Рэй Бредбери
Разговор оплачен заранее
С чего это в памяти всплыли вдруг старые стихи? Ответа он и сам не знал, но – всплыли:
Представьте себе, представьте еще и еще раз,
Что провода, висящие на черных столбах,
Впитали миллиардные потоки слов человечьих,
Какие слышали каждую ночь напролет,
И сберегли для себя их смысл и значенье…
Он запнулся. Как там дальше? Ах, да…
И вот однажды, как вечерний кроссворд,
Все услышанное составили вместе
И принялись задумчиво перебирать слова,
Как перебирает кубики слабоумный ребенок…
Опять запнулся. Какой же у этих стихов конец? Постой-ка…
Как зверь безмозглый
Сгребает гласные и согласные без разбора,
За чудеса почитает плохие советы
И цедит их шепотком, с каждым ударом сердца
Строго по одному…
Услышит резкий звонок, поднимает трубку,
И раздастся голос – чей? Святого духа?
Призрака из дальних созвездий?
А это – он. Зверь.
И с присвистом, смакуя звуки,
Пронесшись сквозь континенты, сквозь безумие
Времени,
Зверь вымолвит по слогам:
– Здрав-ствуй-те…
Он перевел дух и закончил:
Что же ответить ему, прежде немому,
Затерянному неведомо где роботу-зверю,
Как достойно ответить ему?
Он замолк.
Он сидел и молчал. Восьмидесятилетний старик, он сидел один в пустой комнате в пустом доме на пустой улице пустого города, на пустой планете марс.
Он сидел, как сидел последние полвека: сидел и ждал.
На столе перед ним стоял телефон. Телефон, который давным-давно не звонил.
И вот телефон затрепетал, тайно готовясь к чему-то. Быть может, именно этот трепет вызвал в памяти забытое стихотворение.
Ноздри у старика раздулись. Глаза широко раскрылись.
Телефон задрожал – тихо, почти беззвучно.
Старик наклонился и уставился на телефон остановившимися глазами.
Телефон зазвонил.
Старик подпрыгнул, отскочил от телефона, стол полетел на пол. Старик закричал, собрав все силы:
– Нет!…
Телефон зазвонил опять.
– Не-е-ет!..
Старик хотел было протянуть руку к трубке, протянул – и сбил аппарат со стола. Телефон упал на пол как раз в ту секунду, когда зазвонил в третий раз.
– Нет, нет… о, нет… – повторял старик тихо, прижимая руки к груди, покачивая головой, а телефон лежал у его ног. – Этого не может быть… Этого просто не может быть…
Потому что как-никак он был один в комнате в пустом доме в пустом городе на планете марс, где в живых не осталось никого, только он один, король пустынных гор…
И все же…
– Бартон!..
Кто-то звал его по фамилии.
Нет, послышалось. Просто что-то трещало в трубке, жужжало, как кузнечики и цикады дальних пустынь.
«Бартон? – подумал он. – Ну, да… ведь это же я!..»
Старик так давно не слышал звука своего имени, что совсем его позабыл. Он не принадлежал к числу тех, кто способен разговаривать сам с собой. Он никогда…
– Бартон! – позвал телефон. – Бартон! Бартон! Бартон!..
– Замолчи! – крикнул старик.
И пнул трубку ногой. Потея и задыхаясь, наклонился, чтобы положить ее обратно на рычаг.
Но едва он водворил ее на место, проклятый аппарат зазвонил снова.
На сей раз старик стиснул телефон руками, сжал так, будто хотел задушить звук, но в конце концов костяшки пальцев побелели, и он, разжав руки, поднял трубку.
– Бартон!.. – Донесся голос издалека, за миллиард миль.
Старик подождал – сердце отмерило еще три удара, – затем сказал:
– Бартон слушает…
– Ну, ну, – отозвался голос, приблизившийся теперь до миллиона миль. – Знаешь, кто с тобой говорит?..
– Черт побери, – сказал старик. – Первый звонок за половину моей жизни, а вы шутки шутить..
– Виноват. Это я, конечно, зря. Само собой, не мог же ты узнать свой собственный голос. Собственный голос никто не узнает. Мы-то сами слышим его искаженным, сквозь кости черепа… С тобой говорит Бартон.
– Что?!..
– А ты думал кто? Командир ракеты? Думал, кто-нибудь прилетел на марс, чтобы спасти тебя?..
– Да нет…
– Какое сегодня число?
– Двадцатое июля две тысячи девяносто седьмого года.
– Бог ты мой! Шестьдесят лет прошло! И что, ты все это время так и сидел, ожидая прибытия ракеты с земли?
