула ее нестерпимым воспоминанием о смерти Менедема.
Из левого плеча воина торчал знакомый Таис кинжал жрицы Ночи, безжалостной и твердой рукой вогнанный по самую рукоятку. Кинжал пробил заодно с одеждой и широкое золотое ожерелье, застряв между звеньями. Таис, как всякая эллинская женщина, кое-что смыслила в ранах. Ликофон не мог жить с такой раной, тем более проползти по длинному проходу, хотя и под спуск. Что-то было не так! Несмотря на кровь, продолжавшую медленно струиться из-под кинжала, Таис не решилась вынуть оружие до прихода лохагоса, который, как опытный воин, был и хирургом и коновалом своего отряда.
Воины не заставили себя ждать. Следом за финикиянкой ворвалась целая декада (десятка) с обнаженными мечами и копьями. Воины подняли тессалийца, положили на ложе, и лохагос, сумрачно покачав головой при виде раны, принялся ощупывать плечо Ликофона. Раненый застонал, не открывая глаз, а ветеран вдруг осклабился радостной усмешкой.
– Что, не смертельно? – задыхаясь от волнения, спросила Таис.
– Красивый воин всегда любимец Афродиты! Видишь, кинжал ударил сюда и если бы пошел прямо, то пронзил бы сердце. Но Ликофон нарядился, надел тяжелое ожерелье. Кинжал, раздвинув одно из колец, отклонился к спине и прошел между ребрами и лопаткой. Если бы не разрезанная жила, то с такой раной можно сражаться правой рукой. Но мальчик потерял слишком много крови. Готовь побольше вина с теплой водой! Дай скорее чистого полотна.
Не теряя времени, лохагос велел двум воинам держать Ликофона за плечи, обтер рукоять кинжала от крови, удобно взялся и, упершись левой рукой в плечо, мощным рывком вынул оружие. Пронзительный вопль вырвался у юноши, он приподнялся, вытаращив глаза, и снова рухнул без памяти на промокшую кровью постель. Лохагос свел края раны пальцами, смоченными в уксусе, обмыл вокруг кровь и натуго забинтовал полосками разорванной льняной столы, привязав руку к туловищу. Тессалиец лежал немо и безучастно, шевеля сухими почерневшими губами. По знаку сотника За-Ашт принялась поить Ликофона, который глотал воду с вином без конца. Начальник воинов выпрямился, отер с лица пот и принял чашу вина, поднесенную Таис. Кувшин пошел по кругу.
– Кто это его? – задал один из воинов вопрос, интересовавший всех.
Таис постаралась объяснить обычаи храма, встречу Ликофона с черной жрицей и очевидную недостаточность сил юноши. Возможно, тессалиец не сообразил, что только недавно оправился от ранения.
– Что ж, виноваты обе стороны и никто. Условие есть условие! – сказал лохагос. – Взялся – исполняй, не можешь – не берись! А он жив остался, осел молодой. Для меня это радость. Ликофон хороший воин, только слабоват насчет женщин. А я-то думал, что мальчишка около нее кружится, – ткнул он пальцем в За-Ашт.
– Нет, нет, нет! – Финикиянка выскочила вперед, сверкая глазами.
– Оставь, кошка! Влюбилась, так молчи! – оборвал ее начальник воинов.
За-Ашт хотела ответить, как вдруг раздался резкий стук чем-то твердым в дверь из храма.
– Идет погоня! – почему-то весело ухмыльнулся лохагос. – Открой дверь, Пилемен!
Воин, стоявший ближе к двери, повиновался. Ворвалась целая группа черных жриц с факелами под предводительством увенчанной золотой диадемой старшей. Рядом с ней в слезах шла та черная жрица, что приходила за Таис и покорила Ликофона.
– Видишь, Кера, сколько крови? Я не жалела, я ударила верно, и что спасло его, не знаю.
– Ты ударила верно, – ответил вместо старшей начальник македонцев, – а спасло его золотое ожерелье, надетое молодым ослом для тебя!
– Вижу! – согласилась старшая. – С тебя снята вина, Адрастея. Мы не можем добить его, – она качнула диадемой в сторону македонцев, взявшихся за мечи, – пусть рассудит великая жрица. Но за свое второе преступление Эрис должна быть убита. Или, если хочешь, пошлем ее исполнять обряды в святилище Анахиты!
