Партер. Седьмой ряд
– Баю-баюшки, баю…
– Вика, милая, все. Все уже.
– Не отдам…
«Отдашь!» – ухнул рядом разрыв.
Комья земли за спиной – как падающие яблоки в домашнем саду.
Для непонятливых повторилось едва ли не над ухом:
«Отдашь! Отдашь!!»
«Да-да-да-дааааа» – шавкой из подворотни подтявкнула господам артиллеристам дробненькая пулеметная очередь.
И вдруг озарение: какое же это счастье – оказаться во время обстрела на кладбище! Любой холмик – бруствер, памятник – стена каменная. Копачам вообще сказка: скатились в самими же вырытую могилу-окоп в седьмом ряду нового, всего лишь неделю назад открытого для захоронений, участка. Готовили могилочку для дитяти, лишней земли не захватывали, а вот, поди ж ты, легко втиснулись вчетвером.
– Баю-баюшки, баю…
– …юююююю… – передразнила мина-«крылатка».
Не ведала, дуреха, что от самой полетят клочки по закоулочкам, едва коснется земли. Иначе не насвистывала бы, а выла по-бабьи, изо всех сил удерживая себя в воздухе. А еще лучше – вернулась бы к тем, кто снаряжал ее, как поясом шахида, хвостовым оперением. Кто погладил выпуклые, в 120 мм, бедра, но тут же предал, разжав пальцы и опустив в тесное, темное, пропахшее гарью жерло ствола. И все ей окончательно должно было стать понятным, когда обожгло, возгорелось там, где шел элегантный, как у балерины, крылатый подол пачки.
Но обманула, дала ей передышку неведомая сила, выбросившая обратно мину из тесноты и гари да в голубой простор: летай, глупое чудушко, радуйся бабочкой единственному дню своей жизни. Смотри, как сияет в небе крест, взбежавший на цыпочках по куполу кладбищенской часовенки в самую высь. Забудь, что он всего лишь прекрасный ориентир для минометчиков, что именно от него делают поправки в расчетах для меткой стрельбы. Но простухе-дурехе и самой глаз не отвести от золоченого, парящего среди облаков Ивана-царевича, распахнувшего навстречу руки. Ох, для жаркой, желанной ночи!
Только вышла незадача: в последний миг ослепились ее глаза золоченым бликом. От неожиданности ненароком на мгновение вильнула «крылатка» хвостом и – вот как бывает – разминулась с судьбой! А может, это те, кто последними сжимал ее тугие бедра, кто передавал из рук в руки от снарядного ящика до ствола, думал не о вознесенных в небеса принцах, а о копошащихся, выползших наружу из шахт «медведках»? Только что шли из забоя рабочим классом, донбасским пролетариатом, защитничками Новороссии! А при первых же выстрелах вжались в землю так, что сами превратились в кладбищенскую пыль. А мины для того и шлют в поддержку горячих, но зачастую бестолковых при бое в населенном пункте голов снарядов и пуль, что могут падать на противника сверху. И тут уже ни в какую щель не забиться «колорадам», потому что заложен конструкторами миномету великий принцип войны: «Выстрелил – и забыл». В смысле – тех, по ком стреляли. Ибо уже некого помнить.
– …аюшки-баю…
– Да-да-дааааа…
– …ююююююю…
«Уух, уух» – проснулись, а может, только-только подскочили на подмогу сородичам всегда охочие до драки танки. Вот у кого дури по самые топливные баки. Такие, пока не снесут себе башню или им не настучат из гранатомета по темечку, будут строить из себя ковбоев.
Гудело, свистело, ухало, чвакало, скрежетало – какая же гармония, уважительное равноправие царят в стреляющем оркестре. Все – ради слушателей! Вот тут и крест-ориентир в благую помощь, чтобы могли дотянуться танкисты, пулеметчики, артиллеристы, минометчики своим искусством до каждого зрителя, начиная с первого ряда на кладбище и заканчивая галеркой на шахте. Одна незадача: перебивала, перепевала, мешала восприятию гармонии обстрела заунывная нота от черной сгорбленной тени в седьмом ряду партера:
– Уу-уу-уу-у….
И уж совсем некстати раздалась из могилы музыка Вивальди. Производители мобильных телефонов, оказывается, такие юмористы, такие чудики: вставляют вместо звонка не команды «К бою!» или «Всем бояться!», а музыку итальянского католического священника! Да еще на православном кладбище. Правда, не без пользы: его «Времена года», где волыночка наигрывает «Деревенский танец», подсказали, что сейчас хотя и поздняя, но все еще весна. А уж вы, люди, сами определяйтесь, какого года. И торопитесь, отрывок весенней музыки звучит у композитора всего-то четыре минуты. Если в пересчете на оркестрантов, то это где-то два десятка неспешных снарядов, тысячи полторы пуль, раз пятьдесят «у-ухнуть» и столько же «прою-ю-ю-ю-ю-ю-ю-зить» до звона в ушах. Антракт, конечно, придет, он неизбежен, сам Вивальди в сонете перед началом майской игры записал: «…Быстро иссякает вихрь могучий. Спит пастушок…»
– Баю-баюшки, родной…
Звук мобильника, который никак не могли отключить в могильной тесноте, вдруг неожиданно стал заглушаться надрывным, все нарастающим гулом бронетехники. Он шел со стороны шахты и не был страшен, потому что в то направление, на юг, указывал своим правым краем крест. А в Донбассе любой первоклассник преподаст урок географии: где юг, там ополчение. Защита. И сейчас именно оттуда зеленым приплюснутым наконечником летела, тщетно пытаясь оторваться от пыльного завихрения, «бээмпешка». Это и подсказка ученикам к вопросу по истории – какой год двадцать первого века рассматривается: похоронные процессии на бронетехнике впервые здесь появились в 2014-м. Их было много в этот период – бронетехники и похорон…
Становилось ясным и другое: механик-водитель сбежал из сумасшедшего дома. Наверняка его разбомбило, и когда вместо стен в воздухе остались висеть на трубах лишь батареи отопления, один из пациентов и умыкнул стоявшую в каком-нибудь музее БМП. И теперь не просто мчался в самое пекло, а еще и словно специально подставлялся под выстрелы: гарцевал на пригорках, пылил по проселкам, замирал у отдельных деревьев – так же пристрелянных, как и крест, ориентиров. Но странное дело: отсутствие логики в безумных поступках сумасшедшего нежданно позволило поднять головы похоронной процессии. Огонь под крестом стихал, он поддался на приманку и бросился догонять обезумевшую «бээмпешку».
