Глава четвертая

Субботнее вечернее представление в помещении нью-йоркской «Метрополитен-опера». Доминго и Френи поют перед полным, восхищенным залом. Подходит к кульминации сцена погребения заживо. Соединенные вышибающей слезу арией Джузеппе Верди «Прощай, земля» возлюбленные Аида и Радамес обнимаются в склепе, где их запечатает опускающаяся мучительно медленно каменная плита. Жрецы и жрицы ведут свой беспрестанный хор, а безутешная дочь фараона Амнерис молится за вечную душу Радамеса. В любой опере бывают моменты, когда никто не возражает, если соседи крутятся в кресле, пытаясь добиться лучшего обзора, или ерзают, давая отдых затекшим ногам. Но «Аида» завершается берущим за душу финалом, когда рабыня умирает на руках у Радамеса, и свет на сцене постепенно меркнет, символизируя наступление темноты в склепе. В этот момент зал от оркестровой ямы до шестого яруса охватывает почти осязаемая тишина.

По крайней мере, так должно быть.

Но в этот вечер в центре партера, где самые дорогие места, в самый душещипательный миг, перекрывая пение на сцене, раздался электронный сигнал. Он был намного громче, чем у будильников наручных часов, которые выключают перед входом в зрительный зал кинотеатров или театров. Какой-то вредитель пронес в оперу пейджер. Наиболее захваченные представлением зрители, не желая портить вечер, не обратили внимания на источник звука. Но не все оказались такими терпеливыми.

– Господи, да что же это такое? – воскликнул мужчина, хотя его голос только добавлял шума. Послышались советы:

– Да заткните вы его.

В третьем ряду, откуда раздался сигнал, седовласый мужчина в очках в черной оправе откинул полу смокинга, снял с пояса пейджер и нажал кнопку, выключающую пищалку. Инцидент продолжался не более шести секунд, однако он случился в самый неудачный момент.

Опустили занавес, певцов награждали аплодисментами, но в центральном партере на мужчину в третьем ряду смотрело не меньше людей, чем на Доминго на сцене. Нарушителю спокойствия доставались кинжальные взгляды презрения. Он громко хлопал и не сводил глаз с актеров, пытаясь игнорировать соседей. Но не мог ждать пощады. Ньюйоркцы отнюдь не славятся своей сдержанностью.

– Вот его бы я похоронил заживо!

– Почему пропускают таких идиотов?

– Я купил билет в чертову оперу, а не на деловую конференцию.

Идиот, о котором шла речь, продолжал энергично хлопать все шесть или семь выходов, пока в зале не начал меркнуть свет. Затем повернулся к своей спутнице – потрясающей внешности темноволосой женщине лет на двадцать моложе него – и попытался так увлечь ее разговором, словно ему и дела нет до всего остального Нью-Йорка.

Дама, к удовольствию покидающих зал зрителей, его не поддержала – она не желала покрывать промахи приятеля. Вскоре ее голос зазвучал громче, и обрывки фраз, когда она устроила своему спутнику головомойку, грозили сотрясти люстру.

– …никогда не испытывала такого унижения! И после этого ты думаешь, что я потащусь с тобой ужинать, а потом трахаться? Забудь!

Кто-то ее подбадривал:

– Молодец девчонка! Бортани его!

Именно так она и поступила – двинулась между рядов кресел, оставив кавалера смотреть ей вслед и качать головой. Он не стал догонять ее. Остался сидеть, благоразумно давая возможность тем, кому испортил настроение, покинуть зал. А когда никого из соседей не осталось, снова достал пейджер и набрал комбинацию цифр. Получив ответ на дисплее, запустил руку во внутренний карман, достал мобильный телефон и, не обращая внимания ни на кого, вытянул на всю длину антенну.

– Сэмми, дружок, когда ты пытаешься со мной связаться, выбирай время. – Слушая ответ, он удобнее устроился в кресле и положил ноги на спинку переднего ряда. – Черт возьми, я ради тебя же надеюсь, что эта новость потянет на девять и девять десятых по шкале Рихтера.

