Брэдбери Рэй
Жила-была старушка

- Нет - нет, и слушать не хочу. Я ужо все решила. Забирай свою плетенку - и скатертью дорога. И что это тебе взбрело в голову? Иди, иди отсюда, не мешай: мне еще надо вязать и кружева плести, какое мне дело до всяких черных людей и их дурацких затеи!

Темноволосый молодой человек весь в черном стоял, не двигаясь, и слушал тетушку Тилди. А она не давала ему и рта раскрыть.

- Слыхал, что я сказала! Уж если тебе невтерпеж со мной потолковать, что ж, изволь, только не обессудь, я покуда налью себе кофе. Вот так-то. Был бы ты повежливее, я бы и тебя угостила, а то ворвался с таким важным видом, даже и постучать-то не подумал. Будто это он тут хозяин.

Тетушка Тилди пошарила у себя на коленях.

- Ну вот, теперь со счету сбилась - которая же это была петля? А все из-за тебя. Я вяжу себе шаль. Зимы нынче пошли страх какие холодные, в доме сквозняки так и гуляют, а я старая стала и кости все высохли, надо одеваться потеплее.

Черный человек сел.

- Этот стул старинный, ты с ним поосторожней, - предупредила тетушка Тилди. - Ну, давай, что ты там хотел мне сказать, я слушаю со вниманием. Только не ори во всю глотку и не смей таращить па меня глаза, какие - то в них огоньки чудные горят. Господи помилуй, у меня от них прямо мурашки бегают.

Фарфоровые, расписанные цветами часы на камине пробили три. В прихожей ждали какие-то люди. Неподвижно, точно истуканы, стояли они вокруг плетеной корзины.

- Так вот, насчет этой плетенки, - сказала тетушка Тилди. - В ней добрых шесть футов, и, видать, корзина эта не бельевая. И нести ее вчетвером просто смешно, она же легкая, как пушинка,

Черный человек наклонился к тетушке Тилди. Он словно хотел сказать, что скоро корзина уже не будет такой легкой.

- Погоди, погоди, - задумчиво сказала тетушка Тилди. - Где ж это я видала такую корзину? И вроде бы не так уж давно, года два назад. Сдается мне... А. вспомнила. Да это же когда померла моя соседка миссис Дуайр.

Тетушка Тилди в сердцах поставила чашку на стол.

- Так вот ты с чем пожаловал? А я - то думала, ты хочешь мне что-нибудь продать. Ну, погоди, к вечеру приедет из колледжа моя Эмили, она тебе покажет, где раки зимуют! На прошлой неделе я послала ей письмо. Понятно, я не написала, что здоровье у меня уж но то и бойкости прежней тоже нет, только намекнула, что хочу ее повидать - соскучилась, мол. Нью-Йорк - то отсюда за тридевять земель. А ведь Эмили мне все равно как дочка. Вот погоди, она тебе покажет, любезный мой. Она тебя как шуганет из этой гостиной, и ахнуть не успеешь...

Черный человек посмотрел па тетушку Тилди с жалостью - мол, устала, бедняжка.

- А вот и нет! - огрызнулась она.

Полузакрыв глаза, расслабив все тело, гость покачивался на стуле взад - вперед, взад - вперед. Он отдыхал. Неужто и ей не хочется отдохнуть? казалось, бормотал он. Отдохнуть, отдохнуть, славно отдохнуть...

- Ах, чтоб тебе пусто было. Смотри, что выдумал!/

Этими самыми руками - не гляди, что они такие костлявые, - я связала сто шалей, двести свитеров н шестьсот грелок на чайники! Уходи-ка ты подобру-поздорову, а когда я сдамся, тогда вернешься, может, я с тобой и потолкую, - перевела разговор тетушка Тилди. - Давай-ка я лучше расскажу тебе про Эмили, про мое милое, дорогое дитя.

Она задумалась, покивала головой. Эмили... у нее волосы, точно золотой колос, и такие же шелковистые.

- Не забыть мне день, когда умерла ее мать; двадцать лет назад это было, и Эмили осталась со мной. Оттого-то я и злюсь на вас да на ваши плетенки. Где это слышали, чтоб за доброе дело человека в гроб уложили? Нет, любезный , не на такую напал. Помню я...

Тетушка Тилди умолкла; воспоминание кольнуло ей сердце. Много - много лет назад, под вечер, она услышала слабый, прерывающийся голос отца.

