Рэй Брэдбери

Последние почести

Гаррисон Купер еще не вступил в пору старости: ему исполнилось всего тридцать девять; на таком рубеже сорок лет – это уже горячо, а тридцать – холодно; разница весьма серьезная, не только в смысле температуры, но и в смысле мироощущения.

Человек незаурядных, даже блестящих, способностей, он не связал себя брачными узами и не собирался этого делать, не завел детей, которых мог бы с чистой совестью признать своими, а посему располагал свободным временем; однако летним утром 1999 года он почему-то проснулся в слезах.

– Что такое?

Выбравшись из постели, он подошел к зеркалу, чтобы рассмотреть мокрое лицо, понять причину грусти и выяснить истоки печали. Как ребенок, в котором переживания разжигают любопытство, он нарисовал свою собственную карту, но среди бескрайних пустынь тоски не смог найти столицу отчаяния – и пошел бриться.

Это не помогло: у Гаррисона Купера обнаружился тайный запас меланхолии, которая даже во время бритья стекала ручейками по намыленным щекам.

– Господи, как на похоронах! – воскликнул он.- Но вроде бы никто не умер?

На завтрак он, вопреки обыкновению, съел недожаренный тост, а затем отправился к себе в лабораторию, надеясь, что Тайм-Ровер подскажет, почему из глаз текут слезы, когда для этого нет видимых причин.

Тайм-Ровер? Ах да.

Дело в том, что после тридцати Гаррисон Купер посвящал большую часть времени разработке схем невообразимого прошлого и неизведанного будущего. Фантазии мужчин обычно реализуются в виде машины, которая прекрасна, как женщина. Гаррисон Купер направил свои мечты в другое русло: из воздуха и раскатов грома он создал свое собственное средство передвижения и назвал его машиной Мёбиуса.

Краснея от наигранного безразличия, он объяснял знакомым, что берет полосу прошлого и полосу будущего, а потом скручивает их на пол-оборота в точке настоящего, чтобы образовалась односторонняя петля. Вроде тех бумажных восьмерок, которыми в девятнадцатом веке забавлялся математик А. Ф. Мёбиус.

– Ну, конечно, Мёбиус,- начинали мямлить знакомые.

А про себя ужасались: "Караул. Надо уносить ноги".

Гаррисон Купер не принадлежал к числу одержимых ученых, но был безнадежным занудой. Не заблуждаясь на сей счет, он с некоторых пор отгородился от мира, чтобы завершить работу над машиной Мёбиуса. В то странное утро, когда у него из глаз дождем катились холодные капли, Гаррисон Купер вперился взглядом в эту хитроумную штуковину – чтоб ей пусто было – и силился понять, что же мешает ему ликовать и радоваться жизни.

Его мысли прервал звонок в дверь лаборатории: оказалось, это редкий гость – настоящий курьер компании "Вестерн Юнион" на настоящем велосипеде. Гаррисон Купер расписался в получении телеграммы и собирался было прикрыть дверь, но заметил, что парнишка жадно разглядывает машину Мёбиуса.

– Что это? – воскликнул он.

Гаррисон Купер отступил в сторону и позволил пареньку обойти машину кругом; взгляд посыльного скользил то вверх, то вниз, то вбок по громадной обтекаемой восьмерке из меди, латуни и серебра.

– Как я сразу не догадался! – вскричал наконец мальчишка, просияв улыбкой.- Это же машина времени!

– Глаз-алмаз!

– Когда вы отправляетесь? – спросил паренек.- В какие края? Кого хотите повстречать? Вам нужен Александр Македонский?

Цезарь? Наполеон? Гитлер?

– Боже упаси!

Парнишка сыпал именами, как по списку:

– Линкольн?

– Уже ближе.

– Генерал Грант! Рузвельт! Бенджамин Франклин?

– Франклин? Пожалуй!

– Везет же некоторым!

– Кому, мне? – ошеломленный, Гаррисон Купер заметил, что машинально кивает головой.- Во истину, мне повезло, да еще так неожиданно…

– Неожиданно ему открылось, почему с утра пораньше у него глаза оказались на мокром месте. Он схватил паренька за руку:

– Спасибо, дружок. Ты для меня – прямо катализатор.

– Я для вас кота…- что?