То, что ему сказали, видимо, взволновало Манфреда Флекснера. Он убрал ноги со спинки кресла и подался вперед, взъерошив волосы. Через шесть минут, качая головой и стараясь сохранять спокойствие, покинул здание и, оказавшись на площади, вдохнул свежий воздух. В этот вечерний час эспланада была запружена «соболями» и «норками»: балетоманы и публика из филармонии соревновались с любителями оперы, пытаясь первыми схватить такси. Флекснера на противоположной стороне улицы ждал лимузин с водителем, поэтому он был избавлен от необходимости с боем бросаться за каждой машиной. Но и домой пока не собирался.

Некоторое время Флекснер смотрел на подсвеченный прожекторами фонтан. За последние полчаса он успел прервать своим пейджером представление, лишиться спутницы и скатиться на сорок пунктов на международной фондовой бирже. Теперь ему требовалось выпить.

На следующее утро мир не стал счастливее. Он наблюдал, как растворяется с шипением в стакане на столе алказельцер и размышлял, почему все так происходит. Лекарственные препараты были сферой его бизнеса.

Бизнеса Манфреда Флекснера.

А вот теперь он пользовался препаратом конкурирующей фирмы. Всю жизнь Мэнни работал в ожидании дня, когда какой-нибудь лидер на рынке вроде алказельцера подставит ему плечо и обеспечит надежный сбыт продукции на обозримое будущее. Его история была типичной для парня из Нижнего Ист-Сайда, у которого варит голова. Он помаленьку зарабатывал таксистом, жил экономно и инвестировал сбережения. Рано, как все предприниматели, осознав, что личными силами и средствами всего не решить, взял в банке кредит и купил долю в предприятии по наклеиванию этикеток на упаковки с лекарствами. Мэнни успел захватить почти весь рынок, когда появились самоклейки, и накопил достаточно денег, чтобы заняться самими лекарствами. Шестидесятые и семидесятые годы были прибыльными для фармакологической индустрии. Флекснер приобрел несколько компаний в США и вышел на международный уровень, дальновидно покупая в Европе и Южной Америке. Один из его продуктов – капрофикс, средство от ангины, стал надежным источником дохода и стабильно продавался.

Затем наступил спад. Фармакологическая индустрия в большой степени зависит от разработки новых лекарств. Компании не способны выжить, если торговая сторона дела не подкреплена серьезными исследовательскими программами. В начале восьмидесятых годов работающие на «Манфлекс» ученые открыли новый антигистаминный препарат с перспективой применения против язвы желудка и двенадцатиперстной кишки. Его запатентовали и присвоили товарный знак фидоксин. Рынок противоязвенных лекарств огромен. В то время на нем властвовал тагамет компании «Глаксосмитклайн», оценки продаж которого перевалили за миллиард долларов. Был на подходе также зантак, он впоследствии стал самым продаваемым лекарством. Но и Мэнни Флекснер не дремал.

Первые опыты с фидоксином обнадеживали. Мэнни вложил много денег в разработку препарата и испытания в практических условиях, чтобы удовлетворить требования Федерального совета, рекомендовавшего Управлению по контролю за продуктами и лекарствами не выпускать в продажу без утверждения ни один препарат. К 1981 году компания «Манфлекс» готовилась обойти на миллиардном рынке своих конкурентов, но вдруг у принимающих фидоксин больных обнаружились отдаленные последствия. Любое лекарство обладает побочным эффектом, но серьезное нарушение работы почек недопустимо. Мэнни нехотя смирился с потерями и оставил проект.

Слишком многое было поставлено на этот препарат, и в восьмидесятые годы он не стал ввязываться в новые исследовательские разработки. Спад девяносто первого года ударил по «Манфлексу» больнее, чем по конкурентам. Лишь благодаря старому, испытанному капрофиксу компания удержалась в первой десятке в США, однако скатилась с четвертого на седьмое место. Если не ниже – Мэнни больше не хотел проверять.

Сегодня все и того хуже. Он держал в руке «Уорлд-стрит джорнал». Его акции рухнули в Токио и в Лондоне. А в чем причина?

– Грандиознейший фейерверк в истории, вот как они это называют, – сказал он своему вице-председателю Майклу Липману, бросая ему газету. – Представление на двадцать миллиардов лир. Можно было наблюдать за тридцать километров к югу от Милана. Это сколько по-нашему, Майкл?

– Около двадцати миль.

– Нет, в долларах?

– Не так страшно, как звучит. Приблизительно семнадцать миллионов баксов.