- Тилди, - шепнул он, - как ты будешь жить? Ты такая неугомонная, вот никто рядом с тобой и не остается. Поцелуешь, да и бежишь прочь. Пора бы угомониться. Вышла бы замуж, растила бы детей.

- Я люблю смеяться, дурачиться н петь, папа! - крикнула в ответ Тилди. - Я не из тех, кто хочет замуж. Мне не найти жениха по себе, у меня ведь своя философия.

- Какая такая у тебя философия?

- А вот такая: у смерти ума ни на грош! Надо же - утащить у нас маму, когда мама была нам нужней всего! По-твоему, это разумно?

Глаза отца повлажнели, стали грустные, пасмурные.

- Ты права, Тилди, права, как всегда. По что же делать? Смерти никому не миновать.

- Драться надо! - воскликнула Тилди. - Бить ее ниже пояса! Не верить в нее!

- Это невозможно, - печально возразил отец. - Каждый из нас встречается со смертью один на один.

- Когда-нибудь все переменится, папа. Отныне я кладу начало новой философии! Да ведь это просто дурость какая-то - живешь совсем недолго, а потом, оглянуться не успеешь, тебя зароют в землю, будто ты зерно; только ничего из тебя не вырастет. Что ж тут хорошего? Люди лежат в земле миллион лет, а толку никакого. И люди-то какие - милые, славные, порядочные или уж, во всяком случае, старались быть получше.

Но отец не слушал. Он вдруг побелел и как-то выцвел, точно забытая на солнце фотография. Тилди пыталась удержать его, отговорить, но он все равно умер. Она повернулась и убежала. Не могла она оставаться: ведь он сделался холодный и самим этим холодом отрицал ее философию. Она и на похороны не пошла. Ничего она не стала делать, только открыла тут, в старом доме, лавку древностей и жила одна - одинешенька, пока не появилась Эмили. Тилди не хотела брать девочку. Вы спросите, почему? Да потому, что Эмили верила в смерть. Но мать Эмили была старинной подругой Тилди, и Тилди обещала ей не оставить сироту.

- За все эти годы никто, кроме Эмили, не жил со мной под одной крышей, - рассказывала тетушка Тилди. черному человеку. - Замуж я так и не вышла. Страшно;

подумать - проживешь с мужем двадцать, тридцать лет, а потом он возьмет да и умрет прямо у тебя на глазах. Тогда все мои убеждения развалились бы, точно карточный домик. Вот я и пряталась от людей. При мне о смерти никто и заикнуться не смел.

Черный человек слушал ее терпеливо, вежливо. Но вот он поднял руку. Она еще и рта не раскрыла, а по. его темным, с холодным блеском, глазам видно было: он знает наперед все, что она скажет. Он знал, как она вела себя во время второй мировой войны, знал, что она навсегда выключила у себя в доме радио, и отказалась от газет, и выгнала из своей лавки и стукнула зонтиком по голове человека, который непременно хотел рассказать ей о вторжении, о том, как длинные волны неторопливо накатывались на берег и, отступая, оставляли на песке цепи мертвецов, а луна молча освещала этот небывалый прилив.

Черный человек сидел в старинном кресле - качалке и улыбался: да, он знал, как тетушка Тилди пристрастилась к старым задушевным пластинкам. К песенке Гарри Лодера "Скитаясь в сумерках...", и к мадам Шуман-Хинк, и к колыбельным. В мире этих песенок все шло гладко, не было ни заморских бедствий, ни смертей, ни отравлений, ни автомобильных катастроф, ни самоубийств. Музыка не менялась, изо дня в день она оставалась все той же. Шли годы, тетушка Тилди пыталась обратить Эмили в свою веру. Но Эмили не могла отказаться от мысли, что люди смертны. Однако, уважая тетушкин образ мыслей, она никогда не заговаривала о... о вечности.

Черному человеку все это было известно.

- И откуда ты все знаешь? - презрительно фыркнула тетушка Тилди. Короче говоря, если ты еще не совсем спятил, так и не надейся - не уговоришь меня лечь в эту дурацкую плетенку. Только попробуй тронь, и я плюну тебе в лицо!

Черный человек улыбнулся. Тетушка Тилди снова презрительно фыркнула.

- Нечего скалиться. Стара я, чтоб меня обхаживать. У меня душа будто старый тюбик с краской, в ней давным-давно все пересохло.

