«Когда луна будет стоять над островом Пеликана…»

Как часто повторяла Ледша про себя эти слова, пока Гермона удерживали в палатке Дафны гости. С наступлением ночи, входя в лодку, проговорила она опять тоном радостной надежды: «Когда луна взойдет над островом Пеликана, тогда и он приедет». Ее лодка быстро достигла цели своего назначения. Место, выбранное для свидания, было ей хорошо знакомо. Морские пираты вот уже целых два года как не посещали этот остров. Прежде бывали они на нем часто и хранили там оружие и добычу. Густой и высокий папирус, росший у берегов, скрывал их лодки от соглядатаев, и недалеко от того места, куда пристала Ледша, стояла дерновая скамья, выглядевшая как обыкновенная, предназначенная для отдыха скамья, но под которой в действительности скрывался подземный ход, куда преследуемые стражами пираты внезапно скрывались, точно их поглотила земля. «Когда луна будет над островом», — повторила про себя Ледша, прождав более часа.

Это время еще не наступило; только по бледному освещению у берегов знала Ледша, что луна взошла. Когда ее полный диск поднимется над островом, тогда приедет он и начнется то великое блаженство и счастье, которые ей предсказывали. Счастье, блаженство… Горькая усмешка появилась на ее губах в то время, когда она повторяла эти слова. Пока она не испытывала ничего подобного. С одной стороны, если любовь и сладостное ожидание шевелились в ее душе, то, с другой стороны, ей казалось, что ее опутывает целая сеть паутины какого-то противного паука, и мрак, опасения, неприятное воспоминание, а также и ненависть бросали мрачную тень на ее радостное ожидание. Все же она страстно желала видеть Гермона. Стоило ему приехать, и все будет хорошо. Предсказания старой Табус, повелевающей столькими демонами, не могли быть лживыми. После того как Ледша, горя гневом и ревностью, напомнила своему возлюбленному, какое значение имела для нее эта ночь полнолуния, она могла смело и уверенно рассчитывать на его приезд.

Было много важных причин, удерживающих его в Теннисе, она сама с этим соглашалась теперь, когда пришла в спокойное состояние, и все же он обещал и приедет… ну а она уж покорится необходимости поделить эту ночь с гречанкой. Все ее существо стремилось к счастью, и никто не мог ей его дать, как только тот, чьи губы прикоснутся к ее устам, когда луна взойдет над островом Пеликана. Как медленно поднималась Астарта, богиня с головой коровы, рога которой поддерживали диск луны! Как медленно тянулось время! И все же луна подвигалась, а вместе с ней приближался приезд страстно ожидаемого Гермона. Она не хотела думать о том, что он, быть может, не приедет, но, когда временами являлась эта непрошеная мысль, волны горячей крови заливали ее лицо от стыда, как будто ей кто-то нанес страшное оскорбление. Нет, он должен приехать! Она то ложилась на скамью и смотрела на серую поверхность воды, то ходила взад и вперед, останавливаясь при каждом повороте, смотрела на Теннис и на яркие факелы, горящие перед палаткой александрийки. Минуты следовали за минутами. Поднялся легкий ветерок, мало-помалу осветились верхушки тополей, а затем и всю зелень вокруг нее залил серебристый свет. Вода перестала быть неподвижной, по ее поверхности зарябили небольшие волны, на их гребнях сверкал и переливался свет луны. Берега всех островов были залиты этим светом, и вдруг на неспокойной поверхности воды отразился ярко сияющий лунный диск. Прошло то время, когда она могла говорить: «Как только луна встанет над островом, он будет здесь». Луна, поднявшись над островом теперь, продолжала свой путь, и следившие за нею глаза Ледши дали ей понять, что она ошибается: время, назначенное ей Гермоном, прошло, а его не было. Величаво, спокойно продолжала луна свой путь все дальше и дальше, и минуты уходили за минутами. Сколько времени прошло с тех пор, как луна стояла над островом? — вот был вопрос, который теперь постоянно срывался с ее губ. Ответ на него могли дать звезды, по положению которых она научилась узнавать время.