Старик молча кивнул.
– Послушай, старик, теперь ты знаешь, кто говорит?
– Знаю. – Он вздрогнул. – Вспомнил. Мы с тобой одно лицо. Я Эмиль Бартон и ты Эмиль Бартон.
– Но между нами существенная разница. Тебе восемьдесят, а мне двадцать. У меня еще вся жизнь впереди!..
Старик рассмеялся – и тут же заплакал навзрыд. Он сидел и держал трубку в руке, чувствуя себя глупым, заблудившимся ребенком. Разговор этот был немыслим, его не следовало продолжать – и все-таки разговор продолжался. Совладав с собой, старик прижал трубку к уху и сказал:
– Эй, ты там! Послушай… О господи, если б только я мог предупредить тебя! Но как? Ты ведь всего-навсего голос. Если бы я мог показать тебе, как одиноки предстоящие годы… Оборви все разом, убей себя! Не жди! Если б ты мог понять, что значит превратиться из того, что ты есть, в то, что есть я сегодня, теперь, на этом конце провода…
– Чего нельзя, того нельзя, – рассмеялся молодой Бартон далеко-далеко. – Я же не могу знать, ответил ли ты на мой звонок. Все это автоматика. Ты разговариваешь с записью, а вовсе не со мной. Сейчас две тысячи тридцать седьмой год, для тебя – шестьдесят лет назад. На Земле сегодня началась атомная война. Всех колонистов отозвали с Марса на ракетах. А я отстал…
– Помню, – прошептал старик.
– Один на Марсе, – рассмеялся молодой голос. – Месяц, год – не все равно! Продукты есть, книги есть. В свободное время я подобрал фонотеку на десять тысяч слов – ответы надиктованы моим же голосом и подключены к телефонным реле. Буду сам себе звонить, заведу собеседника…
– Да, да…
– Шестьдесят лет спустя мои записи мне позвонят. Я, правда, не верю, что пробуду на Марсе столько лет. Просто мысль такая замечательная в голову пришло, средство убить время. Это действительно ты, Бартон? Ты – это я?
Слезы текли из глаз старика.
– Да, да…
– Я создал тысячу Бартонов, тысячу магнитофонных записей, готовых ответить на любые вопросы, и разместил их в тысяче марсианских городов. Целая армия Бартонов по всей планете, покуда сам я жду возвращения ракет…
– Дурак! – Старик устало покачал головой. – Ты прождал шестьдесят лет. Состарился, ожидая, и все время один. И теперь ты стал я, и ты по-прежнему один, один в пустых городах…
– Не рассчитывай на мое сочувствие. Ты для меня чужак, ты живешь в иной стране. Зачем мне грустить? Раз я диктую эти записи, я живой. И ты, раз ты слушаешь их, тоже живой. Но друг друга понять мы не можем. Ни один из нас не может ни о чем предупредить другого, хоть мы и перекликаемся через годы – один автоматически, другой по-человечески страстно. Я живу сейчас. Ты живешь позже меня. Пусть это бред. Плакать не стану – будущее мне неведомо, а раз так, я остаюсь оптимистом. Записи спрятаны от тебя и лишь реагируют на определенные раздражители с твоей стороны. Можешь ты потребовать от мертвеца, чтобы он зарыдал?..
– Прекрати! – воскликнул старик. Он ощутил знакомый приступ боли. На него накатила тошнота – и чернота. – Боже, как ты был бессердечен! Прочь, прочь!..
– Почему был, старина? Я есть. Пока лента скользит по тонвалу, пока крутятся бобины и скрытые от тебя электронные глаза читают, выбирают и трансформируют слова тебе в ответ, я буду молод – и буду жесток. Я останусь молод и жесток и тогда, когда ты давным-давно умрешь. До свидания…
– Постой! – вскричал старик.
Щелк!
Бартон долго сидел, сжимая умолкшую трубку. Сердце болело нестерпимо.
Каким сумасшествием это было! Он был молод – и как глупо, как вдохновенно шли те первые годы одиночества, когда он монтировал все эти управляющие схемы, пленки, цепи, программировал вызовы на реле времени…
Звонок.
– С добрым утром, Бартон! Говорит Бартон. Семь часов. А ну, вставай, поднимайся!..
Опять!
– Бартон? Говорит Бартон. В полдень тебе предстоит поехать в Марстаун. Установить там телефонный мозг. Хотел тебе об этом напомнить.
– Спасибо.
Звонок!
– Бартон? Это я, Бартон. Пообедаем вместе? В ресторане «ракета»?
