Тот, кто стреляет первым
Прежде чем отдать приказ, новый комбат приподнял «черную вдову» – кругляш мины, таящей в себе мощь миллиона лошадиных сил. От нее нет спасения на минном поле, но и в мирных целях нет лучшей гирьки, удерживающей на узком столике штабную карту.
Освобожденная от грузила, карта под тяжестью хребтов и ущелий, переполненных синевой озер и бесконечных паутин рек, стала медленно сползать к дощатому настилу. Ползла до тех пор, пока взгляд комбата не уперся в коричневую кляксу Цхинвала. Майор, придержав лист, всмотрелся в окрестности города и неожиданно усмехнулся: река Кура, извивавшаяся по Грузии, оказалась на изгибе стола и читалась лишь как «…ура». Клич атаки, крик отчаяния, возглас победы. К сожалению, теперь не общие с грузинами, у каждого своя свадьба…
Опустил «вдову» и на «…ура», и на наши судьбы:
– В случае штурма города сдаем окраины.
Мы недоуменно переглянулись: сдать Цхинвал без боя? Мальчик, наверное, не понял, к кому попал. Мы в Грозном за каждый этаж как за собственный дом…
– В бою солдат может спрятаться, город – нет. Чтобы прекратить его обстрел из тяжелых орудий, надо впустить противника на улицы. Тем сохраним и здания, и жителей, и себя. А уж потом – полный огонь. Безостановочно. Но убиваем не всех. Оставляем как можно больше раненых.
Гуманист?
– Они должны бежать, ползти, катиться назад и сеять панику кровавыми ошметками у себя в тылу.
Однако поворот! Рязанское десантное стало выпускать мясников?
– И пусть страна, пославшая их в бой, тащит потом этих калек на своем горбу всю жизнь. Наука на будущее. Прививка от политического бешенства правителям. Спиртное на стол.
Наконец-то! А то валенки парил.
Из-за рации извлеклись бутылка с «кровью Микки Мауса» – спирт с кока-колой – и литровая банка мутного, словно в нем растворили зубную пасту, самогона.
Ни закуску, ни стаканы майор ждать не стал. Приподнял банку с мутной взвесью:
– За укрепление воинской дисциплины. В соседнем батальоне.
Все же наш человек! Значит, повоюем.
– В нашем ее укреплять не будем. У нас она должна быть железной.
Стрельбой «по-македонски» – одновременно с обеих рук, с полуоборота, точно в цель – выбросил посуду в мусорное ведро. Кроваво-белая смесь, найдя трещину в дне, выползла на дощатый настил и угодливо покатилась к ботинкам новоявленного комбата.
– Дневальный! – поторопился пресечь подхалимаж начштаба.
В проеме палатки, словно двое из ларца, мгновенно выросли солдат и его тень. На груди у обоих, переламывая поясницы, лежал патронный ящик с надписью «Блок памяти».
– Что ни прикажешь, все забывает, – оправдался начштаба.
Комбат забарабанил пальцами по столу. Прислушался к возникшей мелодии. И сам же прервал ее ударом ботинка, прихлопнув и растерев им, как назойливую муху, подкатившийся спиртовой шарик. На удар одиноко откликнулось ведро, то ли угодливо звякнув перед новым начальством, то ли выражая презрение к нему, как к слону в посудной лавке. Поди их, ведра, разбери. Железо.
Дневальный, не найдя даже в дополнительном блоке памяти вариантов действий, мертво застыл. Повторяя хозяина, втянула голову в плечи и тень.
– И воевать, и служить отныне будем так, как положено! – не оставил майор иных знаков препинания, кроме восклицательного.
А мы здесь что, ваньку валяем?
Отодвинув двоих из ларца, комбат вышел под солнце.
