4. Неравная игра
Карелия, конец мая — начало июня 1928 года (23 месяца до р.н.м.)
— Следующий! Вещи к осмотру!
Послушно, с неторопливой покорностью бывалого лагерника я поставил на низкую лавку предусмотрительно развязанную скрипуху* с барахлом. Что делать, нравы у кемской шпаны простые, можно сказать душевные, поэтому вещички заключенные таскают с собой, всегда, хоть на работы, хоть в центрокухню. А если дневальным назначен обколоченный старик, и нет надежного соседа — на дальняк** «совещаться» с чемоданом шастают, нормальная практика недоразвитого социализма.
Но едва ли подобные сложности волновали красноармейца-охранника, который небрежно шурудил мозолистой крестьянской ладонью в «как бы моих» скудных пожитках, выискивая что-нибудь запрещенное между парой успевших в камень зачерстветь кусков серого хлеба, оставшихся от выданного на пять дней пайка, кальсонами, портянками и прочими необходимыми для выживания мелочами. Не обнаружив криминала, он глянул на чуть мешковатое, но почти новое пальто, роскошный заячий треух, и потерял ко мне всякий интерес.
— Стройся, не задерживай, — равнодушно поторопил сзади нарядник, бывший комсомолец-передовик.
Еще недавно с досмотром, а при малейшем подозрении обыском выходящих на хозработы никто не заморачивался. Многие обходились без конвоя вообще, все равно не находилось идиотов, готовых бежать в зимнюю стужу. Однако с приходом весны условия резко ужесточились. Краткий промежуток между таянием снега в лесах и открытием навигации на Соловки администрация концлагеря не без оснований считает «последним шансом на побег». Поэтому внушающих подозрение каэров и уголовников во избежание соблазна за периметр не выпускают вообще. Работать на волю идут лишь имеющие заложников, то есть женатые, с детьми, те, кто готов вытерпеть любые лишения, но не подставить под удар родных и близких. Ну и, разумеется, правила не писаны для пристроившихся на теплые места блатных типа меня.
Наряд у нас небольшой, всего пять человек. Ждать недолго.
— Конвоиров! — выкрикнул начальник конвоя.
От строя красноармейцев отделилось два парня. Один небольшой, сухопарый, с острой крысьей мордочкой. Другой — здоровый, краснощекий, явно немалой силы.
Двинулись споро по брехаловке***, чуть не в ногу миновали затянутый в колючку створ ворот, по дамбе и мосту вышли на материк. В такт шагам под досками настила гати захлюпала вездесущая грязная жижа. Примерно через километр свернули направо, с единственного местного большака на набитую с зимы вдоль ручья тропинку-дорожку, едва проехать возку. Как миновали ведущую из Кеми на лесозавод узкоколейку, мужики расслабились, задобрили конвоиров махрой, да пошли кучкой с разговорами, попыхивая поганым дымком, так километра через два не спеша добрались до березняка. Урок на день — два воза веток, обычно такой дают на двоих. Но что делать, если желающих размяться, да набрать свежих травок для настоев оказалось заметно больше, и каждый готов заплатить бригадиру за такую возможность два-три рубля?
Перед началом, как водится, свалили баулы в кучку — так и ветки ломать сподручнее, и конвоирам спокойнее, когда пожитки и еда под их присмотром. Уселись в кружочек, закурили еще по одной, кроме меня, разумеется. Перекусили кто чем, заодно я похвастался об удаче, дескать, оставляют меня в Кеми на лето, а то и на весь срок, для закрепления эффекта поделился дефицитом — топленым маслом. Немыслимо щедро по местным понятиям, но с моим «керосиновым местечком» можно позволить себе и не такие закидоны. Далеко ходить не надо, мой сменщик уж второй год сушит сухари, пересыпает толченым сахаром, да раз в месяц отправляет мешок с оказией в Ленинград, жене и трем малым детям.
Наконец наряд разбрелся по заросшей мелколесьем опушке, конвоиры, лениво отмахиваясь от немногочисленных весенних комаров, наблюдали за процессом. В мою сторону практически не смотрели — в их понимании я пристроился куда лучше не только местных вольняшек, но и заводских рабочих Ленинграда. Таких буржуев гнать с лагеря будешь — жаловаться начальнику пойдут, чтоб срок набросили.
И зря!
Поработав для приличия часик, я отошел чуть дальше обычного, быстро накинул пальто на подходящий куст, сверху пристроил шапку, и под таким сомнительным прикрытием рванулся вдоль все того же ручья в сторону больших деревьев. Ждал немедленного окрика, но добрых полминуты конвой ничего не замечал! Впрочем, крика не было и после — сразу выстрелы. Но достать из винтовки мелькающего среди стволов сосен человека на без малого полутора сотнях метров? Да это фантастика!
Хотя подстраховаться не мешало:
— А-а-а-а! Су…и! — закричал на весь лес. — Уби-и-и-ли!
Сам же пригнулся еще ниже и метнулся в сторону, за бугорок. Пусть погоняются лишнюю четверть часа в расчете на премию за бегунка, а не сразу возвращаются в лагерь с докладом. Ведь время в моем положении не деньги, время — жизнь.
Расчет тут простой. Если посмотреть на карту, то побережье Белого моря идет почти «вертикально», то есть с юга на север. Главная и, по сути, единственная местная транспортная артерия — железная дорога до Мурманска неторопливо извивается между болот, скал и рек параллельно морю, заходит в город Кемь, от которого по «деревянной», то есть вымощенной стволами деревьев дороге до Кемперпункта на Поповом острове**** двенадцать километров «направо-вверх», то есть на северо-восток.
Леса около лагеря уже основательно повывели, так что за вениками мы ушли подальше как от моря, так и от большака на Кемь, то есть километра на четыре «налево-вверх» или на северо-запад. Таким образом, до магистральной железки, на которой меня будут ловить в первую очередь, напрямую остается не более четырех-пяти километров, но уже не дороги или тропы, а настоящей карельской тайги, в которой одолеть за час более трех километров нереально даже бегом. Хорошо хоть серьезных болот и озер не ожидается — побережье неплохо подсушили ручьи.
С другой стороны, мои конвоиры каторжников бросить не могут, а бежать с ними со всех сил побоятся. Далее им нужно поднять тревогу (на выстрелы внимания никто не обращает, вокруг лагеря и без того палят день и ночь), командиру собрать отряд, погрузиться на оставшуюся в наследство от американского экспедиционного корпуса полуторку White TBC и поехать в Кемь, так как телефонной линии, по счастью, до туда проложить не успели. Скорость на дороге местные шумахеры держат чуть быстрее пешехода, иначе поездка по скользким доскам закончится в ближайшем кювете. Так что ранее чем за пару часов они до станции нипочем не доберутся.
Оттуда до места моего предполагаемого выхода из леса останется километров восемь-десять по насыпи железной дороги. Верховые лошади по шпалам скакать не умеют, значит, потопают бойцы «рабоче-крестьянской, непобедимой и героической» пешком и с песней. Все про все выходит четыре часа, вероятнее, пять, а то и шесть, торопиться тут не любят, а одиночный побег за серьезную проблему не считают. Таким образом, я должен успеть с хорошим, аж двукратным запасом.
Следующая и, скорее всего, главная угроза имеет четыре ноги и прекрасный нюх. А также скверную привычку гнаться тихо, без лая, а догнав — удерживать добычу на месте под угрозой немедленного растерзания. Не думаю, что местные гэпэушники собрали в Кеми чемпионов породы, но свежий след собачки держать обязаны. Поэтому «железка» для меня не только проблема, но и спасение. Только на ней можно надежно сбить преследователей с толку.
Бежал я практически налегке: в скрывавшемся досель под пальто и курткой худеньком рюкзачке «made in China» аккуратно уложены два килограмма самодельного пеммикана, то есть смеси из примерно равных долей сушеного мяса, толченых сухарей, сушеного молока и сала, спрессованной в плитки по размеру спичечного коробка, каждый из которых завернут в папиросную бумагу. Остальные четыре кило растолканы по внутренним карманам куртки, специально нашитым из многоцелевой полушерстяной байки. По прикидкам, на сутки должно хватать четыре сотни грамм подобной сверхкалорийной смеси, таким образом, запас рассчитан на две недели пути. Остальное сущая мелочевка: соль, спички, обмылок, пара смен носков и плавок, тех несносимых полусинтетических вещей, что провалились со мной из 21-го века, накомарник собственного плетения, несколько самодельных стрелок для компаса, складной нож, десяток крючков, плотно закрытая склянка со смесью керосина и махорки, да маленький бутылек с нашатырем. Сверх того, вокруг живота обмотано метров двадцать тонкой, но очень прочной веревки, плетеной из лучшего конского волоса, взятого из хвостов молодых рыжих жеребцов.
Все прямо как на тренировке в прошлом, ничего не мешает воздуху свободы! А уж он-то пьянит крепче спирта, оставляя в голове только одну мысль: ушел! Ушел! Ушел! И лишь где-то на самом краю сознания бьется в такт шагам непонятно где слышанный куплет:
Идет охота на волков,
Идет охота…
На адреналине я буквально летел через загроможденный буреломом лес. Баррикады стволов, сучья, лужи, пни, кустарник, сбившиеся в лед остатки зимнего снега, молодая поросль — все преодолевалось прыжками! Лишь километра через полтора я малость выдохся, а заодно вспомнил, чем грозит самый никчемный вывих. Но все равно, небольшое болотце, из тех, где нога проваливается по колено в мокрую подушку из травы и мха, форсировал бегом, благо даже не пришлось сверяться с компасом — прошедший невдалеке поезд стуком колес четко обозначил направление.
К железке выскочил неожиданно, огляделся, и сразу отскочил обратно за деревья — метрах в двухстах по шпалам шла парочка сомнительных граждан, хорошо хоть от меня, да еще и подходили к повороту, но все равно неприятно. Отдышался, переложил припасы из карманов в рюкзачок, стянул и отжал промокшие верхние штаны, чтоб подсушились, пока суд да дело. Позаботился о песиках: собрал небольшой веник из молодой елки, густо замазал его махоркой с керосином. Затем, убедившись в отсутствии прохожих, забрался наверх, на насыпь, заметая следы прошагал сотню метров в сторону Ленинграда, оставляя за собой не очевидные, но все же заметные мазки из отпавших хвоинок.
После небрежно спрыгнул на противоположную от лагеря сторону и побежал дальше, на запад, почти полкилометра до кстати подвернувшегося болота. Там обновил махорку на венике и «замел» им уходящий в воду след, отметив свой путь радужными керосиновыми разводами. Сам же вернулся к насыпи, высоко поднимая ноги и ступая след-в-след, тем более что пожухлая прошлогодняя трава не сохранила точных отпечатков. Добравшись до рельсов, стянул с ботинок калоши «от товарища Кривача», а освободившиеся подошвы измазал в отработанном масле и угольном шлаке. Внес, так сказать, запах паровоза, насколько я его себе представлял.
И припустил неспешными скачками со шпалы на шпалу в противоположную от северной столицы сторону, тщательно избегая наступать на желтый песок балласта. Что, впрочем, вряд ли имело какое-то принципиальное значение после первого же благополучно пропущенного встречного состава.
Скоро «железка» преподнесла мне второе не слишком приятное открытие. Первоначально я ожидал увидеть тут обычную социалистическую небрежность и запустение. Однако судя по состоянию пути, его содержали не хуже, чем коридоры в Шпалерке. Всё ухожено, откосы не только выкошены, но и кое-где выложены мозаикой с серпами и молотами. Каждый километровый столбик покрашен, понизу оконтурен звездочкой из кирпича, цифры разборчиво прорисованы свежей краской. Запасные рельсы, пахучие шпалы, свежепропитанные душистой смолой креозота, завезены загодя и сложены в ровные ряды. Подобное состояние подразумевало постоянный неусыпный контроль!
Километров через пять впереди замаячил знак, скоро я смог разобрать непонятную «печную» надпись «закрой поддувало»,***** а чуть позже из-за поворота показался мост через небольшую речушку. Аккуратная, выписанная каллиграфическими буквами табличка сообщила название — река Спиридоновъ. Лучшего варианта ждать нельзя, поэтому я разделся до пояса, оставив, впрочем, на ногах ботинки во избежание травм ступней на камнях, аккуратно пролез между шпалами вниз в собранный из бруса короб мостовой фермы, повис на руках и спрыгнул вниз, прямо в неглубокую, но ледяную воду. Аккуратно, стараясь не поскользнуться, прошел вниз по течению за поворот, там и выбрался на берег.
Расположился на краю леса, с удобством, под доходящими до самой земли ветвями огромной ели. Наломал лапника на подстилку, на ноги, которые мне нынче нужно беречь пуще глаза, намотал байку с «многоцелевых» карманов, подвязал веревочками а-ля крестьянин, обул калоши. Наблюдать за железной дорогой не рискнул, мало ли какой нюх у собак. Хотя это больше похоже на паранойю, но, говорят, параноики в среднем живут дольше.
В память об обильном завтраке (а также более чем калорийной еде прошлой недели) скудно заморил червячка плиточкой пеммикана, да чуток пожевал, чтобы сбить аппетит, пестиков — молодых сосновых побегов. И пристроился к теплому стволу — оплетать в сетку кистеня подобранный в речке камень-голыш весом в добрые полкило. Сдаваться ни чекистам, ни их четырехлапым коллегам-зверям я не собирался при любом раскладе. Года в тюрьме оказалось более чем достаточно для понимания — двадцатые годы не просто жесткие, они откровенно жестокие, тут нет места моральным нормам 21-го века. Сочувствие в ЧК проявляют исключительно к своим, заметно реже — к «социально близкой» уголовной шпане, у которой есть хороший шанс отделаться десятком гематом да парой лет к сроку. Каэров типа меня гэпэушники и их прихвостни для начала избивают до полусмерти, а потом показательно, мучительно достреливают****** на глазах всего лагеря.
Только покончив с изготовлением оружия, я позволил себе натянуть накомарник и задремать.
\\\*Скрипуха — корзина, узел, торба, чемодан.\\\
\\\**На дальняк — в туалет.\\\
\\\***«Брехаловка» или «Невский проспект» — центральная улица Кемперпункта.\\\
\\\****Попов остров — Красный остров — Остров Октябрьской революции. Ныне носит название Рабочеостровск. Место расположения Кемской пересылки (Кемперпункта).\\\
\\\*****Из-под паровоза прилично сорило на путь горящими хлопьями шлака и кусками пылающего угля. Поэтому знаки «закрой поддувало» устанавливали перед деревянными мостами в обязательном порядке.\\\
\\\******Закон, карающий побег за границу смертной казнью, был издан много позже, 7 июня 1934 года, но реальность в этой части УК заметно обгоняла теорию (побег рассматривали как государственную измену, соответственно и карали).\\\
* * *
Проснулся неожиданно поздно, от холода, судя по всему, сильно за полночь. Нервное напряжение подготовки к побегу, да и самого рывка не прошло бесследно. Но хочешь не хочешь, а нужно следовать плану. То есть выходить обратно на железку и плюхать по ней все дальше и дальше на север.
Почему такой странный маршрут, да еще в одиночку?