Тут только Таис вспомнила о привратнице в коридоре и сообразила, что, не сжалься она над воином, Ликофон истек бы кровью у запертой решетки и никогда не добрался бы до ее двери!
Позади во мгле коридора одна из жриц держала за волосы осужденную. Ее освободили от цепи, связав руки назад. Старшая пошла назад в коридор, равнодушно окинув взглядом македонцев и злорадно усмехнувшись ужасному виду окровавленного пепельно-бледного юноши.
– Остановись, Кера! – воскликнула Таис, запомнив грозное имя этой совсем еще молодой женщины. – Отдай мне ее! – Она показала на связанную привратницу.
– Нет! Она провинилась дважды и должна исчезнуть из жизни!
– Я дам за нее выкуп! Назначь цену!
– Нельзя ценить жизнь и смерть, – отказала старшая жрица и вдруг остановилась, раздумывая. – Можешь отдать жизнь за жизнь, – продолжала она.
– Не понимаю тебя!
– Жаль. Это просто. Я отдам тебе Эрис, а ты свою финикиянку.
– Невозможно! Ты ее убьешь!
– За что? Она ни в чем не повинна. Я сужу так: если мы теряем жрицу, упавшую непозволительно низко, то приобретаем другую, годную для начала.
– Но, убив, вы все равно потеряете, если и получите взамен, – возразила Таис.
– Для Великой Матери смерть или жизнь без различия!
Таис нерешительно оглянулась на свою рабыню. Та стояла бледная, как мелёная стена, подавшись вперед и прислушиваясь к разговору.
– Смотри, За-Ашт, ты хотела служить в храме. Сейчас предоставляется случай, и я отпускаю тебя. Я не меняю и не отдаю тебя. Следуй только своему желанию!
Финикиянка упала на колени перед Таис, поцеловав ей руку.
– Благодарю тебя, госпожа!
За-Ашт выпрямилась, гордая и стройная, добавив:
– Я иду.
– Возьми свои вещи и одежду, – напомнила Таис.
– Не нужно! – сказала старшая и подтолкнула финикиянку к Адрастее.
За-Ашт слегка отшатнулась, но черная жрица обняла ее за талию и повела во тьму коридора. Жрицы расступились, и та, что держала связанную за волосы, пнула ее ногой в спину. Привратница влетела в комнату и растянулась лицом вниз на окровавленном ковре. Дверь захлопнулась, наступила тишина. Озадаченные воины стояли, пока один из них не поднял упавшую, разрезал ремни на запястьях и пригладил упавшие на лоб волосы.
– Сядь, Эрис, – ласково сказала Таис, – дайте ей вина!
– Какие странные имена, – воскликнул лохагос, – беда, мщение, раздор!..
– Я слышала, как двух других назвали Налия и Ата: демон и безумие, – сказала Таис, – очевидно, страшные эллинские имена даются всем черным жрицам. Так, Эрис?
Привратница молча наклонила голову.
– Делайте носилки, мы понесем Ликофона, – прервал лохагос наступившее молчание.
– Надо оставить здесь! – возразила Таис.
– Нет! Главная их начальница может изменить решение. Тессалийца надо убрать отсюда. Но как оставить тебя одну, госпожа Таис?
– У меня есть новая служанка.
– Она зарежет тебя, как Ликофона, и удерет.
– Удирать ей некуда. Она спасла уже две жизни, рискуя своей.
– Вот оно что! Молодец девчонка! И все же я оставлю двух стражей на веранде, – сказал начальник.
Воины удалились. Таис заперла храмовую дверь на оба засова и принялась убирать испачканную кровью комнату. Эрис вышла из своего оцепенения, помогала скоблить и мыть. Не придавая никакого значения своей полной наготе, она сбегала несколько раз к цистерне за водой и успела вымыться, яростно отскребывая грязь после своего житья в грязной нише у решетки. Рассвело. Утомленная событиями гетера закрыла входную дверь и задернула тяжелую занавесь оконной решетки, затем показала Эрис на второе ложе в своей комнате, так как постель финикиянки была испачкана кровью.