Палатки стояли вдоль железной дороги – кратчайшего пути из Тбилиси в Цхинвал. Наикратчайшего, если бы над шпалами и рельсами непроходимо, словно мотки колючей проволоки, не клубились друг за другом кусты шиповника и ежевики. Тут теперь если только на бронепоезде или танке…
Собственно, батальон и оставили под городом потому, что из Гори на Цхинвал вышла грузинская танковая колонна. Поиграть мускулами, пощекотать нервы или с ходу в бой – про то разведка не донесла, плохо сработали штирлицы. В таком случае лучший выход – ударить по колонне самим, первыми. Но тогда, к сожалению, все военные науки затмит политика: Россию объявят агрессором, а Грузию и Украину введут в НАТО под белы ручки по красной дорожке. А оно нам надо – иметь под Брянском и Сочи американских генералов? Легче всего было бы плюнуть на эти горы и свернуться домой, на Среднерусскую возвышенность. Но при этом понимали: если не защитим осетин и собственных миротворцев, не только сами потеряем последнее уважение к себе, но и весь Кавказ покажет на Москву пальцем: это те, кто не способен защитить своих граждан. Кому нужна такая власть? И нужна ли вообще Россия как государство?
Так что сидеть десантникам здесь, в горной пыли. Бояться того, что «грызуны» взорвут Рокский тоннель и отрежут Южную Осетию от России, не стоит: тем, кто подталкивает Грузию к войне, не нужен победный марш. Им важнее втащить Россию в затяжную, изматывающую войну. Родить вторую Чечню, которая взбудоражит регион. Потому наступающие станут убивать миротворцев и мирных жителей. Убивать до тех пор, пока Россия не ввяжется в конфликт и не завязнет в нем. И вот только тогда наступит время основного, главного удара – по Абхазии. Она, с ее портами на Черном море, и поставлена на карту. А Цхинвал – всего лишь отвлекающий маневр…
Вздохнул комбат, пожалев политиков в Кремле: тяжко будет им выбирать между плохим и очень плохим. А солдату при таком раскладе вообще остается плясать от окопа. Зная: кто стреляет первым, умирает все же вторым.
Но хорошо, что плясали от печки.
«Град» градом ударил по Цхинвалу с наступлением ночи. Звезды, всегда близкие и огромные в горах, стали мгновенно гасить свет в окнах своих домов и суетливо прятаться в пелене пожаров, ища там спасение от молний-трассеров, прошивающих небо в поисках жертвы. А в самом городе бежали, ломая каблучки и теряя туфли, с разноцветных танцплощадок и кафе девчонки – да в темень, да в подвалы. Побросав невест, бежали в другую сторону парни – получать оружие и становиться преградой извергающему огонь валу. А между ними вжался в землю, не имея пока никакого приказа, десантный батальон. Эх, как же неудобно стрелять второму.
– Отходим? – подполз к комбату начальник штаба, памятуя о дневном раскладе предстоящего боя.
Советские танки украинского производства с грузинскими экипажами, обученные американскими инструкторами, уже расстреливали осетинских женщин и российских миротворцев. Дырявили стены домов и сносили головы у памятников по улице Сталина. Но комбат медлил. Медлил вместе с рассветом, упиравшимся в затылки гор всеми лучами солнца: утро только что видело, как расстреляли, изрешетили, изнасиловали ночь, и не желало подобного на своем пороге. Только откуда быть силушке у новорожденного? Не смогло ни упереться в исполины-великаны, ни зацепиться за верхушки лесных чащ – со страхом выкатилось новым днем на небо. В иное время прыгало бы козликом – еще бы, 08.08.08, начало летней Олимпиады в Пекине, в Поднебесной зажигают олимпийский огонь…
– Огонь!
В появившийся на улице танк ненасытно, роем впилась, словно в сыр, крысиная свора пуль. Впилась без приказа из Москвы, под личную ответственность комбата. Но ведь не свежий хлеб он вез осетинам! А еще – хорошие танки делали в Советском Союзе: расшибив лбы о щербатую округлую броню, стальные коротышки замертво пали под гусеницы. Хотя и этого залпа хватило, чтобы танк попятился назад. Может, и впрямь в боевой технике все же не броня главное, а экипаж?