Послышался шум. Часы на каминной полке пробили три. Тетушка Тилди метнула на них сердитый взгляд. Это еще что такое? Они ведь, кажется, уже только что били три? Тилди любила свои белые часы с золотыми голенькими ангелочками, которые заглядывали на циферблат, любила их бон, точно у соборных колоколов - мягкий и словно бы доносящийся издалека.

- Долго ты намерен тут сидеть, милейший?

- Да, долго.

- Тогда уж не обессудь, я подремлю. Только смотри, но вставай с кресла. II не смей ко мне подкрадываться. Я закрываю глаза просто потому, что хочу соснуть. Вот так. Вот так...

Славное, покойное, отдухновенное время. Тихо. Только часы тикают, хлопотливые, словно муравьи. В старом доме пахнет полированным красным деревом, истертыми кожаными подушками дедовского кресла, книгами, теснящимися на полках. Славно. Так славно...

- Ты не встаешь, сударь, нет? Смотри не вставай. Я слежу за тобой одним глазом. Да - да, слежу. Право слово. Ох - хо - хо - хо - хо.

Как невесомо. Как сонно. Как глубоко. Прямо как под водой. Ах, как славно.

Кто там бродит в темноте?.. Но ведь глаза у меня закрыты?

Кто там целует меня в щеку? Это ты, Эмили? Нет, не ты. А, я знаю, это мои думы. Только... только все это во сне. Господи, так оно и есть. Меня куда-то уносит, уносит, уносит...

А? Что? Ох!

- Погодите - ка, только очки надену. Ну вот! Часы снова пробили три. Стыдно, мои дорогие, просто стыдно. Придется отдать вас в починку.

Черный человек стоял у дверей. Тетушка Тилди удовлетворенно кивнула.

- Все - таки уходишь, милейший? Пришлось тебе сдаться, а? Меня не уговоришь, где там, я упрямая. Из этого дома меня не выманить, так что и не трудись, не приходи понапрасну!

Черный человек неторопливо, с достоинством поклонился.

Нет, у него и в мыслях не было приходить сюда еще раз.

- То-то, я всегда говорила папе, что будет по-моему! - провозгласила тетушка Тилди. - Я еще тысячу лет просижу с вязаньем у этого окна. Если хочешь меня отсюда вытащить, придется тебе разобрать весь дом по досточке.

Черный человек сверкнул на нее глазами.

- Что глядишь на меня, будто кот, который слопал канарейку! воскликнула тетушка Тилди. - Забирай от сюда свою дурацкую плетенку!

Четверо тяжелой поступью пошли вон из дома. Тилди внимательно смотрела, как они управляются с пустой корзиной - они пошатывались под ее тяжестью.

- Эй, вы! - она встала, дрожа от гнева. - Вы что, утащили мои древности? Или, может, книги? Или часы? Что вы напихали в свою плетенку?

Черный человек, самодовольно посвистывая, повернулся к ней спиной и поспешил за носильщиками к выходу. В дверях он кивнул на плетенку и показал тетушке Тилди на крышку. Знаками он приглашал ее приоткрыть крышку и заглянуть внутрь.

- Ты это мне? Чего я там не видала? Больно надо. Убирайся вон! крикнула тетушка Тилди.

Черный человек нахлобучил шляпу, небрежно, безо всякого почтения поклонился.

- Прощай! - тетушка Тилди захлопнула дверь.

Вот так-то. Так-то оно лучше. Ушли. Будь они неладны, олухи, эка что выдумали. Пропади она пропадом, их плетенка. Если и утащили что, шут с ними лишь бы ее самое оставили в покое.

"Смотри-ка! - тетушка Тилди заулыбалась. - Вон идет Эмили, приехала из колледжа. Самое время. А хороша! Одна походка чего стоит. Но что это она какая бледная совсем на себя не похожа, и идет еле - еле. С чего бы это?! И невеселая какая-то. Вот бедняжка. Принесу-ка поскорей кофе и печенье".

Вот Эмили уже поднимается по ступенькам. Торопливо собирая на стол, тетушка Тилди слышит ее медленные шаги - девочка явно не спешит. Что это с ней приключилось? Она прямо как осенняя муха.

Дверь распахивается. Держась за медную ручку Эмили останавливается па пороге.

- Эмили? - окликает тетушка Тилди.