Изредка прерывалась ночная тишина человеческим голосом, лаем собаки или криком совы. Но чем дальше уходила луна, тем сильнее волновалось ее гордое, оскорбленное сердце. Она чувствовала себя униженной, оскорбленной, опозоренной и лишенной того блаженства, которое ей было предсказано. Или, быть может, демоны, предсказывавшие ей счастье, видели его не в любви к ней Гермона, а в чем-то другом. Не должна ли она испытать высшее блаженство от чувства удовлетворенной мести? Незадолго до полуночи хотела она покинуть остров, но, войдя уже в лодку, она передумала и вернулась вновь к скамье. Еще немного подождет она, но затем ничто больше не может спасти Гермона от ее гнева, и она вправе напустить на него все мстительные силы, которыми располагала. Вновь глядела она на расстилавшийся перед нею пейзаж, но волнение мешало ей что-либо различить. Легкие пары, подобно неспокойным теням лишенных погребения мертвецов, поднимались и расстилались над поверхностью воды; облака затуманили блеск созвездий… но это не интересовало ее. Она перестала вопрошать звезды о течении времени. С тех пор как они показали, что полночь миновала, она больше не заботилась о них. Луна плыла по лазури небес, лишенная блеска, посреди окутавшего ее тумана. Не только в душе Ледши произошла перемена, но и вся окружающая ее природа приняла совершенно иной вид. Потеряв надежду на ожидаемое ею счастье, Ледша перестала искать извинения оскорбительным для нее поступкам Гермона. Ей теперь припомнилось, какую ничтожную роль предназначал он ей в своих произведениях, и, когда она вновь поглядела на подернутую туманом луну, она ничем не напоминала тот серебряный диск, который богиня Астарта держала между рогами. Она не спрашивала себя, как произошло такое превращение, но то, что она теперь видела на месте луны, походило на гигантского серого паука. По всему небу, казалось, раскинулись его длинные ноги, как бы готовясь притянуть ими землю и раздавить ее. Теннис, все острова посреди вод, да и сам остров Пеликана, ее, Ледшу, и дерновую скамью оплело это чудовище своей паутиной и держало в плену. Страшное, отвратительное видение, которое преследовало ее, даже когда она закрыла глаза, думая этим избавиться от него!

Она вскочила, объятая ужасом, вошла в лодку и быстрыми ударами весел направила ее к «Совиному гнезду». Перед палаткой александрийки даже сквозь ночной туман светились яркие огни. На острове «Совиное гнездо», казалось, все спало; даже старая Табус и та потушила свой огонь. Мертвая тишина и мрак встретили ее там. Неужели и Ганно, которому она велела ожидать ее здесь после полуночи, также не пришел? Уж не научился ли морской разбойник, подобно греку, нарушать данное слово? Почти вне себя вышла она из лодки, но, лишь только ее нога коснулась земли, из тростниковой чащи поднялась высокая фигура и приблизилась к ней.

— Ганно! — вскричала она, чувствуя себя освобожденной от какой-то тяжести, и молодой пират повторил: «Ганно!», — точно его имя было паролем на эту ночь. Затем страстно прозвучало ее имя; никакой звук не сопровождал его, но выражение, с которым оно было произнесено, ясно обнаруживало чувства молодого пирата к ней и чего он от нее ожидал. Невольно, несмотря на темноту, она покраснела. Ганно схватил ее руку; она не могла отнять ее у человека, которого хотела превратить в орудие мести; он стал говорить о своем желании заменить умершего Абуса и просил ее быть его женой. В замешательстве и волнуясь, она отвечала, что высоко ценит оказанную ей честь, но что раньше, нежели она даст свое полное согласие, она должна переговорить с ним о важном деле. Тогда он попросил ее поехать с ним в лодке: там, вдали от земли, могли они говорить без помехи, а в доме его сидели отец, Лабай и бабушка, искусно скрывая огонь и свет, и хотя они все одобряли его выбор, но там, при них, нельзя было разговаривать.

Не говоря ни слова, Ледша села в лодку. Ганно, работая бесшумно веслами, направил лодку на середину реки, далеко от какого бы то ни было берега. Перестав грести, он попросил Ледшу начать свой рассказ. Им нечего было опасаться нескромных слушателей: несмотря на туман, ослаблявший свет луны, никто не мог приблизиться к ним незамеченным. Несколько ночных птиц, спешивших с одного острова на другой, пролетели мимо них, как бы не замечая их, и только вылетевший на ночную добычу гриф низко кружился над ними. Они говорили так тихо, что звуки их голосов не достигали тонкого слуха птицы. Даже молодой пират должен был с большим вниманием прислушиваться к словам Ледши, чтобы их разобрать. Она шепотом передавала ему, как вероломно обманул и оскорбил ее греческий скульптор. Но проклятие, сорвавшееся с уст пирата, достигло и слуха хищной птицы. Она с пронзительным криком низко пронеслась над поверхностью воды, почти задевая их крылом, затем поднялась высоко над ними; а Ледша сказала Ганно, что только тогда он получит право назвать ее своей, когда он поможет ей отомстить изменнику-греку.