– Гранатометы вперед! И патроны. Мне!
Между комбатом и начальником штаба втиснулась тень с уродливо перекошенным от низкого солнца «Блоком памяти». Начштаба, приподняв дополнительную солдатскую память, с гаканьем хрястнул ее углом о придорожный камень. Щепки от ящика разлетелись в стороны, вывалив из нутра цинковые упаковки. Кащеева смерть для грузин пряталась дальше, и камень обреченно принял на себя и удар цинка. На этот раз из рваной металлической раны вылетели на волю картонные кубики. А уж в них любовно, словно елочные игрушки, и были упакованы, переложены маслянистой бумажной лентой близнецы пуль, погибших под гусеницами танка.
– Так будем отходить? – с надеждой требовал приказа начштаба.
Комбат оглянулся. Из пригорода-шанхая, укрываясь увитыми виноградной лозой навесами, бежали в гору женщины с детьми. Там, на вершине, с перебитой переносицей, выгоревшими глазницами, осевшее на одно колено, черно стояло на семи ветрах здание штаба российских миротворцев. По нему стреляли нескончаемо и со всех сторон, в нем уже нечему было гореть, но там и только там, у не спущенного российского флага, виделась цхинвальцам единственная надежда на спасение.
Летела в тартарары вечерняя логика комбата по ведению боя в городе. Нет, все было бы прекрасно, не окажись в Цхинвале мирных жителей. Но вот вышла десантникам незадача – не ушли они из родных мест. И теперь солдатская ноша удваивалась: не только вести бой, но и прикрывать гражданских.
– Приготовиться к бою! – прокричал комбат по сторонам, потому что командиры всегда находятся в центре боевых порядков.
Это означало одно: батальон остается на месте. Замирает правым флангом вдоль железной дороги, по которой не ходят поезда. Уходит левым под линию высоковольтных передач и упирается в магазинчик с тандыром, в котором сегодня не выпекут горячие лепешки. Остается, по крайней мере, до тех пор, пока жители не укроются, как за частоколом крепостных стен, за солдатскими бронежилетами в штабе миротворцев. Неправильная война. Не по тактике…
Тактику дал грузинский спецназ. Он свалился на головы десантников из рощи, приютившейся на пологом склоне вдоль всей дороги. Грузины катились с горы, для устрашения разрисовав на американский манер черной краской себе лица и поливая автоматным огнем пространство впереди себя. Наверное, Советский Союз окончательно похоронил себя именно в это мгновение – когда грузины пошли на русских…
Зря пошли. И нашли, кого пугать. Лучше бы хорошо учили военные науки: у наступающих должно быть превосходство минимум в четыре-шесть раз перед теми, кто сидит в окопах. Так что уткнитесь, господа хорошие, своим боевым раскрасом прямо в цхинвальскую пыль. Интересно только, почему убитые застывают в несуразных, не героических позах? Их так скручивают, отбрасывают, опрокидывают всего лишь девять граммов свинца?
А вот раненые – те находят силы подтягивать под себя от боли весь земной шар. Кого задело легко, те и впрямь отбежали, отползли, и тут прав наш новый комбат – пусть сеют ужас и панику. А тех, кто не может двигаться, надо держать на мушке как приманку: за убитыми вряд ли поползут, а вот за ранеными – возможно…
Прикрывая окуляры бинокля от бликов, майор прошелся взглядом по склону, так и не ставшему для спецназа трамплином через наши головы на беззащитный город. Дважды вернулся к камню на обочине, у которого он лично распластал очередью фигуру в черном. У раненого дергалась нога, наверняка краешком зацепило и живот, потому что пальцы спецназовца тянулись к нему, а не к упавшему автомату. Собственно, что и требовалось доказать: выбивать наступающих из строя.
