Наша брань не против плоти и крови…
Говорили, конец наступит в пятницу. В следующее мгновение мы все окажемся на планете Икс, которая похожа на рай, но при жизни.
В Миссури это должно было случиться ровно в четыре часа. Мы собрались в гостиной, опустили жалюзи и выключили свет, смотрели телевизор и ждали, когда исчезнем. Я, Джейн, Ларри и Тим. А также Сильви, которая все время плакала. И, разумеется, отец. Маму скорректировали.
Наконец по экрану побежали помехи: отключилась последняя станция. Мы приглушили звук и подождали еще немного.
3:55. 3:58. 3:59.
Ничего не произошло.
4:01. 4:02. 4:05.
Совсем ничего.
Ларри поднялся и выглянул на улицу. Он такой — ему всегда любопытно, всегда нужно знать.
— Там люди, — сообщил он. — Бегают туда-сюда.
Отец направился к оружейному шкафчику и взял два двуствольных дробовика. Один себе, другой для меня — мне исполнилось пятнадцать, достаточно, чтобы водить машину и чтобы стрелять, пусть я и девочка.
— Можно мне один? — попросила Джейн, но отец покачал головой. Ей было всего двенадцать.
В 4:25 телевизор вновь заработал, и на всех каналах показывали президента. Он говорил:
— Сограждане… Нас обманули.
Очевидно, как и у отца, у правительства тоже имелись свои подозрения. Что, если инопланетяне окажутся мошенниками, лжецами, обманщиками и шарлатанами? НАСА, Пентагон, ЦРУ — они связались с прочими по секретным каналам, сказал президент. Они не желали быть жертвами. Они разработали другие планы.
— Мы ранены, но не побеждены, — провозгласил он. — Мы проиграли сражение, но не войну. Теперь мы должны дать отпор инопланетным захватчикам. Должны защитить не только нашу страну, но всю планету. Я стою здесь перед вами — и прошу вас, от всего сердца, присоединиться ко мне. Мы должны сплотиться — и мы сплотимся, мы сделаем это. Господи, благослови Соединенные Штаты Америки!
Отец выругался и выключил телевизор.
— Пришельцы, — сказал он. — Чушь собачья. Я так и знал. — Потом рявкнул мне: — Аннетт, пожалуйста, угомони сестру! Мне нужно позвонить.
— Ладно, — ответила я, положила дробовик и взяла Сильви на руки. — Идем, милая, пора спать.
* * *
Когда я спустилась вниз, за обеденным столом сидели мужчины.
Я прислушалась к их шепоту. Они повторяли то, что постоянно твердил отец: что это колоссальный заговор между учеными, правительством и новостными агентствами. С целью создать единое мировое правительство, объявить военное положение, конфисковать у нас оружие. «Война свободомыслию», — говорили мужчины, но вообще-то свободомыслящих у нас почти не осталось. Их всех скорректировали.
Мама была свободомыслящей. Поэтому ее больше нет.
В дом продолжали заходить люди. Они рассказывали о разбитых машинах на перекрестках, об уличных потасовках и о дефиците бензина. О пылающих кварталах. О супермаркетах с выбитыми стеклами и пустыми полками; о трех покупателях, дравшихся за последний кусок замороженной ветчины. И о корректорах, за которыми гонялись, которых избивали и пристреливали.
Джейн стояла за моей спиной и тоже слушала. Ей было двенадцать, и она считала себя очень взрослой, но ей не следовало здесь находиться.
— Помоги мне с ужином, — сказала я.
Ужин состоял из сандвичей: копченая колбаса на белом хлебе и арахисовое масло с джемом. Мы несли тарелки к столу, когда кто-то принялся колотить и трезвонить в дверь, зовя на помощь.
Отец огляделся.
— Мы кого-то ждем? По моим подсчетам, все в сборе. — Он подошел к окну у двери и выглянул сквозь жалюзи. — Это Дон.
Дон ходил в нашу церковь, прежде чем стать корректором. С тех пор никто с ним не разговаривал.
Мы с Джейн поставили чипсы и сандвичи на стол.
— Принеси газировку, — велела я.
— Сама принеси, — ответила Джейн.
Отец приоткрыл дверь, не снимая цепочки.
— Что тебе нужно? — спросил он.
— Пожалуйста, — проскулил Дон. — Я слышал, здесь собираются люди. Прошу вас. Просто позвольте мне войти. Иначе меня убьют.
— Мне жаль, — сказал отец, которому вовсе не было жаль.
