Глава одиннадцатая

Монахини стояли перед верховной жрицей неподвижно, напряженные как струна, немые, слегка побледневшие. Они были готовы в путь. Полностью собраны. Мужские серые дорожные одежды, теплые, но не связывающие движений кожушки, удобные эльфьи башмаки. Волосы острижены так, чтобы их легко было содержать в чистоте в лагерях и во время переходов. И чтобы они не мешали работать. Плотные маленькие узелки, в которых была только пища на дорогу и необходимые медицинские инструменты. Остальное им должна была дать армия. Армия, в которую они отправлялись.

Лица обеих девушек были спокойны. Внешне. Трисс Меригольд знала, что у обеих чуть-чуть дрожат руки и губы.

Ветер рванул голые ветви деревьев храмового парка, погнал по плитам двора пожухшие листья. Небо было темно-синим. Чувствовалось, что надвигается метель.

– Вы уже получили назначение? – прервала молчание Нэннеке.

– Я – нет, – ответила Эурнэйд. – Пока буду на зимней базе, в лагере под Вызимой. Вербовщик говорил, что весной там остановятся подразделения кондотьеров с Севера… Мне предстоит быть фельдшерицей в одном из отрядов.

– А я, – слабо улыбнулась Иоля Вторая, – уже получила. В полевую хирургию к господину Мило Вандербеку.

– Только не опозорьте меня. – Нэннеке окинула девушек грозным взглядом. – Не опозорьте меня, храм и имя Великой Мелитэле.

– Ни за что не опозорим, матушка.

– И следите за собой.

– Да, матушка.

– Ухаживая за ранеными, вы будете валиться с ног, не зная сна. Вы будете бояться, будете сомневаться, глядя на боль, и страдания, и смерть. А в таких случаях легко пристраститься к наркотику или возбуждающему снадобью. Будьте осторожнее с этим.

– Знаем, матушка.

– Война, страх, смерть и кровь, – верховная жрица сверлила обеих взглядом, – это страшное ослабление нравов, а для некоторых – чрезвычайно сильная афродизия. Сейчас вы не знаете и знать не можете, как это подействует на вас, девочки. Будьте осторожны. А в крайних случаях, когда уже ничего больше сделать будет нельзя, применяйте предохранительные средства. Если все же, несмотря на это, одна из вас забеременеет, тогда сторонитесь знахарей и деревенских бабок! Поищите храм, а лучше всего – чародейку!

– Знаем, матушка.

– Это все. Теперь можете подойти под благословение.

Она поочередно возлагала им руки на голову, поочередно обнимала и целовала. Эурнэйд откровенно хлюпала носом. Иоля Вторая, как всегда, разревелась. Нэннеке, хоть и у нее самой чуть ярче, чем всегда, блестели глаза, фыркнула.

– Без сцен, без сцен, – сказала она, как могло показаться – гневно и резко. – Вы идете на самую обыкновенную войну. Оттуда возвращаются. Ну, забирайте вещички, и до встречи.

– До встречи, матушка.

Девушки быстро, не оглядываясь, шли к храмовым воротам, сопровождаемые взглядами верховной жрицы Нэннеке, чародейки Трисс Меригольд и писаря Ярре.

Юноша настойчиво покашливал, чтобы обратить на себя внимание.

– В чем дело? – покосилась на него Нэннеке.

– Им ты разрешила! – горько воскликнул Ярре. – Им, девушкам, разрешила завербоваться! А я? Почему мне нельзя? Мне что, продолжать за этими стенами корпеть над пересохшими пергаментами? Я не калека и не трус! Позор – сидеть в храме, когда даже девушки…

– Эти девушки, – прервала священнослужительница, – всю свою молодую жизнь обучались медицине, лечению и уходу за больными и ранеными. Они идут на войну не из патриотизма или жажды приключений, а потому, что там будет бесчисленное множество раненых и больных. Завал работы днем и ночью. Эурнэйд и Иоля Вторая, Мирра, Катье, Пруна, Дебора и другие девочки – вклад храма в эту войну. Храм как часть общества расплачивается с общественными долгами. Наш вклад – обученные специалистки. Это ты понимаешь, Ярре? Специалистки! Не мясо для резников!

– Все вступают в армию! Только трусы остаются дома!

– Глупости, Ярре, – резко сказала Трисс. – Ничего ты не понял.

– Я хочу на войну… – Голос юноши надломился. – Хочу спасать… Цири…

– Ну вот, извольте, – насмешливо проговорила Нэннеке. – Странствующий рыцарь рвется спасать даму своего сердца. На белом коне…

Она замолчала под взглядом чародейки.

– Впрочем, хватит об этом, Ярре, – бросила она на мальчика гневный взгляд. – Я сказала – не позволю. Возвращайся к книгам. Учись. Твое будущее – наука. Пошли, Трисс. Не будем терять времени.

На разложенном перед алтарем куске полотна лежали костяной гребень, дешевенькое колечко, книжка в потрепанном переплете, стираный-перестираный голубой шарфик. Склонившись над этими предметами, стояла на коленях Иоля Первая, жрица-ясновидящая.

– Не спеши, Иоля, – предупредила стоящая рядом Нэннеке. – Концентрируйся понемногу. Нам ни к чему молниеносное пророчество, нам не нужна энигма, допускающая тысячи решений. Нам нужна картина. Четкая картина. Возьми ауру от этих предметов, они принадлежали Цири… Цири к ним прикасалась. Возьми ауру. Постепенно. Спешка нам ни к чему.

Снаружи буйствовала пурга. Крыши и двор храма быстро покрылись снегом. Был девятнадцатый день ноября. Полнолуние.

– Я готова, матушка, – сказала мелодичным голосом Иоля Первая.

– Начинай.

– Одну минутку. – Трисс Меригольд вскочила с лавки, словно ее подбросила пружина, скинула с плеч шубу из шиншиллы. – Минуточку, Нэннеке. Я хочу войти в транс вместе с нею.

– Это небезопасно.

– Знаю. Но я хочу видеть. Собственными глазами. Я обязана… Я люблю Цири, как младшую сестру. В Каэдвене она спасла мне жизнь, рискуя собственной… – Голос чародейки неожиданно надломился.

– Ну, совсем как Ярре, – покачала головой верховная жрица. – Мчаться на выручку вслепую, очертя голову, не ведая, куда и зачем. Но Ярре – наивный мальчишка, а ты – зрелая и умная магичка. Ты должна знать, что своим погружением в транс ты Цири не поможешь. А себе можешь навредить.

– Я хочу войти в транс вместе с Иолей, – повторила Трисс, кусая губы. – Позволь мне, Нэннеке. Да и чем я рискую? Эпилептическим припадком? Даже если и так, ты ведь вытащишь меня из него.

– Ты рискуешь, – медленно проговорила Нэннеке, – увидеть то, чего видеть не должна.

«Холм, – с ужасом подумала Трисс, – Содденский Холм. На котором я когда-то умерла. На котором меня похоронили и выбили мое имя на надгробном обелиске. Холм и могила, которые когда-нибудь напомнят обо мне.

Я знаю. Когда-то мне это уже показывали!»

– Я уже решила, – сказала она холодно и торжественно, выпрямляясь и обеими руками отбрасывая на спину свои роскошные волосы. – Начинаем.

Нэннеке опустилась на колени, оперлась лбом на сложенные вместе ладони.

– Начинаем, – сказала она тихо. – Приготовься, Иоля. Опустись рядом со мной, Трисс. Возьми Иолю за руку.

Снаружи была ночь. Выл ветер. Мела метель.

На юге, далеко за горами Амелл, в Метинне, в крае, именуемом Стоозерье, в пятистах милях полета ворона от города Элландер и храма Мелитэле рыбак Госта вдруг проснулся от ночного кошмара. Проснувшись, Госта никак не мог вспомнить содержание сна, но странное волнение долго не давало ему уснуть.

Каждый владеющий своим ремеслом рыбак знает, что если ловить окуня, то только по первому льду.

Неожиданно ранняя зима этого года устраивала фокусы, а уж капризной была, как красивая и пользующаяся успехом девица. Первым морозом и метелью она, словно разбойник, выскакивающий из засады, застигла врасплох в начале ноября, сразу после Саовины, когда никто еще снегов и мороза не ожидал, а работы было навалом. Уже примерно в середине ноября озеро покрылось тонюсеньким, блестящим на солнце ледком, который, казалось, еще немного – и выдержит человека, но тут зима-капризница вдруг отступила, возвратилась осень, хлынул дождь, а теплый южный ветер отогнал от берега и растопил размытый дождем ледок.

«Какого черта? – поражались селяне. – Так быть зиме или не быть?»

Не прошло и трех дней, как зима вернулась. На сей раз обошлось без снега, без метели, зато мороз схватил будто кузнец клещами. Так, что аж затрещало. Истекающие водой стрехи крыш за одну ночь покрылись острыми зубьями сосулек, а захваченные врасплох утки чуть не примерзли к утиным лужам.

Озера Миль Трахта вздохнули и затянулись льдом.

Госта для уверенности переждал еще день, потом стянул с чердака ящик с ремнем, который носил на плече и в котором держал рыбацкую снасть. Как следует набил сапоги соломой, натянул кожух, взял пешню, мешок и поспешил на озеро.

