11

А то, что было дальше, я почти не помню. Честно. Был какой-то тусклый свет и какие-то размытые пятна. И какие-то голоса, которые говорили со мной. Я пыталась тоже с ними говорить, но они меня, кажется, не понимали или не слышали и сердились. Было темно, и холодно, и тошно. Время от времени накатывала обида, но я не помню, на кого или на что я обижалась. Дурной сон все не кончался, мне становилось все хуже и хуже, настолько, что в итоге стало все равно.

Потом мне стало светло и холодно. Я открыла глаза и снова увидела какие-то размытые пятна. Услышала голоса. Не такие злые, как те, в дурном сне. Через какое-то время я начала понимать, что они говорят.

– Да пьяная она, какую «скорую».

– Да нет, видно же, что ей плохо. Вызовите, вызовите.

– Конечно! Она же тут замерзнет. Одежка-то вон, тонюсенькая!

– Наркоманка!

– Ольга!

Размытые пятна наконец превратились в лица, и я поняла, что сижу на лавочке на автобусной остановке. Ко мне приблизилось одно из лиц. Вроде бы знакомое, но уж очень какое-то жуткое: половина лица – сплошной синяк и ссадины, опухший нос, разбитые губы, взъерошенные светлые вихры. Человек со страшным лицом взял меня за плечи и слегка встряхнул. У меня все закружилось перед глазами, лица опять поплыли, и я замычала. Я хотела сказать, чтобы он перестал меня трясти.

– Ольга! Ты меня слышишь?

Я замотала головой, и мне стало еще хуже. Он подхватил меня под мышки и поднял на ноги, прижав к себе. Я попыталась сползти по нему вниз, но он снова рывком поднял меня вверх, и я решила попытаться встать на ноги. Он закинул мою руку себе на шею и крепко обхватил меня за талию. Я послушно передвигала ноги, и он повел меня сквозь толпу зевак. Голоса вокруг зажужжали одобрительно. Я узнала остановку – это же та, что возле моего дома. Я взглянула на лицо человека, который вел меня домой. Это была как раз та половина лица, которая более-менее казалась мне знакомой. Алексей! Значит, он не остался лежать там, в моем последнем четком воспоминании – неподвижным черным пятном на белой дороге.

Я выдохнула какой-то звук и заплакала. Вот какая обида меня не отпускала все это время! Я вспомнила, что это он не добежал до меня через дорогу возле парка. Он говорил мне что-то подбадривающее и утешительное и продолжал тащить меня домой. Труднее всего мне пришлось на лестнице. Я почти не могла заставить себя поднять ногу на ступеньку. Сил не было, и я поняла, что в моем теле болит каждая мышца. После третьего пролета моих мучительных телодвижений он со стоном поднял меня на руки и, запыхавшись, дотащил до пятого этажа, до дверей моей квартиры. Возле двери мы с ним оба привалились к стене, и он, не давая мне сползти на пол, обшарил мои карманы. Выгреб оттуда мои новые ключи, плейер и даже, к моему удивлению, мой старый добрый электрошокер!

Я забрала у него ключи, усилием воли отлепилась от стены и отперла дверь своей квартиры. Он снова взял меня за талию, помог войти в прихожую, закрыл дверь и включил свет.

Домовой метался вокруг нас, суетился и что-то причитал. Я не обращала на него внимание. Мои коленки то и дело подгибались, я снова чуть не рухнула, и Алексею пришлось прижать меня к стене и подпереть плечом, пока он стаскивал куртку с себя, потом с меня. Кроссовки мне удалось скинуть самой. Он хотел проводить меня в спальню, но я заявила, что мне нужно в душ. Он сомневался, отпускать ли меня туда, но я настояла. Я чувствовала себя ужасно. Мне хотелось смыть с себя свою дурноту, мне казалось, что только струи чистой воды смогут вернуть мне нормальное состояние и ясность ума.