– Не так страшно, как звучит, – повторил Мэнни. – Целый завод превратился в дым, четверть наших итальянских владений!

– Страховка, – пробормотал Майкл Липман.

– Страховка покрывает здание завода и материалы. Но в том же здании находились исследовательские лаборатории. Велись испытания препарата от депрессии. Подчеркиваю: депрессии. Надеюсь, хоть что-нибудь из материалов сохранилось. Мне это очень нужно. Исследование невосполнимо, и рынок на это отреагировал. Есть новости из Италии? Неужели все превратилось в прах?

Липман кивнул:

– Час назад я разговаривал с Рико Виллой. Картина такая – гора белого пепла. – Он подошел к бару и взял бутылку виски. – Налить?

Мэнни покачал головой и показал алказельцер.

– Не возражаете, если я себе плесну?

Тридцати семи лет, ростом шесть футов и два дюйма, светловолосый, Майкл Липман был не таким вспыльчивым, как босс. Он был шведом, и, видимо, его шведская половина блокировала приступы ярости. Пришел в «Манфлекс» пять лет назад без всяких усилий со своей стороны – просто Флекснер в то время купил маленькую компанию в Детройте, которой тот управлял. Из всей компании Липман оказался единственным полезным приобретением – думающий, креативный, с хорошими организаторскими способностями. С крутым шефом у него сложились хорошие отношения, и через год его пригласили в правление.

– Никто пока не умер? – По тону Мэнни было понятно, что он ожидает самого худшего.

– Нет. Семеро госпитализировано, двое из них пожарные. Надышались дымом.

– Окружающая среда сильно пострадала?

Липман удивленно поднял брови. Он не замечал, чтобы босс симпатизировал «зеленым».

– Это может доставить нам серьезные неприятности, – объяснил Мэнни. – Помнишь Севезо? Пары диоксина? Это же было в Италии? На сколько миллионов пришлось раскошелиться владельцам, чтобы выплатить компенсацию?

Липман плеснул себе изрядную порцию виски.

– Пока никаких сообщений о ядовитых парах.

Лицо Мэнни слегка разгладилось. Он снял очки и протер их салфеткой с логотипом компании.

– Переживем, – уверенно заявил Липман. Способность утешать числилась среди его достоинств. – Нас потреплет. Рынок на неделю-другую опустит. Но мы достаточно крепки, чтобы справиться. Миланский завод – не самый главный источник дохода. Рико постоянно нам напоминал, что он нуждается в модернизации.

– Знаю, знаю. Мы собирались к концу года вложить в него средства.

– Но теперь приоритетными становятся два других завода неподалеку от Рима.

Мэнни снял очки и внимательно посмотрел на Липмана.

– Ты полагаешь, нам не следует восстанавливать предприятие в Милане?

– В нынешней экономической обстановке?

– Ты прав. Нужно сосредоточиться на том, что там осталось. А участок в Милане продать. – Взвесив возможности, Мэнни успокоился. – Необходимо, чтобы кто-нибудь отправился в Италию. Все урегулировал, разобрался с людьми, спас, что еще можно спасти. Кого предлагаешь? Может, Дэвида?

– Дэвида? – Липман был уверен, что босс поручит данное дело ему.

– Мой парень.

– Не вопрос.

Липман понимал, что отговаривать начальника не следует, хотя имел особое мнение о Дэвиде Флекснере-младшем. Ни при каком полете фантазии нельзя было заметить, чтобы сын разделял энтузиазм отца к миру бизнеса, хотя тот лелеял надежду, что отпрыск когда-нибудь войдет во вкус и станет приносить пользу. После четырех лет в бизнес-школе и трех лет в их компании Дэвид, казалось, должен быть готов к ответственному заданию. Однако в действительности вся его энергия направлялась на любительские киносъемки.

Ближе к полудню экраны в зале по соседству с кабинетом Мэнни Флекснера стали демонстрировать улучшение рейтинга компании. Следуя примеру Токио и Лондона, Уолл-стрит скорректировал первую реакцию на известие о пожаре в Италии. Группа компаний «Манфлекс» продемонстрировала резкое падение, но оно оказалось не катастрофическим.