Известно, ежели на окуня, то лучше всего по первому льду.

Лед был крепкий. Правда, немного прогибался под человеком, немного потрескивал, но держал. Госта дошел до плеса, вырубил первую лунку, сел на ящик, размотал леску из конского волоса, прикрепленную к короткому лиственничному пруту, нацепил оловянную рыбку с крючком, закинул в воду. Первый окунь в пол-локтя схватил приманку еще до того, как она опустилась и натянула леску.

Не прошло и часа, а вокруг лунки уже лежало больше полусотни зелено-полосатых рыб с красными как кровь плавниками. Госта наловил окуней больше, чем ему требовалось, но рыбачий азарт не позволял прекратить лов. Рыбу, в конце концов, всегда можно раздать соседям.

Тут он услышал протяжное фырканье и поднял голову над лункой. На берегу озера стоял красивейший черный конь, пар валил у него из ноздрей. Лицо наездника в ондатровой шубке прикрывал шарф.

Госта сглотнул. Бежать было поздно. Однако он втихую надеялся, что ездок не отважится спуститься с лошадью на тонкий лед.

Машинально он продолжал подергивать удочку, очередной окунь дернул леску. Рыбак вытянул его, отцепил, кинул на лед. Краем глаза видел, как наездник спрыгивает с седла, закидывает вожжи на голый куст и идет к нему, осторожно ступая по скользкому льду. Окунь трепыхался, напрягая колючие плавники, шевелил жабрами. Госта встал, наклонился за пешней: в случае нужды она могла сойти за оружие защиты.

– Не бойся.

Это была девушка. Теперь, когда она сняла шарф, он увидел ее лицо, изуродованное чудовищным шрамом. На спине у нее был меч, над плечом выступала прекрасной работы рукоять.

– Я не сделаю тебе ничего плохого, – тихо сказала девушка. – Хочу только спросить дорогу.

«Как же, – подумал Госта. – Аккурат. Сейчас, зимой-то? В мороз? Кто путешествует или едет по так себе? Только разбойники. Или курьеры».

– Здешняя местность называется Миль Трахта?

– Ну… – буркнул он, глядя в черную воду, плещущуюся в лунке. – Миль Трахта. Только мы-то говорим – Стоозерье.

– А озеро Тарн Мира? Слышал о таком?

– Все знают. – Он взглянул на девушку, испуганный. – Хоть мы его тута называем Бездна. Заколдованное озеро. Жуткой глубизны. Свитезянки тамой живут. И упыри живут в старожитних заговоренных развалинах.

Он увидел, как блеснули ее зеленые глаза.

– Там есть руины? Может, башня?

– Какая там ишшо башня? – не сумел он сдержать усмешки. – Камень на камне, камнем приваленный, травой зарослый. Груда обломков…

Окунь перестал трепыхаться, лежал, шевеля жабрами, среди своей цветасто-полосатой братии. Девушка смотрела, задумавшись.

– Смерть на льду, – сказала она наконец, – есть в ней что-то завораживающее.

– Э?

– И далеко до озера с руинами? В которую сторону ехать?

Он сказал. Показал. Даже выцарапал на льду острым концом пешни. Она кивала, запоминая. Кобыла на берегу озера била копытами о замерзшую землю, фыркала, гнала пар из ноздрей.

Он смотрел, как девушка удаляется вдоль западного берега озера, как галопом идет по краю откоса на фоне безлистных ольх и берез, через изумительный, сказочный лес, который мороз изукрасил глазурью инея. Вороная кобыла шла с неописуемым изяществом, грацией, быстро и в то же время легко, едва слышны были удары копыт о смерзшийся грунт, едва порошился серебристый снежок на задетых ею ветках. Как будто по глазурованному и застывшему на морозе лесу из сказки летел не обычный, а сказочный конь, конь-призрак.

А может, это и вправду был призрак?

Демон на призрачном коне, демон, принявший обличье девушки с огромными зелеными глазами и изуродованным лицом?

Кто же, ежели не демон, путешествует зимой? Расспрашивает о дороге к заклятым руинам?

Когда она отъехала, Госта быстро собрал свое рыбацкое немудреное имущество. До дома шел лесом. Сделал крюк, но разум и инстинкт предупреждали, что не надо идти просеками, не надо быть на виду. Девушка, подсказывали разум и инстинкт, наперекор всему привидением не была, а была человеком. Вороная кобыла не была привидением, а была лошадью. А за такими, что в одиночку на коне носятся по безлюдью, вдобавок зимой, очень даже часто следует погоня.

Часом позже по просеке пронеслись четырнадцать лошадей с седоками. Погоня.

Риенс еще раз тряхнул серебряной коробочкой, выругался, в бешенстве ударил ею по луке седла. Но ксеноглоз молчал. Как заколдованный.

– Магическое дерьмо, – холодно отметил Бонарт. – Заело побрякушку с ярмарки.

– Или же Вильгефорц демонстрирует нам свое к нам отношение, – добавил Стефан Скеллен.

Риенс поднял голову, окинул обоих злым взглядом.

– Благодаря побрякушке с ярмарки, – ядовито заметил он, – мы напали на след и его уже не потеряем. Благодаря господину Вильгефорцу мы знаем, куда направляется девушка. Мы знаем, куда идем и что нам предстоит сделать. Я считаю, что это много. По сравнению с вашими действиями месячной давности.

– Не болтай лишнего. Эй, Бореас? Что говорят следы?

Бореас Мун выпрямился, закашлялся.

– Она была здесь за час до нас. Когда может, старается ехать быстро. Но это местность сложная. Даже на своей сказочной кобыле она опередила нас не больше чем на пять-шесть миль.

– Значит, все-таки она лезет между озерами, – буркнул Скеллен. – Вильгефорц был прав. А ведь я не верил ему…

– Я тоже, – признался Бонарт. – Но только до того момента, когда вчера кметы подтвердили, что около озера Тарн Мира действительно есть какое-то магическое сооружение.

Кони фыркали, из ноздрей валил пар. Филин кинул взгляд через левое плечо на Жоанну Сельборн. Вот уже несколько дней не нравилось ему выражение лица телепатки. «Я становлюсь нервным, – подумал он. – Эта гонка всех нас измочалила и физически, и психически. Пора кончать. Самое время!»

Холодная дрожь пробежала у него по спине. Он вспомнил сон, который посетил его предыдущей ночью.

– Ладно! – встряхнулся он. – Довольно рассуждений. По коням!

Бореас Мун свешивался с седла, высматривал следы. Дело шло с трудом. Землю сковало как железом, образовались замерзшие комья, и быстро сдуваемый с них ветром снег удерживался только в бороздках и впадинах. Именно там-то Бореас и выискивал отпечатки подков вороной кобылы. Требовалась большая внимательность, чтобы не потерять след, особенно теперь, когда шедший из серебряной коробочки голос перестал давать советы и указания.

Он зверски устал. И волновался. Они преследовали девушку уже почти три недели, с самой Саовины, после резни в Дун Даре. Почти три недели в седлах, все время в погоне. И все это время ни вороная кобыла, ни едущая на ней девушка не слабели, не снижали темпа.

Бореас Мун высматривал следы.

И не мог перестать думать о сне, который посетил его в последнюю ночь. В этом сне он тонул, захлебываясь водой. Черная тонь замкнулась у него над головой, а он шел ко дну, в горло и легкие врывалась ледяная вода. Он проснулся вспотевший, мокрый, горячий – хотя кругом стоял прямо-таки собачий холод.

«Довольно уж, – думал он, свешиваясь с седла и высматривая следы, – самое время с этим кончать».

– Мэтр! Вы меня слышите? Мэтр?!

Ксеноглоз молчал, как проклятый.

Риенс энергично подвигал руками, дунул на замерзшие пальцы. Шею и спину кусал мороз, крестец и поясница болели, каждое резкое движение коня напоминало об этой боли. Даже ругаться уже не хотелось.

Почти три недели в седлах, в постоянной погоне. В пронизывающем холоде, а последние несколько дней – трескучем морозе.

А Вильгефорц молчит.

«Мы тоже молчим и глядим друг на друга волками!»

Риенс растер руки, натянул перчатки.

«Когда Скеллен на меня смотрит, – подумал он, – у него такой странный взгляд. Неужели хочет предать? Что-то слишком уж быстро и чересчур легко он тогда согласился с Вильгефорцем… А этот отряд, варнаки, ведь они ему верны, выполняют его приказы. Когда мы схватим девушку, он, несмотря на уговор, либо убьет ее, либо отвезет к своим заговорщикам, чтобы воплощать в жизнь идиотские идеи о демократии и гражданском правлении.

А может, Скеллен уже отказался от заговора? Родившийся конформистом и конъюнктурщиком, он сейчас, возможно, уже подумывает о том, чтобы доставить девчонку императору Эмгыру?

Нет, странно он как-то на меня поглядывает, этот Филин. Да и вся его банда. И Веда Сельборн…

А Бонарт? Бонарт – непредсказуемый садист. Когда он говорит о Цири, голос у него дрожит от ярости. В зависимости от минутного каприза он готов прикончить девушку либо украсть, чтобы заставить драться на аренах. Договор с Вильгефорцем? Плевал он на этот договор. Тем более теперь, когда Вильгефорц…»

Риенс вытащил ксеноглоз из-за пазухи.