В открывшееся в обстреле оконце люди и поторопились передать в рай двухмесячного «малятка, крыхитку» Богданчика. Кума уже не уговаривала подругу, молча выдрала малыша из рук. Подождала копачей, вытряхивавших из гробика налетевшую желтую глину и черные осколки, уложила крестничка в красную, с белыми кружевами покрывал домовину. Местный батюшка, обгоревший при тушении храма, страдал духовно и телесно в больнице, и она сама перекрестила мальчишечку, что-то прошептав ему в ушко на мотив молитвенного. Уступила место мужчинам с лопатами. И только после этого тревожно принялась искать взглядом БМП. Одна она знала военную тайну: за штурвалом сумасшедшей боевой машины сидит ополченец с позывным «Русак» – ее брат Васька, отец Богданчика. Утром дозвонился из боя в райцентре, предупредил, чтобы сына без него не хоронили, он прорвется, примчится, отомстит.
А сейчас его самого гоняли зайцем по полю фонтаны разрывов, хотя уже можно было нырнуть за ломаную геометрию терриконов. Но Васька рвал удила, постромки, нервы, гусеницы, сцепление, лишь бы остаться на виду. Уходи, Васька. Здесь уже положили цветы и убегают домой.
Ох, не все…
Малюсенького неровного осколочка от самовлюбленной «дурехи», упавшей все же за часовней, хватило повалить кулем станичную почтальонку. По арифметике на сегодня выпал скорбный, девятый день ее мужу, мучительно умершему от недостатка лекарств, и она наклонилась, чтобы поцеловать щурящегося на фотографии своего «чоловика» да поправить рушник на кресте. Ведь на них, на рушники, прилетают души и ангелы умерших. А вот не приди, не наклонись – глядишь, и прошла бы смертушка со своей почтовой сумкой мимо. Только ведь женщины идут и наклоняются, идут и наклоняются. Хоть русские, хоть украинские. И хотя осколок у Богданчика, судя по ранке, был в два раза больше, но нет ему, видать, разницы, каким размером какой возраст пересекать…
Причитать над новой бедой люди не стали: жизнь почтальонки по сравнению с Богданчиком виделась прожитой, а почта… Что почта без писем, которые в прифронтовое село давно уже никто не шлет. Так что пристроили копачи почтальоншу на черенки лопат и постарались бегом отнести домой, к забившейся в будку при виде страшной процессии, оставшейся теперь полной сиротой собаке. Настырный телефонный звонок вновь уточнил, что в мае 2014 года на Донбассе впервые несли покойника с кладбища домой, а не наоборот…
Господи! Найдется ли сила, которая остановит это безумие? Кто защитит хотя бы от надругательства снарядами могильный холмик в седьмом ряду? И почему перестали стрелять по БМП? Это же страшно, когда не стреляют на войне, потому что у них, у минометчиков, и впрямь есть присказка: «Выстрелил – и забыл»…
…Богданчику поминок не делали. И не с чего было, и опасно стало собираться людям вместе. Главное было довести Вику домой. Золовка, ненароком задевшая ее грудь, тронула теперь уже ее ладонью. Твердая, горячая – плохая.
– Сцеди молоко.
– Не для кого…
– Сцедись, – силком усадила на диван. Подвинула детскую баночку, сняв с нее ставшую ненужной соску. Ладошкой мягко помогла выдавить первую каплю из белого набухшего окружья. Невестка-то сама дитя, едва-едва исполнилось девятнадцать.
– А Богданчик не успел поесть перед бомбежкой, – встрепенулась вдруг запоздало Вика, вцепившись в стекляшку.
– Отнесу Нестеровым. У них малыш, – отобрала кума драгоценную влагу, прикрыла платком от пыли, солнца и сглазу. Теперь бы с Васькой ничего худого не сталось. – Ляг, полежи. Я быстро.
Получилось быстрее, чем думалось. Пояснила через окно:
– Уехали… Не осталось детей у нас на улице.
Вика вышла из дома, переодетая в камуфляж Василия. Приняла молоко обратно, прижала к груди баночку. Покачалась с ней, как баюкала сынка. Что-то вспомнив, на ощупь открыла побитую осколками калитку в сад. Присела у ближней, самой маленькой яблоньки. Да и когда той было расти, если посадили ее в день рождения Богданчика. Потрогала хворостинку-стволик и начала медленно лить молоко под дерево. Изнывающая от жары земля жадно проглотила через трещины влагу, замерла в ожидании новой порции. Но Вика, Виктория, ничего не пообещав ей, ни слова не сказав золовке, пошла через давшие завязь яблони, вишни, сливы к терриконам. Уходила строго по правому лучу креста. Оглянулась лишь однажды, и то на кладбище, где теперь уже навек лежать в своем скорбном ряду ее Богданчику. И слушать соловьиные песни. Они, соловьи, поют и на кладбищах, если заставить замолчать канонаду…