Таис улеглась и вытянулась во весь рост, изредка взглядывая на Эрис, неподвижно сидевшую на краю ложа, сосредоточенно и ожидающе глядя вдаль широко раскрытыми глазами. Теперь гетера рассмотрела свое новое «приобретение». «Кажется, она меласхрома – чернокожая, – мелькнуло в уме афинянки, – нет, она просто мелена, очень темно-бронзовая, с примесью африканской крови». Черная жрица без сетки, браслетов, пояса и ножа оказалась совсем юной женщиной с громадными синими глазами, в которых все же отражалось темное упорство, как и у других жриц. Ее волосы вились мелкими кудрями, круглые щеки казались нежными, как у ребенка. Только очень полные полураскрытые губы и очевидный для Таис отпечаток большой чувственности на всем ее юном и уже женски мощном теле говорили о том, что эта юная девушка действительно могла быть черной служительницей Ночи и Великой Матери.
Глядя на синеглазую темнокожую Эрис, Таис вспомнила эфиопок с синими глазами, высоко ценимых в Египте и происходивших из очень далекой страны за верховьями Нила. Освобожденная привратница могла быть дочерью такой негритянки и человека светлой кожи.
Афинянка встала, подошла к Эрис и погладила ее по плечам. Черная жрица вздрогнула и вдруг приникла к Таис с такой силой, что та чуть не упала и обхватила рукой стан Эрис.
– Ты будто из камня! – удивленно воскликнула Таис. – Вы все, что ли, такие?
– Все! Тело из камня и медное сердце! – вдруг сказала девушка на ломаном койне.
– О, ты заговорила! Но у тебя сердце женщины, не ламии! – сказала Таис и поцеловала Эрис.
Та задрожала, чуть заметно всхлипнув. Таис, шепча успокоительные слова, велела ей ложиться спать. Девушка показала на дверь, прикладывая палец к губам. Таис поняла, что ей надо пробраться к решетке за какой-то очень важной вещью, пока там не прикуют другую привратницу. Гетера и черная жрица бесшумно приоткрыли дверь, и Эрис, прислушавшись, скользнула в непроглядную темноту. Она вернулась, тщательно заперла засовы. В ее руке блестел золотой рукоятью священный кинжал жриц Ночи. Эрис опустилась на колени и положила кинжал к ногам Таис, потом прикоснулась им к своим глазам, губам и сердцу. Через несколько мгновений Эрис спала, вольно разметавшись поверх покрывала и приоткрыв рот. Таис полюбовалась ею и сама погрузилась в крепкий сон.
Начальник охраны Таис оказался прав. Ликофон не погиб. Кинжал жрицы не был отравлен, как опасался лохагос, и глубокая рана быстро заживала. Только после потери крови воин был слабее котенка. Верховная жрица не посылала за Таис и не требовала недобитого воина. Весь городок и храм Великой Богини как будто насторожились в ожидании вестей об Александре. Таис велела конвою готовиться к выступлению.
– Куда? – спросил настороженно лохагос.
– К Александру!
Но не прошло и трех дней, как все изменилось. Поздно вечером, когда Таис уже собиралась спать и Эрис расчесывала ее тугие вьющиеся волосы, со стороны городка послышались крики, замелькали факелы. Таис выскочила на веранду в коротеньком хитониске, не обращая внимания на северный ветер, дувший уже несколько дней. Бешеный топот копыт разнесся по сосновой роще. Лавина всадников на массивных парфянских лошадях, высоко держа факелы над головами, примчалась к дому Таис. Среди них были и македонцы ее отряда, отличавшиеся от запыленных, сожженных солнцем приезжих своей чистотой и тем, что вскочили на лошадей спросонок, неодетыми.
Сверкавший золотом всадник на белоснежной кобыле подъехал к самым ступенькам веранды.
– Леонтиск, о Леонтиск! – Таис бросилась к нему.
Начальник тессалийской конницы ловко подхватил ее и поднял к себе на лошадь, отбросив задымивший факел.
– Я за тобой, афинянка! Да здравствует Александр!
– Победа, значит, победа, Леонтиск! Я знала! – невольные слезы вдруг покатились по щекам Таис. Она обняла тессалийца за шею и осыпала поцелуями. Леонтиск поцеловал ее сам и, подняв могучими руками, посадил себе на плечо. Вознесенная над всеми, Таис смеялась, а воины восторженно завопили, ударяя в щиты и размахивая факелами.
Огромный воин с гривой рыжих, развевавшихся на ветру волос, на высоком сером жеребце увидел на веранде недоумевающую Эрис, подъехал к ограде и зычно пригласил к себе. Эрис посмотрела на хозяйку, та кивнула, и девушка смелым прыжком оказалась в объятиях всадника. Подражая Леонтиску, гигант посадил Эрис на плечо. Бывшая жрица поднялась выше Таис под новый взрыв восторга.
