Рэй Брэдбери

Ложки-плошки-финтифлюшки

Почтальон едва не расплавился от зноя, пока брел по тротуару под обжигающим летним солнцем, роняя капли с потного носа и придерживая объемистую кожаную сумку потной ладонью.

– Так, поглядим. Это у нас дом Бартона. Сюда три письма.

Одно – Томасу, другое – его женушке Лидди, а третье – бабке.

Стало быть, жива еще? Ох уж это старичье, ничто их не берет.

Он бросил письма в ящик и остолбенел.

До его ушей донесся львиный рык.

Почтальон отпрянул, вытаращив глаза.

Тугая дверная пружина исполнила душераздирающую мелодию.

– Доброе утро, Ральф.

– Мое почтение, миссис Бартон. Неужто вы льва взяли в дом?

– Что?

– Льва взяли, говорю. На кухне держите?

Она прислушалась.

– Ах, вот вы о чем! Нет, это наш "мусорганик". Ну, вы понимаете, утилизатор органического мусора.

– Не иначе как супруг ваш прикупил.

– Он самый, кто ж еще? Вы, мужчины, до техники сами не свои. Такой агрегат даже косточки сожрет – и не поперхнется.

– Вы с ним поосторожней. Не ровен час – он и вас заглотит.

– Не посмеет. Я же известная укротительница,- засмеялась хозяйка и прислушалась.- Ого, и вправду ревет, как лев.

– Видать, оголодал. Ну, всего наилучшего.- И почтальон растворился в утренней жаре.

Лидди, размахивая письмами, взбежала по лестнице.

– Бабуля! – Она постучала в дверь.- Тебе письмо.

Дверь молчала.

– Бабуля? Ты тут?

После долгой паузы из комнаты послышался сухой скрип:

– Тут.

– Что поделываешь?

– Много будешь знать – скоро состаришься.

– Ты все утро у себя в комнате просидела.

– Да хоть бы и весь год,- огрызнулась бабуля.

Лидди подергала дверную ручку.

– Ты, никак, заперлась?

– Ну, заперлась.

– К обеду-то спустишься, бабуля?

– Еще чего! И к ужину не спущусь. Ноги моей внизу не будет, пока на кухне торчит этот окаянный костогрыз.- Через замочную скважину поблескивал колючий взгляд, который так и буравил внучку.

– "Мусорганик", что ли? – засмеялась Лидди.

– Я слышала, что сказал письмоносец. Ни прибавить, ни убавить. В моем доме львам не место! Вот, слушай! Муженек твой балуется.

Под лестницей ревел "мусорганик", перемалывая объедки, кости и всякую всячину.

– Лидци! – окликнул ее муж.- Лидди, беги сюда! Погляди: зверь, а не машина!

– Бабуля,- обратилась Лидди к замочной скважине,- неужели тебе не интересно?

– Глаза б мои не глядели!

За спиной у Лидди раздались шаги. Через плечо она увидела

Тома, который остановился на верхней ступеньке.

– Спускайся, Лидди, попробуй сама включить. Я специально костей взял в мясной лавке. Этот проглот их уминает за милую душу!

Она спустилась в кухню.

– Страшновато, конечно, ну, да ладно!

Избавившись от лишних глаз, Томас Бартон постоял с минуту без движения; на его губах играла ханжеская усмешка. Потом он тихонько, если не сказать деликатно постучался в дверь и прошептал:

– Бабуля?

Ответа не последовало. Томас осторожно подергал дверную ручку.

– Будто я не знаю – ты тут, старая карга! Бабуля, тебе слышно? Это внизу, на кухне. Оглохла, что ли? Ишь, заперлась!

Опять нос воротишь? На дворе лето, теплынь, чего тебе еще надо?

Тишина. Он направился в сторону ванной комнаты.

Коридор опустел. В ванной потекла вода. От кафельных стен гулким эхом отражалось громогласное пение Томаса Бартона:

Ложки-плошки-финтифлюшки,

Пахнет кровушкой старушки.

Кости р-р-размелю в муку,

Впрок лепешек напеку.

В кухне заревел лев.