– Ладно.
– Там и увидимся. Пока!..
Дз-з-з-иин-нь-нь!
– Это ты? Хотел подбодрить тебя. Выше нос, и так далее. А вдруг именно завтра за нами прилетит спасательная ракета?
– Завтра, завтра, завтра – завтра…
Щелк!
Но годы обратились в дым. И Бартон сам заглушил коварные телефоны и все их хитроумные реплики. Теперь телефоны должны были вызвать его только после того, как ему исполнится восемьдесят, если он еще будет жив. И вот сегодня они звонят, и прошлое дышит ему в уши, нашептывает, напоминает…
Телефон. Пусть звонит.
«Я же вовсе не обязан отвечать», – подумал он.
Звонок!
«Да ведь там и нет никого», – подумал он.
Опять звонок!
«Это будто сам с собой разговариваешь, – подумал он. – Но есть разница. Господи, и какая разница!..»
Он ощутил, как его рука сама подняла трубку.
– Алло, старик Бартон, говорит молодой Бартон. Мне сегодня двадцать один! За прошедший год я установил мыслящие голоса еще в двухстах городах. Я заселил Марс Бартонами!..
– Да, да…
Старик припомнил те ночи, шесть десятилетий назад, когда он носился сквозь голубые горы и железные долины в грузовике, набитом всякой техникой, и насвистывал веселые песенки. Еще один аппарат, еще одно реле. Хоть какое-то занятие. Приятное, необычное, грустное. Скрытые голоса. Скрытые, запрятанные. В те молодые годы смерть не была смертью, время не было временем, а старость казалась лишь смутным эхом из глубокого грота грядущих лет. Молодой идиот, садист, дурак, и не помышлявший о том, что снимать урожай придется ему самому…
– Вчера вечером, – сказал Бартон двадцати одного года от роду, – я сидел в кино посреди пустого города. Прокрутил старую ленту с Лорелом и Харди. Ох и смеялся же я!..
– Да, да…
– У меня родилась идея. Я записал свой голос на одну и ту же пленку тысячу раз подряд. Запустил ее через громкоговорители – звучит, как ты, что двери в городе хлопают, и дети поют, и радиолы играют, все по часам. Если не смотреть в окно, только слушать – все в порядке. А выглянешь – иллюзия пропадает. Наверное, начинаю чувствовать свое одиночество.
– Вот тебе и первый сигнал, – сказал старик.
– Что?
– Ты впервые признался себе, что одинок…
– Я поставил опыты с запахами. Когда я гуляю по пустым улицам, из домов доносятся запахи бекона, яичницы, ветчины, жаркого. Все с помощью потайных устройств…
– Сумасшествие!
– Самозащита!..
– Я устал…
Старик бросил трубку. Это уже чересчур. Прошлое захлестывает его…
Пошатываясь, он спустился по лестнице и вышел на улицу.
Город лежал в темноте. Не горели большие красные неоновые огни, не играла музыка, не носились в воздухе кухонные запахи. Давным-давно забросил он фантастику механической лжи. Прислушайся! Что это – шаги?.. Запах! Вроде бы клубничный пирог… Он прекратил все это раз и навсегда.
Он подошел к каналу, где в дрожащей воде мерцали звезды.
Под водой, шеренга к шеренге, как рыба в стае, ржавели роботы – механическое население марса, которое он создавал в течение многих лет, пока внезапно не понял жуткой бессмысленности того, что делает, и не приказал им – раз, два, три, четыре! – следовать на дно канала, и они утонули, пуская пузыри, как пустые бутылки. Он истребил их всех – безжалостно истребил.
В неосвещенном коттедже тихо зазвонил телефон.
Он прошел мимо. Телефон замолк.
Зато впереди, в другом коттедже, забренчал звонок, словно догадался о его приближении. Он побежал. Звонок остался позади. Но на смену пришли другие звонки – в этом домике, в том, здесь, там, повсюду! Он рванулся прочь. Еще звонок!
– Ладно! – Закричал он в изнеможении. – Ладно, иду!..
– Алло, Бартон!..
– Что тебе?
– Я одинок. Я существую, только когда говорю. Значит, я должен говорить. Ты не можешь заставить меня замолчать…
– Оставь меня в покое! – в ужасе воскликнул старик. – Ох. Сердце…
– Говорит Бартон. Мне двадцать четыре. Еще два года прошло. А я все жду. И мне все более одиноко. Прочел «Войну и мир». Выпил реку вина. Обошел все рестораны – и в каждом был сам себе официант, и повар, и оркестрант. Сегодня играю в фильме в кинотеатре «Тиволи». Эмиль Бартон в «Бесплодных усилиях любви» исполнит все роли, некоторые в париках!..