— А как же прощение? — взмолился Дон. В доме стояла такая тишина, что слышно было бурчание в наших животах, но на улице царил хаос: вопли толпы, завывание сирен, визг покрышек и постоянный стрекот выстрелов. — Как же милосердие? Как же любовь к ближнему? Как же умение подставлять другую щеку?
— Действительно, как же? — сказал отец и захлопнул дверь перед носом Дона.
Дон завизжал, толпа взвыла, мы услышали звуки борьбы, царапанье, и что-то тяжелое врезалось в дверь. Прогремел выстрел, затем еще один.
Мой брат шагнул к окну.
— Ларри, — сурово произнес отец, — не смей туда глядеть. — Потом вернулся к столу. — Итак. На чем мы остановились?
Они жевали сандвичи и планировали войну.
Позже, когда никто не смотрел, я выглянула в окно. Увидела Дона, точнее, то, что от него осталось, — ворох драной одежды, брызги телесных жидкостей, кусочки мозга и лужу крови, — а также разбитую форму для запеканки. Макароны с тунцом и осколки стекла смешались с человеческими останками.
Той ночью они заколотили окно.
Когда пришла пора спать, мы с Джейн увели малышей наверх. Джейн прочла молитву, но, сказав: «Аминь», — продолжила молиться молча, сложив руки и закрыв глаза, лицом к окну и ночному небу. Я сидела с ней, пока не взошел растущий яркий полумесяц.
* * *
Следующим утром электричества не было, но наш генератор работал. Позже тем днем президент выступил по телевидению и объявил военное положение, как и предсказывал отец.
Вскоре по улицам уже катили танки, солдаты махали людям, которые вышли из домов. Местные жители аплодировали, плакали и потрясали флагами. Все сошли с ума; все готовились к войне.
В наш дом все время прибывали люди. Человек десять постоянно жили у нас, а еще десять приходили и уходили в любое время дня и ночи. Я хотела послушать их планы, но должна была готовить, мыть посуду, стирать полотенца и простыни. Я заставила Ларри помогать мне, хотя он непрерывно жаловался. У Джейн наверху был целый детский сад, с лишившимися матерей младенцами и малолетками, которых привели овдовевшие отцы.
Я складывала свежевыстиранное белье и смотрела новости. Сплошь бурные ток-шоу, вновь и вновь показывавшие размытые видео, на которых пришельцы высаживались в Сибири или Гренландии и разворачивали огромный лагерь.
— Нельзя ли их перестрелять? — поинтересовался один из участников передачи. — Вот что я хочу знать. Мы ведь в состоянии это сделать? У нас самая мощная армия во всем мире. А то и во всей Вселенной. Неужели ВВС дрыхнут за штурвалом?
— Сбросить на них атомную бомбу с орбиты! Точно!
— Аннетт, — позвал отец. — Мы умираем от голода. Можешь что-нибудь приготовить?
— Есть, сэр, — откликнулась я.
— И выключи эту чушь. Сама знаешь, это сплошное вранье.
— Есть, сэр.
Чего и следовало ожидать. Наступил конец света, а мне не только приходилось всех обслуживать, но и нельзя было даже посмотреть телевизор.
* * *
Без мамы все изменилось.
И дело было не в практической стороне вопроса — я всегда помогала маме. Дело было в смысле. Потому что мама всегда верила в Бога, и хотя ее Бог оказался мстительным и жестоким, он был рядом. Мамина вера позволила нам продержаться последние недели, когда все начало рушиться.
С прибытием инопланетян церковь сразу раскололась. Половина паствы считала их ложными пророками: не было бога, кроме Господа, и рая, кроме Царствия Божия, а планета Икс представляла собой очередную апокалиптическую уловку, дьявольский соблазн.
Другая половина верила, что это дело рук Господа, чьи дела неисповедимы; Он стоит за каждой силой Вселенной, и никому не дано понять Его деяний. Поэтому они хотели молиться, и проповедовать, и обратить к свету как можно больше душ, прежде чем наступит последний день.
Разумеется, это шло вразрез с приказами инопланетян: пришельцы велели всем заниматься своими делами, не готовиться к апокалипсису и уж точно не пытаться спасти мир. Они выбрали по одному человеку из каждой тысячи и сделали их корректорами, чтобы карать нарушителей. Кара заключалась в немедленной казни. Наказанием за отказ стать корректором также служила мгновенная казнь.
В ту неделю мама с отцом много ссорились, потому что он не хотел, чтобы она умирала.
«Но Господь призвал нас», — терпеливо объясняла она.