Как сошел снег, вполне прозрачные намеки от соседей-каторжан повалили ко мне чуть не ежедневно. А что, парень здоровый, неплохо одет, с едой и деньгами. Вот только… уж не знаю, большая половина из этих доброхотов пытались всего лишь заработать премиальную пачку махорки за раскрытие заговора или меньшая. От любых вариантов я отказывался сразу и наотрез.
Это только кажется, случись что без напарника — сразу сгинешь без следа. Побег совсем не турпоход, тут, спасая друга, не выйдешь к деревне и не вызовешь вертолет МЧС с врачами и психологами. В наличии всего две опции: тащить травмированного или заболевшего партнера на собственном горбу или… пристукнуть без мучений. Несложно угадать реальный выбор, увы, жизнь далека от сказок.
Кроме того, из священников и интеллигентов в третьем поколении отвратительные бегуны. Даже настоящая контра, офицеры, белая кость… тьфу! Я был поражен, насколько низки их реальные физические кондиции. Нет, на коне да с шашкой или с винтовкой — у меня нет против них ни единого шанса. Зато по части лошадиной спортивной выносливости… Такое впечатление, что приличного кросса эти господа ни разу в жизни не испытали. А я, однако, не так давно пробегал на летних и осенних спортивных сборах полсотни километров за день. Зимой на лыжах и того более!
Про побег с урками и говорить нечего. Конечно, с опытом и выносливостью у них все хорошо, такое впечатление, что естественный отбор оставил в живых только самых сильных и ловких. Но спасибо фильмам 21-го века, насмотрелся и наслушался. Стать живой консервой желание отсутствует.
С направлением дела обстоят еще проще. Уголовники бегут строго на юг, в родной Ленинград. На севере, в Мурманске, как и на западе, в Финляндии им делать абсолютно нечего. Риск для них далеко не смертельный, поэтому большая часть нагло ломится в товарняки, а то и пассажирские вагоны, надеясь скорее на удачу, чем расчет. Везет, кстати, нередко — если верить рассказам, примерно одному из десятка. Скорее всего, потому, что гэпэушники гоняются за ними с ленцой.
На восток направляются исключительно отчаянные хлебопашцы, у которых семьи сосланы в Сибирь. Чекиста или неудачно подвернувшегося вольняшку за горло, деньги в карман, а дальше бесследно раствориться в кочующих по стране толпах «беспачпортных» лапотников, тем более что поезда в те края никто толком не проверяет. Уж за Байкалом можно поискать настоящий крестьянский рай без помещиков и коммунистов — скрытые глубоко в тайге деревни, где в достатке есть хлеб, молоко и американская мануфактура, а покой охраняется своей дружиной с японскими винтовками.
Совсем иное дело каэры. Им, вернее нам, путь один, в Финляндию. Причем «отсюда» туда пробираться ближе и, возможно, даже проще, чем из Ленинграда. Напрямую всего-то две с половиной сотни километров. Но непроходимая тайга, реки, озера и болота стерегут надежнее всяких заборов. Более-менее обитаемые места тянутся исключительно вдоль рек, например, таких, как Кемь. Там наезжены дороги, нередки деревеньки, хутора, да и вообще встречаются люди. Можно зайти в крестьянский двор, магазин и свободно купить хлеба, рыбы или какой другой снеди. Неделя пути, и вот она, страна Суоми, только обойди заставу. Идиллия…
Если забыть, что в ГПУ служат не окончательные идиоты, быстренько выслать засады на все ключевые точки у них ума хватит. Слабая надежда и на местных жителей. Каждому, кто сдаст бегунка властям, обещана нехилая награда, например десяток пудов муки. С эдаким богатством семья может жить в достатке и неге целый год. Поэтому крестьянушки не просто ждут, когда оголодавший каторжанин придет просить хлеб, нет, при известии о побеге многие выходят в леса на охоту за человеком аки за зверем.
Так что как все нормальные герои, я собираюсь идти в обход: рвануть по железке на сотню-полторы километров севернее, ближе к Кандалакше, а уже оттуда уходить вдоль реки Канда на запад. Крюк изрядный, но, во-первых, граница там куда как ближе, чуть более сотни километров,* во-вторых, ГПУ в жизни не придет в голову искать меня в тех краях! Причем по железке я планирую передвигаться ночами, уже достаточно светлыми, и пока все нормальные люди спят, делать до восхода волчьим скоком, а то и просто бегом километров сорок-пятьдесят.
За подобными оптимистическими размышлениями я не только успел выбраться из леса, но и, шутя, отмахал пяток километров по шпалам. Для удобства разделся до термобелья, самое то при температуре около плюс пяти, поэтому бежалось легко, совсем как на тренировке, и я надеялся без труда наверстать график, сбитый поздним стартом. Непосредственная опасность, казалось, миновала — ну нельзя же в здравом уме и твердой памяти поверить в способность собак взять мой след после всех хитростей. Да еще учитывая чуть не десяток прошедших мимо поездов, и то, что я постарался не оставлять вещей со «своим» запахом — оставленные вместе с торбой кальсоны и портянки были чужими, а брошенные пальто и шапка обильно обработаны керосином «от вшей».
…Спасло меня только чувство голода, черный цвет термобелья и удачное направление ветра. Для перекуса я перешел на неторопливый шаг, поэтому смог загодя почуять подозрительный запах дыма.
— Неужели засада? — беззвучно прошептал я сам себе. — Или рабочие какие заночевали?
Хотя для беглеца разница невелика, попадаться нельзя ни тем, ни другим. Но и останавливаться не дело. Оглянулся назад — стена недалекого леса надежно скрывала мой профиль. Бесшумно переставляя ноги, я двинулся вперед, и внезапно совсем рядом, буквально метрах в двадцати справа, на взгорке, почти вплотную к низкой в этом месте насыпи проявилось яркое пламя костра, по всей видимости, ранее скрытое каким-то препятствием. Рядом легко угадывалось не маленькое строение, изба или сарай. Но самое плохое — люди, освещенные колеблющимся светом пламени, носили на голове островерхие шлемы и не думали спать!
Стараясь не дышать, я развернулся и беззвучно отшагал назад, всеми силами стараясь избежать хрустящих кусков шлака. Выбеги на них с размаху, да еще предупреди топотом, чтобы успели приготовиться стрелять — все, пи..ц.
Вариантов не много. Слева, на сколько я мог рассмотреть под светлым даже ночью карельским небом, простиралось болото. Уходить надо в лесок справа и обходить по большой дуге… С простого и понятного пути опять в бурелом и болота? Выждать до утра, пока уйдут? А если нет, терять день? Решить не успел, гул и свет позади возвестили о приближении очередного состава. Молнией сверкнул дерзкий план: под его прикрытием пробежать мимо бивака!
Сказано — сделано, тем более вся подготовка — залечь за кустами, чтоб пропустить паровоз, добавить черноты на и без того далеко не чистые лицо и руки. И ходу! Заодно прикинул, есть ли шансы зацепиться за вагон — все же плохо ехать лучше, чем хорошо идти. Пристроился раз, другой… Увы, без шансов, как ни медленно идет состав, а свой «тридцатник» в час он делает уверенно, прыгать на такой скорости без риска выбить сустав способны только каскадеры в кино. Подловить бы на подъеме или резком повороте, да откуда им взяться в этом крае озер и болот.
Но, так или иначе, к моменту появления трех хвостовых огней я успел отбежать на добрую сотню метров, самое время отдышаться. И только тут прояснился размер проблемы. Насыпь шла промеж двух болот, краев которых я попросту не мог разглядеть. Таким образом, после ухода состава моя тушка будет выделяться на фоне светлого неба как на экране! Пришлось наддать еще, а потом без сил свалиться под насыпь и, отдышавшись, чуть не час тащиться на карачках по мокрой от росы траве.
Следующее приключение не заставило себя долго ждать. В медленно накатывающих с востока лучах рассвета навстречу мне рысила парочка подозрительных типов. Загодя, пока не заметили, я удалился за деревья и скоро смог услышать обрывок разговора, впрочем, ничего связного, один лишь пацанский мат. Выбраться не успел — следом за разведкой показалась основная группа, аж полтора десятка урок. Попасть в лапы таким, пожалуй, еще хуже, чем бойцам РККА.
— Прямо в гости к солдатам ведь идут, — констатировал я факт. — Хотя пока передовых пацанов повяжут, остальные разбегутся.
Тут до меня дошло, насколько удачно разбит бивак! С пригорка, да перед болотами с обоих сторон, вся железка как на ладони чуть не на километр вперед. После рассвета уголовничкам не поможет даже разведка, от винтовки не убежишь промеж кочек по колено в воде, без спешки, с упора достанут за много сотен метров. Да и с обратной стороны костер не напрасно прикрыт. Подобных совпадений не бывает, это не случайный лагерь, а выверенное место засады! Причем не персональной, на меня, любимого, а… постоянной! Зря, выходит, я так сильно за собак переживал, у местных гэпэушников и без зверей дело неплохо поставлено.
Обдумывая новую концепцию охраны лагерей, опять перешел на бег, разумно предположив, что после прохода банды путь так или иначе будет свободен. Однако как следует разогнаться не удалось. Сначала пропускал встречный пассажирский, а потом, уже пол лучами взошедшего солнца, вообще уперся в одинокого, как и я, пешехода, споро идущего на север с модным брезентовым рюкзаком за плечами. Пришлось сбавить темп, чтобы оставаться позади на грани видимости — совсем как в будущем на трассе автомобилисты, опасаясь засад ГИБДД, пристраиваются за водителем-донором.
Надо сказать, расчет оправдался сполна. Сразу за небольшим однопролетным мостиком через реку с оптимистичным названием Летняя моего лидера «взяли», причем очень даже грамотно: один из патрульных вышел навстречу из леса, а второй — остался в засаде, аккуратно держа путешественника на мушке. Понять суть проверки в деталях я не сумел, слишком далеко, но дотошность неприятно удивила. Бумаги разглядывали чуть не с лупой, а потом еще обыскали с ног до головы. Но все же, в конце концов, отпустили, отжав в свою пользу какую-то жестянку.
— Как же уголовники прошли мимо, — спросил я сам себя. И тут же с легкостью ответил: — Ворон ворону глаз не выклюет, полюбовно договорились.
Двоим-то бойцам против сильной и отчаянной банды ночью никакие винтовки не помогут. Шутя подкрадутся и возьмут в ножи. Увы, за моей спиной не следовал отряд кавалерии Соединенных Штатов. Плюнув в сторону патруля, я резко свернул в сторону, заранее прикидывая, как замочить минимум вещей на переправе.
Обратно к насыпи я вышел часа через четыре, уставший, изъеденный комарьем и страшно злой. Зажатая в тесных скалах речка оказалась хоть и узкой, но глубокой, быстрой и ледяной в самом буквальном смысле этого слова — в тени под скалами тут и там белели белые наросты. О броде не приходилось и мечтать, пришлось связать из хвороста плотик для вещей, и плыть, толкая его перед собой полсотни метров наискосок, до «проходимой» расщелины в сплошном камне берега. Путешествие вдоль железной дорогие нравилось мне час от часу все меньше и меньше, но сил хватило только выбрать хорошее место для сна.
Поспал часов шесть, позавтракал и решил повторить опыт гонки за лидером, похоже такой метод передвижения куда спокойнее, чем шарахаться ночью от каждого куста с риском влететь в засаду на ровном месте. Благо в «донорах» особой проблемы не было. Не Пикадилли, разумеется, но раз в час-два кто-нибудь да проходил. И все бы ничего, но… скорость груженого барахлом пешехода — малость не то, на что я рассчитывал свои пищевые запасы. Плюс к этому, тяжело скрываться от всех первым. С одной стороны, дело житейское — пару раз при виде меня кто-то успевал прятаться куда быстрее, но с другой — обнадеживать себя не стоит, патрули наверняка подробно расспрашивают легальных путников о подозрительных встречах.
Несмотря на все опасения, десяток километров удалось миновать на удивление спокойно. Ни рек, ни болот, вот только справа стылое море приблизилось чуть не вплотную к дороге, резко сужая тем самым свободу маневра, а слева лес постепенно переходил в скальник, сомнительное счастье, случись бежать от патруля. А затем из-за поворота вынырнула странная конструкция: невысокий столбик, на нем желтое «солнышко» диска с черно-белой каймой по краям и желтый фонарь, да уходящий вдаль долгий ряд проволоки, столбиков и роликов.
— Вот же бл. ть, не иначе, станция рядом! — я не смог сдержать мата.
Делать нечего, только воровато оглянуться, да коротким аккуратным прыжком запрыгнуть на гранитную глыбу, покрытую тонким слоем скользкого мха. Первую из шального нагромождения, ведущего куда-то наверх. Хорошего я не ждал, но окаянная реальность карельской природы превзошла все досель испытанное. Поверх хаоса неохватных каменюг каким-то чудом росли сосны, а между ними — заросли можжевельника и непонятных кустов, через которые приходилось не проходить, а продираться. Для пущей остроты впечатлений то тут, то там открывались гигантские ямы — настоящие ловушки, наполненные талой водой.
Поскупись я когда-то на ботинки с подошвой Vibram, скорее всего, история моего побега здесь бы и закончилась. Но высокие технологии 21-го века не подвели, я сумел забраться на хребет — необходимо было понять, сколь велика станция или, иначе говоря, какого размера петлю вокруг нее мне придется заложить в свой маршрут. И убедился в ошибке: под горой, спускавшейся вниз крутым обрывом, простиралась не станция, а тривиальный разъезд, то есть участок двойной железнодорожной колеи.
Однако как он был оборудован! С обеих сторон, у стрелок — ладные двухэтажные домики-башенки с широкими окнами. Вдоль стороны, выходящей на море, и промеж путей отсыпанные песком дорожки и керосиновые фонари на столбах. А еще чуть не два десятка бойцов ГПУ, обстоятельно изучающих снизу, сверху и с боков вагоны товарняка. Отменная бы из меня вышла отбивная, сумей я прошлой ночью забраться в поезд!
Ночевать пришлось среди камней — прыгать по ним в сумерках представлялось особо циничной формой самоубийства. Укрывшись в расщелине, я рискнул развести костер — от берега дул сильный ветер, на западе же простиралось бескрайнее море скал и деревьев без малейших признаков присутствия человека. Запарил в подобранной на железной дороге жестянке сосновой хвои, впервые за три дня попил горячего. Заодно устроил постирушки, ведь уж в чем-чем, а в воде недостатка не ощущалось.
Пока ломал сосновые ветки для оборудования спального места, не удержался, попробовал откусить от мягкой и влажной на вид полоски, тянущейся с места слома между корой и собственно древесиной. И не удержался от восклицания:
— Черт возьми, вкусно-то как!
Такое и в доброе время не грех попробовать в охотку, а уж после нескольких полуголодных дней так вообще за деликатес!** Сладко и сочно, плевать, что с изрядной горечью, отдает смолой и вязнет в зубах.