Тяжело волоча ноги, повесив голову, Эмили входит в гостиную.

- Эмили! А я тебя жду, жду! Ко мне тут приходи один дурак с плетенкой. Хотел мне что-то всучить совсем ненужное... Хорошо, что ты уже дома, сразу как-то уютнее...

Но тут тетушка Тилди замечает, что Эмили глядит на нее во все глаза. :

- Что случилось, Эмили? Чего ты на меня уставилась? Садись-ка к столу, я принесу тебе чашечку кофе На, пей!

...Да что ж ты от меня пятишься?

...А кричать-то зачем, детка? Перестань. Эмили, перестань! Успокойся! Разве можно, этак и ум за разум зайдет. Вставай, вставай, нечего валяться на полу и в угол забиваться нечего. Ну, что ты вся съежилась, девочка, я же не кусаюсь!

...Господи, не одно, так другое.

...Да что случилось, Эмили? Девочка...

Закрыв лицо руками, Эмили глухо стонет.

- Ну - ну, детка, - шепчет тетушка Тилди. - Ну успокойся, выпей водички. Выпей водички, Эмили, вот так.

Эмили широко раскрывает глаза, что-то видит, снова жмурится и вся дрожа, пытается совладать с собой.

- Тетушка Тилди, тетушка Тилди, тетушка...

- Ну, хватит! - Тилди шлепает ее по руке. - Что с тобой такое?

Эмили через силу открывает глаза. Протягивает руку. Рука проходит сквозь тетушку Тилди.

- Что это тебе взбрело в голову! - кричит Тилди. - Сейчас же убери руку! Убери руку, слышишь! Эмили отпрянула, затрясла головой; золотая солнечная 'копна вся затрепетала.

- Тебя здесь нет, тетушка Тилди. Ты мне привиделась. Ты умерла!

- Тс - с, малышка.

- Тебя просто не может тут быть.

- Бог с тобой, что ты болтаешь?..

Она берет руку Эмили. Рука девушки проходит сквозь ее руку. Тетушка Тилди вдруг вскакивает, топает ногой.

- Вон что, вон что! - сердито кричит она. - Ах ты, враль! Ах, ворюга! - Ее худые руки сжимаются в кулаки, так, что даже суставы болеют. - Ах злодей, черный мерзкий пес! Он украл его! Он его уволок, да, да, это все он, он! Ну я ж тебе!..

Она вся кипит от гнева. Ее выцветшие глаза горят голубым огнем. Она захлебывается, ей не хватает слов. Потом поворачивается к Эмили:

- Вставай, девочка! Ты мне нужна!

Эмили лежит на полу, ее трясет.

- Они не всю меня утащили! - провозглашает тетушка - Тилди. - Черт возьми, придется пока обойтись тем, осталось. Подай мне шляпку!

- Я боюсь, - признается Эмили.

- Кого, меня?!

- Да.

- Но я же не призрак! Ты ведь знаешь меня почти всю свою жизнь. Сейчас не время нюни распускать. Поднимайся, да поживей, не то получишь затрещину!

Всхлипывая, Эмили поднимается на ноги; она совсем как загнанный зверек и словно прикидывает, куда бы удрать.

- Где твоя машина, Эмили?

- Там, в гараже...

- Прекрасно! - Тетушка Тилди подталкивает ее к двери. - Ну... - Ее острые глазки быстро обшаривают улицу. - В какой стороне морг?

Держась за перила, Эмили нетвердыми шагами спускается по лестнице.

- Что ты задумала, тетушка?

- Что задумала? - переспрашивает тетушка Тилди, ковыляя следом; бледные дряблые щеки ее дрожат от ярости. - Как что? Отберу у них свое тело - и вся недолга! Отберу свое тело! Пошли!

Мотор взревел, Эмили вцепилась в руль, напряженно вглядывается в извилистые, мокрые от дождя улицы. Тетушка Тилди потрясает зонтиком.

- Быстрей, девочка, быстрей, не то эти привереды - прозекторы впрыснут в мое тело какое-нибудь зелье, и освежуют, и разделают на части. Разрежут, а потом так сошьют, что оно уже никуда не будет годиться.

- Ох, тетушка, тетушка, отпусти меня, зря мы туда едем. Все равно толку не будет. Ну, никакого толку, вздыхает девушка.

- Вот мы и приехали.

