Приведи их ко мне
ПРИВЕДИ ЕЕ КО МНЕ, требует голос. ПРИВЕДИ ЕЕ КО МНЕ.
Голос Бога — тревожный гудок среди ночи. Голос Бога — грохотание костей. Голос Бога — скрежетание жернова.
Роберт прижимает руку ко лбу и стискивает зубы, а Бог требует снова:
ПРИВЕДИ ЕЕ КО МНЕ.
Потом — тишина.
Роберт опускает руку и переводит дыхание. Он следует за своей подругой Пией, держась позади нее в паре шагов, как держался большую часть пути, долгих часов их бесцельных блужданий по городу. Не разбирая дороги, наугад сворачивая в переулки, под огромным, усыпанным звездами небом, по извилистым и кривым улочкам, по мощеным дорогам, вдоль пустых тротуаров и широких проспектов их города.
Сначала было очень поздно, потом очень рано, а теперь, наконец, начинался день. Бледно-желтый свет просачивался между домами. Пия, обернувшись, смотрит на него с усталой, мутной улыбкой, и Роберт находит в себе силы улыбнуться в ответ.
Все эти часы Роберт снова и снова слышит голос у себя в голове — он тихий, потом громкий, то умоляющий шепот, то обвинительный крик. Время от времени голос Бога дарует междуцарствия молчания: минуту… десять минут… а потом возвращается и звучит с каждым разом все громче и настойчивее:
ПРИВЕДИ ЕЕ КО МНЕ.
ПРИВЕДИ ЕЕ КО МНЕ.
ПРИВЕДИ СЕЙЧАС ЖЕ.
Здесь никакой двусмысленности, нет недопонимания. Бог хочет, чтобы Роберт убил Пию. Бог хочет, чтобы она пришла к нему, как это уже сделали все остальные.
ПРИВЕДИ ЕЕ КО МНЕ, говорит Бог. ПРИВЕДИ СЕЙЧАС ЖЕ.
Роберт крепко зажмуривает глаза, потом медленно открывает. Он этого не сделает, он не подчинится. Он не допустит, чтобы Пия поняла, что происходит. Ни за что не допустит. Роберт догоняет ее, жестом просит немного обождать и первым выходит из переулка на одну из широких улиц.
По обе стороны от них — жилые дома: номер 16 и номер 17. Роберт и Пия разглядывают их с изумлением. Никто не зажигает света в квартирах, не видно начала дня. Нет утренней суеты: не мелькают в окнах силуэты людей, готовящих завтрак или выбирающих себе одежду на сегодня.
Пия вдруг поворачивается к нему. Зажимает ладонью рот и часто моргает огромными черными глазами — смаргивает слезы? Нет, она думает. Она пытается что-то решить. В ее глазах мелькают торопливые мысли. («Какая она красивая! — пронзает Роберта мысль. — Она такая красивая!»)
— Я думаю… — Она замолкает, прикусывая нижнюю губу. — Я хотела бы вернуться назад, посмотреть на родителей.
— На родителей? — удивляется Роберт. Голос Бога вопит в мегафон: ПРИВЕДИ ЕЕ КО МНЕ. Роберт старается не обращать на него внимание. И тихо спрашивает Пию: — Ты уверена, что этого хочешь?
Пия торжественно кивает. Ее брови нахмурены, рот плотно сжат.
Ее густые черные волосы стянуты в хвост на затылке. Он снова думает — как думал с прошлой ночи, когда ворвался в ее спальню со своей сумасшедшей идеей, — думает, как ему повезло. Повезло, что он — с ней. Их лишь двое во всем этом мире. Как ему повезло! Она уже быстро шагает по улице в сторону дома номер сорок девять. Роберт ускоряет шаг, чтобы ее догнать, и чуть не падает, споткнувшись о разбитый гидрант.