– Мэтр! Вы меня слышите? Это Риенс…

Прибор молчал. Риенсу даже расхотелось злиться.

«Вильгефорц молчит. Скеллен и Бонарт заключили с ним пакт. А через день-другой, как только догоним девчонку, может оказаться, что пакт-то пшик! И тогда я могу получить ножом по горлу. Или отправиться в путах в Нильфгаард в качестве доказательства Филиновой лояльности…

Дьявольщина!

Вильгефорц молчит. Ничего не советует. Пути не указывает. Не рассеивает сомнения своим спокойным, логичным, проникающим до глубины души голосом. Молчит.

Ксеноглоз испортился. Может, из-за холода? А может…

Может, Скеллен был прав? Может, Вильгефорц действительно занялся чем-то другим и его не интересуем ни мы, ни наша судьба?

К чертовой матери, вот уж не думал, что так может случиться. Если б предполагал, не ухватился бы как последний дурак за это задание… Поехал бы прикончить ведьмака. Вместо Ширру. К чертям собачьим! Я тут мерзну, а Ширру, наверно, греется в тепле…

Подумать только, ведь я сам напросился на то, чтобы именно мне поручили Цири, а Ширру – ведьмака. Сам ведь просил.

Тогда, в сентябре, когда нам в руки попала Йеннифэр».

Мир, который еще минуту назад был нереальной, мягкой и тягучей тьмой, вдруг обрел твердые поверхности и контуры. Посветлел. Стал реальным.

Сотрясаемая конвульсиями Йеннифэр раскрыла глаза. Она лежала на камнях, среди трупов и закопченных досок, приваленная остатками такелажа драккара «Алкиона». Кругом нее виднелись ноги. Ноги в тяжелых сапогах. Один из сапог только что ударил ее, заставил очнуться.

– Вставай, ведьма!

Снова удар, отозвавшийся болью в корнях зубов. Она увидела склонившееся над нею лицо.

– Вставай, сказал! На ноги! Ты меня не узнаешь?

Она заморгала. И узнала. Это был тип, которого она однажды припалила, когда он сбегал от нее по телепорту. Риенс.

– Посчитаемся, – пообещал он. – Рассчитаемся за все, девка! Я покажу тебе, что такое боль. Этими вот руками и этими вот пальцами покажу.

Она напряглась, сжала и разжала кулаки, готовая бросить заклинание. И тут же свернулась в клубок, давясь, хрипя и дергаясь. Риенс захохотал.

– Не получается, да? – услышала она. – В тебе не осталось ни крупицы Силы! Тебе с Вильгефорцем не тягаться! Он выдавил из тебя все до последней капельки, как молочную сыворотку из творога. Ты не сумеешь даже…

Он не докончил. Йеннифэр выхватила кинжал из ножен, пристегнутых с внутренней стороны бедер, вскочила как кошка и ткнула вслепую. Но не попала. Лезвие лишь царапнуло цель, разорвало материал брюк. Риенс отскочил и повернулся.

Тут же на нее посыпался град ударов и пинков. Она взвыла, когда тяжелый сапог ударил в низ живота. Чародейка свернулась, хрипя. Ее сорвали с земли, заломив руки за спину, она увидела летящий в ее сторону кулак. Мир вдруг разгорелся искрами, лицо прямо-таки взорвалось от боли. Боль волной спустилась вниз, до живота и промежности, превратила колени в кисель. Она повисла в удерживающих ее руках. Кто-то схватил ее сзади за волосы, поднял голову. Она получила еще удар. В глаз. Снова все исчезло и расплылось в ослепительном блеске.

Сознания она не потеряла. Чувствовала все. Ее били сильно, жестоко, как бьют мужчину. Ударами, которые должны не только принести боль и сломить, но выбить из нее все силы, всю волю к сопротивлению. Ее били, дергающуюся в стальных тисках рук.

Она рада была бы потерять сознание, но не могла. Она чувствовала все.

– Достаточно, – вдруг услышала она издалека, из-за завесы боли. – Ты спятил, Риенс. Хочешь ее убить? Она нужна мне живая.

– Я обещал ей, мэтр, – буркнула маячившая перед ней тень, постепенно принимавшая очертания тела и лица Риенса. – Я обещал ей отплатить… Этими вот руками…

– Меня не интересует, что ты ей обещал. Повторяю, она нужна мне живая и способная к членораздельной речи.

– Из кошки и ведьмы не так-то просто выбить жизнь, – засмеялся тот, кто держал ее за волосы.

– Не умничай, Ширру. Я сказал: прекратить избиение. Поднимите ее. Как ты себя чувствуешь, Йеннифэр?

Чародейка сплюнула красным, подняла распухшее лицо. В первый момент не узнала его. На нем было что-то вроде маски, закрывавшей всю левую часть головы. Но она знала, кто это.

– Иди к дьяволу, Вильгефорц, – с трудом выговорила она, осторожно прикасаясь языком к передним зубам и искалеченным губам.

– Как расцениваешь мое заклинание? Тебе понравилось, как я поднял тебя с моря вместе с лодчонкой? Понравился полет? Какими заклинаниями ты защитилась, что сумела выжить при падении?

– Иди к дьяволу.

– Сорвите с нее звезду. И в лабораторию ее. Не теряйте времени.

Ее тащили, тянули, иногда несли. Каменистая равнина, на ней разбитая «Алкиона». И еще многочисленные остовы, торчащими ребрами шпангоутов напоминающие скелеты морских чудовищ. «Крах был прав, – подумала она. – Корабли, которые без вести пропадали на Бездне Седны, не попали в естественные катастрофы. О боги… Паветта и Дани…»

Над равниной, далеко, врезались в затянутое тучами небо горные вершины.

Потом были стены, ворота, галереи, паркет, лестница. Все какое-то странное, неестественно большое… и слишком мало деталей, чтобы можно было понять, где находишься, куда попал, куда занесло тебя заклинание. Лицо распухало, дополнительно затрудняя наблюдения. Единственным поставщиком информации было обоняние – она моментально почувствовала запах формалина, эфира, спирта. И магии. Запахи лаборатории.

Ее грубо усадили на стальное кресло, на запястьях и щиколотках защелкнулись тесные захваты. Прежде чем стальные челюсти держателя сжали виски и зафиксировали голову, она успела осмотреть обширный, ярко освещенный зал. Увидела еще одно кресло, странную стальную конструкцию на каменном подиуме.

– Верно-верно, – услышала она голос стоявшего позади Вильгефорца. – Это креслице для твоей Цири. Давно уже ждет, все дождаться не может. Я тоже.

Она слышала его близко, почти чувствовала его дыхание. Он вводил ей иглы в кожу головы, пристегивал что-то к ушным раковинам. Потом встал перед ней и снял маску. Йеннифэр невольно вздохнула.

– Работа твоей Цири, – сказал он, открыв некогда классически прекрасное, а теперь жутко изувеченное лицо, усеянное золотыми клеммами и зажимами, поддерживавшими многофасеточный кристалл в левой глазной впадине. – Я пытался ее схватить, когда она вбегала в телепорт Башни Чайки, – спокойно пояснил чародей. – Хотел спасти ей жизнь, будучи уверен, что телепорт убьет ее. Наивный! Она прошла гладко, с такой силой, что портал взорвался и все обломки полетели мне прямо в лицо. Я потерял глаз и левую щеку, а также много кожи на лице, шее и груди. Очень печально, очень неприятно, очень усложняет жизнь. И очень некрасиво, верно? Да, надо было видеть меня до того, как я начал магическую регенерацию.

Если б я верил в такие штуки, – продолжал он, засовывая ей в нос загнутую медную трубку, – то подумал бы, что это месть Лидии ван Бредевоорт. Из могилы. Я регенерируюсь, но постепенно. Это требует массу времени и идет с трудом. Особые сложности с регенерацией глазного яблока… Кристалл прекрасно выполняет свою роль, я вижу трехмерно, но, как ни говори, это чуждое тело, отсутствие естественного глазного яблока порой доводит меня до бешенства. Тогда, охваченный, как там ни говори, иррациональной злостью, я клянусь себе, что когда схвачу Цири, то первым делом прикажу Риенсу вырвать у нее один из ее огромных зеленых глазищ. Пальцами. «Этими вот пальцами», – как он любит говорить. Молчишь, Йеннифэр? А знаешь, что и у тебя мне тоже хочется вырвать глаз? А то и оба?

Он воткнул ей толстую иглу в вену на руке, он никогда не промахивался. Йеннифэр стиснула зубы.

– Наделала ты мне хлопот. Заставила оторваться от работы. Ты шла на большой риск, отправившись на лодке на Бездну Седны под мой насос… Эхо нашего краткого поединка было сильным и далеким, могло дойти до любопытных и нежелательных ушей. Но я не мог сдержаться. Возможность заполучить тебя, подключить к моему сканеру была чертовски искусительной. Думаю, ты не предполагаешь, – он воткнул очередную иглу, – что я клюнул на твою провокацию? Заглотал приманку? Нет, Йеннифэр, если ты так думаешь, то путаешь небо со звездами, отраженными ночью в поверхности озера. Ты преследовала меня, я же преследовал тебя. Отправившись на Бездну Седны, ты просто облегчила мне задачу. Потому что я, видишь ли, сам нащупать Цири не могу даже с помощью вот этого не имеющего себе равных сканера. У девушки сильные врожденные защитные механизмы, сильна собственная антимагическая и глушащая аура, и в конце концов это ведь Старшая Кровь… Но все равно мои суперсканеры должны были бы ее обнаружить. Однако не обнаруживают.