При этом она ему рассказала, что в мастерских художников найдется для них богатая добыча — две статуи выше человеческого роста из золота и слоновой кости и запас этих дорогих материалов. Проснувшаяся алчность молодого пирата заставила его одобрительно рассмеяться; затем он спросил Ледшу, согласна ли она, если их замысел и мщение удадутся, последовать за ним на его корабль «Гидра». Ее громкое «да» и возглас негодования, которым она встретила его попытку нежно к ней приблизиться, можно было расслышать издалека. Она стала говорить о том, как желала она отомстить тому, кто так жестоко растерзал ее сердце. Было ли это то блаженство, предсказанное ей на сегодняшнюю ночь?… Да, вероятно. С блестящими глазами, внутренне торжествуя, как будто ее нога уже стояла на груди наказанного врага, она объяснила Ганно, что золото и слоновая кость будут принадлежать ему, одному ему. И только лишь тогда последует она за ним, куда он прикажет, когда он передаст ей живым вероломного изменника, но ни одной минутой раньше! С самонадеянным возгласом: «Я передам его тебе!» — согласился пират и на это условие.

Ледша рассказала ему также составленный ею план нападения и велела ему грести к тому месту, откуда можно было напасть на белый дом. Гриф следовал за лодкой, остановившейся напротив той стороны белого дома, которую омывала вода. Ледша указала разбойнику на окна мастерской Гермона и произнесла хриплым голосом:

— Там схватишь ты его, этого грека, с черной волнистой бородой и стройным станом. Ты свяжешь его и заткнешь ему рот, но, помни только, не убивай его! Только живому могу я отомстить так, как он заслуживает; за мертвого же я себя не продам.

Тут хищная птица испустила пронзительный крик и полетела дальше. Она полетела налево, девушка видела это, и ее густые сросшиеся брови мрачно сдвинулись. Направление, взятое хищной птицей, исчезнувшей теперь во мраке ночи, предсказывало близкую беду, но ведь Ледша для того и была здесь, чтобы сеять зло и беды, и чем сильнее разрастутся они, тем лучше.

Само собой подразумевалось, что следовало отложить нападение до отъезда знатной александрийки и до первых темных ночей. Ганно должен был ждать знака Ледши и держать все наготове; затем она должна была дать знать, что все успокоилось в белом доме и что Гермон находится там. Нападающие должны были добраться до дома по воде и войти в мастерскую чернобородого. Пока несколько людей будут разбивать статую на куски, чтобы легче унести в мешках золото и слоновую кость, другие тем временем должны проникнуть в мастерскую Мертилоса, находящуюся на противоположном конце дома. Там найдут они вторую статую, но ее лучше сохранить в целости: она в цельном виде представляет большую ценность, благодаря знаменитости ее творца.

Белокурый скульптор болен, поэтому его легко будет взять живым, хотя бы он и оказывал сопротивление; но чернобородый очень силен и храбр, и связать его, не ранив, будет очень трудно, но она этого желала непременно, и только когда Ганно удастся привезти ей обоих скульпторов живыми, тогда только сочтет она себя обязанной исполнить данное ему слово. Кроме художников, ночью в доме находятся слуги Мертилоса, старый привратник и Биас, невольник Гермона. Ганно хотел предпринять нападение с двадцатью молодцами, которыми он командовал на «Гидре». Если его брат Лобайя согласится участвовать, то силы нападающих удвоятся.

Сатабусу не надо было говорить об этом теперь: он не решился бы ради спокойствия старухи матери на такое смелое предприятие. Не удайся оно, тогда все равно пропадут они все, а если удастся, то старик только похвалит смелость и ловкость, с какими будет исполнено это нападение. Береговой стражи нечего было опасаться: правительство полагало, что после смерти Абуса пираты покинули здешние воды, и корабли Сатабуса и сыновей его были впущены в гавань как торговые корабли из Понта.