«А Он не мог призвать кого-то другого? Для разнообразия?»
Ее скорректировали в четверг, когда она рука об руку с другими мучениками молилась в церкви.
Прежде чем все это началось, мы были на домашнем обучении. Теперь Джейн хотела продолжить занятия. «Я начну с того места, где мы остановились», — сказала она, но всякий раз, когда я к ним заходила, они слушали проповедников по радио и читали Библию.
* * *
Мы долго откладывали еду на случай конца света. К счастью, он действительно случился, а значит, весь наш рис и кукурузное пюре не пропадут зря.
Я думала, что запасов в кладовке хватит надолго. Но со всеми людьми, что приходили и уходили, планировали войну и заглатывали наши продукты, еда кончилась меньше чем через неделю. Все говорили, что в бакалейных магазинах ничего не осталось, однако нам требовалось чем-то питаться.
Я спустилась в подвал в надежде добиться какой-нибудь помощи, но мужчины были слишком заняты спором над грудой незаконных шифрующих приемопередатчиков и ворохом нарисованных от руки карт: просили друг друга заткнуться, чтобы послушать новости из Джоплина, от другой повстанческой ячейки. Один все же отвлекся, чтобы сообщить мне, что видел в миле по дороге пункт, где выдавали пайки. Поэтому я положила в сумку пистолет 22-го калибра и сама отправилась на поиски.
Я давно не выходила из дома. Наш квартал выглядел паршиво. Воры по ночам сливали бензин, и теперь улицу загромождали бесполезные машины. Повсюду валялся мусор, разбитая мебель, горелая обшивка, осколки стекла.
Через три дома меня окликнула соседская девочка. Она стояла в дверях с младенцем, отчаянно махала мне руками и звала меня.
— Николь! — крикнула в ответ я. — Ты в порядке?
Родители никогда не позволяли мне общаться с ней; говорили, будто она дурно на меня повлияет.
— Да! — ответила она. — Но у нас нечего есть. Три дня назад Джеймс ушел за едой, но так и не вернулся, и теперь я умираю с голода, а ребенок все время плачет. Мне страшно, и я не знаю, что делать!
— Ты можешь пойти со мной. Я ищу еду.
— Я боюсь выходить, — сказала она.
— Не бойся. У меня пистолет.
Я показала ей свое оружие, и мы зашагали к перекрестку, где, как мне сказали, находился пункт раздачи пайков.
— У вас украли бензин? — спросила Николь, укачивая ребенка.
— Мы слили его для генератора, — ответила я, не подумав.
— Для генератора. Значит, у вас по-прежнему есть свет.
— Ага. Окна заколочены, чтобы никто не увидел.
— Умно, — кивнула она. И расплакалась. — Я так рада, что ты пришла, — сказала она. — Я видела, что они сделали с тем парнем у вашей двери. И пожары, и драки, и солдат, которые прикатили на танках и забрали кучу людей. Потом Джеймс забил наши окна и пропал. Думаю, его они тоже забрали.
— Все в порядке. — Я неловко погладила ее по плечу. — Тот парень на крыльце был корректором. Уверена, с Джеймсом ничего подобного не случилось.
— Может, его просто убили. Ради еды.
Это казалось весьма вероятным, и я не знала, что ответить.
Мы вышли на главную улицу и увидели группу людей, человек восемь или девять, направлявшихся в нашу сторону. Они бежали вприпрыжку вдоль желтой разделительной полосы, пели, хлопали в ладоши, трясли бубном и смеялись, как дети. Они несли цветы, цветы украшали их волосы… и кроме этих цветов, на них не было ничего.
— Что с ними такое? — спросила я, но Николь не знала.
— Эй! — крикнула я. — Что вы делаете?
Они меня словно не заметили. Мы смотрели, как они бегут мимо нас в чем мать родила.
Следом за ними шла пожилая женщина в нормальной одежде. Вместо цветов она держала большую палку.
— О, привет, — сказала она. — Я Рут. Кажется, девочки, я вас знаю.
Она жила дальше по улице, но мама не позволяла нам беседовать с ней и даже ходить мимо ее двора, потому что у нее в окне висела пентаграмма. Я начала понимать, что в конце света есть свои преимущества: впервые в жизни я могла говорить с кем вздумается.
— Я Аннетт, — сказала я. — А это Николь. Чему они так радуются?
— Благослови их Господь, — ответила Рут, — они в раю. По крайней мере, им так кажется.
— Они думают, что это планета Икс?
— Они видят то, что хотят видеть. Мы все так делаем. Но у некоторых получается лучше прочих.