Йеннифэр уже вся была обмотана сетью серебряных и медных проводков, окручена системой серебряных и фарфоровых трубочек. На приставленном к креслу столике покачивались стеклянные сосуды с бесцветными жидкостями.

– Тогда я подумал, – Вильгефорц всунул ей в нос другую трубку, на этот раз стеклянную, – что единственный способ отыскать Цири сканированием – это применить эмпатический зонд. Однако для этого мне нужен был человек, у которого имелся с девушкой достаточно сильный эмоциональный контакт и образовалась эмпатическая матрица, этакий, воспользуемся неологизмом, алгоритм взаимных чувств и симпатии. Я подумал о ведьмаке, но ведьмак исчез, кроме того, ведьмаки скверные медиумы. Я намеревался приказать выкрасть Трисс Меригольд, нашу Четырнадцатую с Холма. Подумывал, не увести ли Нэннеке из Элландера… Но когда оказалось, что ты, Йеннифэр из Венгерберга, прямо-таки сама лезешь мне в руки… Честное слово, ничего лучшего и придумать было невозможно… Если тебя подключить к аппаратуре, ты нащупаешь мне Цири. Правда, операция требует сотрудничества с твоей стороны… Но, как тебе известно, существуют методы принудить к сотрудничеству.

Конечно, – продолжал он, вытирая руки, – должен тебе кое-что пояснить. Например – откуда и как я узнал о Старшей Крови. О наследии Лары Доррен. Что, собственно говоря, такое этот ген. Как случилось, что он попал к Цири. Кто его ей передал. Каким образом я его у нее отберу и для чего использую. Как действует насос Седны, кого я им уже всосал, что и зачем сделал с ними. Правда ведь, масса вопросов? Просто жаль, что нет времени обо всем тебе рассказать, все объяснить. И даже просто удивить, потому что, я уверен, Йеннифэр, некоторые факты тебя удивили бы… Но, как сказано, на это нет времени. Эликсиры начинают действовать. Тебе уже пора начать сосредоточиваться.

Чародейка стиснула зубы, задыхаясь от глубокого, рвущегося изнутри стона.

– Я знаю, – кивнул Вильгефорц, придвигая ближе большой профессиональный мегаскоп, экран и огромный хрустальный шар на треноге, окутанный паутиной серебряных проволочек. – Знаю, это очень неприятно. И весьма болезненно. Поэтому чем скорее ты приступишь к сканированию, тем меньше времени на него уйдет. Ну, Йеннифэр! Здесь, на этом вот экране, я хочу видеть Цири. Где она, с кем, что делает, что ест, с кем и где спит?

Йеннифэр пронзительно, дико и отчаянно закричала.

– Больно? – догадался Вильгефорц, впиваясь в нее живым глазом и мертвым кристаллом. – Ну конечно же, больно. Сканируй, Йеннифэр, не упирайся. Не разыгрывай из себя героиню. Ты прекрасно знаешь, что этого выдержать нельзя. Последствия упрямства могут быть плачевными: кровоизлияние, параплексия или же ты вообще превратишься в бессмысленное существо и будешь вести растительное существование. Если, конечно, выживешь!

Она стиснула челюсти так, что хрустнули зубы.

– Ну, Йеннифэр, – мягко сказал чародей. – Ну, хотя бы из любопытства! Ведь тебе наверняка интересно, как поживает твоя воспитанница. А вдруг ей угрожает опасность? Может, она бедствует? Ты же знаешь, сколько людей желают Цири зла и жаждут ее гибели. Сканируй. Когда я буду знать, где находится девушка, я притащу ее сюда. Тут она будет в безопасности… Тут ее не найдет никто. Никто.

Голос у Вильгефорца был бархатный и теплый.

– Сканируй, Йеннифэр, сканируй. Пожалуйста. Даю тебе слово: я возьму у Цири только то, что мне необходимо. А потом обеим вам верну свободу. Клянусь.

Йеннифэр еще крепче стиснула зубы. Струйка крови потекла у нее по подбородку. Вильгефорц резко встал, махнул рукой.

– Риенс!

Йеннифэр почувствовала, как пальцы ее рук стискивают какие-то приспособления.

– Порой, – сказал Вильгефорц, наклоняясь к ней, – там, где бессильна магия, эликсиры и наркотики, дает результат обычная, старая, добрая классическая боль. Не принуждай меня к этому. Сканируй.

– Иди к черту, Вильгефорц!

– Подкручивай винты, Риенс. Понемногу.

Вильгефорц взглянул на безжизненное тело, которое тащили по полу к лестнице, ведущей в подземелья. Потом поднял глаз на Риенса и Ширру.

– Всегда существует риск, – сказал он, – что кто-нибудь из вас попадет в руки моих врагов и будет подвергнут допросу с пристрастием. Хотелось бы верить, что вы проявите не меньшую стойкость тела и духа. Да, хотелось бы в это верить. Очень. Но я не верю.

Риенс и Ширру молчали. Вильгефорц вновь включил мегаскоп, спроецировав на экран изображение, генерируемое огромным кристаллом.

– Вот все, чего я добился. Я хотел получить Цири, а она дала мне ведьмака. Интересно. Не позволила вырвать из себя эмпатическую матрицу девушки, но на Геральте сломалась. А о каких-либо ее чувствах к этому Геральту я вовсе и не подозревал… Ну, для начала удовольствуемся достигнутым. Ведьмак, Кагыр аэп Кеаллах, бард Лютик, какая-то женщина? Хм-м-м… Кто возьмется за окончательное решение ведьмачьей проблемы?

«Согласился Ширру, – вспоминал Риенс, приподнимаясь на стременах, чтобы хоть немного облегчить болящие от седла ягодицы. – Ширру взялся убить ведьмака. Он знал местность, в которой Йеннифэр высканировала Геральта и его компанию, у него там были знакомые или даже родня. Меня же Вильгефорц послал переговорить с Ваттье де Ридо, а затем следить за Скелленом и Бонартом…

А я, идиот, тогда радовался, уверенный, что мне в удел досталась задача гораздо более легкая и приятная. И такая, с которой я управлюсь быстро, без труда и с удовольствием…»

– Если кметы не лгали, – Стефан Скеллен поднялся на стременах, – то озеро должно быть за этой возвышенностью, в котловине.

– Туда и следы ведут, – подтвердил Бореас Мун.

– Тогда почему же мы стоим? – Риенс потер озябшее ухо. – Шпоры коням и вперед!

– Не шебуршись, – придержал его Бонарт. – Надо разделиться и окружить котловину. Неизвестно, по какому берегу она поехала. Если выберем неверное направление, озеро может отрезать ее от нас.

– Истинная правда, – поддакнул Бореас Мун.

– Озеро сковал лед, – бросил Риенс.

– Лед может оказаться слишком слабым для лошадей. Бонарт прав, надо разделиться.

Скеллен быстро отдал нужные распоряжения. Группа, которую вели Бонарт, Риенс и Оль Харшейм, насчитывавшая в общей сложности семь лошадей, помчалась по восточному берегу и быстро скрылась в черном лесу.

– Хорошо, – скомандовал Филин. – Едем. Силифант… – И тут же сообразив, что что-то не в порядке, развернул коня, хлестнул его нагайкой, наехал на Жоанну Сельборн.

Веда оттянула назад своего коня. Лицо у нее было каменное.

– Впустую, господин коронер, – сказала она хрипло. – И не пытайтесь даже. Мы не поедем. Мы возвращаемся. С нас довольно.

– Мы?! – рявкнул Дакре Силифант. – Кто – мы? Это что, бунт?

Скеллен наклонился в седле, сплюнул на мерзлую землю. За Ведой стояли Андрес Верный и Тиль Эхрад, светловолосый эльф.

– Госпожа Сельборн, – протяжно и ядовито проговорил Филин. – Не в том дело, что вы теряете виды на многообещающую карьеру, что растрачиваете и превращаете в ничто выпавший вам в жизни шанс. Дело в том, что вас отдадут палачу. Вместе с теми дурнями, которые вас послушались.

– Чему суждено висеть, то не утонет, – философически ответила Веда. – А палачом нас не надо пугать, господин коронер, ибо неизвестно еще, кому ближе к эшафоту, вам или нам.

– Ты так считаешь? – Глаза Филина сверкнули. – Подслушала где-то чьи-то хитрые мысли. Я считал тебя умнее. А ты оказалась обыкновенной глупой бабой. Тот, кто со мной, – всегда выигрывает, кто против – всегда проигрывает! Запомни! Хоть ты меня уже за утопленника считаешь, я еще успею отправить тебя на эшафот. Слышите, вы? Раскаленными крючьями прикажу срывать у вас мясо с костей!

– Раз мать родила, господин коронер, – мягко сказал Тиль Эхрад. – Вы выбрали свой путь, мы – свой. Оба пути ненадежны и рискованны. И неизвестно, кому что судьба уготовила.