Я заперла дверь и стащила с себя тренировочные штаны и термобелье. Шатаясь, я пробралась в душевую кабину и открыла теплую воду. Меня вдруг скрутило жутким спазмом и вырвало чем-то ужасно горьким и кислым. Вода тут же смыла всю гадость с меня и с пола кабинки, но я почувствовала, что неотвратимо падаю. Пытаясь удержаться, я схватилась за кран, на меня полилась ледяная вода. Я попыталась крикнуть, но только забулькала что-то совсем не громкое. Перед тем как снова стало темно, передо мной явилась лохматая морда домового, и сквозь мутное армированное стекло душевой кабины я увидела, что дверь ванной комнаты распахнулась.

Я окончательно проснулась и поняла, что теперь мозги снова на месте, желудок на месте и я сама вроде бы тоже на месте. Я пошевелила головой, мне было мягко и удобно. Голова моя лежала на подушке. Я пошевелила ногами и поняла, что мои ноги вытянуты горизонтально и им тепло. Я пошевелила одной рукой и нашарила одеяло. Вторая почему-то не желала шевелиться. Я подняла голову и посмотрела на нее. В комнате было темно, и я разглядела какие-то поблескивающие провода, которые тянулись от моей руки куда-то вверх. Это что? Я вернула голову на подушку и проследила за проводами. Увидела блеск какой-то бутылки. Капельница! Одной рукой я ощупала себя. На мне был махровый халат. Волосы были влажные и спутанные. Что за ерунда? Из какой проруби я вынырнула? Я опять попыталась пошевелить рукой. Ее что-то держало. Я приподнялась на локте, чтобы разглядеть, что именно. Света от уличных фонарей едва хватало, но мне показалось, что возле моей кровати на полу кто-то сидел, держа мое запястье обеими руками и положив на них свою вихрастую голову. Похоже, спал. Я провела кончиками пальцев по его коротко стриженному затылку, и он рывком поднял голову и посмотрел на меня. Свет из окна совсем не падал на его лицо, и я неуверенно позвала шепотом:

– Леша? Это ты? – Почему-то мне казалось, что никто другой это и не мог быть.

Он судорожно вздохнул, осторожно сгреб меня в охапку и уткнулся лицом мне в грудь. Я обхватила его голову руками, прижала к своему махровому халату и осторожно погладила. Он помог мне сесть. Снова тихонько прижал меня к себе и прошептал мне в шею:

– Прости меня!

– За что?

– За то, что не успел. Тебя увезли прямо у меня из-под носа.

Я снова вспомнила, как он перекатился по снежной дороге, когда его сбила та черная машина, сжала зубы и зажмурилась. Я обняла его, и он снова то ли всхлипнул, то ли застонал. Я отстранилась, и он пояснил мне сквозь зубы:

– Ребра сломаны.

– Извини, – быстро сказала я, чувствуя себя ужасно глупо и неловко. Я отодрала пластырь, вынула из вены иглу (прямо какой-то профессионал тут орудовал!) и слезла с кровати. Он тоже поднялся на ноги.

– Почему ты мокрый? – спросила я, проводя рукой по его тонкому светлому джемперу, который показался мне влажным и холодным.

– Так, принял холодный душ.

Я почувствовала в темноте, что он улыбается.

– Он тебя из ванной вытаскивал, балда! Когда ты решила утопиться в собственной душевой кабине и оторвала кран! Приди уже в себя! – услышала я недовольный голос Тролля. Самого его было не видать.

Я представила себе, как посторонний мужчина выковыривает меня, мокрую и голую, из душа, и мне стало ужасно стыдно и неловко, так, что хотелось шипеть и плеваться. Но я только вздохнула, смиряясь с тем, что постоянно предстаю перед ним в каком-то совсем неприглядном и совершенно не романтичном виде.

Я включила ночник и, стараясь не причинить ему боли, стащила с него мокрый джемпер и футболку. Он покорно поднимал руки, пару раз зашипел, однако при этом улыбался неизвестно чему. Синяки на его ребрах меня тоже впечатлили. Штаны, к счастью, оказались сухими, однако Тролль из коридора фыркал и ерничал, дескать, не останавливайтесь, очень увлекательный получился стриптиз.