— Это херня, — заявила Николь. — Полная херня. Они трахнутые на голову.
— Это ничуть не хуже, чем спалить полгорода. Вы идете к хлебным очередям? Пожалуй, я составлю вам компанию. Мне нравится сопровождать этих лунатиков, они совершенно безобидны. Но с вами интересней беседовать.
— Ладно, — согласилась я.
— У нас есть пушка, — добавила Николь.
Пункт раздачи оказался длинным грязным рядом складных столов, за которыми трудились муниципальные служащие и волонтеры под охраной солдат. Мы стояли в очереди, а солдаты ходили взад-вперед с тяжелыми винтовками наперевес.
Рут это ничуть не испугало. Она тут же завязала беседу с ближайшим солдатом, на вид совсем ребенком.
— Молодой человек, — сказала она, — вам еще рановато служить в армии.
— Мне восемнадцать, мадам, — усмехнулся он.
— Боже мой. С каждым годом все молодеют и молодеют.
— Я только что записался, — сообщил солдат. Он действительно выглядел очень юным, едва ли старше меня. Паренек со Среднего Запада, с голубыми глазами, светло-каштановыми волосами и чистым, свежим лицом. — Сразу как услышал речь президента, про то, что будет война. Я думал, мы будем сражаться с пришельцами, но вместо этого нас два дня обучали, а потом отправили сюда, охранять линии снабжения и поддерживать порядок.
— Не сомневаюсь, ты скоро увидишь своих пришельцев, — сказала Рут.
— Очень на это надеюсь, — ответил он. Видимо, ему хотелось поговорить с нами, ведь он был таким молодым и так далеко от дома. — Я слышал, ожидается крупная атака. Где-то рядом. В Чикаго или в Сент-Луисе. Мы будем наготове! Можете на нас рассчитывать!
Нам, голодным оборванцам, ждавшим белого хлеба с правительственным сыром, эта идея вовсе не показалась такой прекрасной, и тихий стон ужаса прокатился по очереди. Мы лишились электричества, половина города сгорела, наши родственники погибли или пропали без вести — а теперь еще и пришельцы собрались нас атаковать? Это переходило все границы.
— А знаете что еще? — продолжил молодой солдат. — Я слышал про повстанцев. Людей, которые не верят в пришельцев. С ними нам тоже нужно разобраться. Так что идет война на два фронта. Мне этого не понять. У нас есть враг, настоящий враг. Как нацисты, только хуже. Говорят, они похожи на ходячих лягушек.
— Ладно, ладно, — сказал его командир, подходя сзади и хлопая парня по плечу. — Хватит сказок. Надо работать.
Наш солдатик глупо ухмыльнулся, отдал честь Рут и зашагал к началу очереди.
* * *
Той ночью были атакованы города в Индии, Китае и Бразилии. Все это показали по телевизору: рушащиеся здания, пылающие деревья, изуродованные архитектурные пейзажи. Озера ревущего огня. И паникующих людей, которые бегали и кричали, пока все, что было им дорого, обращалось в пепел. Телекомментаторы молчали. Лишь смотрели вместе со всеми, бледные и напуганные.
После хлебной очереди Николь пошла за мной к нашему дому. Сперва я боялась приводить ее, но она была юной и симпатичной, а среди повстанцев были преимущественно мужчины, так что они не возражали. Она сразу отдала своего младенца Джейн, а мужчины вручили ей пистолет. Сейчас она сидела среди них, жадно наклонившись вперед, и смотрела хаос по телевизору.
Они не боялись. Они заявили, что это подделка, очередная фальшивка. Операция под чужим флагом, сказали они.
— Что это значит? — спросила Николь, и Здоровяк Дуг объяснил.
— Но ведь люди погибли по-настоящему? — спросила я. Мне никто не ответил.
Я отнесла обед Джейн и детишкам наверх. Они все умирали с голоду, потому что некому было готовить еду, да и не из чего. Тимми бросился к тарелке, словно дикий волк, но Джейн оказалась быстрее и шлепнула его.
— Тимми, — сказала она. — Мы не помолились. Закрой глаза, Аннетт.
Я подчинилась.
— Потому что наша брань не против плоти и крови, — начала она, цитируя стих, который я когда-то тоже знала, — но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесной…
Я не стала слушать дальше, а вышла, так и не открыв глаз.