И тут я припомнил булку нативного карельского хлеба, выменянного за керосин у вольняшки из местных, скорее из интереса, чем реальной надобности. Он подкупил меня красивой, поджаристой коркой, но стоило разломить — мякиш натуральным образом высыпался в вовремя подставленную ладонь, так что бросать в рот его пришлось отдельно. На мой удивленный вопрос пожилой карел ответил как само собой разумеющееся:
— Так то от коры, всего четверть хозяйка ложит, — и торопливо зачастил, в опасении, что я откажусь от мены: — Не сумлевайся, паря, добрый хлеб. У нас все так едят. Вот на Лехте-озере всю половину корой кладут!***
Ободрав от корней до высоты собственного роста окрестные сосенки, я стал обладателем целой кучи весьма недурной еды.**** Насытившись продуктом в оригинальном виде, и не представляя процесса превращения коры в муку, решил сварить кашу. Не прогадал! Масса разбухла, стала однородной, и сдобренная кусочком пеммикана показалась настоящей пищей богов.
Именно в этот момент, с сытым желудком, в тепле, я окончательно перестал сомневаться в успехе: дойду! Обязательно дойду!
\\\*После советско-финской войны 1939–1940 года большая часть прилегающей к реке Канда (и городу Кандалакша) общины Салла была присоединена к Советскому Союзу.\\\
\\\**Молодая заболонь сосны (а также березы и многих других деревьев) пригодна для употребления в пищу (особенно весной). До середины 20-го века в Сибири заготавливалась в большом количестве, также значительное место занимала в рационе карелов и якутов.\\\
\\\***Переработанный фрагмент из романа Евгения Рысса «Шестеро вышли в путь», действие которого происходит в Карелии в 1920-е годы.\\\
\\\****Как ни странно, мне не удалось найти в мемуарах узников (и беглецов) с Соловков, ББК и окрестных лагерей упоминаний о использовании заболони в еду. Хотя документальных фактов «еде из коры» в Карелии более чем достаточно, начиная от «Калевалы» и заканчивая записками К. Бергштрессера, В. Дашкова, Ф. Ладвинского, и др.\\\
Проснулся с рассветом, прекрасно отдохнувший и полный сил. Допил настой, подкрепился остатками каши. И уже час спустя шагал по изрядно надоевшим рельсам вперед, на север. Скоро попались и очередные путешественники. По полотну навстречу мне неторопливо двигались двое мужиков, один постарше, лет под 50, второй помоложе, лет 20–25. Оба невысокого роста, одеты в невыразимое буро-серое рванье и лапти, лица заросли давно не стрижеными бородами. Весь их багаж состоял из микроскопических узелков. Скрываться в горах от таких колоритных персонажей мне показалось совсем уж лишним.
Подходя, они дружно, чуть не в один голос поздоровались со мной. Я ответил и на всякий случай широко улыбнулся. Наверно, необычность моей мимики придала старшему решительности. Он остановится и спросил:
— Хозяин, а у тя спичек нетути?
Чего-чего, а этого добра я взял с запасом. Незаметно сбросив в кармане с руки петлю кистеня, вытащил уже початый коробок:
— Держите, уважаемый.
Мужик, было, протянул руку, но враз конфузливо отдернул:
— Тако бы и махорочка имейца? Я ж об спичках токмо так, глянуть, каков ты человек есть.
— Увы, — развел я руками. — Понимаете ли, не курю совсем, — и доверительно добавил, так как давно убедился, что в некурящего парня местные не верят наотрез. — Врачи запретили, сказали, и года не протяну, если не брошу немедля.
— Вон оно че, — протянул собеседник, явно пытаясь осознать полученную информацию. — Мы ж ден пять как не курили. Тянет тако, не дай Господи!
— Погодите чуток, — я вовремя вспомнил, что в советской стране курят примерно то же самое, чем я собирался отпугивать собак. — Курить-то, и правда, не курю, а вот приятели иногда балуются.
Сняв рюкзак, залез в боковой карман и выудил заботливо завернутую в промасленную папиросную бумагу пятидесятиграммовую пачку. Отсыпал добрую половину в трясущиеся, покрытые трещинами и мозолями руки. Мужики мгновенно свертели из куска газеты самокрутки, прикурили и, окутавшись клубами удушливого дыма, уселись прямо на оголовок рельса. Я пристроился напротив с вопросом:
— Вы хоть откуда такие будете? Из лагеря поди освободились?
— Та нет жеж, по вольному найму мы, лес валили, — охотно отозвался молодой, рассматривая мою некурящую персону с тем же старанием, что появляется у детей на экскурсии в зоопарк при виде фиолетового языка у жирафа. Вроде давно знакомая по картинкам животина, а взяла и удивила на ровном, можно сказать, месте.
— Насилу тока живы вырвались, — мрачно добавил старший.
А младший тут же дополнил с издевкой:
— Заработать собирались! Вот оно и получилось, — он протянул вперед свою ногу в рваном лапте, из которого во все стороны торчали ошметки обмотки. — Весь заработок такой жеж.
— Ох ты, Господи! — широко перекрестился его напарник. — Нонче вона люди бают, в лагере-то лучшее, чем на воле. Хлеб, кашу дают. А на воле чо? — он с видимым наслаждением затянулся, — вот те и вся воля туточки. Здеся куш вербовшики посулили, а хлеба, одежи нету, жить негде, гнус жрет поедом али мороз кусает, до дому начальник не пущает, документу нипочем не дает. Мы ж ево Христом Богом молили, пустите, видите ж, мрем тута. Отощавши еще с дому, сил нету, а баланы пудов пяток тянут, а то и поболе. А их ж по болоту тягать! Ну, пожалел он нас, все ж тако добрый человек, дал документу. Тако идем таперича, тута хлеба просим, тама еще чо. Верстов сто почитай на чугунке проехали, нету боле денег совсем. Не чаем как до Питера добрести.
— А в Питере чо? — зло сплюнул молодой. — Накормят тебя в Питере, как жеж.
— В Ленинграде накормят, — вмешался я в перепалку. — Большой город, не откажут, а лучше к ремеслу пристраивайтесь, — вспомнив историю, продолжил: — Только не вздумайте на Украину или в Поволжье идти, недавно слышал от ученых друзей — голод там ожидают великий через два или три года.
— Тако будем сызнова христарадничать, — покорно согласился старший, совершенно не обратив внимание на предупреждение.
— Одежу чаял справить, — удивительно, но молодого парня тоже не заинтересовали слова о голоде. — А теперь домой голышом придем. Ну, пошли чо ли?
Двое вольных граждан СССР поднялись на ноги. Старший умильно посмотрел на меня:
— Можа хлебца лишку найдется?
— Хлеба нет, — ответил я, поднимаясь вслед за ними. — Но знаете, я же ученый-биолог! Мне и не нужен хлеб совсем, вот, — я протянул горсть захваченных пожевать в дороге подсохших кусков «подкорья».
— Не, — враз поскучнели мужики. — Благодарствуем, но режка-то* у нас есть покуда, только ей и пробавляемся. Да только силы с нее нет вовсе!
На этом и расстались. Как ни хотелось мне расспросить о выживании на подножном корму крупнейших в мире специалистов этого дела, русских крестьян, но неуместно, как-никак назвался типа-ученым, вредно усугублять странности, когда за спиной застава на заставе. Но странное безразличие, выказанное мужиками по поводу грядущих событий, накрепко врезалось в память. Разгадка пришла лишь много позже: научным языком — я превысил горизонт планирования, а говоря проще, нельзя напугать грядущими ужасами тех, кто, без малейшего преувеличения, живет словами «а кабы к утру умереть — так лучше было бы еще».
Едва уйдя за поворот, я перешел на бег — хотел догнать лидера, старика с козой на веревке. Да еще сзади замаячили какие-то дорожные рабочие, не иначе, обходчики. Кто разберет, что у них на уме, и какие в их тусовке приняты расценки за бегунков. Но старания не помогли, спокойных километров вышло до обидного мало. Впереди показался невысокий, но длинный мост через реку, аж на двух быках, и я с ходу свернул в лесок — подыскивать наблюдательный пункт.
Против удивления, моего «донора» никто не задержал ни с ближнего конца, ни с дальнего. Пропыхтел дымом паровоз навстречу, затем реку пересекла группа неплохо одетых мужчин, поболтавшая о чем-то минут пять с догонявшими меня обходчиками, и опять поезд, только уже попутный пассажирский. Хоть как рассматривай сооружение, нет ни постоянного караула в специальной избушке, как на Кемском, значительно более крупном мосту, ни тайной засады в лесу, как на мелком мостике через Летнюю.
Немалая радость — пробежать километр за пять минут куда лучше, чем тащиться в обход полдня. Заодно можно утолить жажду в реке с название Поньгома, даже в таком насыщенном ручьями и болотами краю тяжело без фляги. Всего-то спуститься по заботливо выкошенному с осени откосу…
Чтобы нос в нос упереться в позевывающего патрульного! Дрыхли, су…и!
Кистень, предусмотрительно зажатый в кулаке правой руки «всегда когда возможно», вылетел вперед натурально от испуга, то есть быстрее, чем я успел подумать. Есть, однозначно есть польза от тренировок, которыми я баловался несколько последних дней, пережидая длинные вереницы вагонов и некстати бредущих людей. Главное, попал более чем удачно — голыш смял скулу и висок уже немолодого, скверно бритого бойца в выцветшей гимнастерке и буденовке.
На мгновение я впал в ступор, но мат пополам с яростным рычанием от вывернувшегося из-под низкого моста напарника заставил действовать: я что было сил рванулся навстречу к уже прикладывающему винтовку к плечу чекисту, прикидывая, как бы половчее нанести удар кистенем. Безуспешно — использовать мозг в таком деле явно вредно, пока «долетел», пока замахнулся — противник пригнулся, пропуская снаряд над головой, и даже спустил курок, но, к счастью, он явно не учел мою скорость, а то и вообще по лагерной привычке рассчитывал стрелять в спину бегущему. Так или иначе, моя голова, а может, грудь, уж не знаю, во что он там целился, успели миновать дуло, к счастью, лишенное штыка.**
Еще доля секунды, и откормленный в 21-ом веке без малого центнер, успевший ужаться за время пребывания в СССР всего лишь килограмм на пятнадцать, впечатался в заметно более легкое тело, легко снося его в реку. Причем винтовку этот гаденыш так и не выпустил, до последнего пытался передернуть затвор! Пришлось прыгать следом и наваливаться сверху… Никогда не думал, что смогу кого-нибудь утопить, а вот, случилось же!
Вылез из реки, за шкирку вытащил на камни внезапно потяжелевший организм. На удивление и этот не молод, минимум лет тридцати, вдобавок куда больше похож на конторского работника, чем на бойца. Вместо аккуратного армейского галифе — стеганые ватные штаны, одна штанина снизу порвалась в борьбе, поэтому хорошо видны шикарные кожаные сапоги. Петлицы со знаками различия отсутствуют вообще, хотя звезда на буденовке в наличии.
— Так это ж местный ВОХР!
То есть охрана, набранная из осужденных по разным статьям работников «органов». Я-то полагал, эти сволочи только в лагере службу тянут, а, оказывается, их на волю в секреты отпускают. С души сразу отлегло, одно дело лишить жизни крестьянского или рабочего паренька, чуть не насильно призванного в ряды «непобедимой и легендарной». И совсем другое — пришибить гадину, скорее всего, вчерашнего убийцу, насильника или грабителя, которого принадлежность к партии и ГПУ высоко вознесла над всеми иными кастами заключенных.
Однако рефлексировать некогда, да и после того, что пришлось увидеть и испытать в лагере… Короче говоря, блевать и стонать ни капли не тянуло. Куда больше меня волновал тот факт, что после гибели патруля за виновным обязательно устроят грандиозную охоту со всем возможным прилежанием. Или хуже того, объявят приз за голову. Бочку керосина, центнер муки, телегу пряников… Да мало ли в мире всеобщего дефицита ништяков, ради которых местные будут охотиться за моим скальпом как фанаты за новым айфоном?
То есть, оставаться надолго под мостом категорически вредно для здоровья. Но и бросать все как есть глупо, наоборот, нужно тщательно прибраться, и пусть начальники догадываются, сами по себе вертухаи ушли глушить первач в ближайшую деревню или плывут в Белое море на прокорм трески. Кстати, о зеленом змии как о черте, только вспомни, и он немедленно объявится. Одного взгляда на засаду хватило, чтоб понять — не спали местные воины-охранители, а спокойненько, с колбаской, сальцем и соленым огурчиком пользовали самогончик из пузатой, как бы не двухлитровой бутыли зеленого стекла, для порядка поглядывая, не крадется ли через реку враг, не ползет ли по шпалам моста добрая подательница «млеко, яйки, курка, шнапс!».
Впредь будет вохре наука: не пей на посту!
Не удержался, отпластнул толстый круг полукопченой неопознанного сорта, ломоть хлеба, соорудил бутерброд да полез на насыпь, пока свидетели не пожаловали.
Открывшаяся картина, мягко говоря, не порадовала. На запад, вверх по течению, наверно больше чем на километр протирался прямой как стрела перекат. Течение не казалось особенно сильным, скорее всего, из-за изрядной ширины русла, глубина тоже не пугала, выше колена, ниже пояса, может, где-то больше или меньше. Но при этом дно сплошь усыпано крупными валунами, примерно с голову человека и более, кое-где они громоздились грудами, в других же местах выступали цельные скалы.
На востоке ситуация не сильно лучше. Поворот русла заметно ближе, всего пара сотен метров. Вроде бы каменюк поменьше навалено, но, скорее всего, просто река сужается и становится глубже. Что пнем об сову, что совой об пень, тащить трупы по такому месиву на глазах любого путника больше похоже на самоубийство. Разве что положиться на удачу… так не три же раза подряд, учитывая барахло и продукты!
Спрятать в ближайшем лесу? Найдут в два счета по следам. Притопить под мостом? Мелко, в солнечный день дно сверху видно как на ладони. Сбросить в реку ниже по течению? Уже получше, но в устье наверняка стоит деревушка, там и выловят. Тащить до моря? Кто его знает, какой тут берег, если пологий — только ноги зря собью. И не факт, что будет прок — после переноски тяжести в несколько этапов останется такая тропа, что месяц не зарастет.
Спустился в оборудованный бивак, плеснул в чашку самогона на пару пальцев, выпил, — тюрьма давно отучила от брезгливости, — похрустел огурцом.
— Можно соорудить плотик, сплавить вас с вещами по течению на километр-другой, да и утопить где поглубже, — с особым цинизмом я обратился к лежащим в нескольких шагах покойникам. — Придется поработать, но благодаря вашей товарищеской заботе, — указал зажатой в руке колбасой в сторону топора, воткнутого в бревно у кострища, — подобная задача может быть решена уже сегодня к вечеру. Однако! — тут я поднял соленый огурец вверх как жезл, — не люблю тривиальные решения! Неужели в бандитских сериалах 21-го века не сыщется идеи получше? Например, поджечь тайгу? Разобрать рельсы, пустить поезд под откос? А что, неплохо, один герой захлебнулся, второго бревном пришибло. Или имитировать нападение инопланетян, пусть мотают срок вместо меня… В самом деле, не могли же вертухаи просто так взять, да и пришибить друг друга?! Или… Эврика!