Тессалийцы поскакали вокруг святилища, горланя, махая факелами под бряцание оружия, грохот копыт и щитов. На крышу святилища выбежали все служительницы храма во главе с верховной жрицей. Радостная, торжествующая Таис успела заметить волнение, какое вызвало среди жриц появление Эрис на плече у воина. Владычица храма сделала какие-то резкие движения руками, и вдруг веранда опустела. Таис лишь усмехнулась, понимая разочарование властительницы, перед глазами которой ее жертву, осужденную на унижение и рабство, несли перед храмом будто богиню! Шествие вернулось к дому Таис, и обеих женщин, не спуская на землю, бережно передали на руках в дом. Сюда же вошел Леонтиск, всадники были отпущены. Только двое приближенных остались ждать.
– Так победа, милый?
– Полная и окончательная! Дарий разбит наголову, огромное войско его рассеяно. Мы убили десятки тысяч, пока не изнемогли и валились на трупы, не выпуская из рук мечей и копий. Вся Персия лежит перед нами открытая. Царем Царей теперь – Александр, сын бессмертных богов!
– Я только недавно поняла, что завоевать Азию под силу лишь избраннику судьбы, титаноподобному герою, как Ахиллес.
– А я это увидел! – тихо сказал тессалиец, тяжело опускаясь в кресло.
– Ты очень устал? Отдохнешь здесь? Эрис даст вина и орехов в меду со сливками – самая подкрепляющая еда!
– Поем и поеду. Мне поставили палатку на опушке рощи, там, где все мои люди.
– Сколько их?
– Шестьдесят всадников, сто пятьдесят лошадей.
– Неужели ты приехал только за мной?
– Только. После великой битвы, где снова отличились мои конники, я лежал два дня будто во сне. Александр решил, что я нуждаюсь в отдыхе, и послал сюда за тобой.
– А сам?
– А сам идет со всем войском прямо на Вавилон.
– И мы поедем туда?
– Разумеется. Только дадим отдохнуть лошадям – я ведь скакал весь путь, так хотелось увидеть тебя.
– Далеко?
– Сотня парасангов!
Таис без слов поблагодарила воина долгим поцелуем, спросив:
– Александру далеко идти до Вавилона?
– Немного больше...
– Вот, Эрис! Ешь и пей. Я выпью с тобой за победу!
– Тебе стало служить подземное царство? – спросил Леонтиск, прихлебывая вино и рассматривая новую рабыню.
– Эта история интересна, но длинна. Надеюсь, в пути будет время рассказать ее и послушать самой о великой битве.
– Будет! – заверил тессалиец, наскоро прожевал горсть варенных в меду орехов и поднялся. Таис проводила его до ступенек веранды.
Леонтиск появился снова после отдыха в таком роскошном вооружении, какое не описывал и сам Гомер. Сверкающий золотом, загорелый всадник в белых шелках на чудесной белой лошади казался полубогом. И хотя глубокая морщина пересекала лоб между бровей, а углы рта окружала двойная борозда, прищуренные глаза, светлые и бесстрашные, смеялись.
– Какая красивая у тебя лошадь! Будто титанида – оборотень Левкиппа! И как зовут ее? – восклицала восхищенная гетера.
– Мелодия.
– Песня! Кто назвал так красиво?
– Я. Помнишь, есть река Мелос, которая поет, протекая по звенящим камням. Моя Мелодия бежит, будто льется и журчит река...
– Ты поэт, Леонтиск!
– Просто любитель лошадей! А это тебе. – Тессалиец развернул и подал Таис наряд персидской царевны.
Гетера отвергла его, сказав, что не хочет рядиться в чужеземный наряд, и надела лишь диадему из редкостных камней, искрившихся на солнце тысячами огоньков. На шее она оставила голубое ожерелье храма Реи, а щиколотки, как для танца, украсила звенящими перисцелидами из электрона с бирюзой.
Она попросила подать ей Салмаах вместо Боанергоса и ахнула, когда увидела свою кобылу – в золотой сбруе, с форбеей, украшенной крупными турмалинами, такой же дивной розовой окраски, как на подаренных ей флаконах Кибелы. На потнике лежала шкура редкостного рыжего с черными полосами зверя – тигра.