– Вам не удастся, – гордо подняла голову Веда, – нас, как псов каких, натравливать на девушку, господин Скеллен. И мы не позволим, словно псы, убить себя, как это случилось с Нератином Цекой. А, хватит болтать. Мы возвращаемся. Бореас, поехали с нами!

– Нет, – покачал головой следопыт, отирая лоб меховой шапкой. – Дай вам счастья, не желаю вам зла. Но я остаюсь. Служба! Я присягнул.

– Кому? – поморщилась Веда. – Императору или Филину? А может, чародею, треплющемуся из коробочки?

– Я солдат, Веда. Служба.

– Постойте, – крикнул Дуффицей Крель, выезжая из-за спины Дакре Силифанта. – Я с вами. Мне тоже надоело. Вчера ночью мне приснилась моя смерть. Я не хочу подыхать за паршивое и подозрительное дело!

– Предатели! – крикнул Дакре, краснея, как вишня. Казалось, черная кровь вот-вот брызнет у него с лица. – Отступники! Подлые псы!

– Замолчи. – Филин продолжал смотреть на Веду, а глаза у него были такие же мерзкие, как у птицы, давшей ему прозвище. – Они выбрали путь, ты же слышал. Чего же кричать и брызгать слюной. Но мы еще когда-нибудь встретимся. Обещаю.

– Может, даже на одном эшафоте, – без всякого ехидства сказала Веда. – Потому что вас, Скеллен, не вместе с их светлостями, князьями, казнить будут, а с нами, хамами. Но вы правы, нечего слюной брызгать. Мы едем. Бывай, Бореас. Бывайте, господин Силифант.

Дакре сплюнул между ушами коня.

– И сверх того, что я уже рассказала, – Жоанна Сельборн гордо подняла голову, отбросила со лба темную прядку волос, – ничего добавить не могу, Высокий трибунал.

Председатель трибунала глядел на нее сверху. Лицо у него было непроницаемое. Глаза серые. И добрые.

«А, да что там, – подумала Веда, – попытаюсь. Двум смертям не бывать. Как говорится, раз козе смерть! Не стану я гнить в цитадели и ожидать смерти. Филин слов на ветер не бросал, он даже из могилы готов мстить…

Подумаешь! А вдруг не заметят. Раз козе смерть!»

Она приложила ладонь к носу, словно утиралась. Взглянула прямо в серые глаза председателя трибунала.

– Стража! – сказал председатель трибунал. – Отведите свидетельницу Жоанну Сельборн обратно в…

Он осекся, закашлялся. Неожиданно на лбу у него проступила испарина.

– В канцелярию! – докончил он, сильно засопев. – Выписать соответствующие документы. И освободить. Свидетельница Сельборн Жоанна трибуналу более не нужна.

Веда украдкой стерла капли крови, выступившие из носа. Обольстительно улыбнулась и поблагодарила вежливым поклоном.

– Дезертировали? – недоверчиво повторил Бонарт. – Обыкновенно так дезертировали? Взяли, понимаешь, и просто так уехали? Скеллен! И ты позволил?

– Если они нас сыпанут… – начал Риенс, но Филин тут же прервал его:

– Не «сыпанут», потому что им жизнь дорога! Да, впрочем, что я мог сделать? Когда Крель к ним присоединился, со мной остались только Берт и Мун, а их было четверо…

– Четверо, – зловеще проговорил Бонарт, – вовсе не так много. Дайте только догнать девчонку, я двинусь за ними. И накормлю ими ворон. Во имя определенных принципов.

– Сначала еще догнать надо, – бросил Филин, нагайкой подхлестывая своего сивку. – Бореас! Гляди за следами!

Котловину наполнял плотный туман, но они знали, что внизу лежит озеро, потому что здесь, в Миль Трахта, в каждой котловине лежало озеро. А то, к которому вел след копыт вороной кобылы, несомненно, было тем, которое они искали, тем, которое им велел искать Вильгефорц. Тем, которое он подробно им описал и сообщил название.

Тарн Мира.

Озеро было узкое, не шире полета стрелы, втиснутое слегка изогнутым полумесяцем между высокими отвесными склонами, поросшими черным ельником, красиво присыпанным белой снежной пудрой. Склоны покрывала тишина, такая, что аж в ушах звенело. Замолчали даже вороны, зловещее карканье которых сопровождало их в пути несколько дней.

– Это южный конец, – сказал Бонарт. – Если чаровник не испоганил дела и не напутал, то магическая башня лежит на северном конце. Гляди за следом, Бореас. Если потеряем след, озеро отгородит нас от нее.

– Следы четкие! – крикнул снизу Бореас Мун. – И свежие. Ведут к озеру!

– Вперед! – Скеллен сдержал сторонящегося крутизны сивку. – Вниз.

Спустились по склону, осторожно, сдерживая фыркающих лошадей. Продрались сквозь черные, голые, обледеневшие кусты, закрывающие доступ к берегу.

Гнедой Бонарта мягко ступил на лед, с хрустом ломая торчащие словно из стеклянной плиты сухие камышины. Лед затрещал, из-под копыт разбежались звездочкой длинные стрелки трещин.

– Назад! – Бонарт натянул поводья, завернул храпящего коня к берегу. – С коней! Лед тонкий.

– Только у берега, в камышах, – оценил Дакре Силифант, ударив по ледяной скорлупе каблуком. – Но даже и здесь дюйма полтора. Удержит лошадей запросто, бояться нечего…

Его слова заглушила ругань Скеллена. Лошадь заржала, просела на зад, ноги под ней разъехались. Скеллен ударил лошадь шпорами, выругался снова, на этот раз ругательству вторил хруст ломающегося льда. Сивка заколотил передними копытами, задние, увязшие, дергались в пробоине, круша лед и взбивая в пену вырывающуюся из-под него темную воду. Филин спрыгнул с седла, дернул за поводья, но поскользнулся и свалился всем телом, чудом не попав под копыта собственного коня. Два геммерийца, тоже спешившиеся, помогли ему подняться. Оль Харшейм и Берт Бригден выволокли ржущего сивку на берег.

– С коней, парни, – повторил Бонарт, уставившись в туман, затягивающий озеро. – Незачем рисковать. Догоним девку пёхом. Она тоже слезла, тоже идет пешком.

– Истинная правда, – подтвердил Бореас Мун, указывая на озеро. – Это видать.

Только у самого берега, под крышей еловых ветвей, ледяная скорлупа была гладкой и полупрозрачной, как темное бутылочное стекло, под ней был виден камыш и побуревшие водоросли. Дальше, на плесе, лед покрывал тоненький слой влажного снега. А на снегу, докуда позволял видеть туман, темнели следы ног.

– Возьмем! – запальчиво крикнул Риенс, закидывая вожжи на сук. – Не такая уж она хитрая, как казалось! Пошла по льду, серединой озера. Если б выбрала один из берегов или лес, нелегко было бы догнать!

– Серединой озера… – задумчиво повторил Бонарт. – Именно серединой озера ведет самая короткая и самая прямая дорога к той якобы магической башне, о которой говорил Вильгефорц. Она об этом знает. Мун, на сколько она опережает нас?

Бореас, который уже был на озере, низко наклонился над следом сапога. Присмотрелся.

– Не больше чем на полчаса. Теплеет, а след не размытый, каждый гвоздь в каблуке видать.

– Озеро, – буркнул Бонарт, напрасно пытаясь пробить взглядом туман, – тянется к северу больше чем на пять миль. Так говорил Вильгефорц. Если у девчонки полчаса перевеса, значит, она в какой-нибудь полумиле перед нами.

– На скользком льду? – покрутил головой Мун. – И того нет. Шесть-семь стае, не больше.

– Тем лучше. Вперед!

– Вперед, – повторил Филин. – На лед, и вперед, быстро!

Они шли, тяжело дыша. Близость жертвы взбадривала, возбуждала, наполняла эйфорией словно наркотик.

– Не уйдет!

– Только б след не потерять…

– И только б она нас не объегорила в тумане… Бело, как в молоке… В двадцати шагах не видать, мать ее…

– Шевелите лаптями, – буркнул Риенс. – Быстрей, быстрей! Пока снежок на льду, идем по следам…

– Следы совсем свежие, – неожиданно забормотал Бореас Мун, останавливаясь и наклоняясь. – Свеженькие… Каждый гвоздь оттиснулся… Она перед нами… Совсем близко! Почему ж мы ее не видим?!

– И почему не слышим?! – задумался Оль Харшейм. – Наши шаги по льду дуднят, снег поскрипывает! Так почему ж ее-то не слышно?

– Потому что болтаете много, – резко отрезал Риенс. – Дальше, марш!

Бореас Мун стащил шапку, утер вспотевший лоб.

– Она тут, в тумане, – сказал он тихо. – Где-то тут, в тумане… Но не видно где… Не видать, откедова ударит… Как там… В Дун Даре… В ночь Саовины…

Он принялся дрожащей рукой извлекать меч из ножен. Филин подскочил к нему, схватил за плечи, рванул.

– Заткни хлебало, старый дурень, – зашипел он.

Однако было уже поздно. Остальным передался страх. Они тоже вытащили мечи, инстинктивно становясь так, чтобы за спиной был кто-нибудь из спутников.