Все шло именно так, как Роберт мечтал. Несколько месяцев он убеждал себя воспротивиться указаниям Бога, а прошлой ночью он убедил в этом и Пию. Похоже, все остальные жители города — а значит, все в этом мире — поверили в то, что Бог шептал или кричал им последние семнадцать лет: что их мир впал в грех и должен быть перестроен. Все остальные последовали указанию Бога буквально: купили мясо, отравили мясо, съели мясо и умерли.
Но не Роберт и его новая подруга Пия. Не счастливчик Роберт и эта красивая девочка. Он всегда любовался ею издали. Он всегда был в нее влюблен. Теперь они с Пией идут, запинаясь, усталые, но счастливые, по мертвым улицам города, омытого утренним солнечном светом.
Он воображал себе, что все будет именно так. В мечтах представлял себе эту сцену.
Кроме…
ПРИВЕДИ ЕЕ КО МНЕ. Как стук кулаком по водосточной трубе.
УБЕРИ ЕЕ ОТСЮДА. Как пули, попадающие в стену.
«Прекрати! — вопит Роберт в отсек собственного разума. — Перестань! Пожалуйста!»
После многих лет отсутствия тишины наступает кратчайшее из молчаний — а затем Бог ему отвечает. Насмешливо, с издевкой, по-павлиньи щеголяя всеведением.
Бог отвечает:
НЕ ПРЕКРАЩУ.
НЕ ПРЕКРАЩУ, ПОКА НЕ ПРИВЕДЕШЬ ЕЕ КО МНЕ.
Голос следует за ним по пятам, вынюхивает его следы, словно волк, сторожит его — иногда скрытно, но никогда не уходит. Пия сворачивает на четвертое кольцо. Они почти пришли.
ПРИВЕДИ ЕЕ КО МНЕ.
«Нет!»
ДЛЯ ЭТОГО Я И ОСТАВИЛ ТЕБЯ В ЖИВЫХ.
«Я сам решил жить».
ТЫ НИЧЕГО НЕ РЕШАЛ.
«Прямо сейчас я решаю продолжить идти. Я продолжаю жить. Я буду игнорировать тебя всю жизнь, если придется. Я научусь уживаться с тобой, как уживаются с инвалидностью. Буду относиться к тебе как к слепоте. Я не прерву свою жизнь».
МЕНЯ ИНТЕРЕСУЕТ НЕ ТВОЯ ЖИЗНЬ.
* * *
Пие вообще-то совсем не грустно.
Прошлой ночью, когда она поняла, что больше никогда не увидит родителей, она загрустила, но только чуть-чуть, ненадолго.
Она грустила, пока убегала с Робертом, пока вылезала в разбитое окно, уходя от них навсегда. Она как будто знала, что должна испытывать грусть, поэтому и грустила, но потом забыла — и перестала.
Но теперь они и правда это сделали, а она ничего не чувствовала. Не важно, что она ушла. Если бы она осталась, ей все равно пришлось бы с ними проститься. Если бы она осталась, если бы дождалась утра и пира, она тоже была бы мертва.
В ее жизни их больше не будет.
Если только она не поверит в то, что сказал Бог, — если только она не поверит их словам о том, что им сказал Бог, ведь сама она никогда не слышала Голоса, — если только она не поверит в воссоединение по ту сторону.
Но она никогда по-настоящему в это не верила. В душе, в сердце — не верила. А теперь она свободна.
И не чувствует никакой печали.
Мир сегодня утром прекрасен. Они с Робертом выходят с четвертого кольца на треть, возвращаясь к дому номер сорок девять. Деревья, которые обрамляют тротуар, окна зданий и потрепанные маркизы — все это больше, чем красиво. Все словно купается в красоте. Отлакировано ею.