* * *
Назавтра мне вновь пришлось идти на пункт раздачи пайков. В доме было слишком много людей, и они поглощали слишком много пищи, но требовалось хранить это в тайне, иначе у солдат могли возникнуть подозрения. За едой следовало отправить кого-то другого, однако никто не хотел этим заниматься, потому что это было скучно. Намного веселей сидеть в подвале и пересчитывать ручные гранаты, которые привез под покровом ночи какой-то псих из Роллы. Поэтому пищевой долг снова выпал мне.
Молодой солдатик узнал меня и подошел поздороваться.
— Вроде я видел тебя вчера, — сказал он. — Тебе мало дали?
— Я, э-э, у меня большая семья, — ответила я, почти не покривив душой.
Он просиял.
— Правда? У меня тоже. Сколько вас?
— Ну я сама, и Джейн, и Ларри, и Тимми, и Сильви, — сказала я. — И еще отец. И мама, но ее скорректировали.
— Как и мою сестру Рэй Энн, — кивнул он. — И старшего брата Джека, а ведь у него было двое детей. Мне нравится думать, что я здесь ради него. Эти люди, что сражались с самого начала, они были настоящими героями. Ты согласна? Мама говорит, мы должны быть им благодарны. Твою маму она бы тоже назвала героем.
Тут командир выразительно посмотрел на него, и он зашагал дальше, вдоль очереди.
На обратном пути я встретила Рут.
— Снова ты, — сказала она. — Послушай, не хочешь вечером прийти ко мне? Сегодня полнолуние, и с учетом того, что мир должен был кончиться, но не кончился, я решила, что следует поблагодарить богиню. И приводи подружку. Получится полный круг.
— Я, э-э, ладно, — ответила я. — Звучит неплохо. Я посмотрю, что можно сделать.
* * *
Поначалу Николь не хотела идти — она сказала, что это звучит странно и невразумительно, — но я настояла. Я целыми днями убирала и готовила. В доме воняло, потому что мы больше не могли принимать душ, а туалеты засорились. Никого это не волновало, поскольку все ожидали, что война начнется со дня на день. Самодельные постели заполонили весь дом, на них валялись кучи грязной одежды и влажных полотенец для подтирания. Я всего лишь хотела выбраться из дома, оказаться подальше от всех этих мужчин с неопрятными бородами и вонючими ногами. Так что я напомнила Николь, что если бы не я, ее бы здесь не было, и в конце концов она согласилась.
Мы ускользнули сразу после ужина, когда дети легли спать, а мужчины беседовали при свете камина, чтобы сэкономить топливо генератора. Телевизор они запретили, потому что нам не хватало бензина, а кроме того, по нему все равно показывали одно вранье.
Теперь, когда электричества почти не было, ночи казались темнее. Грозовые облака неслись по небу, то и дело закрывая луну. На заднем дворе Рут, скрытом разросшейся живой изгородью и низко нависшими ветвями платанов, было так темно, что мы с трудом видели друг друга. Ярко вспыхнула спичка — Рут зажгла три свечи, от которых по ее лицу побежали жутковатые тени, и на мгновение она превратилась в настоящую ведьму.
Мы встали в круг, вытянув руки, и Рут объяснила, что есть лишь одна богиня, хотя у нее много имен — разных имен для разных воплощений. Сегодня Рут призывала Гекату, единую в трех лицах: деву, мать и старуху. Это была богиня перемен, концов и начал, рождений и смерти. Здесь и сейчас, когда мир умер и на его останках родился новый, она была богиней настоящего.
Затем Рут помолилась, но совсем не так, как Джейн. Она молилась о силе, и мудрости, и гармонии; молилась о защите для всех женщин и о мире на перепутье.
Я чувствовала тепло белой свечи, которое грело мне пальцы и лоб.
Когда Рут закончила, Николь первой задула свою свечу, даже не сказав «аминь». Бросила сочившийся воском огарок в траву и сказала:
— Э-э, было весело. Мне пора возвращаться. Аннетт, ты идешь?
Потом шагнула в тени и выскользнула за калитку.
— И круг разорван, — произнесла Рут.
Она опустилась на колени, пристроила три свечи на небольшой каменной горке и вновь зажгла огарок Николь. Похлопала по траве рядом с собой. Я села.
— Наверное, мне не стоит вам об этом рассказывать, — начала я, — но люди в моем доме… они планируют войну. Собираются напасть на военную базу. А может, просто на солдат. Точно не знаю.
— Я так и думала, — ответила Рут.
— Я не хочу, чтобы пострадал кто-то еще.
— Знаю, — сказала Рут. — Но этого не избежать. Армия сильнее, и намного. Твоим друзьям не победить.
— Они мне не друзья.