Уже побывавшего в реке чекиста-любителя я затащил обратно в воду, под руку подложил голыш наподобие того, что в кистене, только крупнее и тяжелее. Впрочем, их и без того вокруг хватало. Поверх, поперек туловища, приспособил винтовку «как было», да навалил вохровца с разбитой головой так, как будто он и утопил напарника, прямо перед тем, как пал от его вооруженной камнем руки. Карманы проверять не стал, противно, но в одном не удержался, снял огромные наручные часы Павелъ Буре (которые на проверку оказались карманными, в специальном кожаном браслете-футляре, с тиснением на задней крышке «За отличную стрельбу из пулемета» и тщательно затертой дарственной надписью, разобрать в которой удалось только датировку — 1910 год).
Трофейные припасы для сохранения правдоподобия пришлось раздраконить не более чем на треть. Взял пару полукилограммовых*** банок «Петропавловские консервы. Мясо тушеное. 1916», если не отравились местные, сгодится и мне, пакет макарон, пшенки, чай, яиц, круг колбасы, почти все сало и две булки хлеба. Из предметов материальной культуры раннего социализма самой ценной находкой оказался бинокль в видавшем виды кожаном кейсе. Кроме него захватил байковое одеяло, подошедшие по размеру сапоги, кусок брезента, крохотную подарочную фляжку со спиртом, а также хороший медный котелок, судя по всему запасной. Как раз получилось забить доверху рюкзачок.
Полбутыли самогона вылил в реку, ощутимо увеличивая тем самым гипотетическую степень опьянения убитых, раскидал в беспорядке часть вещей, ну и, разумеется, уничтожил все следы своего пребывания, какие нашел. Послуживший верой и правдой кистень закинул подальше на глубину, нечего с собой таскать лишние улики. Реальные шекспировские страсти вызвал единственный топор. Брать или не брать — вот в чем вопрос. Отказаться не смог, пусть следователи сами придумывают, куда делся столь необходимый инструмент. Утопили в драке, пое…ли или обменяли на алкогольную продукцию местных селян.
Оставалось самое интересное: спрятаться и посмотреть — «чем дело кончится, чем сердце успокоится». И при этом качественно оборвать след, ведь если гэпэушникам в картине смертоубийства что-то покажется подозрительным, они в радиусе пары километров под каждый камушек заглянут! То есть уходить в любом случае придется по реке. Проще, разумеется, вниз по течению. Однако лезть в капкан между морем и железной дорогой глупо, да и ветер… Как бы собачки не учуяли. Вверх же по течению придется изображать мишень минимум полчаса-час, быстрее долину никак не миновать. Дотянуть бы до сумрака ночи, который приходит вместо нормальной темноты… но ждать позднего северного заката на месте преступления оказалось выше моих сил. И так чуть не поседел, пропуская над своей головой товарняк, а за ним пяток молодых парней, собравшихся, судя по далеко не трезвым крикам, на свадьбу в соседнее село.
Путь по дну реки против течения без преувеличения можно было назвать адским. Скользкие камни на дне, неожиданные ямы, сильное течение и стылый холод воды, в которую то и дело приходилось падать с головой. В основном случайно, а один раз специально нырять за камни, заслышав приближающийся стук колес, хорошо хоть китайский рюкзачок такие сюрпризы выдерживает без особого вреда для содержимого. Вдобавок нужно постоянно оглядываться, хоть какой-то шанс успеть спрятаться до того, как случайный ходок успеет обратить внимание или того хуже — выстрелить в спину.
Как ни спасали положение жесткие голенища ботинок, цепкий протектор подошв, да две специально вырубленные палки наподобие лыжных, все равно до поворота русла не дотянул, одолел хорошо если метров триста, далее, по всем расчетам, риск попасть под чьи-нибудь любопытные глаза становился совершенно неприемлемым. Приметив удачный выход гранитных плит, похожих на гигантские ступени, я выбрался на берег под защиту молодого сосняка.
Не утерпел, достал бинокль, который оказался до неожиданного маленьким и больше походил на театральный, но только тяжелый, из латуни или бронзы, с удобным кожаным покрытием мест, за которые нужно держать. По краю объектива вычурная гравировка на французском «e.s. Tryndin fils Moscou», очевидно дореволюционное отечественное производство.**** Приложился, навел резкость. Несколько хуже, чем ожидал, увеличение всего раз в пять, не более, но на таком маленьком расстоянии большего и не требуется. Выдохнул с облегчением — все спокойно, никто не пялится с моста в мою сторону!
Забрался поглубже в лес, разделся донага, стесняться тут некого, отжал и развесил сушиться одежду. Сам тщательно растерся спиртом, обновил трофейные сапоги и закутался в одеяло. Хорошо хоть свежий ветер не утихал ни на секунду, сдувая проклятый гнус, судя по всему, долина работала как труба, доставляющая воздух с Белого моря вглубь тайги.
Гибель наряда обнаружили поздно вечером. Несколько часов я с величайшим интересом наблюдал за поднявшейся суетой, сперва среди спустившихся набрать воды рабочих, а уже через пару часов с севера,***** на ручной дрезине-качалке, оказывается, у чекистов все же имеется в хозяйстве столь опасная для бегунков машинерия, прибыла целая делегация чекистов с фонарями и факелами. Последнее меня здорово успокоило — после оттоптавшегося в потемках стада людей правду не найдут ни следователи, ни собаки. Так что спать улегся хоть и без живительного тепла костра и свежего, желанного чая, но зато в превосходнейшем настроении.
\\\*Режка — в данном случае ржаная лепешка с примесью муки из сосновой заболони, мезги.\\\
\\\**Главный герой ошибается, скорее всего, у его противника в руках карабин Мосина образца 1907 года. Крепление для штыка на нем не предусмотрено. Данное оружие нередко использовалось для вооружения вспомогательных и пограничных войск.\\\
\\\***На самом деле банка всего лишь «фунтовая», т. е. 409 грамм.\\\
\\\****Описан 5-кратный армейский полевой бинокль галиллеевского типа производства оптической компании Е. С. Трындина. С 1921 года завод «Метрон», в 1941 эвакуирован в Свердловск, где стал основой «Уральского приборостроительного завода». П. П. Трындин, совладелец и председатель правления, до 1928 года работал как технический руководитель «Метрон», расстрелян в 1937 году.\\\
\\\*****ГГ не знает, но в трех-четырех километрах к северу находится станция-поселок Кузема.\\\
Ранним утром, только проковыряв глаза, полез с биноклем на свой импровизированный наблюдательный пункт. Над легким туманом, стелющимся лоскутным одеялом, скрывающим бурление струй воды на перекате, под отчетливо впечатанными в небо, темными от росы бревнами мостовой фермы, курился дымок костра. Рядом мирно клевала носами пара вохровцев. Сельская идиллия, хоть пиши с натуры полотно «привал у реки». Казалось, так есть, так было, и так будет, а вчерашняя жестокая схватка — всего лишь дурацкий сон, кошмар, навеянный злой, но совершенно бессильной что-то поменять всерьез силой из иного мира.
Будто услышав мои мысли, один из чекистов заворочался, подошел вплотную к реке, неспешно развязал тесемки штанов и помочился в белесые клубы. Потянулся, сбивая комаров, оправился, и вдруг, враз ломая пастораль, поднял бинокль к глазам. Я с трудом успел нырнуть головой за ветви, пряча отблески лучей восхода в своих линзах от внимательных глаз врага. Кто ж знал, что местный наряд караулит не только железную дорогу, но и реку по обе стороны от нее?
Как хорошо, что я не начал день с маленького костерка для горячего завтрака. А ведь была такая светлая идея в надежде на ветерок и защиту стены деревьев. Нет уж, тут не казино, лишний риск не нужен. А настоящий белый хлеб с колбасой, без преувеличения, хорош даже в холодном виде. Причем как по вкусу, так и для стимуляции мыслительного процесса, в компетенции которого нынче классический «чернышевский» вопрос: «что делать?».
Первоначальный промфинплан лопнул как экран упавшего на бетон смартфона. Если перейти к цифрам, то за четыре дня по трассе Ленинград-Мурманск мне удалось продвинуться всего лишь километров на пятьдесят, иначе говоря, я делал десять-пятнадцать километров за день. Причем степень риска превысила все разумные лимиты, два раза только везение спасло меня от гибели. Не оправдалась и надежда на спокойную ночь — еще неизвестно, какие засады опаснее. Тем более небо после заката становится светлее день ото дня.
Но к «железке» я сумел более-менее приспособиться, все-таки треть запланированного пути позади, да и есть шансы, что дальше от Соловков патрулей поубавится. Будет ли лучше рывок на запад по тайге? Без карты, с кустарным компасом, ограниченным запасом пищи? Хотя, после изобретения каши из сосновой коры проблема потеряла остроту, да и река, по поверхности которой то и дело расходились круги кормящейся рыбы, обещала не дать помереть с голоду. Но какова насыщенность лесных тропок патрулями? Водятся ли тут голодные медведи или волки? Живут ли вообще люди? Не упрусь ли я в непроходимые болота, скалы или огромные озера?
Может, бросить монетку? Уже полез, было, рукой в карман, но вместо этого хлопнул ладонью по лбу:
— Судьба уже сделала выбор за меня!
Действительно, надо быть слепым, чтобы не видеть очевидного. Реки в этих краях — настоящие транспортные артерии для перевозки грузов: летом на лодках, зимой на санях. Но насколько я вижу — Поньгома… плохая, даже отвратительная дорога! Промеж каменюк тут можно проскочить разве что на пластиковом каяке 21-го века,* и то, вниз по течению. Зимой на санях не проехать, бурлящая лесенка порогов, что виднеется у поворота, не замерзнет даже в лютые морозы. Значит, меня никто не застигнет врасплох на ночевке или рыбалке, более того, тут неоткуда взяться крупной деревне. При всем этом, река явно ведет на запад и способна помочь мне миновать болота и скалы.
Не случись битвы с Вохром, я бы наверняка прошел мимо. Глупо «рвать» по выложенному булыжниками руслу на виду любого прохожего. Зато теперь, когда сложный и отчаянно опасный участок позади, отступать не просто глупо — преступно!
Пройдя с километр вдоль берега до поворота, я обернулся, чтобы взглянуть в последний раз на уже далекую трассу Ленинград-Мурманск. Через мост катились зеленые коробочки вагонов, и ни один из пассажиров не мог даже в дурном сне себе представить, как мало ленинградцев переживут ужасы блокады, как много русских, украинцев, белорусов, всех советских людей погибнет в дьявольской мясорубке безумной войны. Заодно, какой девятый вал репрессий захлестнет страну менее чем через десяток лет. Причем предотвратить происходящее могу только я — разумеется, если свершу задуманное. Но для начала я должен, нет, просто обязан, не только ради себя, но и как ни пафосно это звучит, ради них, этих самых людей, любой ценой добраться до Финляндии.
— Ву-у-у!!! — уже в спину мне подтвердил задачу протяжный гудок далекого паровоза.
К вечеру я окончательно уверился в Судьбу. Река устойчиво вела на запад и не думала превращаться ни в заболоченный ручей, ни, наоборот, в проходимую на деревянной лодке водную дорогу. Сперва я опасался засад, несколько раз влезал на деревья, пытаясь рассмотреть дальнейший путь, избегал оставлять следы и без особой нужды не выходил на прогалины. Однако за весь день мне не удалось заметить ни малейших признаков присутствия людей. Наоборот, несколько раз я натыкался на целые поля, буквально высланные ковром нетронутой прошлогодней брусники, перезимовавшей под снегом и очень вкусной.
В то же время передвижение нельзя назвать простым, но все же худшие опасения не подтвердились: непроходимых болот не встретилось, скал не попалось. Обычное, поросшее сосной косогорье, местами бурелом и кусты, и много, слишком много мелкого и крупного скальника. Часто выручали звериные тропы, но иногда приходилось торить свой путь, все же ботиночная логика заметно отличается от лапо-копытной. Самым же неприятным сюрпризом оказались заливаемые в половодье долинки, заросшие березняком и кустами. Вроде не особенно глубоко и не топко, но провалиться выше, чем по колено, легко даже с шестом-посохом. Пришлось приспособить для форсирования подобных преград калоши и «всегда мокрые» обмотки.
Неприятно, но жить можно, и расстояние, насколько я считал шаги, удалось покрыть приличное, не менее двадцати километров. Хотя надо учитывать, что со всеми извивами русла к желанной границе я приблизился гораздо меньше, в лучшем случае километров на пятнадцать, в худшем на десять.
На рыбалку я не останавливался, к чему терять время, когда плечи оттягивают традиционные продукты короткого срока хранения. Однако даже на ходу удалось неплохо разнообразить меню — полдюжины крупных лягушек в перевязанном тряпкой котелке сулили неплохую добавку к ужину. Причем это только то, что само шло в руки.
Единственное, что мне не нравилось, так это погода. Баловавшее все прошлые дни солнце ушло за тучи, температура заметно упала, время от времени накрапывал мелкий противный дождик. Впрочем, непромокаемая одежда, большой вечерний костер, экраны из трофейного брезента и традиционного лапника, горячий чай да сосновая каша с хлебом и колбасой позволили смотреть на происходящее с немалым оптимизмом. А отдельно приготовленный шашлычок из ошпаренных и лишенных кожи лягушачьих лапок так вообще вызывал ностальгию по иным, куда более благоприятным для жизни временам.
«Даже пройденных десять километров», — лениво рассуждал я, засыпая, — «всего каких-то двадцать дней в пути. Пустяк, сущий пустяк!»
Утро «второго дня мира великой реки» принесло сюрприз. Для начала, моя путеводная артерия раздвоилась,** но кустарный компас и солнце позволили не мучаться с выбором пути более пары минут. А потом… Я неожиданно вышел к мосту. Инстинкт сработал на отлично: только спустя пяток минут, издалека и в бинокль разобрал, что сооружение разрушено до полной непроходимости. То есть пересекающая мой путь дорога оказалась заброшенной — ни одного человеческого следа как минимум с осени, и, вообще, едва ли ее использовали прошлые пять, а то и десять лет. Можно было предположить, что тут немало ходили и ездили до строительства «железки», однако после ее запуска переключились на более удобный путь.
Из чистого любопытства, да надежды — не повернет ли торный путь на запад, пробежал сотни три метров в сторону. Увы, дорога явно вела куда не надо, зато на глаза попался полуобрушенный, заросший молодыми березками дом. Зайти побоялся, да и зачем, только время терять, но вот мимо остатков поваленных ворот пройти не смог. Особо привлекли мое внимание остатки старых петель, длинные, чуть не полуметровые полосы металла с петлей под болт шарнира на конце, приколоченные солидными коваными гвоздями к поперечинам какого-то приличного, поэтому почти не сгнившего дерева.