От бабули пахло допотопной мебелью, и пылью, и лимонными корочками, а с виду она была похожа на засушенный цветок.

Ее решительный подбородок слегка отвис, выцветшие золотистые глаза смотрели пронзительно и сурово; раскачиваясь в кресле, она, словно топорик, разрубала горячий полуденный воздух.

До ее ушей долетела песня Томаса Бартона.

От этого сердце превратилось в ледышку.

Рано утром она слышала, как внучкин муж нетерпеливо крушил фанерный ящик,- ни дать ни взять малолетний сорванец, получивший на Рождество дьявольскую забаву. Яростно трещала крышка, рвалась бумага; потом раздались победные вопли – его руки уже оглаживали прожорливую машину. Еще в прихожей, поймав на себе орлиный взгляд бабули, он со значением подмигнул. Бам!

То-то она припустила по лестнице, чтоб скорее захлопнуть за собой дверь!

Бабулю весь день била дрожь.

Лидди еще раз постучалась к ней в комнату, приглашая обедать, но снова получила отпор.

В душные послеобеденные часы "мусорганик" по-хозяйски обживался под раковиной. Ненасытная пасть с грозными, спрятанными от глаз клыками жевала, дробила, глотала и вожделенно причмокивала. Агрегат подрагивал и клокотал. Он сожрал свиные ножки, кофейную гущу, яичную скорлупу, куриные косточки. Его обуял неутолимый, первобытный голод, который таился в железном чреве, урчал в железных кишках, жадно поблескивал острыми, как бритва, винтовыми лопастями.

Когда пришло время ужина, Лидди поднялась наверх с подносом.

– Подсунь еду под дверь! – прокричала бабуля.

– Ну, знаешь ли! – не выдержала Лидди.- Ты хотя бы отопри засов: я тебе отдам поднос и уйду!

– Погляди-ка через плечо: не крадется ли кто сзади?

– Никого.

– Давай сюда! – Дверь распахнулась. От рывка добрая половина кукурузы просыпалась из тарелки на пол. Костлявая пятерня оттолкнула внучку и захлопнула дверь.- Зачем на пороге стоишь? – Старухино сердце трепетало, как заячий хвост.

– Да что на тебя нашло?

Бабуля смотрела, как дверная ручка крутится туда-сюда.

– Без толку объяснять, ты все равно не поверишь, девочка моя. В прошлом году я вас по доброте душевной пустила под свой кров. Но мы с Томом друг друга на дух не переносили. Потом он и вовсе решил меня извести, да только случая не было. Я-то знаю, что он задумал! В один прекрасный день ты придешь из магазина, а меня нет. Ты к нему: куда, мол, бабуля подевалась? А он осклабится и скажет: "Бабуля? Укатила на попутке в Иллинойс! Вмиг собралась – и поминай как звали".

Больше ты свою бабулю не увидишь, Лидди, а знаешь почему?

Догадываешься?

– Бабушка, это все выдумки. Том тебя любит!

– Он любит мой дом, старинные вещицы, денежки, что под матрасом припрятаны,- вот что он любит всей душой. А теперь оставь меня в покое, мне надо подумать. Гори все ясным пламенем, я отсюда не выйду.

– А как же твой певчий кенар, бабуля?

– Теперь ты будешь кормить моего Кенни. А Краппу покупай мясной фарш, чтобы песик не голодал. Время от времени приноси мне Китти – без кошки неуютно. Все, ступай. Я прилечь хочу.

Бабуля устроилась на кровати, словно по доброй воле улеглась в гроб и отдала богу душу. Восковые пальцы соединились на кружевных оборках сорочки, а глаза укрылись за трепетными мотыльками век. Что же делать? Кого натравить на железного паразита? Лидди? Нет, она молода еще, ей бы только печь сладкие плюшки да пончики, от нее даже пахнет опарой и теплым молоком.

Думает, поди, что убить можно только для того, чтобы нашпиговать жертву чесноком, украсить ломтиком апельсина и подать к столу на парадном блюде – кромсай ее ножом, сколько влезет, она и не пикнет. Суровые истины внучке не растолкуешь: у этой хохотушки на уме одна сдоба с корицей.