– Подействовал на меня, как тест Роршаха: за ставил разглядеть -мой собственный список! А теперь без лишнего шума

– быстро на выход. Ты уж не обижайся.

Дверь захлопнулась. Гаррисон Купер метнулся в библиотеку, схватил телефонную трубку, набрал номер и в ожидании ответа стал шарить глазами по книжным полкам, вмешавшим добрую тысячу томов.

– Да, да,- бормотал он, вглядываясь в прекрасные заглавия, тисненные золотом.- Не все, конечно. Двое, трое, от силы четверо. Алло, Сэм? Сэмюель! Можешь быть у меня через пять минут? А лучше через три! Это крайне важно! Приезжай!

Он бросил трубку и приблизился к полкам, чтобы дотянуться до книг.

– Шекспир,- пробормотал он.- Вильям-Вилли, уж не ты ли?

Дверь лаборатории открылась, и Сэм, он же Сэмюель, заглянув внутрь, остолбенел.

В самом центре огромной восьмерки Мёбиуса, поставив рядом корзину с провизией, восседал Гаррисон Купер в кожаной куртке и начищенных ботинках; он согнул руки в локтях и нацелился пальцами на кнопки электронного управления.

– Играешь в Линдберга? Не хватает только шлемофона и защитных очков.

С самодовольной усмешкой Гаррисон Купер извлек откуда-то недостающую экипировку и тут же нацепил ее на себя.

– Поднять "Титаник", чтобы затопить его вновь! – Сэмюель сделал несколько размашистых шагов и остановился перед красавицей-машиной лицом к лицу с ее эксцентричным хозяином.- Ну, Купер, что на этот раз? – прокричал он.

– Сегодня утром я проснулся в слезах.

– Вот те раз! А я на сон грядущий читал вслух телефонный справочник. Отлично помогает!

– Не знаю, не знаю. Мне ты читал вслух совсем другое – вот это!

Купер протянул гостю книги.

– Ну, да! Мы бухтели, как два филина, до трех ночи и опьянели без вина от английских и американских классиков.

– Вот потому-то у меня и потекли слезы!

– Почему?

– Да потому, что их больше нет. Потому, что они умерли безвестными, непризнанными, потому, что, как ни прискорбно, некоторым из них воздали должное только после тысяча девятьсот двадцатого года – начали их переиздавать и превозносить до небес!

– Хватит болтать, ближе к делу,- сказал Сэ мюель.- Ты меня для чего позвал: чтобы проповеди читать или чтобы совета попросить?

Гаррисон Купер выскочил из своей машины и затолкал Сэмюэля в библиотеку.

– Для того, чтобы ты помог мне проложить марш рут!

– Маршрут? Маршрут!

Я отправляюсь в путешествие, в далекие края, в Большое

Литературное Турне! Армия спасения в лице одного человека!

– Будешь спасать жизни?

– Не жизни: души! Что проку от жизни, если душа мертва?

Нет, не вставай! Назови-ка мне тех писателей, из-за которых мы не спали ночь напролет, из-за которых у меня наутро потекли слезы. Вот бренди. Пей! Сможешь вспомнить?

– Конечно!

– Составь для меня список! Начнем с Меланхолика Новой

Англии. Чудом не утонул на море, жил унылым затворником

– потерянная душа шестидесятых! Так, о каких еще печальных гениях мы толковали?

– Боже мой! – вскричал Сэмюэль.- Так вот куда ты собрался?

О, Гаррисон, Гарри, ты просто чудо!

– Помолчи! Ты помнишь, как пишутся юморески? Сначала смеешься, а потом начинаешь думать в обратном направлении.

Поэтому давай поплачем, а потом отследим источник наших слез.

Поплачем по киту, чтобы наловить мелкой рыбешки.

– Кажется, прошлой ночью я читал что-то из…

– Ну-ну?

– А потом мы говорили о…

– Дальше.

– Так…

Сэмюель сделал большой глоток бренди. Горло обожгло, как огнем.

– Записывай!

Они все записали и бросились назад.

– Что ты будешь делать, когда доберешься до места назначения, профессор-библиотекарь?

Гаррисон Купер, вновь устроившийся в тени своей великолепной парящей ленты Мёбиуса, рассмеялся и закивал:

– Хорошо сказано! Гаррисон Купер, д. ф. н. Деятель филологической нивы! Исцелитель старых знаменитостей, потерявших волю к жизни из-за нехватки человеческого тепла, признания, пьянящей похвалы. Они живут в моем сердце; их имена всегда у меня на устах. Скажи "Ах!". До встречи! Прощай!