Кинеподы – ножные щетки лошади – украшали сверкающие на солнце серебряные цепочки с бубенчиками. Салмаах как будто чувствовала красоту своего наряда и гордо выступала, перезванивая копытами, так же как и подходящая к ней Таис, чьи перисцелиды звенели при каждом шаге.
Кортеж из тридцати воинов сопровождал Леонтиска и Таис, ехавших бок о бок по широкой дороге к главному входу в святилище Кибелы. Тессалийцы пели, и Таис попросила их ударять в щиты в такт боевой песне. Как в день большого праздника, стражи распахнули ворота в обеих стенах. Воинственная кавалькада вступила в первый двор. Здесь Таис и Леонтиск спешились и, встреченные жрецами-копьеносцами, пошли к калитке в низкой ограде, отделявшей мощеный двор от аллеи кипарисов, в конце которой находился горбатый мостик и лестница, перекинутая над бассейном сада прямо на нижнюю террасу. По ту сторону калитки к ним приблизилась нагая привратница. Она собрала в горсть свои густые волосы, окунула их в серебряную чашу с ароматной водой и брызнула на входящих. Внезапно она вскрикнула и закрыла лицо руками. Таис узнала свою финикиянку.
– О Леонтиск! Задержи их на минуту! – кивнула она на суровых жрецов, подошла к За-Ашт и с усилием отвела ее ладони от пунцового лица.
– Они тебя уже наказали? За что? Тебе плохо? Говори скорей!
Из бессвязно-торопливых слов Таис поняла, что финикиянку заставили делать что-то невыносимое, она отказалась, ее послали в храм Анаитис и после вторичного бунта приставили сюда – привратницей и первой утехой усталых паломников.
– Что было в храме Анаитис? Первая ступень таинств?
– Да. Они хотели заставить меня участвовать во второй. – За-Ашт снова спрятала лицо, вздрогнув от нетерпеливого стука копий, резко опущенных жрецами на землю.
– Бедная ты! Плохая из тебя жрица! Надо выручать тебя!
– О госпожа! – В голосе финикиянки теперь было гораздо больше мольбы, чем в ее просьбах отпустить в храм.
Таис, не рискуя больше задерживать жрецов, пошла дальше. Верховная жрица вместе со жрецом встретила их не в храме, а на нижней веранде – новый знак почтения. Леонтиск поклонился ей и, подражая Таис, принял на лоб мазок душистого масла. Затем он развязал большую кожаную сумку, которую бережно нес сам всю дорогу, и подозвал копьеносца, тащившего вторую. На широкий выступ цоколя храма высыпалась груда золотых и серебряных цепей, браслетов, крупных драгоценных камней, искусно выкованных бесценных диадем. Из второго мешка с глухим тяжким стуком высыпались золотые слитки.
– Это только часть. Сейчас принесут еще четыре таланта – жрецы не привыкли носить такие тяжести.
Верховная жрица глубоко вздохнула, и глаза ее заблестели от жадности – воистину дар Александра был царским.
– Мы заботились здесь о нашей прекрасной гостье, – ласково сказала она, – надеюсь, что она довольна?
– Довольна и благодарна, хвала Великой Матери, – отозвалась гетера.
– Могу ли я еще что-нибудь сделать для тебя?
– Можешь, властительница храма! Отдай мне назад мою рабыню, финикиянку За-Ашт.
– Ведь ты обменяла ее...
– Да, так. Но сейчас видела ее на цепи у ворот. Она не прижилась в храме.
– Поэтому несет наказание.
Таис посмотрела на Леонтиска, и тот без слов понял ее.
– Пожалуй, я верну тех, что несут золото, – как бы в раздумье сказал он.
– Не возвращай! – подняла руку верховная жрица. – Негодная финикиянка не стоит и сотой части. Можешь получить свою строптивую рабыню назад!
– Благодарю тебя! – снова поклонилась Таис и, скрыв улыбку, попрощалась с властительницей знаменитого храма.
За-Ашт, забыв обо всем, с криком: «Ты здесь, моя красавица!» – бросилась к Салмаах, оросив ее шею слезами. Один из воинов дал ей нарядную хламиду и посадил за спину. Тем же порядком тессалийцы выехали со двора, и Таис навсегда покинула обитель Кибелы, Великой Матери и Владычицы Зверей.