Подошел, поставил сверху ногу, пытаясь понять, что же они мне так напоминают… Гаффы!*** Сколько раз за последнее время мне отчаянно хотелось залезть на удобно стоящую сосну или березу, да только подняться по гладкому стволу на первый пяток метров до ветвей было явно выше моих сил. Поэтому приходилось пилить до более удачного места, теряя время, силы, ежеминутно рискуя. Мысленно повертев в голове конструкцию устройства, я достал топор и быстро вырубил железяки из остатков ворот. Прикинул в руке немалый вес, хмыкнул:
— Пару дней не помешают, а там посмотрим…
На ужин, в дополнение к каше, хороша пошла пара гадюк, а может, ужей, не разобрал в точности — длиной поменьше метра, темно-серые, почти черные, с плохо различимым светлым узором на спинных чешуйках. Зря они решили на моем пути переплетаться в драке или приступе весенней страсти. Мяса под легко слезшей после ошпаривания шкурой оказалось до обидного мало, но хоть какой-то навар в бульоне. А еще… Ближе к ночи резко похолодало, поднялся сильный ветер, и пошел сильный снег с дождем. Вот никак не ожидал такой подлости от последних чисел мая, но поди ж ты.
\\\*Река Поньгома на самом очень популярна среди любителей сплава, и по современным меркам (и для современных плавстредств) считается не слишком сложной.\\\
\\\**Приток Поньгомы река Егут.\\\
\\\***Гаффы — специальные «когти» для подъема на деревья, активно используются охотниками и арбористами. Представляют собой Г-образные полосы-опоры из металла с шипами.\\\
Как ни вымотался за день, но пришлось срочно вспоминать рассказы товарищей-туристов и строить убежище. Для начала выбрал две сосны-опоры на расстоянии метров четырех-пяти друг от друга. Затем между ними на высоте своего роста «устроил» конек одностороннего ската-шалаша, приперев горизонтальную жердь к деревьям парой рогулек. Ровно по величине планируемой «крыши» и на ее месте топором вырезал в земле пару полос из травяной лесной подстилки вместе с корнями и почвой, зацепив со стороны «конька», закатал их в симпатичные рулоны. На освободившемся месте устроил из тонких сосенок односкатную крышу-экран и раскатал на него обратно дернину, разом обеспечив непродуваемую и практически непромокаемую кровлю. Дальше все как обычно: длинный костер из пары толстых стволов, вдоль него приподнятая на полметра лежанка. Часа три потерял, зато ночью не замерз.
Днем только порадовался за излишнюю тягу к ночному комфорту, благодаря которой я не поддался на соблазн упрощенной конструкции. Снег валил, не переставая на ни минуту, частью таял, частью сбивался в маленькие сугробики, идти по такому покрову сущее безумие, ведь лес не шоссе, под белой склизкой кашей не видны камни, ямы и острые сучья. А еще остаются ясные следы, по которым найти меня не составит проблемы даже ребенку. Хорошо хоть комары передохли, но надолго ли?
Лежать без дела не хотелось. Аккуратно подобрался к реке, попробовал рыбачить, увы, без малейшего успеха. Рыба как сквозь воду провалилась. Не желала есть ни червяка в глубине уютной ямы, ни пучок личинок короедов на поверхности. Поневоле пришлось приступить к изготовлению гафф. Вроде бы не слишком сложно, на первый взгляд, загнуть полосу металла толщиной миллиметра три в Г-образную кочергу, но имея только набор камней, трещин в скалах и топор — провозился до вечера.
Второй и третий дни скучного снежного плена ушли на ремни упряжи и качественное обвязывание загнутых в отверстии гвоздей конским волосом так, чтобы они превратились в что-то похожее на длинные шпоры, торчащие наружу вниз под углом градусов в шестьдесят чуть выше угла «кочерги». То есть, если поставить ногу на короткую сторону устройства, то длинная сторона пойдет вдоль лодыжки почти до колена, а шпоры будут между ног. Пришлось изрядно помучаться с крепежом к ботинку, потом к самой ноге, изобретать аккуратную прокладку из куска одеяла и длинную шнуровку, добавить страховочный ремень на пояс… Но оно того явно стоило: пробный подъем на самую верхушку сосны, как и маневрирование среди ветвей, не составили особого труда.
Погода как будто ждала окончания работ; ближе к вечеру ветер повернул на юг, снег прекратился и сразу же начал таять, хотя, надо признать, окончание этого процесса я благополучно проспал. На следующий день встал ближе к полудню, против всяких ожиданий земля успела подсохнуть, а сквозь поредевшие тучи проглядывало солнце. За время вынужденного отдыха колбаса и сало успели закончиться, но положенный на день двадцатник я намеревался преодолеть любой ценой, поэтому пообедал «с запасом», добавив к уже надоевшей сосновке треть банки царской тушенки. Последняя, впрочем, оказалась отменного качества: нежное, тонко нарезанное мясо, аккуратно переложенное салом, перцем и лавровым листом.
Войти в график полностью все же не удалось, вечером меня ждало нерадостное открытие: путеводная река закончилась озером.* Уже в сгущающихся сумерках испытал гаффы в боевых условиях — влез на сосну, стоящую на берегу вновь открытого водоема, и, не торопясь, с биноклем исследовал дальнейший путь. Выводов получилось два. Первый чрезвычайно обнадеживающий — на дальнем конце водной глади, километрах в двух виднелось что-то весьма похожее на устье новой речки или, что было бы куда приятнее, продолжение все той же приносящей удачу Поньгомы. Второй — руководство к действию — левый берег озера фактически отсутствовал, вернее сказать, представлял собой заросшее кустами и камышом болото, соваться в которое не было ни малейшего желания. Зато правый казался вполне проходимым, хотя и требовал обхода в несколько километров.
Привычный паек без приварка из хлеба и колбасы показался нестерпимо маленьким, даже с учетом набранной на подвернувшемся по дороге болотце прошлогодней, но все равно отчаянно кислой клюквы. Отсыревший после снегопада хворост больше дымил, чем горел, не желая дать жара, достаточного для спокойного сна. С болота доносилось кряканье диких уток, глухо шумели сосны, ухала какая-то лесная нечисть. Ближе к полуночи на мое мокрое становище надвинулся туман, окутал ватной пеленой ближайшие сосны. Казалось, что я безнадежно и безвылазно затерян в безлюдьи таежной глуши и обречен идти так день за днем, месяц за месяцем, год за годом, и не выйти никогда из лабиринта тумана, зыбких берегов и призрачного леса.
Не выспавшийся и злой, встал поздно, только после того, как взошедшее солнце разогнало туман и пока еще немногочисленных комаров. Окончательно пришел в себя после изрядной порции горячего чая, кстати сказать, последнего.
Дорога по краю озера оказалась не смертельной, но тяжелой — сплошной скальник, вверх, через бурелом, заросли кустов на гребень, вниз, опять сквозь мешанину упавших за последние двести лет деревьев в узенькую долину между березок и кочек, до ручейка метра в два-три шириной, с черным от упавшей хвои дном, абсолютно прозрачной водой и невысокими, поросшими ольшаником берегами, после недолгой переправы опять вверх… И так пять раз на несчастных пяти километрах!
Наконец с верхушки сосны открылся узкий перешеек между двумя озерами, через который, собственно, и протекала река, чтобы чуть позже, буквально метров через пятьсот, но уже из нового озера,** уйти на столь желанный запад.
— Точно, Поньгома, — обрадовался я. — Не потерялась, путеводная моя речечка!
Однако видеть и дойти весьма разные вещи. Около часа мне пришлось «чавкать» бурой жижей в густых и высоких, метра под три зарослях камыша, прежде чем выбрался к темно-коричневой, почти неподвижной воде. Попробовал прощупать брод предусмотрительно захваченным шестом, но он легко уходил на три метра с гаком у самого берега, только в самом конце чувствовалось что-то мерзкое и топкое. От осознания того факта, что подо мной не земля в привычном понимании, а плавающий слой мертвого камыша, перепутанных корней, давно перегнившей травы, то есть зачаток будущего торфяного болота, заставил меня поежиться. Воображение услужливо подсказало образ чудищ, которые могут скрываться в обманчивой тиши подобных вод.
Но делать нечего. Наломал небольшой стог прошлогоднего камыша, туго перевязал, погрузил все вещи, раздевшись на радость камрадам комарам донага, пустился в плавание, едва сдерживая поднимающуюся из пяток панику.
Увы, на противоположном берегу меня поджидал подлый сюрприз. Сухого места не было! Болото, непроглядная стена камыша, наполненные водой ямы тянулись, казалось, без конца. Кое-где попадались провалы — узкие окна в бездонную торфяную жижу и призрачные, сгнившие в труху остатки березовых стволов, лопавшиеся в грязь при касании. Идти нельзя, под ногами все колышется, дышит, прогибается и булькает, того и гляди полетишь в трясину. Стоять, впрочем, тоже не получается — холодно и облако гнуса. Так что пришлось накинуть куртку, штаны, трофейные сапоги и натурально ползти на четвереньках с шестом-спасителем наперевес, чуть не подвывая от ужаса, на недалекий шум речного переката, положившись скорее на интуицию и удачу, чем разум.
Выход к Поньгоме как раз к месту впадения в нее с юга небольшого ручейка-притока показался праздником. Отдых и очищающее купание под лучами солнца, более ни о чем я не мог думать. А после вида здоровенных рыб, стоящих на перекате в ожидании пищи, в список неотложных мероприятий добавилась рыбалка. На сей раз вполне удачная, часа вполне хватило, чтобы вытащить на слепня и кузнечика трех полукилограммовых красавцев в белой блестящей чешуе и высокими, как флаг, спинными плавниками.*** Поздний обед удался на славу!
К сожалению, от воспетой в европейской культуре послеобеденной сиесты пришлось отказаться. «Сделанный» десяток километров выглядел слишком несерьезно на фоне предстоящего маршрута. Поэтому, как ни хотелось завалиться в дрему с полным желудком, но через силу, с трудом и скрипом, но я заставил себя двигаться дальше — как обычно, на запад, вдоль реки.
Идиллия закончилась километров через пять, когда я выскочил на вырубку, к счастью, не свежую, скорее прошлогоднюю. Но сам факт! Вернувшись чуть назад, я выбрал подходящую сосну и полез наверх. Утешительного мало: впереди лоскутики полей или лугов, разгуливают бараны, чуть поодаль, с юга на север по дороге, как немыслимый признак цивилизации переваливается на ухабах, а порой и немного пылит непонятно как попавший в карельскую глухомань, похожий на черную ванну рыдван, скорее всего с большим начальством на борту.**** И уж совсем у горизонта, над стеной леса язвами облупившейся позолоты торчит купол деревянной церквушки, с развернутым лицом ко мне крестом.
\\\*На самом деле это Малое (Южное) Рогозеро, и оно лишь одно из многих на пути реки Поньгома.\\\
\\\**Большое (Северное) Рогозеро.\\\
\\\***Имеется в виду хариус.\\\
\\\****Примерно в этом районе в настоящее время пролегает трасса М-18.\\\
К гадалке ходить не надо, на мосту через речку действует застава. А выше по течению неизбежно встретится село — ведь никто нигде не поставит церковь посередине нигде. Так что придется обходить, и много. Хорошо, что чуть левее, межу полями и болотами есть хороший, выдающийся далеко на юго-запад язык леса. Вот по нему и идти… на рассвете, — решил я после недолгого колебания. Хотелось хотя бы еще одну ночь провести с комфортом, в тепле у костра, а для этого никак нельзя выходить в обитаемые места.
На всякий случай отошел назад, за холм, но все равно костер разводил с большой опаской. То есть небольшой, между двух выворотней, да вместо привычного воткнутого в землю лапника пустил на изготовление фронтального, дальнего от лежанки теплового экрана подвешенное на веревке одеяло. Пусть оно промокнет от утренней росы, так что придется тащить потяжелевший рюкзак, зато через него гарантированно не будут видны проблески пламени. Спальный, традиционно брезентовый экран-навес сделал повыше и дополнительно замаскировал свеженарубленными сосенками.
Заснул рано в расчете на ранний же подъем, но на рассвете случился фальстарт: густо упавшая на низкую весеннюю траву роса, которую я поневоле стряхивал на каждом шагу, делала мой путь заметным даже с орбиты земли. Пришлось ждать, пока солнце высушит с травинок и листочков предательский белесый налет.
Узкий, лишь местами отсыпанный песком тракт перешел со всем возможным тщанием, не поленился для этого натянуть сапоги, чтоб не оставлять в пыли и грязи рубчатых оттисков 21-го века. Бросил на след немного махорки с керосином, хотя, уверен, это излишняя операция — пешеходов тут хватает.
Между тем, местность нравилась мне все меньше и меньше. Сосновый лес, добрый, надежный и ставший родным за прошлую неделю постепенно сменился на какие-то странные закоулки из лужков, заболоченных рощиц, островков кустов и небольших пологих холмов, между которым прятались микроскопические озерца, скорее, большие лужи. Из-за неудобства кустарного компаса и без нормальных ориентиров я быстро сбился с пути, вернее сказать, перебегал от укрытия к укрытию, грубо ориентируясь на солнце.
Неожиданно откуда-то с юга донесся странный звонкий стук. Казалось, его источник совсем неблизко, но вдруг в нескольких десятках шагов из-за невысокого гребня прямо на меня выползло огромное стадо карельских коров. Как оказалось, местные хозяева не разоряются на металл и привязывают на шеи животных настоящие деревянные колокола, размером с крупный арбуз. Отвернув к ближайшему овражку, я резко взвинтил темп бега и уже скрылся из вида, когда сзади раздался резкий крик пастуха. Вот только никак не разобрать — мне или коровам он давал «ценные указания».
Расстроиться всерьез не успел, потому что за очередным холмиком открылся долгожданный лес. А уж когда добрался до нормальных деревьев и услышал знакомый шум текущей по камням воды, инцидент с коровами вообще вылетел из головы. Мало ли какие бегающие черти привидятся пастуху с похмелья, да и домой он хорошо если к вечеру вернется… Куда более интересным представлялся вопрос рыбалки и обеда, тем более всего километрах в четырех попалось исключительно приятное, продуваемое от комарья местечко.
К истоку Поньгомы из очередного озера* я выбрался около шести часов пополудни. И тут же похвалил себя за верно выбранное направление обхода: на полого сбегающем вниз склоне противоположного берега, чуть далее по направлению моего движения вольготно раскинулось крупное, дворов в тридцать село.** Водная гладь, разумеется, защита так себе, тем более при расстоянии всего лишь километра в полтора, но это куда лучше, чем ничего.
Пришлось подвязывать гаффы и лезть на сосну, из тех, что повыше да покрепче. С верхотуры я десяток минут пытался нащупать при помощи бинокля берега и дальний, западный край озера, но густо перемешанная с островами и полуостровами гладь воды теряла разборчивость где-то ближе к горизонту. И тут откуда-то сзади порыв ветра донес собачий лай! Я быстро развернулся на дереве, вгляделся в просветы между ветвей…
— Еб… т…ю м…ь!
Что еще можно сказать при виде людей, то и дело мелькающих в прогалинах к востоку*** от меня?!
Спускался я под залихватское гавкание целой своры, то есть чуть ли не кубарем. С одной стороны, звук радовал — гэпэушные ищейки не лают, эти звери преследуют жертву бесшумно. Но, черт побери, охваченным инстинктом охоты деревенским активистам не нужно иметь особый нюх, мой путь между озером и редколесьем с болотами абсолютно предсказуем! Ни смысла, ни времени на ухищрения с махоркой и сдваиванием следа, остается лишь бежать as quickly as possible вдоль берега, надеясь, что река-судьба не подведет в трудную минуту своего неосторожного адепта.