– Она не привидение! – громко прошипел Риенс. – Она даже не магичка! А нас – десятеро! В Дун Даре было четверо и все пьяные в дымину!

– Расступиться, – неожиданно сказал Бонарт, – влево и вправо, в линию. И идти цепью! Но так, чтобы друг друга из глаз не выпускать.

– И ты туда же? – скривился Риенс. – И тебя тоже забрало, Бонарт? Я считал тебя не таким… – Он осекся.

Охотник за наградами глянул на него взглядом холодней, чем лед.

– Растянуться в цепь, – повторил он, не обращая внимания на чародея. – Держать дистанцию. Я возвращаюсь за лошадью.

– Что?

Бонарт и на этот раз не удостоил Риенса ответом. Риенс выругался, но Филин быстро положил ему руку на плечо.

– Перестань, – буркнул он, – пусть идет. А мы давайте не будем терять времени! Люди, в цепь! Берт и Стигвард – налево, Оль – направо…

– Зачем все это, Скеллен?

– Под идущими кучей, – буркнул Бореас Мун, – лед скорее проломится, чем под растянувшимися в цепь. Кроме того, ежели цепью пойдем, будет меньше риск, что девка у нас как-нито бочком ускользнет.

– Бочком? – фыркнул Риенс. – Это каким же манером? Следы перед нами как на ладони. Девчонка идет прямо как по струнке; если попытается хоть на шаг в сторону двинуться, следы выдадут!

– Хватит трепаться, – обрезал Филин, глядя назад, в туман, в котором исчез Бонарт. – Вперед!

Они пошли.

– Теплее становится, – шепнул Бореас Мун. – Лед поверху тает, наледь образуется…

– Туман густеет…

– Но следы все время видны, – отметил Дакре Силифант. – Кроме того, мне кажется, девчонка пошла медленнее. Устает.

– Как и мы. – Риенс сорвал шапку и обмахнулся.

– Тише. – Силифант вдруг остановился. – Вы слышали? Что такое?

– Я ничего не слышал.

– А я – да… Как бы скрип… Скрип по льду… Но не оттуда. – Бореас Мун указал в туман, в который уходили следы. – Как бы слева, сбоку…

– Я тоже слышал, – подтвердил Филин, беспокойно оглядываясь. – Но теперь стихло. Черт побери, не нравится мне это. Мне это не нравится!

– Следы, – утомленно, но настойчиво повторил Риенс. – Мы видим ее следы! Что, у вас глаз нет? Она идет прямо как стрела. Если б свернула хоть на шаг, хоть на полшага, мы увидели бы по следам! Марш быстрей, через минуту-другую мы ее возьмем! Ручаюсь, через минуту увидим…

Он осекся. Бореас Мун вздохнул так, что у него заиграло в легких. Филин выругался.

В десяти шагах перед ними, на самой границе видимости, обозначенной плотным туманом, следы обрывались. Исчезали.

– Чума на тебя…

– В чем дело?

– Улетела, что ли?

– Нет, – покрутил головой Бореас Мун. – Не улетела. Хуже.

Риенс грязно выругался, указывая на появившиеся на ледовой скорлупе черточки.

– Коньки, – буркнул он, машинально сжимая кулаки. – У нее были коньки, и она их надела… Теперь помчится по льду как ветер… Мы ее не догоним! Куда, чума на его морду, подевался Бонарт? Не догнать девку без лошадей!

Бореас Мун громко кашлянул, вздохнул. Скеллен медленно расстегнул кожушок, открыв пересекающую наискось грудь бандольеру с рядом орионов.

– Нам не придется ее догонять, – сказал он холодно. – Это она догонит нас. Боюсь, очень даже скоро!

– Ты спятил?

– Бонарт это предвидел. Поэтому и вернулся за лошадьми. Он знал, что девка заманивает нас в ловушку. Внимание! Ловите скрип коньков по льду!

Дакре Силифант побледнел, это было видно, даже несмотря на покрасневшие от мороза щеки.

– Парни! – крикнул он. – Внимание! Будьте настороже! И в кучку, в кучку. Не потеряйтесь в тумане.

– Заткнись! – рявкнул Филин. – Соблюдать тишину! Полную тишину, иначе не услышим…

Они услышали. С левого, самого дальнего, края цепи из тумана до них долетел короткий, тут же оборвавшийся крик. И резкий, хриплый скрип коньков, от которого сводило скулы, как от скрипа железом по стеклу!

– Берт! – крикнул Филин. – Берт! В чем там дело?

Они услышали непонятный крик, а через мгновение из тумана выскочил мчащийся во весь опор Берт Бригден. Уже оказавшись близко, он поскользнулся, упал, поехал животом по льду.

– Она достала… Стигварда, – выдохнул он, с трудом поднимаясь. – Зарезала… проносясь мимо… Так быстро… что я едва ее увидел… Чаровница…

Скеллен выругался. Силифант и Мун, оба с мечами в руках, вертелись, таращась во мглу.

Скрип. Скрип. Скрип. Быстрый. Ритмичный. И все более четкий. Все более четкий…

– Откуда? – зарычал Бореас Мун, поворачиваясь и водя в воздухе острием меча, который держал обеими руками. – Откуда?

– Тихо! – крикнул Филин, держа орион в поднятой руке. – Кажется, справа! Да, справа! Она подъезжает справа! Внимание!

Идущий на правом фланге геммериец неожиданно выругался, развернулся и помчался вслепую в туман, шлепая по слою тающего льда. Далеко ему убежать не удалось. Не удалось даже скрыться из глаз. Они услышали резкий скрип коньков, заметили расплывчатую, подвижную тень. И блеск меча. Геммериец взвыл. Они видели, как он упал, видели широкий веер крови на льду. Раненый дергался, извивался, кричал, выл, потом утих и замер.

Но пока он выл, он заглушил своим воем скрип коньков. Они не ожидали, что девушка сумеет так быстро развернуться.

Она влетела между ними, в самую середину. Оля Харшейма рубанула на лету, низко, под колено, переломив его как складной ножичек. Закружилась в пируэте, засыпав Бореаса Муна градом колких крошек льда. Скеллен отскочил, поскользнулся, ухватил за рукав Риенса. Оба упали. Коньки заскрипели совсем рядом с ними, острые холодные осколки покусали им лица. Один из геммерийцев вскрикнул, вопль оборвался диким всхлипом. Филин знал, что случилось. Он слышал многих людей, которым перерезали глотки.

Оль Харшейм кричал, дергаясь на льду.

Скрип. Скрип. Скрип.

Тишина.

– Господин Скеллен, – выдавил Дакре Силифант. – На тебя вся надежда… Спасай… Не дай пропасть…

– Ногу мне подсекла, курва-а-а-а! – выл Оль Харшейм. – Помогите, мать вашу… Помогите вста-а-а-ать-то!

– Бонарт! – заорал в туман Скеллен. – Бонарт! На помощь! Где ты, сукин ты сын! Бонарт!!!

– Она обходит нас, – выдохнул Бореас Мун, разворачиваясь и прислушиваясь. – Ездит по кругу в тумане… Ударит неведомо откуда… Смерть! Эта девка – сама смерть! Все подохнем тут! Будет резня, как в Дун Даре в ночь Саовины…

– Держитесь вместе, – простонал Скеллен. – Держитесь кучей, она охотится за одиночками… Как только увидите, что приближается, не теряйте головы… Бросайте ей под ноги мечи, пояса, мешки… Что угодно, лишь бы ее…

Он не докончил. На этот раз они даже не услышали скрипа коньков. Дакре Силифант и Риенс спасли себе жизнь, упав плашмя на лед. Бореас Мун успел отскочить, поскользнулся, упал, перевернул Берта Бригдена. Когда девушка проносилась мимо, Скеллен размахнулся и запустил орион. И попал. Но не в того, в кого собирался. Оль Харшейм, которому в этот момент только-только удалось подняться, рухнул в судорогах на окровавленный лед, его широко раскрытые глаза, казалось, косили на стальную звезду, торчащую из основания носа.

Последний из геммерийцев бросил меч и принялся коротко, отрывисто всхлипывать. Скеллен подлетел к нему и изо всей силы ударил по лицу.

– Возьми себя в руки! – зарычал он. – Возьми себя в руки, парень! Это всего-навсего одна девчонка! Одна девчонка!

– Как в Дун Даре в ночь Саовины, – тихо сказал Бореас Мун. – Нам уже не уйти с этого льда, с этого озера. Слушайте! Слушайте! И вы услышите, как надвигается на нас смерть!

Скеллен поднял меч геммерийца и попробовал сунуть всхлипывающему мужчине оружие в руку, но напрасно. Сотрясаемый конвульсиями геммериец глядел на него невидящим взором. Филин бросил меч, подскочил к Риенсу.

– Сделай же что-нибудь, чародей! – рявкнул он, рванув того за руки. Ужас удвоил его силы, и Риенс, хоть был выше, тяжелее и мощнее, дергался в хватке Филина, как тряпичная кукла. – Сделай что-нибудь! Вызывай своего могущественного Вильгефорца! Иди чародейничай сам! Чародейничай, выкрикивай заклинания, вызывай духов, созывай демонов! Делай что угодно, ты, паршивый поскребыш, ты, дерьмо поганое! Сделай что-нибудь, пока упыриха всех нас не поубивала!