Мэнни подтвердил твердость своих намерений, позвав сына на ланч во «Времена года». Он был дважды разведен и жил один. Хотя на самом деле в его доме в Верхнем Ист-Сайде менялись чередой женщины, которых он приглашал поужинать в лучшие рестораны, а потом они оставались у него на ночь. Уж он-то представлял, где можно хорошо поесть. А диета помогала Мэнни сохранять форму. Ему исполнилось шестьдесят три года.

А вот ланчи являлись исключительно деловыми мероприятиями.

– Рекомендую лососину под сладким горчичным соусом. Или салат из утки с маринованной вишней. Нет, лучше лососину. Слышал о пожаре в Милане?

Его сын явно не открывал деловые страницы газет, если вообще их читал. Дэвид миновал стадию юношеского сопротивления родителям. Теперь это был бунтарь-переросток с крашеными светлыми волосами до плеч. По мнению Мэнни, белокурые волосы никак не шли к еврейскому лицу сына. Его темно-зеленый вельветовый пиджак был уступкой ресторанной традиции. На заседания правления Дэвид часто являлся в футболке.

Мэнни сообщил ему печальные факты и поведал о своих планах, как следует уладить итальянскую проблему.

– Ты хочешь, чтобы я туда поехал, папа? – насторожился Дэвид. – Это будет непросто. Когда?

– Не возражаешь, если прямо сегодня вечером?

Обаятельная улыбка сына выражала одновременно согласие и неприятие.

– Ты шутишь?

– Абсолютно серьезен. Две сотни людей остались без работы, надо разбираться с профсоюзом.

– Да, но…

– Оформить страховое требование и, если я правильно понимаю, разобраться с судебными исками. Такие проблемы, Дэвид, если ими не заниматься, сами не решаются.

– А на что Рико Вилла? Он на месте и говорит по-итальянски.

Мэнни поморщился и пожал плечами:

– Рико не способен справиться с юношеской командой по софтболу.

– Ты мне предлагаешь отправиться в Милан и все там разрулить?

– Только указать тамошним людям на факты, вот и все. То место, где они работали, превратилось в груду пепла. Восстанавливать завод мы не станем. Если кто-нибудь захочет переехать в Рим, организуй. Поговори с бухгалтерами о размерах выходного пособия. Выплатим все, на что способны. Мы не людоеды.

Дэвид вздохнул:

– Папа, я же не могу здесь все бросить.

Мэнни ожидал нечто подобное, однако изобразил удивление:

– Сынок, ты о чем?

– У меня есть обязательства. Я давал обещания людям. Они от меня зависят.

Отец пристально посмотрел на него:

– Твои обязательства имеют хотя бы отдаленное отношение к компании «Манфлекс»?

– Нет, – покраснев, признался Дэвид. – Это касается съемок фильма. У нас есть график.

– М-м-м…

– Определенное время в зоопарке в Бронксе.

– Снимаешь зверушек? Мне показалось, ты сказал, что у тебя есть какие-то обязательства перед людьми?

– Я имел в виду свою группу.

Мэнни готов был взорваться, но за секунду до вспышки подошел официант, и отец с сыном, заключив перемирие, обсуждали, что заказать. Дэвид дипломатично выбрал лососину, которую рекомендовал отец. Нечего еще и на этом наживать неприятности. Когда официант удалился, Мэнни решил зайти с другой стороны:

– Некоторые из самых лучших фильмов, какие мне пришлось посмотреть, снимались в Италии.

– Разумеется. Итальянский кинематограф всегда был на уровне. «Похитители велосипедов», «Смерть в Венеции», «Сад Финци-Контини».

– «За пригоршню долларов».

– Это из спагетти-вестернов.

Мэнни кивнул и великодушно продолжил:

– Покрутись среди этих ребят. Задержись на пару недель. Разберись в Милане, и ты свободен как ветер. Прокатись в Венецию. Разве не разумное предложение?

Подобная щедрость со стороны трудоголика заслуживала мгновения откровенности, и Дэвид наконец признался:

– Я понимаю, папа, ты хочешь, чтобы я пошел по твоей стезе. Но скажу тебе вот что: фармацевтическая индустрия мне скучна до поросячьего визга.

– Ты мне ничего подобного не говорил.

– Ты бы не принял.

– Все потому, что ты не желаешь даже попробовать себя в бизнесе. Знаешь, фармакология – самая требовательная отрасль индустрии. Ты либо впереди других игроков, либо мертвец. Дело в новых лекарствах и завоевании рынка.

