Рэй Брэдбери

В Париж, скорей в Париж!

[Оригинальное название рассказа – «Where's My Hat, What's My Hurry?» – представляет собой перефразированную цитату из фильма Фрэнка Капры «Эта замечательная жизнь»]

– Скажи, Альма, когда мы в последний раз были в Париже? – спросил он.

– Господи, Карл, – удивилась Альма, – ты что, не помнишь? Всего два года назад.

– Ах, да, – сказал Карл и записал в блокноте. – В две тысячи втором. – Он снова поднял глаза. – А перед этим, Альма?

– В две тысячи первом, разумеется.

– Да, да, в две тысячи первом. А до этого был двухтысячный.

– Как можно забыть Миллениум?

– На самом деле это был еще не Миллениум.

– Люди не могут ждать. Они отпраздновали годом раньше.

– Ах, этот праздник годом раньше, ах, этот Париж. В двухтысячном.

Он снова записал.

Она бегло взглянула в его блокнот и наклонилась вперед.

– Что это ты делаешь?

– Вспоминаю, воскрешаю в памяти Париж. Сколько раз мы там были.

– Как мило.

Она с улыбкой откинулась в кресле.

– Не обязательно. Где мы были в девяносто девятом? Кажется, я припоминаю…

– Свадьба Джейн. Выпускной у Сэма. Тот год мы пропустили.

– Пропустили Париж в девяносто девятом. Надо же.

Он вычеркнул строку против этой даты.

– Мы были там в девяносто восьмом, девяносто седьмом, девяносто шестом.

Она трижды кивнула.

Он продолжал перечислять годы, пока не дошел до восемьдесят третьего.

Она продолжала кивать.

Он записал даты, затем долгое время глядел на свои записи.

Затем внес какие-то уточнения и приписал несколько замечаний против некоторых дат, после чего какое-то время сидел в задумчивости.

В конце концов он взял телефонную трубку н набрал номер. Услышав ответ на том конце провода, он произнес:

– «Арагон трэвел»? Мне нужно два билета, один на мое имя, другой без имени, на сегодня, пятичасовой рейс в Париж компании «Юнайтед». Был бы очень признателен, если бы вы перезвонили мне как можно скорее.

Он назвал свое имя и номер кредитной карты.

И положил трубку.

– В Париж? – удивленно спросила жена. – Ты не предупреждал меня. У меня нет времени.

– Просто я принял это решение несколько минут назад.

– Вот так просто? Однако…

– Ты что, не слышала? Один билет на мое имя. И один без имени. Имя еще надо вписать.

– Но…

– Ты не едешь.

– Но ты заказал два билета…

– Имя и желающий поехать найдутся.

– Желающий?

– Я позвоню нескольким людям.

– Но если бы ты только подождал двадцать четыре часа…

– Я не могу ждать. Я ждал двадцать лет.

– Двадцать лет?

Он снова застучал по кнопкам телефона. Далеко-далеко, на том конце, зазвонил телефон, послышался тонкий мелодичный голос.

– Эстель? – проговорил он. – Это Карл. Знаю, все это весьма неожиданно и глупо, но скажи, у тебя есть непросроченный паспорт? Есть. Хорошо… – Он засмеялся. – Как ты смотришь на то, чтобы полететь сегодня пятичасовым вечерним рейсом в Париж? – Он замолчал и слушал. – Без шуток. Я серьезно. Париж, десять ночей. Тот же номер. Та же кровать. Ты и я. Десять ночей, все расходы беру на себя. – Он снова стал слушать, кивая и закрыв глаза. – Да. Да. Да, понимаю. Ладно, ничего. Я понимаю. Попытка не пытка. Может, в следующий раз. Ладно, я понимаю. Я вполне принимаю твой отказ. Конечно. Пока.

Он повесил трубку и долго смотрел на телефон.

– Это была Эстель.

– Я слышала.

– Она не может. Ничего личного.