– Кажется, баба, товарищ майор, – нашел времечко всмотреться в раненого дневальный. – Ловко вы ее…
Майор замер. Усмотреть в безвольном, обмякшем теле женщину мог, конечно, только солдат, год их не видевший. Но наверняка ошибся. С какой стати на его выстрел вышла именно баба? Хотя в грузинском спецназе они есть…
– Вот и держи ее на прицеле, – привязал комбат слишком глазастого бойца к «трофею». Уж дамочку свою грузины наверняка попробуют вытащить. И пойдут за ней минимум два-три человека, которых можно снайперски снять. А это – кто-то оставшийся в живых из нашей команды. Арифметика боя, выверенная до сотой доли после запятой, которой в Южной Осетии невольно стала девчонка из спецназа. Куда лезла, дура? Наносила бы на щечки белую пудру в Тбилиси, а не черную краску в Цхинвале… – Я ее в бой не посылал!
А бой притих, захлебнувшись первой кровью. Грузии для победного броска все ж таки не хватило дыхания в один глоток, и теперь требовалось вытереть пот, насытиться боеприпасами, дождаться отставших. Лишь небо продолжали чертить серебристо-ангельские стрелы самолетов, время от времени сталкиваясь с выпущенными навстречу ракетами, вспыхивая при этом клубком огня и врезаясь в горы.
Все же война. Настоящая.
Майор ломал голову над делами земными, сию-минутными: или пробиваться на выручку миротворцам, или оставаться на месте, прикрывая жителей. Бросок на гору, к трепещущему флагу, избавлял от необходимости раз за разом наводить бинокль на камень и испытывать что-то в виде угрызений совести. Однако если уйти, освободится пространство между засевшим на склоне спецназом и жителями города. Уж на этот бросок у грузин одного глотка воздуха хватит. И про соотношение потерь при бое с жителями говорить не придется…
– Стонет, – зудел над ухом дневальный.
– А что, должна песни петь? Глаз не спускай.
Сам приблизил девушку через бинокль на вытянутую руку, навел резкость. Конечно, будешь стонать с таким ранением. В Чечне журналисты домогались рассказов о «белых колготках», тут же впору переиначивать их в «зеленые штаны». Но сама виновата, умный в гору не пойдет… А зацепил и впрямь живот. Теперь лежать ей надо только на спине и ни в коем случае не терять сознание. Иначе мышцы расслабятся, язык западет, и девочка попросту задохнется. Пробежала бы метров десять левее. Или правее. А теперь вот лежи…
– Что глядишь? – сам зыркнул на солдата, попытавшегося по выражению лица командира определить, что тот видит через окуляры. – Станут вытаскивать – так и быть, не стреляй. Баба все-таки.
Солдат отлип от автомата, комбат нашел себе дело на левом фланге, у тандыра. Да только что ему на флангах делать, там командиры рот и начштаба рулят. Место командира – на лихом коне, в центре. Напротив камня…
– Никого, – замотал головой дневальный, когда майор, возвращаясь, как с нимбом, с роем пуль над головой, распластался среди пустых картонных коробочек.
Комбат намерился привычно вскинуть бинокль, но глаз и без него безошибочно уловил: подергивания раненой становились все реже и замедленнее. Через пару минут солнце начнет переваливать через валун, и лицо спезназовки откроется прямым лучам. Не выдержит ведь – оно здесь ядреное, солнце-то…
– Что ж они своих-то бросают? – недоуменно оглянулся на солдата майор. – Нам, что ль, самим таскать?
Тень дневального сжалась так, что уместилась в дорожной выбоине. Все ясно, скоро домой. Это в начале службы можно получить пулю по неопытности, а под дембель – только по глупости. Были десантники справа и слева, но они, как и положено, держали под прицелом свои сектора обстрелов. У него самого – валун и умирающая девушка. А может, и впрямь попробовать вытащить? Был бы там мужик, лежать ему до скончания века, то есть боя, а с женщиной – вроде как не по-джентльменски…
– Никто не рыпался к ней? – поинтересовался у двоих в ларце.