Я достала из шкафа очередную футболку своего бывшего и, протягивая ему, вспомнила, что уже постирала и даже погладила его новогоднюю рубашку.

– У меня копится твоя одежда, – заметила я, – а ты мне должен уже две футболки.

Он усмехнулся.

После моего пробуждения (и когда я наконец-то приняла нормальный душ!) мы долго сидели на кухне, пили кто что: я – кофе, а он – чай. Я наконец-то рассмотрела при нормальном свете его лицо. Крррасавец! Пол-лица ободрано, вихры торчат в разные стороны, щетина трехдневная, не меньше. На локте тоже виднелся огромный сливового цвета синячище. Он рассказал, что наблюдал за моей квартирой, что моя пробежка оказалась для него неприятной неожиданностью, что тишина и спокойствие в парке усыпили его бдительность, и те двое до самого последнего момента не вызывали у него подозрения. Пока он не увидел меня в воротах парка и то, как те на меня смотрели сквозь ограду. Рассказал, что не успел вызвать подкрепление, а только достал пистолет и рванул ко мне, и как тот черный минивэн его остановил.

Он рассказывал, как поднял на уши полицию и весь свой отдел, а я отчетливо увидела в воображаемой картинке только как он лежал на дороге, уткнувшись лицом в свежевыпавший пушистый снежок, потом зашевелился, медленно поднялся на четвереньки, с трудом встал и побрел к тому месту, откуда меня увезли. Как рассматривал истоптанный снег на тротуаре, как нашел мой мобильник за оградой парка, куда его, вероятнее всего, зашвырнули специально.

Я обрадовалась, что мой телефон нашелся, потому что там были все мои контакты, рабочие и личные. Он улыбался разбитыми губами и казался мне ужасно привлекательным, невзирая на фингалы, ссадины и даже распухший нос.

Он сказал, что поиски машины ничего не дали, что по телефону меня тоже было не отследить, поскольку от него предусмотрительно избавились, и что прошло почти двое суток с момента моего похищения, и он, отчаявшись увидеть меня живой, просто дежурил возле моего дома, и на остановке меня обнаружил случайно, прохаживаясь туда-сюда, и даже не видел, как и когда я там оказалась. Опрос зевак тоже ничего не дал. Никто не видел, как и на чем меня привезли, и когда оставили замерзать на лавочке. Никто не знал, почему меня вернули живой.

После этого он начал задавать вопросы. Что я помню, что я видела, что чувствовала, кто со мной говорил, о чем спрашивали, что я отвечала. Я честно старалась выудить из той мути, что осталась у меня в голове от тех двух суток, хоть что-то полезное, но у меня вообще ничего не получилось. Я не могла вспомнить даже, сидела я все это время или лежала. Ела ли, пила ли. Я положила голову на стол, на скрещенные руки. В черепушке была пустота, не хотелось ни думать, ни говорить. Настроение было мерзкое, но даже поплакать как следует не хотелось или не моглось. И тошнило.

Он сел ко мне поближе, приобнял за плечи. Стал гладить по голове, потом сказал:

– Я вызвал нашего медэксперта. Он тебя осмотрел. Взял анализы.

Я взглянула ему в лицо и увидела, что он тоже напряженно кусает губы.

– Он попытается установить, какой дрянью тебя накачали.

Я подняла рукава халата и увидела, что вены на обеих руках у меня исколоты не хуже, чем у наркоманки. Что они там мне кололи? Я мало что понимала во всяких психотропных веществах и прочих наркотиках, но не сомневалась, что именно из-за них мне было сейчас так хреново. Наверное, абстинентный синдром.

Я глубоко вдохнула, шумно выдохнула и замерла, боясь, как бы он опять не сказал что-нибудь такое, что мне снова пришлось бы выныривать из его рук. Почему, почему, чтобы он меня обнимал и вот так прижимал к себе, должно обязательно происходить что-то страшное и мерзкое?

Потому что я под следствием, напомнила я себе.