Эмили затормозила у обочины и без сил привалилась рулю, а тетушка Тилди выскочила из машины и засеменила по подъездной аллее морга туда, где с блестящих черных дрог сгружали плетеную корзину.

- - Эй! - накинулась она на одного из четверых носильщиков. Поставьте ее наземь!

Все четверо подняли головы.

- Посторонитесь, сударыня, - говорит один из них. - Не мешайте дело делать.

- В эту плетенку запихали мое тело! - Тилди воинственно взмахнула зонтиком.

- Ничего не знаю, - говорит второй носильщик. - Не стойте на дороге, сударыня. У нас тяжелый груз.

- Вот еще! - оскорбление восклицает она. - Да будет вам известно, что я вешу всего сто десять фунтов. Носильщик даже не смотрит на нее.

- Ваш вес нам без надобности. А вот мне надо поспеть домой к ужину. Коли опоздаю, жена меня убьет.

И четверо пошли своей дорогой - по коридору, в прозекторскую. Тетушка Тилди припустилась за ними.

Длиннолицый человек в белом халате нетерпеливо поджидал корзину и завидев ее, удовлетворенно улыбался. Но тетушка Тилди на него и не смотрела, жадное нетерпение написанное на его лице, ее мало трогало. Поставив корзину, носильщики ушли.

Мельком глянув на тетушку, человек в белом халате сказал:

- Сударыня, даме здесь не место.

- Очень приятно, что вы так думаете, - обрадовалась она. - Именно это я и пыталась втолковать вашему черному человеку.

Прозектор удивился:

Что еще за черный человек?

- А тот, который околачивался возле моего дома.

- Среди наших служащих такого нет.

- Неважно. Вы сейчас очень разумно заявили, что благородной даме здесь не место. Вот я и не хочу здесь оставаться. Я хочу домой, пора готовить ветчину для гостей, ведь пасха на носу. И еще надо кормить Эмили, вязать свитера, завести все часы в доме...

- У вас, я вижу, философский склад ума, сударыня, и приверженность к добрым делам, но мне надо работать. Доставлено тело.

Последние слова он произносит с явным удовольствием и принимается разбирать свои ножи, трубки, склянки и разные прочие инструменты.

Тилди свирепеет:

- Только дотроньтесь до этого тела, я вам... Он отмахивается от нее, как от мухи.

- Джордж, проводи, пожалуйста, эту даму, - вкрадчиво говорит он.

Тетушка Тилди встречает идущего к ней Джорджа яростным взглядом.

- Пошел вон, дурак! Джордж берет ее за руки.

- Пройдите, пожалуйста.

Тилди высвобождается. С легкостью. Ее плоть вроде бы... ускользнула. Чудны дела твои, господи. В таком почтенном возрасте - и вдруг новый дар.

- Видали? - говорит она, гордая этим своим талантом. - Вам со мной не сладить. Отдавайте мое тело!

Прозектор небрежно открывает корзину. Заглядывай внутрь, кидает быстрый взгляд на Тилди, снова - в корзину, вглядывается внимательней... Это тело... кажется., возможно, ли?.. А все - таки... да... нет... нет... да нет же, а может быть, но... Он переводит дух. Оборачивается. Таращит глаза. Потом испытующе прищуривается.

- Сударыня, - осторожно начинает он. - Эта дама вот здесь... э... ваша... э... родственница?

- Очень близкая родственница. Обращайтесь с ней осторожнее.

- Сестра, наверно? - хватается он за ускользающую соломинку здравого смысла.

- Да нет же. Вот непонятливый! Это я, слышите? Я! Прозектор минуту подумал.

- Нет, так не бывает, - говорит он. И принимается перебирать инструменты. - Джордж, позови кого-нибудь себе в помощь. Я не могу работать, когда в комнате полоумная.

Возвращаются те четверо. Тетушка Тилди вызывающе вскидывает голову.

- Не сладите! - кричит она, но ее, точно пешку на шахматной доске, переставляют из прозекторской в мертвецкую, в приемную, в зал ожидания, в комнату для прощаний и, наконец, в вестибюль. Тут она опускается на стул, стоящий па самой середине. В сумрачной тишине вестибюля стоят скамьи, пахнет цветами.

- Ну вот, сударыня, - говорит один из четверых. - Здесь тело будет находиться завтра, до начала отпевания.

- Я не сдвинусь с места, пока не получу то, что мне надо.