– С богом!

Он рванул на себя какой-то рычаг, повернул тумблер: металлическая спираль затрепетала, как бабочка,- и вдруг исчезла.

Через мгновение машина Мёбиуса скрутила все свои атомы – и вернулась.

– Вуаля! – вскричал Гаррисон Купер, разрумянившись и сверкая глазами.- Вот и я!

– Так быстро? – воскликнул его друг.

– Здесь прошло не более минуты, а там – долгие часы!

– У тебя получилось?

– Смотри! У меня есть доказательства! По его лицу катились слезы.

– Что там произошло? Ну, говори же!

– Вот, и вот, и вот!

Гироскоп вращался, лента торжественно продолжала безостановочное движение по спирали, тяжелая портьера, подобно призраку, витала в воздухе, а затем, тяжело вздохнув, опустилась.

Книги сыпались, как с библиотечного конвейера, опережая звук шагов; затем появились наполовину различимые башмаки, окутанные туманом ноги, туловище и наконец голова человека, который, невзирая на то что лента вновь закрутилась по спирали и растворилась в пустоте, склонился над книжными переплетами, греясь у них, словно у очага. Он касался пальцами книг и прислушивался к колебаниям воздуха в сумеречном коридоре; откуда-то снизу доносились голоса людей, сидящих за ужином, а из-за распахнутой двери веяло едва уловимым запахом болезни: этот запах то накатывал волной, то отступал, то выветривался из комнаты, то возвращался, будто повинуясь неровному дыханию больного. Между тем в мире тихого благоденствия слышался вечерний перезвон тарелок и столовых приборов. Коридор и лестничная площадка пустовали. Но в любой момент кто-то мог подняться наверх в эту мрачную палату, неся на подносе ужин для лежащего в полудреме больного.

Гаррисон Купер осторожно распрямился и проверил, не идет ли кто-нибудь по лестнице, а затем, взвалив на себя сладкое бремя книг, перешел в ту комнату. По обеим сторонам кровати горели свечи; умирающий лежал на спине, вытянув руки вдоль тела: его голова утопала в подушке, закрытые глаза ввалились, а губы были плотно сжаты; казалось, он молит, чтобы на него обрушился потолок вместе со спасительной смертью.

Услышав, как Гаррисон Купер раскладывает книги по краям постели, старик очнулся: у него вздрогнули веки, пересохшие губы приоткрылись, ноздри со свистом втянули воздух.

– Кто здесь? – прошептал он.- Который час?

– "Всякий раз, как я замечаю угрюмые складки в углах своего рта; всякий раз, как в душе у меня воцаряется промозглый, дождливый ноябрь, я понимаю, что мне пора отправляться в плавание, и как можно скорее",- тихо ответил путешественник, стоя в ногах постели.

– Что-что? – зашептал лежащий на постели старик.

– "Это у меня проверенный способ развеять тоску и наладить кровообращение",- процитировал гость, подкладывая по книге под ладони умирающего, чтобы дрожащие пальцы могли ощупать переплеты, отстраниться и пробежать по строчкам, как по шрифту Брайля.

Одну за другой незнакомец показывал ему книги: обложки, страницы, титульные листы с разными датами – нескончаемой вереницей плыли издания этого романа, чтобы навечно пристать к далеким берегам будущего.

Больной задержал взгляд на всех по очереди переплетах, заглавиях, датах, а потом уставился на чужое просветленное лицо и ошеломленно выдохнул:

– Никак это странник? Видно, путь был долгим?

– Разве годы заметны? – Гаррисон Купер на клонился к старику.- Итак, я принес Благую Весть.

– Такого достойны лишь безгрешные,- про шептал старик. А меня, придавленного могильной плитой из никчемных книг, безгрешным не назовешь.

– Я пришел, чтобы отодвинуть могильную плиту. Принес новости из далеких краев.

Глаза больного обратились к книгам, накрытым его дрожащими ладонями.

– Они и вправду мои? – прошептал он. Путешественник серьезно и торжественно кивнул, но на его лице вскоре заиграла улыбка, потому |что черты старика потеплели, а глаза и уголки рта ожили.

– Так значит, есть надежда?