— Но ты не хочешь, чтобы они погибли.
— Конечно, нет. Я не хочу, чтобы кто-то погиб. Кто угодно.
В отличие от отца и матери, я не была героем. Я просто хотела жить.
— Если тебе что-то понадобится, Аннетт, обещай, что придешь ко мне. Договорились?
Я пообещала.
Затем она велела мне возвращаться домой, пока меня не хватились.
* * *
Никто не заметил моего отсутствия. Они слушали новости из Джоплина: сегодня вечером там началось восстание. Большинство мятежников погибло, а остальные сбежали и попрятались. Военная база не пострадала. Повстанцы проиграли.
— Но мы-то не проиграем? — спросила Николь. — Мы сильнее. У нас больше людей. Мы справимся. Мы победим.
По радио сообщали о новых разрушенных городах, обратившихся в прах и пепел, стертых с лица земли инопланетным оружием. Альбукерке. Флоренция. Перт. Лахор. Комментаторы гадали, что станет следующим.
— Я слышал, военные стратеги опасаются атаки на северо-восточный финансовый центр, — сказал один. — Или психологического удара, нацеленного в сердце Америки.
— Омаха? Сент-Луис? Де-Мойн?
— Завтра, — сказал отец. — Тупые придурки из Джоплина. Выдали нас. Завтра, прежде чем они доберутся сюда. Завтра мы нанесем удар.
* * *
Джейн разбудила меня часа в два ночи, стиснув мое плечо костлявыми пальцами.
— Аннетт, — прошептала она, — Ларри пропал. Просыпайся. Я не могу найти Ларри.
— Сколько времени? — простонала я, затем осознала, о чем она говорит, и вскочила.
Мы босиком крались по дому, обходя спящие силуэты, обследуя каждый закоулок. Мы заглянули на кухню, в бесполезные ванные, где пахло канализацией, в покинутый задний двор и даже в подвал, где двое парней охраняли оружие. Они осмотрели нас с ног до головы, словно не узнали.
— Нет. Мы не видели парня.
Мы вышли на улицу, держась за руки, всерьез напуганные. Следовало позвать отца, но мы понимали, что он нам больше не принадлежит. Он стал частью чего-то другого — он возглавил что-то другое, — и мы превратились в помеху.
Мы нашли Ларри посреди улицы: он таращился на ослепительную полную луну, словно безумный. Облака разошлись. Джейн тихо окликнула его по имени, но он словно не услышал.
Я проследила за его взглядом. В небесах выписывал зигзаги космический корабль.
Я никогда не видела ничего подобного и сразу поняла, что это чужеродная вещь, не из нашего мира. Корабль испускал призрачное свечение, он был стремительным и ловким. По одной из треугольных сторон бежали бирюзово-фиолетовые светящиеся узоры.
— Смотри, — сказала я, показывая в небо, но Джейн возилась с Ларри, а когда я вновь подняла взгляд, корабль исчез.
— Он ходит во сне?
Но Ларри бодрствовал, просто казался сонным и сбитым с толку.
Мы притащили его обратно к крыльцу, требуя объяснений.
— Я встал, чтобы пописать, — сказал он. — Потом выглянул в окно и увидел перед домом инопланетянина. Я понял, что это пришелец, потому что он был толстым и чешуйчатым, как лягушка. Он помахал мне. Хотел, чтобы я шел за ним. И я пошел.
— Но окна заколочены, — возразила я. — Помнишь? Ты спал. Тебе приснился сон.
— Это был не сон, — настаивал он. — Я не сплю.
— Нет! — рявкнула Джейн. — Прекрати врать! Аннетт права. Окна заколочены. Ты ничего не видел.
— Я не вру. Я видел пришельца. Правда видел.
Она ударила его по щеке. Сильно.
— Пришельцев не существует, Ларри. Их не бывает. Иисус бы этого не допустил. А теперь возвращайся в постель.
Она схватила его за руку и поволокла к двери.
Он расплакался.
— Мне больно!
— Отпусти его, Джейн, — велела я. — Все в порядке. Давайте просто вернемся в постель.
Но я долго не могла заснуть. Я лежала на полу среди братьев и сестер, вспоминая, как сверкающий космический корабль зигзагами летел по небу, и гадая, не было ли это сном.
* * *
На следующее утро я проснулась поздно. Когда я спустилась вниз, все уже завтракали. Николь взяла на себя заботу о том, что она называла «провиантом», и мне больше не нужно было тревожиться о готовке.