Эхо его крика прокатилось по покрытым лесом склонам. Прежде чем оно умолкло, заскрипели коньки. Всхлипывающий геммериец упал на колени и закрыл лицо руками. Берт Бригден завыл, бросил меч и кинулся бежать. Поскользнулся, перевернулся, какое-то время карабкался на четвереньках, словно пес.

– Ну, Риенс!

Чародей выругался, поднял руку. Когда произносил заклинание, рука у него дрожала, голос тоже. Но получилось. Правда, не все.

Вырвавшаяся из пальцев тоненькая огненная молния прорезала лед. Ледяная плита лопнула. Но не поперек, как должна была бы, чтобы загородить приближающейся девушке дорогу. Лопнула вдоль. Ледяная скорлупа с громким хрустом раскрылась, вырвалась и загудела черная вода, быстро расширяющаяся щель помчалась в сторону тупо глядевшего на нее Дакре Силифанта.

– Бегите! – взвизгнул Скеллен. – Бегите-е-е-е!

Поздно. Щель прошла между ногами Силифанта и резко расширилась, лед изломался, как стекло, образовав большие куски. Дакре потерял равновесие, вода приглушила его крик. В образовавшуюся полынью свалился Бореас Мун, исчез под водой ползавший на четвереньках геммериец, исчез труп Оля Харшейма. За ними плюхнулся в черную глубь Риенс, а тут же следом Скеллен, в последний момент успевший уцепиться за край льдины… А девушка, сильно оттолкнувшись, перелетела над образовавшейся щелью, опустилась так, что брызнул тающий лед, помчалась за убегающим Бригденом. Через секунду до слуха висевшего на краю разлома Филина долетел дикий, свинячий визг.

Догнала.

– Господи… – простонал Бореас Мун, которому неведомо как удалось выкарабкаться на лед. – Дайте руку… Господин коронер…

Вытянутый из воды Скеллен посинел. Его била дрожь. Под пытавшимся вылезти Силифантом обломился край льдины. Дакре снова ушел под воду. Но тут же вынырнул, кашляя и отплевываясь, нечеловеческим усилием выбрался на лед. Выкарабкался и упал, совершенно выбившись из сил. Рядом с ним образовалась лужа.

Бореас стонал, прикрыв глаза. Скеллен дрожал.

– Спасите… Мун… Помогите…

На краю ледяного поля, погрузившись по пах, висел Риенс. Мокрые волосы облепили череп. Зубы стучали не хуже кастаньет. Это походило на призрачную увертюру к какой-то инфернальной dance macabre.

Заскрипели коньки. Бореас не шелохнулся. Ждал. Скеллен дрожал.

Она приближалась. Медленно. С ее меча стекала кровь, помечая лед пунктиром капель. Бореас сглотнул слюну. Хоть он до последней нитки промок в ледяной воде, ему вдруг сделалось чудовищно жарко.

Но девушка не смотрела на него. Она смотрела на Риенса, напрасно пытавшегося выбраться на лед.

– Помоги… – Риенс пересилил стук зубов. – Спаси…

Девушка притормозила, развернувшись на коньках с грацией танцовщицы. Остановилась, слегка расставив ноги и держа меч низко, поперек бедер.

– Спаси меня, – заскулил Риенс, впиваясь в лед деревенеющими пальцами. – Спаси… Я скажу тебе… Где сейчас Йеннифэр… Клянусь.

Девушка медленно стянула шарф с лица. И улыбнулась. Бореас Мун увидел жуткий шрам и с трудом сдержал крик.

– Риенс, – сказала Цири, продолжая улыбаться. – Ведь ты собирался научить меня боли. Помнишь? Этими вот руками. Этими вот пальцами. Этими. Теми, которыми сейчас вцепился в лед.

Риенс ответил. Бореас не разобрал что, так как зубы чародея стучали и клацали, существенно затрудняя членораздельную речь. Цири развернулась на коньках и подняла руку с мечом. Бореас стиснул зубы, убежденный, что она сейчас зарубит Риенса, но девушка только приготовилась к бегу. К величайшему изумлению следопыта, она отъехала, быстро разгоняясь резкими взмахами рук. Исчезла в тумане, через мгновение утих и ритмичный скрип коньков.

– Мун… Вы-вы-вы… выта-а-а-ащи… ме-е-еня… – прогавкал Риенс, лежа подбородком на льду. Он выбросил обе руки на лед, пытаясь уцепиться ногтями, но все ногти уже были сорваны. Он растопырил пальцы, пытаясь ухватиться за окровавленный лед ладонями и подушечками пальцев. Бореас Мун смотрел на него и чувствовал уверенность, ужасающую уверенность…

Скрип коньков они услышали в последний момент. Девушка приближалась с невероятной быстротой, прямо-таки расплываясь в глазах. Она подъезжала по самому краю льда, мчалась уже по обрезу трещины.

Риенс вскрикнул. И захлебнулся плотной, свинцовой водой.

И исчез.

На льду, точно на ровненьком следу коньков, осталась кровь. И пальцы. Восемь пальцев.

Бореаса Муна с потрохами вывернуло на лед.

Бонарт мчался галопом по краю приозерного склона, гнал как сумасшедший, не думая о том, что конь в любой момент может переломать ноги на припорошенных снегом расщелинах. Покрытые инеем ветви елей хлестали его по лицу, били по рукам, сыпали за воротник ледяную пыль.

Озера он не видел – всю котловину, будто кипящий ведьмин котел, заполняла белая мгла.

Но Бонарт знал, что девушка – там.

Чувствовал.

Подо льдом, глубоко, стайка полосатых окуньков с интересом провожала на дно озера мерцающую серебряную коробочку, выскользнувшую из кармана плавающего в пучине трупа. Прежде чем коробочка, подняв облачко пыли, упала на дно, самые смелые из окуньков попытались ее даже тронуть мордочками. Но вдруг отшмыгнули, испуганные.

Коробочка излучала странные, пугающие колебания.

– Риенс? Ты меня слышишь? Что с вами? Почему два дня не отвечали? Докладывай! Что с девушкой? Нельзя допустить, чтобы она вошла в Башню Ласточки… Риенс! Отвечай, дьявол тебя побери! Риенс!

Риенс, естественно, ответить не мог.

Откос кончился, берег сделался плоским. «Конец озера, – подумал Бонарт, – я на конце. Обошел девку. Где она? И где эта чертова башня?»

Завеса тумана неожиданно лопнула, поднялась. И тогда он увидел ее. Она была прямо перед ним на своей вороной кобыле. «Чародейка, – подумал он, – общается со своей зверюгой. Послала ее на конец озера и велела ожидать себя.

Но ничто ей не поможет.

Я должен ее убить. Пусть провалится к черту в ад Вильгефорц. Я должен ее убить. Для начала заставлю молить о пощаде, о жизни… А потом убью».

Он крикнул, пришпорил лошадь и послал ее в галоп.

И вдруг понял, что проиграл. Что все-таки она обвела его.

Его отделяло от нее не больше полстае – но по тонкому льду. Она была по другую сторону озера. Больше того, полумесяц плеса теперь изгибался в противоположную сторону – девушка, едущая по тетиве лука, была гораздо ближе к краю озера.

Бонарт выругался, рванул поводья и направил лошадь на лед.

– Гони, Кэльпи!

Из-под копыт вороной кобылы задробила замерзшая земля.

Цири прижалась к лошадиной шее. Вид преследующего ее Бонарта пронзил ее ужасом. Она боялась этого человека. При мысли о возможности сопротивления невидимая рука стиснула ей желудок.

Нет, бороться с ним она не могла. Пока еще не могла.

Башня. Спасти ее могла только Башня. И портал. Как на Танедде, когда чародей Вильгефорц был уже совсем рядом, уже протянул к ней руку…

Единственное спасение – Башня Ласточки.

Туман поднялся.

Цири натянула поводья, чувствуя, как ее вдруг охватывает чудовищный жар. Она не могла поверить в то, что видела. Что было перед ней.

Бонарт тоже увидел. И торжествующе крикнул.

На краю озера башни не было. Не было даже ее развалин, не было попросту ничего. Только едва заметный, едва различимый холмик, только покрытая голыми промерзшими стеблями травы кучка камней.

– Вот она, твоя башня! – рявкнул он. – Вот твоя волшебная башня! Вот оно – твое спасение! Куча камней!

Девушка, казалось, не слышит и не видит. Она подвела кобылу ближе к холмику, на каменную насыпь. Воздела обе руки к небу, словно проклинала небеса за все то, что ее здесь встретило.

– Я говорил тебе, – рычал Бонарт, пришпоривая гнедого, – что ты моя! Что я сделаю с тобой все, что захочу! Что никто мне не помешает! Ни люди, ни боги, ни дьяволы, ни демоны! Ни волшебные башни! Ты моя, ведьмачка!

Подковы гнедой лошади зацокали по ледяной глади.

Туман вдруг заклубился, закипел под ударами вихря, свалившегося неведомо откуда. Гнедой заржал и заплясал, оскалив зубы. Бонарт откинулся в седле, натянул поводья изо всей силы, потому что лошадь прямо-таки сбесилась, мотала головой, топала, скользила по льду.