– Конечно!

– Верю,- старик сделал глубокий вдох и вдруг спросил.- А тебе какая забота?

– Я привязан к тебе всей душой,- отвечал незнакомец, стоя в изножье постели.

– Но ведь я тебя не знаю, любезный!

– Зато я тебя знаю от левого борта до правого, от форштевня до кормы, от клотика до палубы, знаю каждый день твоей долгой жизни, вплоть до этого мгновения.

– О сладостные речи! – воскликнул старик.- В каждом слове, в каждом взгляде – высший смысл. Но разве такое возможно? -

Под старческими века ми блеснули слезы.- В чем тут дело?

– Дело в том, что я и есть высший смысл,- произнес путешественник.- Я прошел долгий путь, чтобы сказать: твои труды не пропали даром. Кит опустился на дно совсем ненадолго.

Настанет год, пока еще затерянный в дымке времени, когда у твоей могилы соберутся великие и прославленные, простые и безвестные, чтобы сказать в один голос: он оживает, он поднимается, он оживает, он поднимается! – и белая громада всплывет на свет, и великий ужас восстанет навстречу шторму и огням святого Эльма, и ты тоже восстанешь из бездны: вы будете неразделимы, ваши голоса сольются во едино, и никто не сможет сказать, где умолк один и зазвучал другой, где ты остановился, а он пошел бороздить белый свет, чтобы в вашем общем фарватере поднималась безымянная флотилия из кораблей-библиотек, чтобы хранители и читатели книг толпились в доках и провожали вас в далекие скитания и ловили ваш одинокий крик в три часа штормовой ночи.

– Боже правый! – воскликнул старик, укутанный в саван сбившихся простыней.- Объясни, путник, объясни! Неужели это не выдумки?

– Клянусь душой, клянусь кровью сердца. Вот тебе моя рука.- Гаррисон Купер сжал ладонь умирающего.- Пусть эти подарки будут с тобою до гробовой доски. Перебирай страницы, как четки. Не говори никому, откуда они взялись. Насмешники могут вырвать это утешение из твоих рук. Сегодня ночью, в предрассветной темноте, повторяй вместо молитвы простые слова: о том, что ты будешь жить вечно. Ты бессмертен.

– Довольно, не продолжай! Замолчи.

– Я не могу молчать. Выслушай. Твои пути будут отмечены огненными чудо-тропами: в Бенгальском заливе, в Индийском океане, от мыса Горн до берегов вечности. Этот огонь будет светить всем живущим.

Он еще крепче сжал руку старика.

– Клянусь. Настанет срок – и миллионы людей потянутся к твоему надгробью, чтобы почтить твою память и воздать тебе почести. Ты слышишь меня?

– Бог свидетель, ни один священник не сумел бы так меня утешить. Смогу ли я спокойно умереть? Теперь – да.

Путешественник отпустил руку старика, и тот вцепился в книги, лежащие по бокам кровати, а незнакомец без устали открывал другие тома и вслух объявлял даты:

– Тысяча девятьсот двадцать второй… тридцатый… тридцать пятый… сороковой… пятьдесят пятый… семидесятый.

Тебе видно? Ты понимаешь, что это значит?

Он поднес последнюю книгу к глазам старика: пылающий взгляд обратился к надписи, пересохшие губы раскрылись:

– Тысяча девятьсот девяностый?

– Эта книга – твоя. Ее издадут через сто лет.

– Боже правый!

– Мне пора. Но я хочу слышать твои слова. Глава первая.

Читай!

Горящий взгляд заскользил по строчкам. Старик увлажнил губы, всмотрелся в текст и, наконец, прошептал, не в силах сдержать слезы:

– Зовите меня Измаил.

Выпал снег, потом еще, потом еще больше. В рассеянном свете с шумным шелестом завертелась серебряная лента, и из тумана Времени появился странствующий библиотекарь с котомкой книг. Лента, вращаясь, входила в стену, словно разрезая припорошенную снегом булку, а путешественник, обретая телесность, проникал в больничную палату, белую, как декабрь.