Однако Николь и Джейн рассказывали всем о «колдовстве», к которому Рут принудила Николь и меня, и о том, как от этого колдовства у Ларри возникли галлюцинации и он вышел во сне на улицу. Все мужчины хохотали над тем, что Ларри пошел за пришельцем, потому что тот помахал ему. Смутившийся Ларри тоже смеялся.
Но Джейн с Николь были крайне серьезны.
— Говорю вам, от этой дамочки мурашки по коже, — сказала Николь. — Я туда больше не пойду. И, думаю, Аннетт тоже не стоит туда ходить.
— Согласен, — кивнул отец, глядя на меня, словно только что вспомнил, что я его дочь. — Нам здесь нужна помощь. И больше никакой болтовни с чужаками! Это может нас убить!
Я собиралась рассказать им про космический корабль, но поняла, что меня просто высмеют, как высмеяли Ларри. Поэтому я промолчала.
Но я все равно хотела поговорить с отцом. Я увела его в пустую кладовку, где никто не мог нам помешать.
— Папа, мне страшно, — сказала я. — Я не хочу, чтобы ты это делал. Не хочу, чтобы ты умер. Помнишь, что ты сказал маме?
Он уставился на меня, словно я его ударила.
— Разве ты не понимаешь, Аннетт? Твоя мама сражалась. И мы тоже сражаемся. Все остальные — предатели. Они приспешники, Аннетт, изменники, стадо овец. Но не мы. Не я. Вот почему мы должны сражаться.
— Но как насчет меня, и Джейн, и Ларри, и Тимми, и малышки Сильви? Если ты погибнешь, мы останемся одни.
— В том-то и суть. Я делаю это ради вас. Чтобы у вас, детей, было будущее без страха и рабства.
— Мне плевать на будущее. Меня волнует настоящее. Я просто хочу, чтобы у нас все было хорошо.
Он пообещал, что так и будет.
* * *
Я снова пошла на пункт выдачи, в надежде встретить моего солдата. Мне нужно было кому-то рассказать про корабль пришельцев.
В прежние времена, если бы родители заявили, что пришельцев не существует, я бы сразу им поверила, вне зависимости от того, что видела собственными глазами. Но теперь все изменилось. Я могла верить в то, во что хотела верить, могла быть тем, кем хотела быть.
Я думала, мой солдат поймет. Быть может, даже обрадуется: наконец его пришельцы совсем близко.
Но он прикусил нижнюю губу и задумчиво посмотрел на меня.
— Многие люди что-то видели, — сказал он. — Всякие странные вещи. Вещи, которые не всегда сходятся и не всегда соответствуют фактам. Командир говорит, это «галлюцинации, вызванные стрессом». Так он их назвал. У наших парней они тоже были. Возможно, иногда мы просто видим то, что хотим видеть.
— Ты не понимаешь, — ответила я. — Он выглядел таким реальным. И ощущения. Я ощущала его кожей. Как электричество. Покалывание.
Тут я смутилась.
— Может, так оно и было, — мягко ответил он, и я поняла, что он мне подыгрывает. — В любом случае я должен попрощаться. Наверное, мы больше не встретимся… Сегодня вечером я отбываю в Сент-Луис.
— Вы все уезжаете? Все солдаты?
— Большая часть, — сказал он. — Не сомневаюсь, ты слышала разговоры.
— Да, — кивнула я. — Что скоро будет новая атака. Когда ты уезжаешь?
— Ночью. В час ноль-ноль, — сообщил он, словно это должно было меня впечатлить. — В общем, пока. Может, еще встретимся, после войны.
— Может быть, — ответила я.
— Мне бы этого хотелось. Ты классная девчонка. Удачи тебе и твоей семье.
— Спасибо, — сказала я. — Тебе не страшно? Похоже, придется сражаться по-настоящему.
— Хотел бы я остаться дома, в Оклахоме, — ответил он. — А теперь иди. Бери свое арахисовое масло и сухое молоко.
* * *
Вернувшись домой, я сразу отправилась к отцу.
Они планировали начать восстание сегодня, собирались напасть на одиноких солдат и небольшие патрули, ограбить пункты выдачи пайков, нарушить линии снабжения, устроить диверсии в кинотеатрах, где показывали пропаганду.
Но теперь, с моими разведданными, они могли развернуться намного шире.
Отец хлопнул меня по спине.