Я еще немножечко посидела вот так, уткнувшись лбом в его грудь, пытаясь представить, что я живу нормальной жизнью и что меня тоже есть кому обнимать и утешать. Я как будто пыталась стряхнуть с себя дурной сон, который возвращается снова и снова, стоит только закрыть глаза.

– Можешь сегодня остаться со мной? – Я замерла и зажмурилась, чуток ошалев от собственной храбрости и безрассудства.

– Я где-то глубоко в душе надеялся, что ты не станешь меня выгонять посреди ночи в мокрой одежде.

Я снова почувствовала по его голосу, что он улыбается.

Где-то недалеко возле меня притворно охнул Тролль, и я за спиной Алексея молча показала ему кулак.

Утром в (извиняюсь) сортире я выслушала через дверь от донельзя тактичного домового последние новости. Оказывается, по его мнению, вернули меня только потому, что он, Тролль, вышел Закидонским в онлайн и вел с ними какие-то переговоры о моем освобождении. Я не успела расспросить об этом, потому что он огорошил меня сообщением, что, пока меня не было, в мою квартиру пытались вломиться. Тролль рассказал, как, глумясь, клинил мой новый замок и портил взломщикам отмычку за отмычкой. Выбивать ногами открывающуюся наружу дверь им было, мягко говоря, проблематично, тем более что с той стороны она стальная, с антивандальным покрытием. Снимать ее с петель всякими там болгарками посреди бела дня – тоже хлопотно. Стало быть, поковырялись и ушли.

Мне стало нехорошо.

Когда Алексей проснулся, я успела приготовить вполне приличный завтрак. И когда я, не подумав, выложила ему то, что услышала от домового, он застыл с занесенной вилкой и вперился в меня тем самым взглядом с прищуром, от которого еще в кафе мне хотелось сбежать или закутаться с головой во что-нибудь непрожигаемое.

Потом я подумала – какого черта? Совесть моя чиста! – и тоже уставилась ему в глаза. И постаралась не мигать. И не дышать.

– Ты что, перед зеркалом отрабатывал взгляд василиска? – Не выдержала я эти «гляделки» и «молчанку».

Он как будто слегка разморозился, шевельнулся, съел то, что было на вилке. Потом снова уставился на меня: брови грозно сведены к переносице, на сжатых губах – недобрая ухмылочка. Не хватает лампы в лицо и для контраста – хорошего полицейского. Вот только рожа битая не у меня, а у него.

– Как ты узнала о взломе? – Оказывается, после сна его голос приобретал этакую душевную хрипотцу.

– Э… Соседка сказала. Пока ты спал.

– Сколько их было? Описать сможет? В полицию звонила?

Чертов Тролль! Вечно я из-за него влипаю. Снова мне приходится врать и изворачиваться.

– Насчет описать – не знаю, она смотрела в глазок, там видимость… слегка ограничена. Насчет полиции тоже не знаю. Может, и звонила.

– Пойду поговорю с ней. Квартира напротив? – Вскочил из-за стола, не доев. Вот ведь жареный петух его в задницу клюнул! А меня Тролль за язык дернул!

Я молча кивнула. Попала так попала. Я осталась сидеть за столом, прикрыв глаза рукой и пытаясь расслышать голоса в подъезде. Дважды щелкнул замок на входной двери. Вернулся, значит. Быстро. Хорошо это или плохо?

Я стиснула зубы и приготовилась дальше врать и выкручиваться.

– В полицию не звонила, описать лица или узнать не сможет. Говорит, двое их было. Открыть не смогли, полчаса ковырялись и ушли ни с чем, – скороговоркой отрапортовал он мне, усаживаясь обратно за стол.

Я постаралась выдохнуть как можно незаметнее. Видимо, любопытная тетушка и впрямь подсматривала в глазок. Мне чертовски повезло, я попала в самую точку и даже почти не наврала Леше. Уф! Представляю себе, как соседка перепугалась, увидев эдакого супермена с подбитым глазом в моей задрипанной футболке. Ладно, не совсем моей. Интересно, он ей документы предъявил? И что теперь бабулька думает о моей подмоченной репутации?