Бабуля обреченно вздохнула.

Даже крошечная жилка на цыплячьей шее больше не билась.

Только слабый присвист вырывался из усохшей груди, словно тень дурного предчувствия.

Лев спал в хромированной клетке.

Прошла неделя.

Бабуля появлялась из укрытия только за тем, чтобы

"сбегать кое-куда". Дождавшись, когда во дворе надсадно закашляет автомобиль Томаса, она стремглав выскакивала в коридор и совершала короткую перебежку, а через пару минут уже падала на кровать и потом долго отлеживалась. Иногда Томас

Бартон нарочно задерживался перед выходом на работу, приходил к ней на порог и стоял по стойке "смирно", математически строгий, как несгибаемая единица, а сам так и буравил глазами дверь, радуясь, что можно не спешить.

Как-то раз, во мраке летней ночи, бабуля прошмыгнула на кухню и скормила целую упаковку болтов и гаек. Расчет был на то, что Лидци с утра пораньше дернет за рычаг – и костогрыз не выдержит. На рассвете, лежа в постели, бабуля стала прислушиваться: молодые зашевелились, пару раз зевнули; теперь оставалось только дождаться, когда лев заревет, подавится болтом, шайбой или винтиком и сдохнет, не переварив железо.

Томас уже спускался вниз из супружеской спальни.

Через полчаса раздался его голос:

– Тебе подарочек, бабуля. Мой лев говорит: кушайте сами.

Немного выждав, она приоткрыла дверь и увидела на пороге разложенные рядком болты и гайки.

На двенадцатый день затворничества бабуля сняла телефонную трубку:

– Алло, это ты, Том? Работаешь?

– Вы звоните мне в офис. Что-то случилось?

– Нет, это я так.- Она повесила трубку, на цыпочках прокралась по коридору и спустилась в гостиную.

Лидди не поверила своим глазам:

– Бабуля!

– Кто ж еще? Том здесь?

– Будто ты не знаешь – он на работе.

– Знаю, знаю! – Бабуля обвела комнату немигающим взором и причмокнула фарфоровой челюстью.- Только что ему звонила.

Сколько ехать от его конторы до дому – минут десять, не меньше?

– Бывает, и за полчаса не добраться.

– Вот и ладно.- Вид у бабули был горестный.- Не могу больше маяться взаперти. Сойду-ка, думаю, вниз, с тобой посижу, воздухом подышу.- Она вытащила из-за ворота миниатюрные золотые часики. – А через десять минут надо уносить ноги. Потом еще разок звякну Тому, проверю, ушел он с работы или нет. Если не ушел, можно будет опять спуститься.- Она распахнула входную дверь и прокричала в свежий летний день: – Краппи! Ко мне,

Крапик! Китти, киса, иди сюда, кис-кис-кис!

На крыльцо с лаем примчался белоснежный – причем без единой крапинки – пес Крапп, а за ним появилась раскормленная черная кошка, которая дождалась, когда бабуля опустится в кресло, и тут же впрыгнула к ней на колени.

– Ах вы, мои хорошие! – ворковала бабуля с закрытыми глазами, лаская своих питомцев и прислушиваясь, не запоет ли ее любимый кенар, чья золоченая клетка висела в нише столовой.

Тишина.

Бабуля встала и заглянула в столовую. В считанные мгновения она поняла, что произошло.

Клетка была пуста.

– Кенни пропал! – вскричала бабуля, переворачивая клетку вверх дном.- Пропал!

Клетка упала на пол; тут подоспела Лидди.

– То-то я думаю: тихо у нас, с чего бы это? Видно, по рассеянности не заперла дверцу…

– Не заперла дверцу? Ох, беда… Погоди-ка…

Бабуля зажмурилась и ощупью вернулась в кухню. Наткнувшись пальцами на холодную раковину, она открыла глаза и заглянула в сточное отверстие.

Сияющий "мусорганик" молча скалил железную пасть. У края раковины лежало крошечное желтое перышко.

Бабуля включила воду.

"Мусорганик" зачавкал и сделал глоток.

Бабуля медленно зажала рот сухими ладонями.