– А похоже, как раз наоборот.

– Ничего, подожди.

– Я жду.

Он снова набрал номер. Ответил другой, еще более высокий голос.

– Анджела? Это Карл. Это, конечно, безумие, но ты не могла бы встретиться со мной в самолете «Юнайтед эрлайнз» сегодня в пять? Небольшая прогулка налегке, конечная точка – Париж, десять ночей, шампанское и постельные беседы. Снимем номер на двоих. Ты и я.

Голос в трубке что-то прощебетал.

– Я понимаю это как «да». Отлично!

Он повесил трубку и едва не рассмеялся.

– Это была Анджела, – с сияющей улыбкой возвестил он.

– Я догадалась.

– Не спорь.

– Счастливый турист. А теперь, может, все-таки…

– Подожди.

Он вышел из комнаты и через несколько минут вернулся с очень маленьким чемоданом в руке, засовывая бумажник и паспорт во внутренний карман своего пиджака.

Он стоял, покачиваясь и смеясь, перед своей женой.

– А теперь, – проговорила она. – Ты объяснишь?

– Да.

Он протянул ей список, сделанный им десять минут назад.

– С тысяча девятьсот восьмидесятого по две тысячи второй, – сказал он. – Все наши поездки в Париж, верно?

Она взглянула на список.

– Верно. И что же?

– Каждый раз мы были во Франции вместе, так?

– Да, все время вместе. – Она снова пробежала глазами список. – Но я не понимаю…

– И никогда не понимала. Скажи, ты помнишь, сколько раз за все наши поездки в Париж мы с тобой занимались там любовью?

– Странный вопрос.

– Ничуть не странный. Так сколько?

Она пристально изучила список, словно там был ответ.

– Не думаешь же ты, что я назову тебе точные даты.

– Нет, – сказал он, – потому что ты и не сможешь их назвать.

– Не смогу?..

– Даже если очень постараешься.

– Наверняка…

– Нет, не «наверняка», потому что ни разу за все ночи в Париже, городе любви, ни единого раза мы не занимались любовью!

– Наверняка что-то было…

– Нет, ни разу. Ты забыла. А я помню. Я вспомнил все. Ни разу, ни единого раза ты не позвала меня к себе в постель.

Наступило долгое молчание, она разглядывала список и в конце концов выронила его из рук. Она даже не взглянула на мужа.

– Ну что, теперь ты вспомнила? – поинтересовался он.

Она молча кивнула.

– Разве это не грустно? – спросил он.

Она снова кивнула, не произнося ни слова.

– Помнишь тот прекрасный фильм, который мы смотрели давным-давно, где Грета Гарбо и Мелвин Дуглас в Париже взглянули на часы, было почти двенадцать, и он говорит: «О, Ниночка, Ниночка, большая и маленькая стрелки почти соединились. Почти соединились, и через мгновение одна половина Парижа будет заниматься любовью с другой половиной. Ниночка, Ниночка». [Из фильма Эрнста Любича «Ниночка» (1939)] Жена кивнула, и на ее глазах показались слезы.

Он подошел к двери, открыл ее и сказал:

– Ты понимаешь теперь, почему я должен ехать? Потому что через год я, возможно, буду уже слишком стар, а может, меня вообще уже не будет.

– Никогда не поздно… – начала она.

– Для нас – слишком поздно. Двадцать лет в Париже – слишком поздно. Двадцать недель и двадцать возможных ночей четырнадцатого июля. Дней взятия Бастилии и тому подобное – слишком поздно. Боже, как грустно. Я готов был разрыдаться. Но вот в этом году я это сделал. Прощай.

– Прощай, – прошептала она.

Он открыл дверь и остановился на пороге, глядя в будущее.

– О, Ниночка, Ниночка, – прошептал он и вышел, осторожно и без стука прикрыв за собой дверь.

Словно отброшенная этим звуком, жена рухнула в кресло.