– Странно, – задумчиво дожевывая свой завтрак, произнес капитан Чагин, – я смотрел – замок как замок… Новый, да, но самый обычный, китайский…

Краем глаза я то и дело замечала едва уловимое движение и мельтешение то тут, то там: домовой старался не попадаться мне на глаза.

Когда Алексей привел себя в порядок и умчался на свою таинственную сверхсекретную работу (ловить преступников, играя в компьютерные игрушки, ха-ха!), любопытство домового все-таки пересилило, и он выполз из своего небытия. Сначала молча пыхтел и вздыхал возле меня, пристраиваясь то в одном месте на моем рабочем столе, то в другом, пока я пыталась выполнить очередной заказ на корректуру. Потом он не выдержал моего упорного молчания и спросил в лоб:

– Ну что, было у вас? – Просто образец дипломатии и такта!

– Не твое собачье дело, – процедила я сквозь зубы, стараясь не отвлекаться от текста.

– Ну скажи-ии-и, не томи-и-и-и. Было? А? Ну я же не требую подробностей, только скажи! – канючил он, не переставая заглядывать мне в глаза.

– Что ж свечку-то не держал? – разозлилась я.

– Так ты ж меня в спальню не пускаешь, – ныл он.

– Сгинь, Тролль! Не зли меня!

– Злишься? Значит, не было! – неизвестно чему обрадовался домовой. – А то бы ты щас ходила довольная, как кошка!

– Много ты понимаешь в кошках, я смотрю!

– Ну че злая-то? Не было, значит будет, какие ваши годы.

– Ты чего пристал? – Я отодвинулась от компа, работать все равно невозможно. – Тебе-то какое дело, было – не было? Тебя ж это дело не интересует, ты говорил.

– Меня интересуют ваши взаимоотношения. Я хочу, чтобы у тебя была нормальная семья: муж, дети.

– Чтобы все скандалили и ругались тебе на радость? Вот фигушки! Умру одна, в окружении кошек!

– Фууу! А нормальную семью – слабо?

– Да нет, что я придумываю! Я умру молодая и красивая, в самом расцвете сил, от бандитской пули или замученная насмерть наркотиками и сыворотками правды! И весьма скоро! И никакую нормальную семью завести не успею!

– Вот завелась!

– Ну еще бы! Он еще с расспросами лезет! Меня похитили, пытали, травили, Чагина два раза по твоей милости чуть не угробили! А ему семью нормальную подавай! У тебя совесть вообще есть? Деньги бандюкам верни, а там поговорим о семье.

Он насупился и исчез откуда пришел.

Я сидела, подперев подбородок и злобно дрыгая ногой. Потом вспомнила, как ночью Алексей осторожно вытянулся на моей кровати, кряхтя и постанывая от боли, и моментально отключился, как только я накрыла его своим одеялом. И как я еще с полчаса с замирающим сердцем любовалась спящим мужчиной в свете отблесков оранжевых уличных фонарей, лежа рядом и опираясь на локоть. В темноте его синяков почти не было видно. Ужасно хотелось прикоснуться к его лицу или провести пальцем по его выгнутой брови, но я боялась его разбудить или потревожить. Поэтому только вздохнула, тихонько свернулась калачиком на краешке кровати и почти весь остаток ночи слушала его неглубокое мерное дыхание.

Я перестала злиться и бултыхать ногой и улыбнулась своим воспоминаниям. Тут же передо мной возник ухмыляющийся домовой:

– Ага, значит, все-таки было?

– У человека сломаны ребра. Он дышит-то с трудом, ему даже просто лежать больно. И он почти не спал два дня. А меня тошнит и ломает. Какой нафиг секс? Нам обоим, по-хорошему, в больничку надо. – Я объясняла ему это спокойным, ровным тоном, стараясь не злиться. И я увидела, что он перестал дурачиться и даже как-то погрустнел. – Ну? Теперь доволен?

Тролль снова быстренько испарился, и я принялась спокойно работать.