У нее в спальне было тихо, как в омуте; она затаилась, словно робкая лесная зверушка, которая боится выйти из спасительной тени, чтобы не угодить в лапы жестокому хищнику.

С исчезновением певчего кенара Кенни ее страхи сменились неодолимым ужасом. Лидди едва оттащила бабулю от раковины, когда над прожорливым мусороедом уже был занесен молоток. Потом внучка сама препроводила ее наверх и положила ей на пылающий лоб пузырь со льдом.

– Он убил кенара Кенни! Убил бедняжку Кенни! – причитала бабуля, не сдерживая рыданий.

Мало-помалу озноб прошел, и к ней вернулась прежняя решимость. Выставив Лидди за дверь, она ощутила в душе холодную ярость, к которой примешивался суеверный страх: подумать только

– Том даже _перед этим_ не остановился!

Нет, больше она не распахнет дверь, даже не примет поднос с ужином. Во время обеда ей швырнули тарелки на придвинутый к порогу стул, и она, накинув на дверь цепочку, кое-как поела: ее костлявая рука, словно запасливая птичка, выскакивала из щели, хватала кусочки мяса с кукурузой, уносила к себе и возвращалась за новой порцией.

– Благодарствую! – Дверь захлопнулась, и юркая птичка исчезла.

– Кенар Кенни, видно, улетел, бабуля.- Это Лидди звонила из аптеки. Иными способами установить контакт не удавалось.

– Спокойной ночи! – отрезала бабуля и повесила трубку.

На другой день она снова позвонила Томасу.

– Ты на работе, Том?

– А где же еще?

Бабуля засеменила по лестнице.

– Крапик, Краппи, ко мне! Китти, кис-кис-кис! Ни собака, ни кошка на зов не явились.

Она выждала, держась за дверной косяк, а потом покричала

Лидди. Та пришла.

– Лидди,- чуть слышно выдавила бабуля, не глядя на внучку.- Сходи-ка, загляни в "мусорганик". Подними стальную заглушку. Скажи, что ты там видишь.

Шаги Лидди замерли. В воздухе повисло безмолвие.

– Ну, что там? – в страхе и смятении закричала бабуля.

Лидди отозвалась не сразу.

– Клок белой шерсти…

– Что еще?

– Еще… клок черной шерсти.

– Молчи. Больше ни слова. Принеси мне таблетку аспирина.

Лидди послушалась.

– Бабуля, пора вам с Томом прекратить эти глупости.

Поиграли – и будет. Я ему сегодня мозги вправлю. Это уже не смешно. Мне думалось, если тебя не тревожить, ты перестанешь бредить каким-то львом. Но прошла целая неделя…

Бабуля не дослушала:

– По-твоему, мы еще увидим Краппа и Китти?

– Оголодают – и прибегут как миленькие,- ответила Лидди. Ну, Том… Надо же было додуматься – клочки шерсти в

"мусорганик" подбросить. Больше я такого не допущу.

– Не допустишь, Лидди? – Бабуля, как сомнамбула, плыла наверх.- Правда не допустишь?

Всю ночь напролет она строила планы. Дело зашло слишком далеко. Собака и кошка так и не вернулись, а Лидци только похохатывала и твердила, что еще рано. Бабуля согласно кивала.

И она, и внучкин муж дошли до крайности. Может, разбить этого железного оглоеда? Но на его место молодые тотчас поставят такого же, а ее саму сообща отправят в психушку, если она не прекратит бредить. Нет, надо торопить события, надо брать дело в свои руки, надо играть на своем поле, по своим правилам. С чего же начать? Перво-наперво придется хитростью спровадить внучку. Чтобы наконец-то остаться с Томасом наедине.

Сколько можно терпеть его ухмылки, прятаться за семью замками, есть всухомятку, ящерицей выскальзывать за дверь? Хватит.

Она втянула носом полночную прохладу.

– Завтра,- решила она,- сам бог велел устроить пикник.

– Бабуля! – позвала Лидди сквозь замочную скважину. Мы уезжаем. Ты не надумала к нам присоединиться?

– Нет, дитя мое. Хорошего вам отдыха. Денек-то какой солнечный!