Там, забытый всеми, лежал несчастный; лицо его было бледнее снега и зимнего ветра. Он был вовсе не стар, но метался в предсмертной лихорадке, и его пропитавшиеся потом усы прилипли к верхней губе. Наверно, он не почувствовал, как воздух рядом с его постелью расступился, чтобы впустить посланника. Больной не открывал глаз; дыхание с трудом вырывалось из груди. Руки, вытянутые вдоль туловища, не потянулись навстречу принесенным дарам. Казалось, он уже покинул этот мир. И только при звуках незнакомого голоса его глаза дрогнули под сомкнутыми веками.

– Тебя забыли? – спросил голос.

– Как будто меня и не было на свете,- отвечал прикованный к постели.

– И ни разу не вспоминали?

– Только… только раз… во Франции.

– Неужели ты не написал ни строчки?

– Ничего стоящего.

– Чувствуешь, какую тяжесть я положил на твою постель?

Не смотри, просто потрогай.

– Могильные плиты.

– Нет, это не могильные плиты, хотя на них начертаны имена. Тут не мрамор, а бумага. Здесь есть даты, но это день грядущий и следующий за ним, и день, который придет десять тысяч дней спустя. На каждом переплете – твое имя.

– Не может быть.

– Это правда. Позволь, я прочту тебе названия. Слушай:

"Маска…

– …красной смерти".

– "Падение…

– …дома Эшеров"!

– "Колодец…

– …и маятник"!

– "Сердце…

– "Сердце-обличитель"! Мое сердце! Сердце!

– Повторяй за мной: ради всего святого, Мон трезор!

– Все это странно.

– Повторяй: Монтрезор, ради всего святого!

– Ради всего святого, Монтрезор.

– Видишь это заглавие?

– Вижу!

– Прочти дату.

– Тысяча девятьсот девяносто четвертый. "Амонтильядо". И мое имя!

– Точно! А теперь тряхни головой. Пусть на шутовском колпаке зазвенят бубенчики. Я принес раствор, чтобы укрепить последний камень. Надо торопиться. Сейчас вокруг тебя сомкнутся стены из твоих собственных книг. Когда к тебе придет смерть, как ты ее встретишь? Восклицанием и словами?..

– _Requiescat in расе?_

– Повтори.

– _Requiescat in pace!_

Тут налетел Ветер Времени, и комната опустела. На смех больного в палату прибежали сестры милосердия: они попытались завладеть книгами, под весом которых надежно покоилась радость.

– Что он такое говорит? – воскликнул кто-то.

Спустя час, день, год, минуту по шпилю одного из парижских соборов пробежали огни святого Эльма, темный переулок озарился голубоватым отблеском, на углу возникло легкое движение, и невидимая карусель ветра закружила опавшую листву; где-то на лестнице послышались шаги – человек поднимался к дверям каморки, окна которой выходили на оживленные кафе, откуда звучала приглушенная музыка; на кровати у окна лежал высокий бледный мужчина, который не подавал признаков жизни, пока не услышал поблизости чужое дыхание.

Тень гостя оказалась совсем близко: стоило ему наклониться, как свет, падающий из окна, позволил различить его лицо и губы, которые приоткрылись, чтобы набрать воздуха. С этих губ слетело одно-единственное слово:

– Оскар?

Примечания:

Линдберг, Чарльз (1902-1974) – американский летчик, на самолете "Дух Сент-Луиса" первым совершивший беспосадочный перелет через Атлантический океан (1927).

Армия спасения – международная религиозная и благотворительная организация, учреждена в 1895 г. в Англии

Уильямом Бутом.

_"Всякий раз, как я замечаю… наладить кровообращение…"_ – Г. Мелвилл. Моби Дик, или Белый Кит. Пер, с англ. И. Бернштейн. Собрание сочинений, т. 1. Л., 1987.

_Зовите меня Измаил. – Первая фраза романа Г. Мелвилла

"Моби Дик"._

_"Ради всего святого, Монтрезор!"_ – здесь и далее прямые цитаты из рассказа Э.-А. По "Бочонок амонтильядо", а также парафразы и аллюзии. Заключительные слова рассказа – "In расе requiescat" (лат.; также Requiescat in расе) – "Покойся с миром".

Огни святого Эльма – разряды атмосферного электричества в виде светящихся пучков, которые возникают на острых концах высоких предметов (например, мачт).

Оскар? – Оскар Уайльд (1854-1900) последние годы жизни провел в Париже под именем Себастьяна Мельмота, позаимствованным из готического романа Ч. Р. Метьюрина "Мельмот скиталец" (1820). Умер в бедности и забвении.