Следующие несколько часов слились и дались мне очень тяжело, случись погоня сразу после лагеря, еще неизвестно, как бы повернулось дело. Но за прошлые две недели путешествия я успел набрать очень неплохую спортивную форму, кроме того, приобрел богатейший опыт преодоления естественных препятствий. Так что взятый мной темп оказался не под силу преследователям, лай за спиной постепенно затихал. Я уже искал подходящую возможность запутать в опускающихся сумерках след, уйти в сторону и отлежаться в каком-нибудь тихом уголке, когда впереди…
Да черт бы побрал этих дворовых шавок и их хозяев! Зажали! И как только сумели, неужели обошли на автомобиле?**** Не пройдет и часа, как они будут тут!
\\\*Вокшозеро. Его длина с запада на восток не более пяти километров, но значительное количество островов сильно затрудняет определение реальных размеров. Кроме того, ГГ считает прилегающие с разных сторон озера Волино Ломбина и Сухое частью Вокшозера.\\\
\\\**В настоящее время данное село заброшено.\\\
\\\***На самом деле, скорее, с северо-востока, но у ГГ нет средств для быстрого и точного определения сторон света.\\\
\\\****В этом нет ничего удивительного: и без автомобиля в данном месте всего в четырех километрах южнее пути ГГ проходит дорога-тропа, пригодная для движения на лошади.\\\
Решение созрело мгновенно. Уж лучше попробовать проскользнуть на север мимо села, чем играть в прятки с собаками в темноте на пересеченной местности.
— Ну, выручай, Поньгомушка, — прошептал я, разворачиваясь к берегу.
Соорудить из нескольких обломков жерди небольшой плотик, привязать к нему снизу как раму и балласт гаффы, а сверху рюкзачок, раздеться до черного маскировочного термобелья и вперед, через комаров, по тошнотворно слизкому тесту дна в обжигающе холодную воду, с которой лед-то сошел, быть может, меньше недели назад! Утешало только одно: где-то впереди, метрах в двухста, виднеются выпирающие чуть ли не прямо из воды деревья. Так что веревку от плавсредства в зубы и тихонько, без плеска, метр за метром, но дальше от погони!
Сложно ли проплыть подобное расстояние в бассейне? Делать нечего! Бывало, отмахивал в пять раз больше, а потом еще шел на вечеринку к друзьям. Но в одиночку, в холодном озере, подтягивая упирающийся плотик, да еще ожидая выстрелов в спину? Впервые за все время путешествия ко мне в душу прокралось сомнение. Мозг настойчиво сверлила мысль: сидел бы сейчас в Кемской пересылке, а даже и на Соловках, пусть лагерь, но тепло, кормят, три года перетерпеть можно. После сошлют, разумеется, но екатеринбуржцу ли бояться Сибири? Или еще лучше, обосновался бы где-нибудь во Владивостоке, устроился электриком на торговую посудину, при большевистском кадровом голоде дело не хитрое, глядишь, лет через пять на хорошем счету, партбилет в кармане, там и до загранки недалеко. Встретил бы кошмары 37-го года в солнечном Фриско…
Сбил дурацкие мысли лай, который приблизился вплотную к берегу, потом бахнул выстрел, второй, я инстинктивно нырнул, пытаясь уйти от смерти. Но пальба и крики не прекращались, казалось, на берегу разразилась ожесточенная средне-карельская война.
«Да они же там друг с другом сражаются», — после минутного замешательства догадался я.
И зло пожелал вслух, оглянувшись к уже далекому берегу:
— На правое дело не жалейте патронов, товарищи! Вернее прицел, и победа будет за вами!
Ответом мне стал предсмертный собачий вой — судя по всему, одна из пуль нашла цель.
Тем временем перед глазами вырос невысокий, сложенный из каменных глыб остров. С первого взгляда мне стала очевидна тщетность любой попытки спрятаться на крохотном клочке суши, покрытом, как лысина старика, редким ежиком хилых сосенок. Жалкий сумрак не спасет, как только собаки найдут уходящий в воду след, охотники отрядят пацанов домой за лодками и подмогой, на этом и закончится моя карельская одиссея. Надо плыть дальше, на противоположный берег, к прекрасно различимым на фоне приполярного неба темным громадам деревьев.
Второй пролив времени занял поболее, зато моральных метаний доставил не в пример меньше — минута слабости ушла без следа. Наоборот, волной накатила бесшабашная ярость, вспомнив о травле, которой «милые пейзане» подвергли мою персону, я с удовольствием и в красках прикидывал, как половчее запалить избу-другую с наветренной стороны — чтобы обеспечить местных товарищей достойной заботой до утра. А если повезет с погодой, так и до осени. Но к разочарованию моей мстительности и одновременной немалой радости инстинкта самосохранения, кровожадному плану не дано было осуществиться.
Спорадическая стрельба на покинутом берегу затихла лишь перед рассветом. Хорошо, не раньше — после второго пролива я совершенно потерялся в островах и ориентировался исключительно на звук. То есть попросту старался держать выстрелы за спиной до тех пор, пока не добрался до такого куска земли, на котором сумел углубиться в лес в безопасное далеко, то есть минимум на полкилометра, прежде чем решился сбросить с горба надоевший плотик и по-настоящему переодеться. Перед восходом солнца я успел лишь развести в какой-то яме малюсенький костер, да более-менее согреться — остатками спирта снаружи и густым брусничным чаем изнутри.
Поспать удалось часа четыре, не более, разбудил далекий лай чертовых псов. Так что вместо завтрака — я полез на сосну, знакомиться с последними событиями «политической и культурной жизни» карельской глубинки.
Для начала осознал навигационную ошибку: вместо более-менее короткого пути к деревне поперек озера в потемках я взял западнее и пересек добрую его половину вдоль. Не зря ночью удивлялся, как на пути возникли ни много, ни мало, а шесть проливов между островками в сотню-две метров шириной каждый. Второй факт не удивил, но расстроил: погоня не прекратилась. Местное население, расстроенное пустым расходом боеприпасов, не поверило в мое утопление — с покинутого ночью берега в небо тянулись сизые космы дыма. Несколько лодок, хорошо хоть исключительно весельных, бороздили озеро, вооруженные до зубов граждане обыскивали ближайшие островки.
— Кашу варите, су. и, — сглотнул я слюну. — Жаль, не добрался до ваших хибар ночью! Надолго бы запомнили, как собаками людей травить!
Напрасно ждать от почуявших пот и кровь сельчан прекращения охоты. Конечно, непосредственной угрозы они пока не представляют, но в этой фразе самое важное слово «пока». Позавтракают, найдут следы моего пребывания на островках, сделают выводы да перебросят активистов на лодках в мою сторону. Или того хуже, позовут на помощь чекистов, с меня хватит и одного наряда с ищейкой. С тревогой я обернулся на закат, как ни велик теперешний остров, досидеть на нем до ночи будет непросто. Да и нет тут нормальной темноты, видимость одна. Конечно, издалека, да на фоне леса или камней скрыться можно, а вот на открытой воде все видно почти как в пасмурный день, ну или в лучшем случае вечер. Выставят реденький заслон на двух-трех лодках, не прошмыгнуть.
Но удача не подвела. На север к материку тянулся широкий перешеек. А еще километром далее бесконечное озеро заканчивалось вовсе. И там можно было без всякого бинокля разглядеть устье реки!
— Вот и моя разлюбезная Поньгома нашлась!* — не смог я сдержать радостного шепота. — Иду к тебе, о, спасительница!
К моему огромному сожалению, уже от самого озера река изрядно сузилась со времени нашей прошлой встречи и напоминала, скорее, крупный ручей. Но если верить намагниченной стрелке и солнцу — по-прежнему вела меня на запад по местам, не слишком обезображенным присутствием человека. Только ближе к вечеру, чуть живой от усталости, я убедился, что на свете ничего нет вечного. После более чем двадцати километрового марш-броска Поньгома закончилась крохотным, всего метров ста в диаметре, но невероятно прекрасным озерком. Гигантской голубой слезой оно лежало между невысоких, покрытых мхом и мелколесьем скал, как бы говоря мне: «Прости и не забывай!».
Как ни гнал вперед страх погони, расстаться с путеводной ниткой оказалось выше моих сил. А еще меня задержал прощальный подарок: совсем рядом со стоянкой вода подмыла корни камыша** так, что эти толстые и упругие палки толщиной с большой палец буквально просились в руки. Пришлось выломать, очистить, откусить… И еще раз, и еще! Невероятно, но новое блюдо оказалось куда вкуснее надоевшей за две недели сосновой коры. Немедленно организовал массовую заготовку продукта, заодно попробовал сварить кашу и запечь. Первый способ дал никчемную безвкусную субстанцию. Зато второй…
Настоящая печеная картошка! Да с жареной рыбой! Карельский аллклюзив, хоть отель открывай! Если б не проклятая погоня, остался б тут недели на две, никак не меньше!
Ночевал рядом, на краю невесть откуда взявшейся песчаной отмели, под тихое, едва слышное журчание воды, утекающей вниз, к далекому Белому морю.
Проснулся от странных звуков и, открыв глаза, увидел славную рыжую белочку, прыгавшую в паре метров над моей головой. Ее забавная острая мордочка, резкие уверенные движения, блестящие глазки, пушистый хвостик, комичная смесь страшного любопытства и боязливости заставили меня неожиданно для самого себя весело рассмеяться. Испуганная зверюшка с тревожным чоканьем мгновенно взвилась кверху и там, на безопасной по ее мнению вершине, поблескивая на солнышке своей рыжей шерстью, перепрыгивала с ветки на ветку, недовольно ворча и наблюдая за незваным гостем.
Пустяк, но напряженность прошлых дней сняло как рукой. Сама по себе возможность свободного существования совершенно беззащитного существа помогла мне ощутить себя не загнанным и затравленным, а молодым, полным жизни диким зверем, наслаждающимся интересной бодрящей игрой в родном лесу. С новым приливом бодрости я вскочил на ноги, и подобно древней обезьяне из мультика, не таясь, забарабанил кулаками в свою грудь, громко смеясь над глупыми охотниками.
Уже через час, после шикарного завтрака, я выбрался на высокий гранитный гребень, и, привалившись к корявой сосне, чтобы не светить силуэт на фоне неба, попробовал разобраться, какой еще сюрприз подкинула жизнь. «На западном фронте без перемен», то есть всего в какой-то паре километров очередное крупное озеро.*** На его южном берегу в трех-четырех километрах виднеется деревня,**** для разнообразия без церкви, в бинокль можно без особого труда рассмотреть детей и пару крестьянок, суетящихся по хозяйству. Зато северный край водоема выглядит вполне проходимым, и на его дальнем конце можно разглядеть неширокую протоку в сторону заката.
— Так вот, какой он, бонусный левел имени экономической контрреволюции в Донбассе,***** — припомнил я одну из последних передовиц, прочитанных в Кемперпункте. — Жаль тут засейвиться нельзя.
\\\*ГГ ошибается, на сей раз он видит не Поньгому, а Кукшручей. Впрочем, разница невелика.\\\
\\\**На самом деле данное растение (с темно-коричневыми початками на вершине) называется рогоз. Корневища содержат около 15 % крахмала и 2 % белка, из них делают муку и едят печеными. Молодые побеги варят, по вкусу они напоминают спаржу.\\\
\\\***Озеро Поньгома. Потерянная ГГ одноименная путеводная река впадает в него с юго-востока, в то время как он сам вдоль ручья пришел с северо-востока.\\\
\\\****Деревня Трифонова ваара, на сегодня покинута.\\\
\\\*****«Делу об экономической контрреволюции в Донбассе», оно же «Шахтинское». Слушания проводились с 18 мая по 6 июля 1928 года. Считается первым масштабным процессом «специалистов — вредителей», ознаменовало переход от НЭПа к «социалистическому наступлению».\\\
Места вдоль берега нового озера оказались обжитыми, не в пример дикой природе на пути вдоль реки удачи. Прежде следы присутствия человека попадались пару-тройку раз за день, и то, полустертые прошедшими годами. Тут же на каждом шагу кострища, мусор, обгоревшие жестянки, пни от срубленных деревьев, на прибрежных камнях или песке полосы выволоченных с сетью водорослей. Тропы плотно утоптаны сапогами и лаптями, да еще не в один ряд. Парой километров к северу я вообще нашел (и счел за лучшее сразу потерять) лесное шоссе, то есть широкую тропу, проходимую лошадью с телегой… И не один раз в день, судя по отпечаткам копыт, сапог и комьям навоза.
Таким образом, я в любой момент мог наткнуться на кого-нибудь из деревенских. Хорошо хоть для охоты, грибов и ягод время еще не пришло, да и вообще по весне положено землю пахать-сеять, а не по лесу шататься. Помня, что нет правил без исключения, как мог подготовился, прожег в топорище отверстие да продел петлю как на настоящем боевом оружии, а еще вырубил посох потолще и покрепче прежнего. Но основная надежда все равно на ноги. Пока увидевший меня пейзанин доберется до деревни, да скличет мужиков, глядишь, пара часиков пролетит. А для меня, если поднажать по тропе, чуть не десять километров получится. Надоест гоняться.
До вечера я без особой спешки, то переходя на медленный бег, то, наоборот, останавливаясь, чтоб прислушаться или влезть на дерево, успел обойти озеро и по длинному как язык полуострову забрался между двумя широкими то ли заливами, то ли протоками. Заночевал сразу после переправы через узенький пролив, который смыл пыль и пот не менее чем тридцатикилометровой пробежки не хуже вечерней ванны. Увы, о костре не стоило вспоминать — запах дыма, проблеск пламени, даже шум ломаемых сучьев мог легко стоить жизни. Так что ужинал холодным, благо поньгомских запеченных корней камыша и рыбы я запас дня на два, если не три. Это не считая НЗ из трех с лишним килограммов пеммикана.
Следующий день мало отличался от предыдущего. Опять новое озеро* на западе, только не почти круглое, а сплюснутое в сторону запада, опять деревенька на противоположном берегу, совсем маленькая, дворов на пять. Снова длинный, поросший соснами мыс, тяжелым каменным клинком вонзившийся в свинцовую рябь воды. Перед переправой полез на сосну и чуть не скатился с нее кубарем: прямо напротив, менее чем в километре — село, да не маленькое.** И ветер от меня! Рванулся знакомой дорогой на километр назад, пока никто из друзей человека не почуял.
С утра начал игру в Рембо: нанес на лицо асимметричные полосы из лучшей болотной тины с кусочками экологически чистых водорослей, подвязал на спину несколько веток и отправился в обход на север. Дороги, тропинки, вырубки, я медленно крался вперед, пригибаясь к земле, скользя от дерева к дереву и притаиваясь у кустов. Как мелькнет впереди неуклюжая человеческая фигура, услышу говор или шум шагов — замираю, сдерживая дыхание, отступаю или пережидаю. Когда бегом, когда ползком, но вперед. Рюкзак на спине, горячее солнце печет и сияет, пот заливает глаза, рой комаров гудит у лица, перчатки на руках в грязи от земли по локоть, но азарт такой, что все это не заметно.