Впереди, между ним и берегом, на котором стояла Цири, танцевал на льду снежно-белый единорог, вставал на дыбы, принимая позу, знакомую по гербовым щитам.

– Со мной такие фокусы не проходят! – рявкнул охотник, сдерживая лощадь. – Меня чарами не возьмешь! Я догоню тебя, Цирилла! На этот раз я тебя убью! Ведьмачка! Ты – моя!

Туман снова пошел клубами. Закипел, принял странные очертания. Эти очертания становились все более четкими. Наездники! Кошмарные фигуры призрачных наездников.

Бонарт вытаращил глаза.

На скелетах коней сидели скелеты наездников, одетых в проржавевшие латы и кольчуги, обрывки плащей, погнутые и исковерканные шлемы с буйволиными рогами, остатками султанов из страусовых и павлиньих перьев. Из-под обрезов шлемов глаза привидений светились синеватым пламенем. Полоскались разодранные полотнища знамен.

В голове демонической кавалькады мчался вооруженный призрак с короной на черепе, с нашейником, бьющимся о проржавевшую кирасу.

Прочь! – загудело в голове Бонарта. – Прочь отсюда, смертный! Она не твоя! Она наша! Прочь!

В одном нельзя было отказать Бонарту: в отваге. Он не испугался призраков. Он переборол страх, не запаниковал.

Но его конь оказался не таким храбрым.

Гнедой жеребец встал на дыбы, заплясал, словно в балете, на задних ногах, дико заржал, рванулся и подскочил. Под ударами его подков лед с ужасающим скрежетом треснул, плиты встали отвесно, вырвалась вода. Жеребец завизжал, ударил о край льда передними копытами, разломил его. Бонарт вырвал ноги из стремян, спрыгнул на лед.

Слишком поздно.

Вода сомкнулась над его головой. В ушах загудело и зазвенело словно в колокольне. Легкие готовы были вот-вот разорваться.

Ему повезло. Его перемешивающие воду ноги нащупали что-то – вероятно, идущего ко дну коня. Он оттолкнулся, вынырнул, отплевываясь и сопя. Ухватился за край образовавшейся полыньи. Не поддаваясь панике, выхватил нож, вбил его в лед, вытянул себя. Он лежал, тяжело дыша, с него с плеском стекала вода.

Озеро, лед, заснеженные склоны, белый глазурованный еловый лес – все вдруг залил неестественный мертвенный свет.

Бонарт с огромным трудом поднялся на колени.

Темно-синее небо над горизонтом запылало ослепительной короной, светящимся куполом, из которого вдруг выросли огненные столбы и спирали, вырвались пляшущие колонны и вихри света. На небосклоне повисли переливающиеся, подвижные, быстро меняющие форму ленты и полотнища.

Бонарт захрипел. Ему показалось, что на горло надет стальной обруч гарроты.

Там, где только что был лишь голый холмик и груда камней, вздымалась башня.

Величественная, стрельчатая и изящная, черная, гладкая, блестящая, словно высеченная из цельной глыбы базальта. Огонь мерцал в немногочисленных окнах, в зубчатых остриях вершины горела aurora borealis.

Он видел девушку, повернувшуюся к нему в седле. Видел ее горящие глаза и уродующий лицо шрам, пересекающий щеку. Видел, как девушка подгоняет вороную кобылу, как не спеша въезжает в черный провал, под каменный свод входа.

Как исчезает.

Aurora borealis вспыхнула ослепительными водоворотами огней.

Когда Бонарт снова стал видеть, башни уже не было. Был покрытый снегом холмик, груда камней, засохшие, черные стебли травы.

Ползая на коленях по льду, в луже стекающей с него воды, охотник за наградами жутко закричал. Жутко и дико. Воздев руки к небу, не вставая с колен, он кричал, выл, богохульствовал и проклинал – людей, богов и демонов.

Эхо его крика катилось по поросшим елями склонам, неслось по замерзшему зеркалу озера Тарн Мира.

То, что она увидела внутри башни, в первый момент напомнило ей Каэр Морхен – такой же длинный коридор за аркадами, точно такое же бесконечное пространство уходящих вдаль то ли колонн, то ли скульптур. Было непонятно, каким образом эта бездна может умещаться в стройном обелиске башни. Но ведь Цири знала, что бессмысленно пытаться анализировать – ибо башня эта выросла из ничего, возникла там, где ее раньше не было. В такой башне могло быть все что угодно, и ничему не следовало удивляться. Она оглянулась, не веря, что Бонарт осмелится и войдет следом. Но предпочитала удостовериться.

Аркада, через которую она въехала, сияла неестественным светом.

Копыта Кэльпи зазвенели по полу, под копытами что-то захрустело. Черепа, берцовые кости, грудные клетки, бедренные, тазовые кости. Она ехала по гигантскому склепу. «Каэр Морхен, – вспомнила она. – Умерших следует предавать земле… Как же давно это было… Тогда я еще верила в нечто подобное… В величие смерти, в почтение к умершим… А смерть – это просто-напросто смерть. И умерший – всего-навсего хладный труп. Не имеет значения, где лежат, где превращаются в прах его кости».

Она въехала во мрак под аркадами, между колоннами и статуями. Тьма заколебалась как дым, уши наполнились настойчивыми шепотками, вздохами, тихими стенаниями. Впереди неожиданно вспыхнул свет, распахнулись гигантские двери. Они раскрывались одни за другими. Двери. Бесчисленное множество дверей с тяжелыми створками беззвучно раскрывалось перед нею.

Кэльпи шла, звеня подковами по каменному полу.

Геометрия окружающих стен, арок и колонн нарушилась так внезапно и резко, что Цири почувствовала головокружение. Ей показалось, что она внутри какой-то невероятной многогранной глыбы, какого-то гигантского октаэдра.

Двери продолжали раскрываться. Но уже не указывали одного-единственного направления. Они открывались в бесконечное множество направлений и возможностей.

И Цири начала видеть.

Кэльпи идет. Следующие двери.

Следующие двери.

Над ними обеими, над Нэннеке и Иолей, – руки. Протянутые в жесте благословения руки женщины с золотыми глазами. В ожерелье женщины – бриллиант, светящаяся утренняя звезда. На руках у женщины кот. Над ее головой – сокол.

Следующие двери.

Не здесь, не на вершине холма.

Следующие двери.

Следующие двери. Цири отворачивается. С обидой и смущением.

Цири сдерживает стискивающие горло эмоции, подгоняет Кэльпи. Стучат копыта. В темноте пульсируют шепотки.

Следующие двери.

– Высогота?

– Я победила их. На льду. У меня был для них сюрприз. Коньки твоей дочери…

– Я остановилась… Не стала убивать всех. Не убила Филина… Хоть именно он меня ранил и изуродовал. Я сдержалась.

– Как получается, что мы можем разговаривать… Высогота… Или ты…

– И каким образом вошла сюда, в башню, да?

– Не позволю.

– Прощай, Старый Ворон.

Следующие двери. Свет, ослепительный свет.

И пронзительный аромат цветов.

На озере лежал туман, легчайшая как пух мгла, быстро разгоняемая ветром. Гладкая как зеркало поверхность воды, на зеленых коврах плоских листьев кувшинок белеют цветы.

Берега утопают в зелени и цветах.

Тепло.

Весна.

Цири не удивлялась. Да и как можно было удивляться? Ведь теперь все стало возможным. Ноябрь, лед, снег, мерзлая почва, куча камней на ощетинившемся замерзшими стеблями холмике – все это было там. А здесь есть здесь, здесь – стрельчатая базальтовая башня с зубчатыми башенками на вершине отражается в зеленой, усеянной белыми кувшинками воде озера. Здесь – май, потому что именно в мае цветут дикая роза и черемуха.

Кто-то поблизости играет на флейте или свирели, выводя веселую, задорную мелодийку.

На берегу озера, передними ногами в воде, стояли два снежно-белых коня. Кэльпи фыркнула, ударила копытом о камень. Тогда кони подняли морды и влажные от воды ноздри, а Цири громко вздохнула.

Это были не кони, а единороги.

Цири не удивилась. Вздыхала она от восхищения, а не от удивления.

Мелодия звучала все громче, долетая из-за кустов черемухи, увешенных белыми гирляндами цветов. Кэльпи направилась туда сама, не понукаемая никем. Цири сглотнула. Оба единорога, теперь неподвижные как статуи, глядели на нее, отражаясь в гладкой как зеркало поверхности вод.

За кустом черемухи сидел на округлом камне светловолосый эльф с треугольным лицом и огромными миндалевидными глазами. Он играл, ловко перебирая пальцами по отверстиям флейты. Он видел Цири и Кэльпи, глядел на них, но играть не переставал.

Белые цветочки черемухи пахли так сильно, как никогда не пахла та черемуха, которую Цири встречала когда-либо в жизни. «И ничего удивительного, – подумала она совершенно спокойно. – В том мире, где я жила до сих пор, черемуха просто пахнет иначе.

Потому что в том мире вообще все иначе».

Эльф закончил мелодию протяжной высокой трелью, отнял флейту от губ, встал.

– Почему так долго? – спросил он, улыбнувшись. – Что задержало тебя?