– Перестань мне звонить, или я тебя убью!..
– Не сможешь. Сперва найди меня!
– И найду.
– Ты же забыл, где ты меня спрятал. Я везде: в кабелях и коробках, в домах, и в башнях, и под землей. Давай убивай! И как ты назовешь это? Телеубийство? Самоубийство? Завидуешь, не так ли? Завидуешь мне, двадцатичетырехлетнему, ясноглазому, сильному, молодому… Ладно, старик, стало быть, война! Война между нами! Между мной – и мной! Нас тут целый полк всех возрастов против тебя, единственного настоящего. Валяй, об'являй войну!..
– Я убью тебя!
Щелк! Тишина.
Он вышвырнул телефон в окно.
В полночный холод автомобиль пробирался по глубоким долинам. На полу под ногами Бартона были сложены пистолеты, винтовки, взрывчатка. Рев машины отдавался в его истонченных, усталых костях.
«Я найду их, – думал он, – найду и уничтожу всех до единого. Господи, и как он только может так поступать со мной?..»
Он остановил машину. Под заходящими лунами лежал незнакомый город. Над городом висело безветрие.
В холодеющих руках у него была винтовка. Он смотрел на столбы, башни, коробки. Где в этом городе запрятан голос? Вон на той башне? Или на этой? Столько лет прошло! Он судорожно глянул в одну сторону, в другую.
Он поднял винтовку.
Башня развалилась с первого выстрела.
«А надо все, – подумал он. Придется срезать все башни. Я забыл, забыл! Слишком это было давно…»
Машина двинулась по безмолвной улице.
Зазвонил телефон.
Он бросил взгляд на вымершую аптеку.
Телефон!
Сжав винтовку, он сбил выстрелом замок и вошел внутрь.
Щелк!
– Алло, Бартон! Предупреждаю: не пытайся разрушить все башни или взорвать их. Сам себе перережешь глотку. Одумайся…
Щелк!
Он тихо отошел от телефона и двинулся на улицу, а сам все прислушивался к смутному гулу башен – гул доносился сверху, они все еще действовали, все еще оставались нетронуты. Посмотрел на них – и вдруг сообразил.
Он не вправе их уничтожить. Допустим, с земли прилетит ракета – сумасбродная мысль, но допустим, она прилетит сегодня, завтра, через неделю. И сядет на другой стороне планеты, и кто-то захочет связаться с Бартоном по телефону и обнаружит, что вся связь прервана…
Он опустил винтовку.
– Да не придет ракета, – возразил он себе вполголоса. – Я старик. Слишком поздно…
«Ну, а вдруг придет, – подумал он, – а ты и не узнаешь… Нет, надо, чтобы связь была в порядке…»
Опять зазвонил телефон.
Он тупо повернулся. Прошаркал обратно в аптеку, непослушными пальцами поднял трубку.
– Алло!..
Незнакомый голос.
– Пожалуйста, – сказал старик, – оставь меня в покое…
– Кто это, кто там? Кто говорит? Где вы? – откликнулся изумленный голос.
– Подождите. – Старик пошатнулся. – Я Эмиль Бартон. Кто со мной говорит?
– Говорит капитан Рокуэлл с ракеты «Аполлон-48». Мы только что с Земли…
– Нет, нет, нет!..
– Вы слушаете меня, мистер Бартон?
– Нет, нет! Этого быть не может…
– Где вы?
– Врешь! – Старику пришлось прислониться к стенке будки. Глаза его ничего не видели. – Это ты, Бартон, потешаешься надо мной, обманываешь меня снова!..
– Говорит капитан Рокуэлл. Мы только что сели. В Новом Чикаго. Где вы?
– В Гринвилле, – прохрипел старик. – Шестьсот миль от вас.
– Слушайте, Бартон, могли бы вы приехать сюда?
– Что?
– Нам нужно провести кое-какой ремонт. Да и устали за время полета. Могли бы вы приехать помочь?
– Да, конечно.
– Мы на поле за городом. К завтрашнему дню доберетесь?
– Да, но…
– Что еще?
Старик погладил трубку.
– Как там Земля? Как Нью-Йорк? Война кончилась? Кто теперь президент? Что с вами случилось?..
– Впереди уйма времени. Наговоримся, когда приедете.
– Но хоть скажите, все в порядке?
– Все в порядке.
– Слава богу. – Старик прислушался к звучанию далекого голоса. – А вы уверены, что вы капитан Рокуэлл?