Хорошо, что деревня не город, и опасный участок дороги, зажатый между берегом и голыми скалами, всего километра два в длину. Да и то сказать, полдня прошло, пока выбрался на оперативный простор по краю очередного, уже не знаю какого по счету озера…*** Чтобы спустя пару часов оказаться на краю целого океана! Дальний берег я не мог рассмотреть даже в бинокль,**** но только в ближайших, более-менее доступных взгляду окрестностях знакомый блеск куполов и темный от времени тес на крышах изб выдавал наличие как минимум нескольких сел, одно из которых вполне могло оказаться небольшими городком. К данному набору проблем можно добавить яростно коптящий небо кораблик с паровоз размером и такого же цвета, да целую уйму сливающихся с горизонтом лодчонок поменьше.
\\\*ГГ ошибается, он видит не отдельное озеро, а огражденный островами залив Топозера, одного из самых крупных в этом районе и одиннадцатое по величине в России (сейчас Кумское водохранилище).\\\
\\\**Соответственно села Карелакша. Ныне заброшено, даже следов на спутниковой фотографии найти не удается.\\\
\\\***Верхнее Короозеро.\\\
\\\****Собственно Топозеро сейчас часть Кумского водохранилища. Его размеры заметно более двадцати километров в длину и ширину.\\\
Только традиционного древнерусского камня-на-распутье не хватает в стиле «направо пойдешь, коня пропьешь, налево — жену найдешь»… В смысле, обход хозяйственно-промышленного района с севера означает огромный крюк, такой, что нет никакого смысла рассматривать всерьез. Уж лучше по знакомой дороге отмотать день-полтора назад, чтобы перебраться на западную сторону заранее. Вполне разумное решение, надо признать, но, черт возьми, как не спортивно! Однако альтернативный путь только один: переправа.
Снова приложившись к окулярам, я прикинул варианты. Можно откатиться с облюбованного для наблюдений холма чуток ближе к окраинам села, там пролив-протока не сильно широка, километра полтора-два. Рискнуть вплавь? Учитывая буксируемый плотик, снижающий скорость чуть не вдвое, часа полтора в ледяной воде без перерыва?
— Плавали, знаем, — пробормотал я, заранее ежась от холода. — Науке известны куда менее мучительные способы самоубийства!
Проще пройти по краю собственно озера, который как по заказу буквально усыпан цепочкой больших и малых островов. Расстояние заметно больше, что-то похожее на берег на самой линии горизонта, значит, немногим меньше десятка километров. С другой стороны, островов я насчитал аж дюжину, и широких промежутков между ними не заметно. Хотя и определить точно не выходит, расстояние слишком велико. Авантюра? Безусловно! Но на то и игра! С острова на остров, аккуратно, за две ночи и один день, потому что хоть как-то темнеет лишь после двенадцати и всего часа на два — why not? В конце концов, сделаю плотик поосновательнее, буду за него держаться и как-нибудь перебарахтаюсь через четырехсот-пятисот метровый пролив, если такой встретится.* Или поверну назад, потеря одного-двух дней для меня ничего не значит.
Поел, подремал часика три, и чуть не сразу как ушедшее с неба солнце превратило ясный день в сумрачный, пустился в путь, благо добраться до ближайшего крупного острова не составило труда. Сотня метров в воде, да еще под удачным прикрытием из пары более мелких островков от любопытного взгляда, потом разогревающий двухкилометровый марш на противоположный берег, выбор подходящей сухостоины под новый плотик, старый тащить через покрытые мхом камни и лес дураков нет, и вот я опять в воде.
Не успел отплыть метров ста, как в ушах подозрительно знакомо затокала кровь, но лишь через четверть минуты я сумел припомнить из будущего чуть скребущий, но при этом упругий шум винтов. Выматерился от души:
— Какого х…я!
Аккуратным кувырком, почти как у стенки бассейна развернувшись в воде, я погреб назад, проклиная идиота, которого какой-то черт понес на ночь глядя по озеру. И тут где-то вдали, за соседним островком, мелькнул свет! «Прожектор» — пронеслось в голове, адреналин хлынул в кровь рекой, ведь совсем рядом не спешащий под бок к жене рыбак, а настоящий патруль! Наплевав на маскировку, я рванулся назад кролем, сильно подпорченным паникой и отсутствием очков для плавания. Мелькнула мысль бросить плотик, однако ее пришлось сразу отбросить: если найдут, мне на острове не отсидеться.
Между тем стук мотора становился все слышнее и слышнее, затем, когда катер вывалился из-за мыса, резко ударил в уши. Но и берег совсем рядом. Пользуясь тенью деревьев, я одним движением навалил на плотик здоровенный валун, а сам нырнул рядом — буквально за секунды до того, как по воде надо мной пробежало яркое световое пятно. Через минуту, выставив из воды одни глаза, я с облегчением наблюдал, как из мокрой тьмы в удаляющемся луче носового прожектора возникают упавшие в воду стволы деревьев, камыш, каменные осыпи берега, тогда как кормовой без остановки обшаривает гладь воды — скорее по привычке, чем по реальной надобности, потому как белая карельская ночь вполне позволяет обойтись без его мерцающей помощи.
Столкнуть каменюку с плотика удалось только при помощи специально принесенной жерди-рычага.
К утру я уже знал, что дежурство в этой части озера несут два катера. Не так и много с учетом огромной акватории, так что второй раз до моего островка патруль добрался лишь перед рассветом. Уж не знаю, умудрился кто-то из пейзан меня увидеть, пастухи-разведчики нашли следы, или в приграничных районах** просто заведен подобный порядок. Важнее другое: несложный расчет показал, что увидеть или услышать охотников можно минут за десять. Если застанут посередине широкого пролива, уставшего и замерзшего — надеяться придется только на слепоту чекистов или вмешательство инопланетян, проплыть с плотиком на буксире две с лишним сотни метров за такое время я не способен.
Конечно, ситуацию сильно поправит лодка или плот. С обработкой большого бревна, как я хорошо помнил из фильма о Робинзоне Крузо, в обозримые сроки не справиться, но… Воображение мгновенно нарисовало связку жердей в размер байдарки и мою персону верхом с веслом-лопатой в руках. А ведь может получиться! Подобную конструкцию не сложно разогнать до скорости пешехода, большего мне и не надо.
Днем выспался, убедился, что хищные силуэты патрульных катеров особо глаза не мозолят, но и исчезать из окрестностей не собираются, даже разглядел в бинокль выведенное на борту одного из них «оригинальное» название «Чекист-IV». Расстроился от безысходности, да приступил к реализации задуманного.
Выбрал самые лучшие образчики сухостоя, свалил и укоротил до «подъемной» четырехметровой длины, ошкурил от коры, дополнительно подсушил и обжег до черноты на костре, благо ветер дул в сторону открытой воды, на которой в этот момент никого не наблюдалось. Вырубил два весла, основное и запасное — все равно времени хоть отбавляй. Потренировался в скоростном связывании-развязывании максимального количества дерева в минимальном объеме. Отыскал и стапель — наклонную плиту гранита, плавно спускающуюся в воду, оставлять следы на песке или в камышах мне категорически не хотелось.
В сумерках начал испытания. Усаживаясь верхом с веслом наперевес на узенькую конструкцию, я представлял себя настоящим туземцем. Красивый гребок с одной стороны, с другой… бултых! Причем без малейших шансов забраться обратно. В отчаянии чуть не прозевал патруль, едва успел закинуть жерди в лес.
Зато мысль о хитроумных детях природы, коричневых, толстогубых и широконосых, разгуливающих по джунглям в нелепой одежде из татуировок, оказалась на удивление плодотворной. Именно она потянула за тоненькую цепочку ассоциаций и таки выволокла звено за звеном из загашников моей памяти пирогу с балансиром.
Карельский опыт импортозамещения удался попытки с пятой. То балансир не обладает нужным запасом плавучести, то поперечины не удается привязать жестко, то продольный баланс нарушен и не дает нормально грести. Но к темноте, если так можно назвать чуть сгустившийся сумрак, изготовленное по контрафактной технологии плавсредство устойчиво держалось на воде, даже если я стоял на нем в полный рост.
Примостился на корягу-насест, попробовал помахать веслом. В принципе удобно, особенно для неспешной рыбалки, а вот грести в полную силу не очень — не хватает упора. На помощь пришло воспоминание о репортаже про гонки на каноэ с лондонской олимпиады. Соорудил из брезента и мха подушечку, упер в нее правое колено, левую ногу вынес вперед. Зацепил веслом воду, с бурлением провел мимо борта, стараясь по максимуму задействовать спину… Ведь хорошо, однозначно хорошо! Мышцы работают качественно и, что куда важнее, задница абсолютно сухая.
В итоге стартовал сильно заполночь. Сперва медленно, привыкая, в постоянной готовности развернуться и быстро грести в противоположную сторону. Потом вошел во вкус, разогнался, оглянуться не успел, как долетел до соседнего островка, десяти минут не прошло. Мигом пересмотрел план — думал, придется разбирать каяк и перетаскивать на противоположную сторону островка частями по суше, пусть медленно, но относительно безопасно. Но с такой скоростью остановки вредны, проще и быстрее гнать мимо, в готовности при появлении на горизонте патруля поворачивать к берегу.
Через два самых широких, центральных пролива перебрался, прислушиваясь и приглядываясь каждую секунду, но вполне благополучно. Лишь один раз пережидал под берегом мерцание прожекторов далеко впереди. Уже предвкушал скорый отдых, когда на гладь воды упал густой туман, мгновенно скрывший все ориентиры. Так что пришлось чуть не каждый десяток гребков отвлекаться от весла и сверяться с компасом, на всякий случай забирая немного южнее, в конце концов, там узкий пролив, где-нибудь все равно упрусь в землю. Тогда как севернее открытая безбрежная гладь — и оказаться там на рассвете подобно смерти.
Как ни старался, но пробарахтался долго, часа два, а то и больше. Несколько раз натыкался на сушу, почти в буквальном смысле, радовался, выбирался на разведку и быстро возвращался обратно. Мало того что островки, так еще и маленькие, толком не спрятаться. По всем расчетам выходило, что желанный берег остался далеко «за кормой», но отливающая ржавой желтизной вода не думала заканчиваться, и я, с трудом сдерживая панику, смотрел сквозь молоко тумана на светлый как днем небосвод, отчаянно жалея, что не остался на последнем из островов. Зарылся бы там в камни и хвою с головой, да как-нибудь протянул день до темноты.
Наконец, белесые лохмотья разорвал порыв ветра, и через просветы я обнаружил себя в глубоком заливе, прямо напротив небольшой, невесть откуда вылезшей деревеньки. Откуда только взялись силы на спурт, я греб, будто надеялся выйти на глиссирование! Вслед мне неслось переливчатое, многоголосое пение петухов. Против ожиданий на скорое завершение плавания, за ближайшим мысом залив перешел в узкую губу с низкими, заболоченными берегами. Лишь километрах в двух-трех впереди виднелось устье приличной реки,***** сулившее комфортное укрытие. Добрался я до него практически ничего не соображая от усталости, двигая веслом как сомнамбула, скорее на одной силе воли и злости.
\\\*В настоящее время расстояние между островами несколько больше, но нужно учитывать, что до строительства Кумской ГЭС в 1960–1961 годах уровень воды в Топозере был заметно ниже, чем сейчас.\\\
\\\**Напрямую от границ Финляндии до западного берега Топозера около тридцати-сорока километров. В настоящее время дальше, т. к. граница была отодвинута в 1940 году.\\\
\\\***Река и деревня носят одно название — Кизрека.\\\
Однако на этом гонка не кончилась. Вымощенный десятком явно не местных валунов причал на склоне крутого холма, уходящая вдоль берега на юг лесная дорога. К этому благолепию старое кострище с бревнами-скамейками, подобие стола под навесом и даже оборудованное жердью-седалищем отхожее место в близлежащем овраге — все кричало о практически ежедневном посещении. Хорошо еще никого не застал, хотя, судя по всему, на данной стоянке люди чаще обедали и отдыхали, но не ночевали.
Закинул в рот пятую за перегон плитку пеммикана из НЗ и прилег чуток отдышаться да подумать. Путь на юг, по натоптанной местными жителями стезе, очевидно не для меня. Однако уходить на запад прямо в лес не хочется. Тем более далеко не факт, что мой вояж не был замечен какой-нибудь страдающей от бессонницы дояркой, а значит, оставлять следы вблизи устья крайне нежелательно.
— Ох-хо-хонюшки! — прокряхтел я в стариковском стиле, вновь принимая вертикальное положение.
С трудом преодолевая боль в натруженных мышцах, взгромоздился на плавсредство, да понемногу погнал его вперед, в поисках удобного выхода — чтобы и отпечатков подошв не оставить, и заросли невдалеке, жерди схоронить. Галечная отмель не понравилась, высадка в осоку не прельстила, а там до меня наконец-то дошло — пока нет сильного течения, можно просто плыть вперед, не оставляя шансов ищейкам. Тем более что река, фривольно вильнув изгибом, повернула мой затылок к успевшему вылезти из-за горизонта солнцу.
Жаль только, что идиллии хватило всего на час: обидный вираж обратно на юг и шум приближающегося переката поставили окончательную точку в моей недолгой карьере гребца.
А там и неплохой приток-ручеек на запад нашелся. Не сказать, что сильно полноводный, но и не перешагнешь, разве что перепрыгнуть, и то с разбега. Отполз вдоль него километра на три до небольшого озерка, да завалился спать в шикарном ельнике.
К моменту пробуждения солнце ощутимо клонилось к горизонту. Зверски хотелось есть, поэтому еще раз убедившись в отсутствии присутствия двуногих прямоходящих, я развел небольшой костер для углей, поставил кипятиться воду, да отправился на рыбалку. Надо сказать, не особенно сложный промысел по здешним местам, поклевка обычно происходит через несколько секунд, вездесущие полосатые черти-окуни ещё и драку устроят между собой, а первый, обязательно самый быстрый и крупный, так заглотит крючок, что вытаскивать из пасти устанешь.
Проблемы две: червяка для наживки найти почти не реально, короеда попроще, но тоже не на каждой поваленной сосне, и… поймать таким способом рыбу поприличнее нечего и мечтать, окуни не дадут, пока всю стаю не выловишь. Поэтому белую рыбу приходится брать поверху, на овода или слепня. Да обязательного живого, шевелящегося, стоит чуть придавить кусачую тварь, пустив сок, как опять приплывут костлявые, невкусные полосатики и все испортят.
Ужин получился из двух блюд: большая, нажористая уха с кусочками сосновой коры и запеченный корень камыша с традиционной парочкой жареных рыб в белой блестящей чешуе, названия которых я не знал. До ночного полумрака, заместо вечернего моциона успел доплестись до следующего озера* — дрыхнуть там же, где был разведен костер и готовилась еда, я уже не решался. Да и теплее стало, все ж июнь уже в самом разгаре.