– Мертво.
Мертво – это хорошо. Не доблесть, конечно, а дурость – таскать из огня врага, к тому же тобой подстреленного. И грузины небось подобного не сделают. Но тут русский майор ВДВ! Мухой туда и обратно. Рискнуть? А оно надо?
Эх-ма!
– Прикрой!
Вышвырнув из-под ботинок гравий, комбат рванулся к камню. И – сволочи. Грузины сволочи. Они все же держали на прицеле раненую, пусть и не как приманку, а просто оберегая ее от посторонних – так отгоняют воронье от жертвы.
Майор не был стервятником, но и его встретили огнем на распахе, едва тот раскрылся в своем стремительном орлином рывке.
Надломился комбат. Опрокинулся сначала в небо, потом неловко упал на бок. С усилием, еще при памяти и силе, перевалился на спину: так и впрямь надо делать при ранении в живот, он не зря мысленно подсказывал это девушке.
И стих.
Зато заорал матом начштаба, выпустив смертельное содержимое автоматного рожка по роще. И когда в оглохшем небе беззвучно клацнула за последним патроном затворная рама, вдруг все замерло. Нет, в далеком поднебесном Пекине зажигали олимпийский огонь, через Рокский перевал рвалась подмога от 58-й армии, сталкивая в пропасти заглохшие и перекрывшие дорогу машины. Утихало все на нейтральной полосе для майора и девушки. Земная жизнь начала течь уже без них, и, осознав эту отрешенность, они вдруг потянулись навстречу друг другу липкими от крови пальцами. Словно уверовав, что спастись они могут только вместе. Что ближе, чем они, на этой пыльной дороге и в белесом горячем небе никого нет. Только бы солнце не перевалило за валун и не ослепило девушку. Если она прикроет глаза, открыть их вновь сил уже не хватит…
Подтянув свое обмякшее, переполненное кровью тело, майор с усилием выбросил его вперед. Бросок получился никчемный, зряшный, потому что все равно его не хватило дотянуться до девушки, хоть и было того расстояния ровно на ствол автомата, лежавшего между ними.
И перевалило солнце через валун. И сдалась девушка, прикрывая веки. И оставшийся в одиночестве майор тоже понял: все! С этого момента ни ему, ни соседке не требовалось ни подтягивать под свои раны земной шар, ни отталкиваться от земли – та сама замерла перед тем, как принять рабов божьих к себе.
И тогда встал с белым платком в руке начальник штаба. Из-за листвы тут же, словно боясь опоздать, торопливо скатился грузинский офицер. Сделали навстречу шаги. И словно перезагрузился пораженный вирусами страха блок памяти у дневального: неожиданно даже для самого себя солдат вытащил, поднял свою пудовую тень из дорожной выбоины и пошел, пусть и на деревянных ногах, но рядом с начштаба. А со склона в ответ тоже появился в помощь своему офицеру спецназовец в черном.
Четверка, все убыстряя шаг, словно торопясь в последнюю секунду исправить непоправимое, начала сближаться. В конце концов побежала, боясь опоздать. И выбежали им на подмогу другие солдаты, да с обеих сторон, да уже не высчитывая равного количества – доверились среди войны и ненависти друг другу. Хорошо все-таки, что был Советский Союз.
И упали на колени живые перед погибавшими, оторвали их от слишком гостеприимной земли. Подняли, осторожно понесли, сдерживая шаг и пряча взгляды от пульсирующих ран. Каждого в разные стороны, в окопы, ощетинившиеся друг против друга оружием.
Тот, кто стреляет первым, умирает все же вторым.
Но здесь, на цхинвальском склоне, с обеих сторон молились, чтобы остались живы раненые.
Оба.