– Это мне известно.

– Один прорыв, единственный препарат может изменить жизнь. Это и есть тот драйв, который мною движет.

– Изменить жизнь больного?

– Естественно. Что хорошо для больного, хорошо для моего баланса.

Он подмигнул, и сын невольно улыбнулся. Этика показалась ему сомнительной, зато подкупала объективность.

– Группы исследователей подобны лошадям. Хочется иметь их как можно больше. Время от времени кто-нибудь совершает открытие. Но не надо обольщаться: пусть ты получил новый препарат, но чтобы его продать, требуется одобрение правительства. – Глаза Мэнни блеснули при мысли о вызовах профессии. В последнее время улыбка появлялась на его лице редко – чаще пробегала тень, как у человека, который когда-то обошел своих конкурентов, но теперь потерял навык. – Патенты раздают не в два счета – необходимо представить нечто действительно новое. Мои исследователи работают по всему миру, и каждое мгновение может появиться лекарство против какой-нибудь смертельной болезни.

Дэвид кивнул:

– На миланском заводе тоже велись серьезные разработки.

– Ты знаешь больше, чем говоришь, – одобрительно заметил отец.

– Ты считаешь, я справлюсь с этим делом?

– Поэтому прошу тебя поехать в Милан. – Мэнни дал знак сомелье. Выбрал бордо и продолжил: – Катастрофа в Италии меня потрясла. Я всегда считал, что некто наверху меня поддерживает. Понимаешь, я о чем? Не следует ли мне подумать уйти на покой?

– Бред, папа. Кто, кроме тебя, способен руководить шоу? – Дэвид заметил испытующий взгляд отца и испугался. – О, нет. Совсем не моя сфера. Я много раз говорил тебе, что сомневаюсь, верю ли во все это. Если бы речь шла только об изготовлении лекарств для помощи больным – это одно. Но нам обоим известно, что это далеко не так. Пиар, задабривание банкиров и политиков, подсчет чистой прибыли.

– Назови мне хотя бы одну деловую сферу, где этого нет. Таков мир, в котором мы живем, Дэвид.

– Согласен. Но прибыль приносят не те лекарства, какие лечат болезнь. Возьмем, к примеру, артрит. Если найдется средство, способное излечить его, исчезнет рынок. Поэтому мы изобретаем лекарства, лишь облегчающие боль. Они немногим отличаются от аспирина, однако в пятьдесят раз дороже. Сколько миллионов тратится в данный момент на подобные суррогаты-аналоги от артрита?

Мэнни промолчал, но с удовольствием отметил, что сын знаком с профессиональным жаргоном. Суррогаты-аналоги – слегка видоизмененные оригиналы, производимые, чтобы обойти законодательство. Только для лечения артрита их наберется более тридцати.

Дэвид начинал злиться:

– А сколько денег вкладывается в лекарства от серповидноклеточной анемии? Заболевание распространено в странах третьего мира, так что на нем много не заработаешь.

– В твоем возрасте я тоже был идеалистом, – произнес Мэнни.

– А сейчас прибавишь, что живешь в реальном мире. Но это не так, папа. Пока что-нибудь вроде СПИДа само не привлечет к себе внимания, ты не замечаешь реального мира. Я говорю не о тебе конкретно, а обо всей индустрии.

– Неправда. Индустрия достаточно быстро ответила на угрозу СПИДа. Компания «Уэллком» в кратчайшие сроки запатентовала ретровир.

– Да. И повысила стоимость своих акций до двухсот пятидесяти процентов.

Мэнни пожал плечами:

– Законы рынка. «Уэллком» первой предложила замечательный препарат.

Дэвид развел руками, давая понять, что в данном пункте он согласен с отцом.

Подошел официант и налил Мэнни немного вина на пробу. Тот кивнул и лукаво покосился на сына:

– Да, ты знаешь больше, чем кажется. Станешь председателем и тогда, если захочешь, привнесешь в фармацевтическую индустрию элементы этики.

Дэвид улыбнулся. Отец до сих пор сохранил в себе нахрапистость нью-йоркского таксиста.

– Сейчас закажем тебе билет на миланский рейс. – Мэнни достал из кармана мобильный телефон.