Есть кое-какие мелочи, по которым Пия будет очень скучать, и отчасти ей их уже не хватает. Ее подруга Дженна не любила пудинг, поэтому всегда приберегала пудинги для Пии, еще с тех пор, как они были совсем маленькими. А вместе с Рут, двоюродной сестрой, как-то летом они изобрели свой язык, и во время одной особенно звездной ночи, когда весь город собрался на большой лужайке посмотреть на далекие планеты, они с Рут шептали-напевали выдуманные слова друг другу, лежа рядом, почти соприкасаясь лбами, хихикая и поверяя друг другу секретики.
А теперь Дженна мертва, и Рут тоже, и ее родители. Но Пии совсем не грустно.
Она поднимается по узкой лестнице дома номер 49 и ждет, когда ее нагонит Роберт. Он чуть полноват, немного не в форме и пыхтит за ее спиной. Их только двое! От этой мысли у Пии в животе как будто захлопали крыльями птицы. Из всех людей в мире остались лишь они двое!
Квартира Пии — на шестнадцатом этаже. В каждой квартире этого дома есть стеклянное окно, которое выходит в коридор; так уж строили эти дома — чтобы жить общинно и дружно.
Теперь, проходя мимо окон, они видят в каждом застывшие кадры смерти.
Семьи полукругами сидят за столами. Кто-то упал, кто-то неподвижно смотрит вперед, рты у одних открытые, у других закрытые, некоторые держатся за руки, подбородки неестественно перекошены, напитки в основном допиты, иногда только начаты. И на каждом столе — большое блюдо с остатками отравленного мяса.
Пия знает всех, кого видит в этих окнах. Ее соседи. Ее одноклассники. Ее друзья. Рассажены вокруг стола, как куклы. Застыли на месте. Убили себя в служении Господу.
«Как диорамы, — думает Пия. — Как проекты, которые мы делали в школе».
Она замедляет шаг снова, чтобы Роберт мог ее догнать, и ободряюще кладет руку на его потную спину. Он нервно ей усмехается, и они продолжают идти, теперь уже бок о бок. С Робертом вышло странно. В школе Пия едва его замечала. Но теперь она чувствует за него ответственность, чувствует бремя. Она должна позаботиться, чтобы с ним все было в порядке. Кажется, Роберт потрясен: он так бледен. Он молчит, и лицо у него напряженное.
— Я тебя не виню, — говорит она внезапно и берет его за руку.
Его глаза удивленно расширились, и она пожимает его ладонь. Они остановились у поворота. За углом будет квартира Пии — и ее мертвые родители.
— Ты был прав, — говорит она ему. — Мы поступили правильно.
— Да… — говорит он, но смотрит не на нее, а в пол. — Я знаю.
Но он не знает. Он ей не верит, и она это видит. Он, наверное, винит себя. Гадает, что они будут делать, как будут дальше жить. Как будет продолжаться мир.
«Вместе мы справимся», — думает Пия.
Она довольна собой, довольна зрелостью и правильностью этой мысли.
Справятся. Они справятся вместе, потому что у них не будет выбора.
— Пойдем, — говорит она и берет Роберта за руку.
Они заворачивают за угол.
Эта сцена такая же, как и все остальные: мать и отец Пии сидят друг против друга за кухонным столом, молча и неподвижно, и глаза у них, как у кукол. Третий стул — Пиин — пустой. В центре стола стоит блюдо с мясом, и от него очень мало что осталось. Это ядовитое мясо. Электрический нож лежит возле неподвижных пальцев отца. «Интересно, нож еще работает?» — задается Пия праздным вопросом. Или батарейка села? И тоже мертва.
Только теперь, глядя в пустые глаза матери, Пия чувствует укол горя. Короткий наплыв печали. Ждали ли они, что она вернется? Или думали, что кто-нибудь ее обнаружит? Что кто-то из Центра в последнюю минуту узнал о тайне ее семьи: глухоту их дочери к воле Господа? И ей, следовательно, не позволено было пройти?