Плотно сжав губы, она теребит бледными пальцами кружевной воротник и нетерпеливо постукивает по полу .ботинком на пуговках. Если кто подходит поближе, она бьет его зонтиком. А стоит кому - либо ее тронуть - - и она... ну да, она просто ускользает.

Мистер Кэррннгтон, президент похоронного бюро, услыхал шум и приковылял в вестибюль разузнать, что случилось.

- Тс-с, тс-с, - шепчет он направо и налево, прижимая палец к губам. Имейте уважение, имейте уважение.

Что тут у вас? Не могу - ли я быть вам полезен, сударыня?

Тетушка Тилди смерила его взглядом.

- Можете.

- Чем могу служить? - .

- Подите в ту комнату в конце коридора, - распорядилась тетушка Тилди.

- Д - да - а? .

- И скажите этому рьяному молодому исследователю, чтоб оставил в покое мое тело. Я - девица. И не желаю никому показывать свои родинки, родимые пятна, шрамы и прочее, и что нога у меня подворачивается - тоже мое дело. Нечего ему во все совать нос, трогать, резать - еще, того гляди, что-нибудь повредит.

Мистер Кэррингтон не понимает, о чем речь, он ведь еще не знает, что за тело находится в прозекторской. И он глядит на тетушку Тилди растерянно и беспомощно.

- Чего он уложил меня на свой стол, я ж не голубь какой-нибудь, меня незачем потрошить и фаршировать! - сказала Тилди.

Мистер Кэррингтон кинулся выяснять, в чем дело. Прошло пятнадцать минут; в вестибюле стояла напряженная тишина, а там, за дверями прозекторской, шел отчаянный спор; наконец бледный и осунувшийся мистер Кэррингтон возвратился.

Очки свалились у него с носа, он поднял их и сказал:

- Вы нам очень осложняете дело.

- Я?! - рассвирепела тетушка Тилди. - Святые угодники, да что же это такое! Послушайте, мистер Кожа - пакости или как вас там, так, по - вашему, это я осложняю?

- Мы уже выкачиваем кровь из... из этого...

- Что?!

- Да - да, уверяю - вас. - Так что вам придется уйти. Теперь уже ничего нельзя сделать. - Он нервно засмеялся. - Сейчас наш прозектор произведет частичное вскрытие и определит причину смерти. Тетушка Тилди вскочила, как ошпаренная.

- Да как он смеет! Это позволено только судебным экспертам!

- Ну, нам иногда тоже кое - что позволяется...

- Сейчас же отправляйтесь назад и велите вашему Режь - не - жалей сию минуту перекачать всю отличную благородную кровь обратно в это тело, покрытое прекрасной кожей, и если он уже - что-нибудь вытащил из него;

пускай тут же приладит на место, да чтоб все работало как следует, и бодрое, здоровое тело пускай вернет мне. Слышали, что я сказала!

- Но я ничего не могу поделать. Ни - че - го.

- Ну, вот что. Я не сдвинусь с места хоть двести лет. Ясно? И распугаю всех ваших клиентов, Суду пускать им прямо в нос эманацию!

Ошеломленный Кэррингтон кое - как пораскинул мозгами и даже застонал.

- Но вы погубите нашу фирму! Неужели вы решитесь!

- Еще как решусь! - усмехнулась тетушка Тилди. Кэррингтон кинулся в темный зал ожидания. Даже издали слышно было, как он судорожно крутит телефонный диск. Спустя полчаса к похоронному бюро с ревом подкатили машины. Три вице-президента в сопровождении перепуганного президента прошествовали в зал ожидания.

- Ну, в чем тут дело?

Перемежая свою речь отменными - проклятиями, тетушка все им растолковала.

Президенты стали держать совет, а прозектора попросили приостановить свои занятия хотя бы до тех пор, пока не будет достигнуто какое-то соглашение... Прозектор выше из своей комнаты и стоял тут же, курил большую черную сигару и любезно улыбался.

Тетушка Тилди воззрилась на сигару.

- А пепел вы куда стряхиваете? - в страхе .спросила она.

Попыхивая сигарой, прозектор невозмутимо ухмыльнулся.

Наконец совет был окончен.

- Скажите по чести, сударыня, вы ведь не пустите нас по миру, а?

Тетушка оглядела стервятников с головы до пят.

- Ну, это бы я с радостью.

Кэррингтона прошиб пот, он отер лицо платком.