Погожее субботнее утро. В ранний час бабуля позвонила вниз и надоумила молодых отправиться в лес, захватив побольше сэндвичей с ветчиной и маринованными огурчиками. Том с готовностью согласился. Пикник! Что может быть лучше! Смеясь, он потирал руки.

– Счастливо оставаться, бабуля!

Затрещали плетеные корзины с провизией, хлопнула входная дверь – и автомобиль с рокотом покатил навстречу солнечному свету.

– Пора.- Бабуля вошла в гостиную.- Теперь дело за небольшим. Как пить дать, сейчас вернется. По голосу было ясно: слишком уж он радовался этой вылазке! Скоро будет тут

– крадучись проскользнет в дверь.

Она схватила жесткий соломенный веник и прошлась по всем комнатам. Ей чудилось, будто прутья выметают обломки негнущейся единицы, очищая комнаты от Томаса Бартона. Крошки табака, аккуратно сложенные газеты, которые он читал по утрам за чашкой бразильского кофе, шерстинки из его безупречного твидового костюма, скрепки, прихваченные с работы,- все долой, все за порог! Можно было подумать, ей поручено подготовить сцену, чтобы расставить декорации. Немного повозившись, она подняла зеленые шторы, впустила в дом лето, и комната заиграла яркими красками. Однако здесь царила невыносимая тоска: на кухне больше не крутился пес, который прежде стучал когтями по половицам, словно по клавишам пишущей машинки; из комнаты в комнату не шествовала пушистая кошка, мягко ступая по коврам с розами; в золоченой клетке не хлопотала невольница-канарейка.

Безмолвие нарушал только горячечный шорох – это дряхлое тело бабули подтачивала старость. Посреди кухни у нее из рук выпал кувшинчик с маслом.

– Ай-ай-ай, что же я наделала! – рассмеялась бабуля. Руки-крюки. Не ровен час, кто-нибудь поскользнется! – Но вместо того чтобы взять тряпку и насухо вытереть пол, она забилась в дальний угол.

– Все готово,- заявила она в пустоту. Солнечные лучи падали ей на колени, где стояла миска, полная свежего гороха.

Пальцы привычно нащупывали очередной стручок и вспарывали его кухонным ножом. Время шло. Тишину нарушал только холодильник, жужжавший за герметичными резиновыми уплотнителями. У бабули было с ним какое-то сходство: улыбаясь плотно сжатыми губами, она вскрывала зеленые створки.

Дверь кухни неслышно отворилась, чтобы тут же закрыться.

– Ой! – Бабуля выронила миску.

– Здорово, бабуля! – сказал Том. Горошины, как лопнувшие бусы, рассыпались вокруг масляного пятна.

– Вернулся,- отметила бабуля.

– Вернулся,- подтвердил Том.- Лидди осталась в Глендейле.

По магазинам ходит. А я наплел, будто кое-что нужное забыл.

Обещал заехать за ней через часок.

Их глаза встретились.

– Слышь, бабуля, сдается мне, тебя ждет дальняя дорога, произнес Том.

– Интересно. А почему не тебя? – сказала она.

– Да ведь ты, ни слова не сказав, взяла да укатила куда глаза глядят.

– На самом деле это ты второпях собрался – и был таков.

– Говорю же: ты.

– Нет, ты,- повторила она.

Внучкин муж сделал первый шаг в сторону масляного пятна.

От его тяжелой поступи скопившаяся в раковине вода задрожала и потекла в глотку "мусорганика", откуда послышалось влажное чмоканье.

Том не смотрел под ноги; его подошва заскользила по разлитому жиру.

– Том! – На лезвии ножа играл солнечный зайчик. Тебе помочь?

Бросив шесть писем в ящик перед домом Бартонов, почтальон прислушался.

– Опять этот лев,- сказал он вслух.- А в доме кто-то бродит. И даже песни распевает.

Шаги слышались прямо за дверью. Чей-то голос выводил:

Ложки-плошки чистить рано,

Пахнет кровушкой барана.

Кости р-р-размелю в муку,

Впрок лепешек напеку.

Дверь отворилась.

– Доброе утречко! – заулыбалась бабуля. Львиный рык не умолкал.