Мама, конечно, была бы в отчаянии: весь мир ожидало веселье и вечная гармония, весь мир, кроме Пии. Наверное, мама протестовала. Если мама и вправду считала, что они направляются в рай, она не захотела бы идти туда без дочери.
И все-таки — вот она. Ее тонкие руки упали по бокам, как будто она устала.
Вот она. Она съела. И она умерла.
Пия качает головой из стороны в сторону. Неважно. Это не страшно.
— Все будет хорошо, — снова говорит она Роберту. — Так или иначе, но все будет хорошо.
Печаль снова ушла. На печаль просто нет времени. Нет времени. У Пии внезапно возникает ощущение миссии. Как будто у нее в голове голос и он говорит ей, что делать: «Отнесите их вниз. Отнесите их вниз».
Но это только «как будто». На самом деле никакой голос ничего ей не говорит.
Она не слышит ни шепота Бога, ни его эха. Даже сейчас в ее голове все еще тихо, а голос, который ясно говорит поверх тишины, — ее собственный. Спокойно и размеренно он объясняет, что надо сделать.
Пия всю свою жизнь ожидала, что Бог даст ей инструкции, но больше не ждет. Она не хочет, чтобы ею командовали. Она сама знает, что делать.
— За работу, Роберт, — говорит она.
Он вздрагивает, поднимает голову, отрываясь от созерцания ее мертвого отца и матери.
— За работу? — Он делает шаг назад от стола, спотыкается о ножку стула и чуть не падает. — Какую работу?
— Мы должны отнести их вниз, — спокойно говорит Пия. — Надо убрать тела.
— Те… — Он чешет в затылке, щурится на нее сквозь очки. Словно не расслышал. — Тела?
Она кивает.
— Мы вывезем их на окраину. Начнем с этих, но потом надо вывезти всех. Избавиться от них. Это займет много времени. Но так надо.
Роберт смотрит на нее изумленно, но она поворачивается обратно к своим родителям. Ее охватывает нетерпение. Вот оно. Это правильно. Это именно то, что необходимо исполнить. Мир должен снова начаться. Тела нужно убрать. Они привлекут животных. Личинки. Будут вонять и распространять болезни. У них будет много проблем, но эта — первая. С нею нужно расправиться сразу же.
— Ладно, — медленно и неуверенно говорит наконец Роберт. — Конечно.
Он поправляет очки на носу и закатывает рукава.
Они вместе спускаются в подвал дома и находят ручную тачку. С трудом вытаскивают окоченевшие тела из-за стола, загружают их в тачку и с трудом, осторожно, стаскивают вниз по лестнице, одного за другим. Внизу переваливают их в телегу, которую нашли на тротуаре на четвертом кольце. Пия говорит: «Еще», и они возвращаются, и берут пару соседей, а потом еще одну пару. Так что к тому времени как они отправляются на окраину — четыре часа спустя, — в телеге, привязанной к двум велосипедам, лежат шесть человек — шесть мертвых тел.
С усилием, со стоном, они крутят педали велосипедов и тянут за собой телегу. На полпути они врезались в бордюр тротуара, и четыре трупа свалились на землю.
Они загружают их обратно. Пия отдает приказы, так ласково, как только может, и Роберт ей подчиняется. Мир нужно отстраивать заново. По одному трудному делу за раз, по одному трупу за раз. Прошлой ночью они были испуганными, растерянными детьми, бежавшими из-под обломков погибшего мира. Но теперь они — мир. Они — будущее. У них нет времени на печаль.
* * *
Их мир состоит из города и окраины — это все, что в нем есть. А окраина не так уж и далеко. Они едут медленно из-за тяжелого груза, часто останавливаются перевести дух и дать отдых мышцам, но от центра города до кольца каменных стен и стеклянных дверей, отделяющих город от необитаемого мира, ехать всего несколько миль. Пять миль? Шесть?