– Черт возьми!..
– Прошу прощения…
Он повесил трубку и побежал.
Они здесь, после стольких лет одиночества – невероятно! – Люди с земли, люди, которые возьмут его с собой, обратно к земным морям, горам и небесам…
Он завел машину. Он будет ехать всю ночь напролет. Риск стоит того – он вновь увидит людей, пожмет им руки, услышит их речь…
Громовое эхо мотора неслось по холмам.
Но этот голос… Капитан Рокуэлл. Не мог же это быть он сам сорок лет назад… Он не делал, никогда не делал подобной записи! А может, делал? В приступе депрессии, в припадке пьяного цинизма не выдумал ли он однажды ложную запись ложной посадки на марсе ракеты с поддельным капитаном и воображаемой командой? Он зло мотнул головой. Нет! Он просто подозрительный дурак. Теперь не время для сомнений. Нужно всю ночь, ночь напролет мчаться вдогонку за марсианскими лунами. Ох и отпразднуют же они эту встречу!..
Взошло солнце. Он бесконечно устал, шипы сомнений впивались в душу, сердце трепетало, руки судорожно сжимали руль, – но как сладостно было предвкушать последний телефонный звонок: «Алло, молодой Бартон! Говорит старый Бартон. Сегодня я улетаю на Землю. Меня спасли!..» Он слегка усмехнулся.
В тенистые предместья Нового Чикаго он въехал перед закатом. Вышел из машины – и застыл, уставясь на бетон космодрома, протирая воспаленные глаза.
Поле было пустынно. Никто не выбежал ему навстречу. Никто не тряс ему руку, не кричал, не смеялся.
Он почувствовал, как заходится сердце. А потом – тьма и ощущение, словно падаешь сквозь пустоту. Он побрел к какой-то низкой постройке.
Там стояли в ряд шесть телефонов.
Он ждал, задыхаясь.
Наконец – звонок.
Он поднял тяжелую трубку.
Голос:
– А я еще думал – доберешься ли ты живым…
Старик ничего не ответил, просто стоял и держал трубку в руке.
– Докладывает капитан Рокуэлл, – продолжал голос. – Какие будут приказания, сэр?
– Ты!.. – простонал старик.
– Как сердчишко, старик?
– Нет!..
– Надо же было мне как-то разделаться с тобой, чтобы сохранить жизнь себе, – если, конечно, можно сказать, что магнитозапись живет…
– Я сейчас еду обратно, – ответил старик. – И терять мне уже нечего. Я буду взрывать все подряд, пока не убью тебя!
– У тебя сил не хватит. Почему, как ты думаешь, я заставил тебя ехать так далеко и так быстро? Это была последняя твоя поездка!..
Старик ощутил, как дрогнуло сердце. Никогда уже он не сможет добраться до других городов… Война проиграна. Он упал в кресло, изо рта у него вырывались тихие скорбные звуки. Он смотрел неотрывно на остальные пять телефонов. Как по сигналу, они зазвонили хором. Гнездо с пятью отвратительными, галдящими птицами!
Трубки поднялись сами собой.
Комната поплыла перед глазами.
– Бартон, Бартон, Бартон!..
Он сжал один из аппаратов руками. Он душил телефон, а тот по-прежнему смеялся над ним. Стукнул по телефону. Пнул ногой. Намотал горячий провод, как серпантин, на пальцы и рванул. Провод сполз к его непослушным ногам.
Он разломал еще три аппарата. Наступила внезапная тишина.
И, словно тело Бартона обнаружило вдруг то, что долго держало в тайне, оно начало оседать на усталых костях. Ткань век опала, как лепестки цветов. Рот сморщился. Мочки ушей оплыли расплавленным воском. Он уперся руками себе в грудь и упал ничком. И остался лежать. Дыхание остановилось. Сердце остановилось.
Долгая пауза – и зазвонили уцелевшие два телефона.
Где-то замкнулось реле. Два телефонных голоса соединились напрямую друг с другом.
– Алло, Бартон?
– Да, Бартон?
– Мне двадцать четыре.
– А мне двадцать шесть. Мы оба молоды. Что стряслось?
– Не знаю. Слушай.
В комнате тишина. Старик на полу недвижим. В разбитое окно задувает ветер. Воздух свеж и прохладен.
– Поздравь меня, Бартон! Сегодня у меня день рождения, мне двадцать шесть!
– Поздравляю!..
Голоса запели в унисон, они пели о дне рождения, и ветерок подхватил пение, вынес из окна и понес тихо, чуть слышно, по мертвому городу.
На главную: Предисловие