- Можете забрать свое тело.

- Ха!-обрадовалась Тилди. Но тут же опасливо спросила; - В целости-сохранности?

В целости-сохранности.

Безо всякого формальдегида?

Безо всякого формальдегида.

- С кровью?

- Да с кровью же, забирайте его ради бога и уходите!

Тетушка Тилди чопорно кивнула.

- Ладно. По рукам. Приведите его в порядок.

Кэррингтон обернулся к прозектору.

-Эй вы, бестолочь! Нечего -стоять столбом. Приведите все в порядок, живо!

- Да смотрите не сыпьте пепел, куда не надо! - прикрикнула тетушка Тилди.

--Осторожней, осторожней! - командовала тетушка Тилди. - Поставьте плетенку на пол, а то мне в нее не влезть.

Она не стала особенно разглядывать тело. "Вид самый обыкновенный", только и заметила она. И опустилась корзину.

И сразу вся словно заледенела; потом ее отчаянно затошнило, закружилась голова. Теперь вся она была точно капля расплавленной материи, точно вода, что пыталась бы просочиться в бетон. Это долгий труд. И тяжкий. Все равно что бабочке, которая уже вышла из куколки, сызнова втиснуться в старую жесткую оболочку.

Вице-президенты со страхом наблюдали за тетушкой Тилди. Мистер Кэррингтон то ломал руки, то взмахивал ими, то тыкал пальцами в воздух, будто этим мог ей помочь. Прозектор только недоверчиво посматривал, да посмеивался, да пожимал плечами.

"Просачиваюсь в холодный, непроницаемый гранит. Просачиваюсь в замороженную старую-престарую статую. Втискиваюсь, втискиваюсь..."

- Да оживай же, черт возьми! - прикрикнула тетушка Тилди. - Ну-ка, приподнимись!

Тело чуть привстало, зашуршали сухие прутья корзины.

- Не ленись, согни ноги! Тело слепо, ощупью поднялось.

- Увидь! - скомандовала тетушка Тилди.

В слепые, затянутые пленкой глаза проник свет.

- Чувствуй! - подгоняла тетушка Тилди. Тело вдруг ощутило теплый воздух, а рядом - жесткий лабораторный стол и, тяжко дыша, оперлось на него.

- Шагни!

Тело ступило вперед - медленно, тяжело.

- Услышь! - приказала она. В оглохшие уши ворвались звуки: хриплое, нетерпеливое дыхание потрясенного прозектора, хныканье мистера Кэррингтона, ее собственный трескучий голос

-Иди! - сказала тетушка Тилди.

Тело пошло.

- Думай!

Старый мозг заработал.

- Говори!

- Премного обязано. Благодарствую, - и тело отвесило поклон содержателям похоронного бюро.

- А теперь, - сказала наконец тетушка Тилди, - плачь!

И заплакала блаженно - счастливыми слезами.

И отныне, если вам вздумается навестить тетушку Тилди, вам стоит только в любой день часа в четыре подойти к ее лавке древностей и постучаться. На двери висит большой траурный венок. Не обращайте внимания. Тетушка Тилди нарочно его оставила, такой уж у нее нрав! Постучитесь. Дверь заперта на две задвижки и на три замка.

- Кто там? Черный человек? - послышится пронзительный голос.

Вы, смеясь, ответите: нет - нет, тетушка Тилди, это я.. И она, тоже смеясь, скажет: "Входите побыстрей!", распахнет дверь и мигом захлопнет ее за вами, так что черному человеку нипочем не проскользнуть. Потом она усадит вас и нальет вам кофе, и покажет последний связанный ею свитер. Уже нет в ней прежней бодрости, и глаза стали сдавать, но держится она молодцом.

- Если будете вести себя примерно, - провозгласит тетушка Тилди, отставив в сторону чашку кофе, - я вас кое - чем попотчую.

- Чем же? - спросит гость.

- А вот, - скажет тетушка, очень довольная, что ей есть чем похвастать, и шуткой своей довольная.

Потом неторопливо отстегнет белое кружево на шее на груди и чуточку его раздвинет.

И на миг вы увидите длинный синий шов - аккуратно зашитый разрез, что был сделан при вскрытии.

- Недурно сшито, и не подумаешь, что мужская работа, - снисходительно скажет она. - Что? Еще чашечку кофе? Пейте на здоровье!