Роберт и Пия, их друзья, их родители, все они жили всегда словно бы в призраке жизни, жили в мире, похожем на память о мире. Сюда прибыли их прапрапрапрадеды; это они создали мир, выцарапав десяток квадратных миль пригодной для жизни земли на засушливой вулканической планете, куда их отправили. Они возвели дома, проложили дороги, построили оранжереи и оросительные системы и все другие необходимые части инфраструктуры. То первое поколение сделало всю работу. Они устроили систему ограждений с двойными электрическими воротами, отделявшую город от непроходимого, невозможного остального мира.
Они не собирались здесь оставаться надолго. Другие должны были вернуться — как только найдут планету с более подходящей атмосферой. Они должны были вернуться, чтобы забрать людей из этих шатких стеклянных домов и вернуть их в человеческий род. Должны были хотя бы прислать весть о себе — прислать хоть что-нибудь.
Но прошли годы. Поколения сменяли поколения. Крошечная цивилизация потихоньку ползла вперед, цепляясь за надежду, что весть придет, другие вернутся, и начнется следующая глава.
Но этого так и не произошло. Ожидание сменилось беспокойством, а затем страхом и отчаянием.
Пока Бог не начал говорить. Две дюжины лет назад. Задолго до рождения Пии и Роберта, еще когда их родители были детьми. Бог говорил сначала с одним человеком, Дженнифер Миллер из дома номер 14, благословенно будь ее имя, потом с другим человеком, затем с еще одним. Слово Божье сначала было неоднозначным, затем более конкретным, и как бы ни было оно страшно и странно, оно вдохнуло во всех них новую жизнь — напомнило людям этого мертвого, далекого мира, что они были людьми. Голос Божий, интимный и мощный, явился, предлагая не только план действий, но — объяснение. Вот почему с вами это произошло. Вот каков смысл вашего трепетного существования.
И вот что будет дальше. Вот дата, определенная Мною для начала следующего этапа жизни. Этот этап — смерть.
И этот этап наступил для всех людей мира, кроме двух. И вот эти двое стоят рядом с полной трупов телегой, вглядываясь сквозь одну из стеклянных дверей в неприветливый ландшафт окраин.
* * *
— По одному, — твердо говорит Пия. — Мы скинем их вниз по одному.
— Может, мы должны провести какую-нибудь церемонию?
— Мы откроем двери и отправим их туда, — говорит Пия. — Отправим их вниз. Это и есть церемония.
Все сложно устроенное ограждение, отделяющее мир от окраин, теперь, лишенное электроэнергии, стало всего лишь декорацией. Все, кто работал на электростанции, все, кто патрулировал стену, умерли. Пия легко надавливает на одну из ручек, и огромная стеклянная дверь медленно открывается. Они сразу же чувствуют запах — горячую вонь пузырящегося дегтя пустыни. Роберт морщится и закрывает рот обеими руками. Пия тоже его чувствует, его доносит горячий ветер, обжигая ей нос. Она решительно вздергивает подбородок, ее глаза твердо смотрят в будущее.
— Готов?
Роберт испуганно молчит.
— Готов? — повторяет Пия.
Роберт кивает.
Они начинают с отца Пии. Вытаскивают его из тележки, ухватив под руки, и волокут к двери. На счет три — отпускают и смотрят, как тело катится, нелепо шлепая конечностями, в горячую ядовитую землю.
— Вот так, — говорит Пия спустя мгновение. — Берем следующего.
Они стаскивают с тележки мать Пии. Ее бледные руки безвольно качаются.
— Это займет месяцы, — говорит Роберт.
— Месяцы так месяцы. — Пия отпускает тело и смотрит, как оно медленно катится с края скалы, а потом с тихим тошнотворным шипением уходит в серу. Пия помимо собственной воли завороженно наблюдает, как тело ее матери растворяется в пузырящейся грязи. «Это всего лишь тело, — думает она. — Неодушевленный предмет».
— А потом… когда закончим… что мы будем делать потом?