— Вот видишь? Я так и знал. Ты боец, одна из нас. Я горжусь тобой, детка. Новый план! — крикнул он повстанцам, и они принялись спорить, следует ли устроить засаду с гранатами, когда армейская колонна будет покидать город, или перестрелять солдат по одному из винтовок, укрывшись на обочине дороги, или проделать все это в качестве отвлекающего маневра, в то время как остальные будут придерживаться исходного плана. Их нельзя было назвать блестящими стратегами — войну они видели только по телевизору.
Я испытывала некоторую вину за то, что выдала моего солдата, но зря он меня не послушал. Я знала, что видела.
Повстанцы — и Николь — выдвинулись незадолго до полуночи. Перед уходом отец вручил мне трансивер, чтобы я могла слушать их передачи.
В доме царила темнота — мы экономили горючее. Я сидела в подвале с одинокой свечой, сжимая в руке трансивер и слушая переговоры. Джейн была наверху, приглядывала за спящими детьми и слушала собственные передачи, как и всегда. Проповедники вещали для пустых пространств и покинутых шоссе между сельскими городишками; они говорили об Иисусе и Сатане, сере и крови. Неудивительно, что детишек мучили кошмары.
Все случилось очень быстро, в начале второго.
Большая атака состоялась — но не в Сент-Луисе, или Чикаго, или Де-Мойне; ее целью стал Оклахома-Сити. Я слушала про огненные шары, плавящийся асфальт, потоки огня. Это было страшнее, чем смотреть: просто слышать голоса, описывавшие небывалые ужасы.
Направлявшиеся в Сент-Луис солдаты развернулись и двинулись на юг, захватив почти всех, кто остался в городе. Сидя очень тихо, я ощущала рокочущую дрожь: это танки ползли к шоссе. Наши повстанцы, готовившиеся к битве, встретили вооруженные силы, шагавшие на войну; вместо горстки праздных солдат их ждала целая армия.
— Бегите! — крикнула я в трансивер, надеясь, что отец услышит. — Бегите домой! Прячьтесь! Они уходят! Мы будем свободными!
Быть может, они меня не услышали. Или не смогли ответить, потому что сражались за свою жизнь. Но я их слышала: их крики, и клокотание, и вопли, и хриплые призывы на помощь, и мольбы отступить, и прерывистое дыхание перед смертью.
А потом я поняла, что осталась одна, мы все остались одни — я, и Джейн, и Ларри, и Сильви, и Тим. И мы тоже были борцами, только умными. В отличие от мамы. В отличие от отца. Мы не были предателями или приспешниками — мы просто собирались сделать все необходимое, чтобы выжить.
Я поднялась наверх, чтобы рассказать Джейн о случившемся. Дети крепко спали, радио бубнило проповеди, но Джейн не было.
Я снова спустилась вниз и увидела, как она проскальзывает в дверь. Ее волосы стояли дыбом, глаза были выпучены, лицо испачкано грязью и сажей, и она ухмылялась, словно хэллоуинская тыква. От нее пахло жидкостью для розжига и огнем.
— Господи, Джейн. Где ты была?
— Поджигала дом Рут, — сказала она. — Рут — ведьма. Новый мир поднимется на пепелище старого, и в этом новом мире не будет сатанинских обрядов и языческой ереси. Ведьмам место на костре.
Я молча уставилась на нее.
— Иди сюда, — позвала она, и я встала рядом с ней в дверях. Отсюда были видны трескучие языки пламени, взмывавшие над крышей, пожиравшие древние платаны.
— Не будет иной войны, кроме священной, — провозгласила Джейн.
Мне хотелось удушить ее, но я сдержалась, потому что она была моей сестрой, и я знала, что рано или поздно мы понадобимся друг другу. Она была моей безумной, свирепой, наивной сестрой, дочерью моей матери, но кровь — не водица, и мы не расцепим рук, до самого конца.
— Забудь про Рут, — сказала я. — Я слушала трансивер. Думаю, отец нас покинул.
— Не покинул, а умер. Знаешь ли, Аннетт, я уже не ребенок.
— Знаю, — ответила я. — А теперь собери всю еду, что осталась. Я солью бензин из генератора. Потом мы разбудим Ларри, Тимми и Сильви. Нужно убираться отсюда, если хотим выжить.
— Как насчет других детей?
— О них позаботится Иисус, — сказала я. — Мы должны позаботиться о своих собственных. Пусть спят.
Джейн поняла. Я знала, что она поймет.
Мы с сестрой стояли на перепутье, готовые призвать богиню, мстительную и кровожадную, себялюбивую и жестокую… какую угодно, лишь бы выжить. Ее имя не имело значения; для нас она была богиней настоящего, и мы собирались воспользоваться ее могуществом.