Пия отворачивается от мрачного зрелища того, как тело матери медленно растворяется, превращаясь в грязь и минералы.
— Все, что нам придется.
Она отвязывает от телеги следующее тело. Ее соседка, миссис Тайлер. Она часто нянчилась с Пией, когда та была маленькой.
Пия думает о том, что им придется делать. Надо выяснить, как запустить электростанцию и, может быть, как автоматизировать ее. Надо научиться пользоваться оранжереей, сажать растения и собирать урожай.
Она смотрит на Роберта. Он неохотно перерезает веревки на следующем трупе в телеге.
Им надо будет заниматься сексом. Чтобы продолжить человеческий род. Пие тринадцать лет, и у нее нет никакого опыта. У нее есть знания из анатомии, базовое понимание, но никакого тактильного опыта. Она никогда не целовалась с мальчиком.
Однажды у нее был сон, волнующий и страшный.
Но сейчас, когда она стоит здесь, на краю пригодного для жизни мира, перед тележкой, полной смерти, ей ничего не кажется страшным. Ничто не пугает. Они будут делать все, что им придется делать. Что бы ни пришлось, они это сделают.
* * *
Роберт с болезненной нежностью смотрит на эту девочку, на это волшебное существо, стоящее рядом с ним на краю разрушенного мира. Он с восторженным удивлением думает о силе, которой она, видимо, обладает, — стаскивает эти окоченелые трупы, включая собственных родителей, с телеги, сталкивает их вниз с обрыва, делая то, что должно быть сделано. И он понимает, что любит ее, что был создан, чтобы ее любить.
А потом голос возвращается.
СЕЙЧАС.
Нет. В животе словно что-то обрывается. В голове пульсирует боль.
СЕЙЧАС.
Нет, пожалуйста…
Но больше он ничего не может ни сказать, ни сделать. Если Бог может проявить себя в его разуме, Бог может проявить себя и в его теле, и Он проявляется в его теле сейчас, и орет СЕЙЧАС, хотя Он уже направляет движения мальчика. В квартире Пии Роберт взял электрический нож — со стола, где оставили его родители Пии. Роберт не помнит, как брал нож, но он здесь, в его руке. Гравий и песок хрустят под его сапогами, когда он делает шаг.
* * *
Раньше боли Пия чувствует жар. Она чувствует жар, а затем обоняет его, тошнотворный, дымный, металлический запах ее собственной горящей плоти, когда ее друг вонзает включенный нож в спину. Она испускает крик. Она оборачивается, говорит: «Роберт». И сразу понимает, что происходит, — понимает его испуганный, бессильный взгляд, понимает, почему весь день у него было такое странное, напряженное лицо. Он здесь, по-прежнему здесь, он сейчас с ними, страшный голос Бога, он управляет Робертом даже сейчас. И она прощает его, и пугается, когда мальчик снова с силой замахивается, его пятки оставляют ямки в песке у забора, в его руке зажат электрический нож.
Его очки падают, он утробно рычит, бросается вперед и…
…и Пия открывает рот и кричит, и через ее тело течет энергия, вырывается из ее рта мощной и страшной силой рева, и непонятная жаркая сила вырывается из ее глаз…
…и поднимает в воздух мальчика Роберта и бросает его вверх и назад…
…и Пия поднимает руки, изумленная тем, что она сделала…
…и мальчик Роберт исчез, упал через край в горячие земли, за стену мира…
И девочка Пия падает, трепеща, опускается на колени — ее руки дрожат, плечи трясутся, дергаются мышцы бедер. Бог начинает говорить, и она тотчас же скорбит о молчании, тотчас же стремится к прежней глухоте и старому тихому миру…
Но слишком поздно: Бог уже заговорил.
И Бог говорит: ТЕПЕРЬ ТЫ ОЧИЩЕНА, И ТЕПЕРЬ МИР МОЖЕТ НАЧАТЬСЯ.