Спал неспокойно, уж слишком светло тут ночью, вдобавок из-за перепадов погоды или близости болота миллиарды комаров, разнообразных по калибру, но совершенно одинаковых по характеру, опустились на меня плотной густой массой. Мелкая кусачая сволочь залезала в мельчайшие щели одежды, набивалась в складки накомарника и миллионами противных голосов жужжала над лицом. А еще все время чудился лай собак да крики петухов. Вроде прислушаешься — ничего, только чуть поскрипывают сосны, плещутся рыбы в реке, да шебуршится в лесной подстилке мелкая живность, мыши там, ежики всякие, а может, и кто покрупнее, все равно подвешенный на суку рюкзак им не достать. Но стоит заснуть, и в фантасмагорическом калейдоскопе сознания пускаются друг за другом вскачь свет прожектора на воде, псовая травля, сражение с вохровцами и бешеная гребля под бодрое кукареку голосистых птиц.
Под утро начался мелкий и совсем не летний дождь. Капельки собирались в ветвях могучей сосны как в крошечном водохранилище и падали вниз уже огромными капелищами, пробивая мой истрепанный брезентовый полог какой-то особо мокрой водяной пылью. Пришлось вставать, идти на разведку, и даже не влезая на дерево опять упереться в дежа-вю — село на противоположном краю озерка.** Натуральное карельское издевательство: идешь, плывешь, а всегда перед глазами будет здоровенная лужа, перевернутые лодки, развешенные для просушки сети да россыпь изб, и еще хорошо, если последние на противоположном берегу. Хотя в данном случае слабое утешение — расстояние смешное, водоем не велик. Не зря, видать, петухи блазнились во сне.
Однако расстраиваться и поспешно убегать не стал, скорее, обрадовался. Где еще в лесу можно найти такую хорошую возможность для юстировки самодельного компаса, как удачно расположенная православная церквушка? Чуть-чуть прошел вперед, нашел место, в котором крест на куполе, крытом успевшим подгнить тесом, слился в одну линию и навелся на него как на север. Отчертил карандашом новые риски на картонке-картуше, успокоился — исправленная ошибка составила всего около десяти градусов, мелочь в моей ситуации.
— Дан приказ ему на запад! — отчаянно фальшивя, пропел я первую строчку еще ненаписанной песни. — Чеке в другую сторону!
Сборы недолги, кусок рыбы с камышом съесть, брезентовый полог снять, тощий рюкзак надеть. И с опаской вперед, наверняка где-то впереди торная тропинка, а то и дорога. Но оказалось еще хуже: на мокрой грязи местной транспортной артерии я разглядел свежие отпечатки пары подкованных сапог, а рядом здоровенные собачьи лапы. Судя по всему, патруль ушел на юг с утра, к обеду, в лучшем случае к вечеру, вернется в село. Перескочить на другую сторону, не оставляя видимых следов, проблема маленькая. Вот только как скрыть запах?
Последняя мысль, впрочем, особого прикладного значения не имела. Окончательно втянувшись в лесную жизнь, я не сомневался — догнать меня бойцы РККА не смогут. Физические кондиции не те, да и вообще, попробуй, побегай по камням в сапогах на скользких подошвах, долгополой, воглой от дождя и сырости шинели, да с опаской, не прилетит ли из кустов пуля или хотя бы каменюга. Собака страшнее будет, и то исключительно по свежему следу, если загонит в тупик. Главное, чтоб еще предколлективизационных, довольных советской властью крестьянушек не подняли, да не собрали с ними большую облаву навстречу. Но тут спасение одно — скорость, скорость и еще раз скорость.
Как-то удивительно быстро наткнувшись всего в полукилометре от дороги на текущую почти строго на запад крупную, но все же непроходимую для лодок реку,*** я еще и еще взвинчивал темп движения. Получалось сильно проще, чем на Поньгоме, появился опыт, да и паводок схлынул, оставив после себя прилизанную течением прошлогоднюю траву на низких берегах, а также неряшливые гривы лесного мусора, запутавшегося в кустах и деревьях. За весь день пришлось лишь пару раз переобуваться в калоши с обмотками, чтобы форсировать вброд какие-то притоки.
Два часа рваного бега, завтрак сосновой кашей с плиткой пеммикана, горячий брусничный чай, опять быстрый шаг, в удобных местах переходящий на бег, привал на холодный обед с жалкими остатками вчерашней рыбалки, здоровый полуденный сон-час и снова движение до тех пор, пока река не вывела к очередному озеру.****
\\\*Нижнее (южное) Хаппаярви.\\\
\\\**Хаппа или Логоварака. В настоящее время нежилое.\\\
\\\***Река Логоварака (ниже по течению Валазрака, ниже Шурийоки).\\\
\\\****Озеро Шуриярви.\\\
Искать положенную к данному объекту деревню не стал, наоборот, устроил аккуратный «five o'clock» и в очередной раз отрубился на выглянувшем после полудня солнышке. Но лишь на пару часов — ночевать вроде как рано, за спиной осталось немногим более двадцати километров, добавить к ним десяточку, мягко говоря, не помешает. Вдобавок оставаться вблизи жилья лишний раз страшновато, особенно в период белых ночей, когда разница между пасмурным днем и ясной ночью весьма условна и почти не мешает передвигаться по лесу. А ну как случайно наткнутся и возьмут меня тепленьким на потеху местного авангарда партии и правительства.
Встал более-менее отдохнувшим, вообще, идея коротких привалов на сон мне нравилась чем дальше, тем больше. Вот только с рекой пришлось попрощаться почти сразу, она свернула на север, зато оставила вполне симпатичный ручей, по которому я и продолжил движение. Удачно перебрел по колено в воде через дорогу и, было, расслабился в привычном ритме, пока впереди меня не развернулось широкое и длинное болото. Покрытое высокими кочками, оно не казалось мрачнее и опаснее попадавшихся мне ранее, скорее, наоборот, яркая зеленая трава празднично искрилась в лучах позднего заката солнца миллионами разноцветных капель, обещая поддержку и опору.
Возвращаться не хотелось, переодев обувь и вооружившись посохом подлиннее и покрепче, я нацелился на торчащий метрах в трехстах впереди форпост леса, стараясь выбрать по цвету травы более прочные места. Не менее половины пути мне удалось одолеть без особых сложностей, и я уже задумывался, удастся ли найти ручей на другой стороне болота, или он тут заканчивается, как внезапно левая нога, прорвав верхнюю растительную пленку болота, ухнула под воду выше колена. Я пошатнулся и — о, ужас! — другая нога тоже стала уходить в глубину, не встречая никакого сопротивления.
На мгновение меня обдало смертельным холодом, я с отчаянной тоской представил, как сияющее солнце и далекие сосны будут равнодушно наблюдать за моим медленным погружением в трясину, сперва по пояс, потом по грудь и, наконец, за последними пузырями, которые торжествующе булькнут на том месте, где только что была моя голова. Почему-то не так страшно, как безмерно обидно стало при мысли о такой бессмысленной смерти. Тем временем лишенные контроля мозга ноги бессильно подогнулись, и вместо тщетных попыток вызволить ноги из трясины я как стоял, так шлепнулся в траву спиной вниз.
Плеснувшая в лицо вода оказалась прекрасным лекарством от идиотских фантазий. Осознав, что чем отчаянней будут рывки и движения, тем ближе будет гибель, я раскинул руки широко в стороны, затем медленно и постепенно, анализируя каждый трепет и колебание спасительной корочки, отделявшей мое тело от жадной болотной массы, стал выкручивать ноги из капкана. Сантиметр за сантиметром, осторожно и плавно, и минут через десять, показавшихся мне целым столетием, я смог, наконец, распластать их, как и руки. Из окна, проделанного ногами в поверхности болота, широкой струей с противным фырканьем и пузырьками выливалась на зеленую траву коричневая жижа трясины, словно стараясь не выпустить меня из своей власти.
Отплевавшись от залившей лицо бурой гадости, пополз обратно, не решаясь сразу встать на ноги. Лишь удалившись метров на двадцать, поднялся, отдышался и быстро пошел по своим старым следам обратно, с замиранием сердца воспринимая каждое колебание почвы. Уверен, на второе спасение мне не хватило бы ни сил, ни удачи.
Добравшись до ручья, я постирался и помылся, сил не было терпеть болотную грязь, чуть было не отправившую меня за грань реальности. Заодно, уже в который раз, отвесил нижайший поклон безвестным мастерам будущей поднебесной империи, сшившим рюкзачок, благодаря которому у меня сохранились годная еда и комплект сухой одежды. Бинокль пережил купание только наполовину — жидкость проникла в левый монокуляр, заметно подпортив картину увеличенного отражения реальности. В завершение списка потерь одна из гафф умудрилась отвязаться и сейчас, вероятно, медленно дрейфует через толстый слой ила в сторону центра Земли.
Усталые, надорванные стрессом мускулы просили привала минуток на шестьсот-семьсот, но чувство самосохранения только крутило пальцем у виска при самой мысли о ночевке перед тупиком. Разум без длительных совещаний внял последнему, лишь отметил: еще неделька в тайге, и не далеко до «эффекта Голлума», то есть раздвоения сознания и поедания сырой рыбы.
Выбираться пришлось на север, в противоположную сторону болото приобретало какие-то неимоверные, уходящие за горизонт размеры. Причем вставший на моем пути микрососняк с частым вкраплением микроболот оказался настоящим квестом, движение получалось исключительно по принципу два шага вперед, один назад. Промучившись в природном лабиринте добрых часа три, я неожиданно услышал невдалеке смутно знакомую, но все ж непривычную разухабистую песню под гармонь:
Эх, винтовочка, ухнем,
Эх, заветная, сама пальнет,
Сама пальнет, сама пальнет,
Подернем, подернем,
Да ухнем*.
Источник обнаружился быстро: по открывшейся за кустами лесной дороге, немилосердно скрипя и подпрыгивая на камнях, шустро катились аж целых три повозки, густо обсаженные со всех сторон красноармейцами. Нелепые, выцвевшие чуть не добела картузы-фуражки с мягкими матерчатыми козырьками как маячками проблескивают малиновой эмалью звездочек, мешковатые гимнастерки прячут далекие от упитанности животы, а тяжелые, измазанные в грязи ботинки видали лучшие виды. Однако на лицах самозабвенные улыбки, аж завидно, и глотки дерут так, что шишки сыплются с ветвей.
Вот только обольщаться не следует. Винтовки не сложены в телеги, они в руках бойцов, пусть не всех, но у большинства. Еще и штыки примкнуты,** в закатном сумраке виден тяжелый серый цвет грубо откованного металла. Или командиры и политруки успели вколотить в головы вчерашних крестьян любовь к оружию, или, что куда вероятнее, опасаются неведомого врага, причем явно не того, что ходит по лесу без обувки, ведь за все время «похода» я не встретил ни одного отпечатка медвежьей лапы.***
\\\*Песня «Красная винтовка», на мотив «Дубинушки», слова Демьяна Бедного.\\\
\\\**На винтовках Мосина штык снимался только для чистки и перевозки, но ГГ про это не знает.\\\
\\\***В настоящее время медведь распространен в Карелии повсеместно. Однако в конце ХIХ-начале XX столетий он был в этих местах почти полностью истреблен.\\\
Пропустив мимо себя густое облако махорочного дыма, следующего за бойцами РККА в качестве авиационного прикрытия, я уже, было, решил забиться обратно, поглубже в чащу, как в голову стукнулась шальная мысль: не будут же они с песней переть мимо патруля или засады? Ведь наверняка остановятся перекинуться парой слов? И со встречными не разъедутся. А мне всего-то надо несколько километров отбить, из проклятущего болота вылезти!
Выждав, когда кавалькада скроется за поворотом, я обул трофейные сапоги, не дело пятнать торное место ребристыми подошвами 21-го века, аккуратно просочился на дорогу и, зажав на всякий случай в руках боевой топор, пустился неторопливой трусцой вслед удаляющемуся краснознаменному хору.
Как ни приятно чувствовать под ногами относительно ровную, утрамбованную землю, удовольствия мало: нервы напряжены до последнего предела, глаза ловят любую качнувшуюся ветку, странный кустик, мозг заранее выбирает укрытия, за которыми можно спрятаться, но самое главное — слух, ведь каждый новый куплет по сути означает лишние двадцать-тридцать шагов вперед. Не бездельничает и паранойя, она без продыху грызет душу вопросами типа: «А ну как кого-нибудь из бойцов приспичит пос…ть так, что и темный лес не напугает» или «Вдруг у замыкающей телеги отвалится колесо».
Хватило меня лишь на полчаса — именно такое время длилось непрерывное выступление бойцов. Жизнеутверждающий мотив очередной красбаллады прервался на самом романтическом месте:
Смерть в жестокой битве
Ярче и моложе
Жалкого бессилья
Дряхлых стариков.*
Выяснять причину заминки я не стал, немедленно свалил на запад. Уж лучше пять километров по нетронутой тайге, чем один, но эдакой нервотрепки!
Тем более лес встретил меня как давнего друга. Для начала я в буквальном смысле упал в приличную кладку какой-то птицы, раздавив всего пару из дюжины крупных, почти куриных по размеру, но только бурых, в темно-коричневую крапинку яиц.** Маскировка у гнезда восьмидесятого левела, можно найти только на ощупь. Страшным самогипнотическим усилием удержался, чтобы не выпить все яйца сразу, но уже после четырех штучек жизнь заиграла совсем иными красками — наконец-то я заметил чудесные, горящие как настоящие оранжевые факелы кончики сосен, подсвеченные с севера «вроде бы» давно ушедшим за горизонт солнцем.
А затем судьба подкинула новую путеводную речушку,*** не широкую, но и не ручей, способный потеряться в болоте. Хотя, надо признать, что данный подарок оказался на любителя. Нетронутая природа радовала шикарной рыбалкой, спокойным отдыхом, даже ночевкой у теплого костра. Вот только жалкие пятнадцать километров я продирался, другое слово не найти, аж двое суток! Основная причина задержек — скалы и каменные сыпухи, через которые приходилось искать проходы или устраивать настоящие альпинистские восхождения, причем обычно к ним прилагались опасные, зажатые в теснине пороги, не дающие и малейшего шанса пройти по реке вброд или вплавь. Хотя, однажды, видимо для разнообразия, в единственном проходе попался ельник, да такой густой, что я не смог протиснуться между ветвей, и дорогу пришлось буквально прорубать.
На утро третьего дня я не выдержал. Забрался на скалу повыше, прилег в ложбинку на вершине, что покрыта лишь серо-зеленым узором чахлого карельского мха, да прикинул дорогу напрямую туда, где буквально в нескольких километрах западнее маячили набившие оскомину озера. Хорошо хоть относительно небольшие и без явных признаков жилья по берегам.
Обольщаться последним, к счастью, не стал. На проверку местность вокруг очередного скопления озер**** оказалась плотно изрезана многочисленными просеками, нахоженными тропинками, дорогами, вдобавок попалось рукотворное чудо: первая за все время линия телеграфных столбов. Темп пришлось снизить, осторожность удвоить, а чуть позже утроить. Не напрасно — на берегу, неожиданно открывшимся за очередным поворотом тропы, комфортно разместились трое бойцов, с увлечением давно не кормленых котов наблюдавших за полудюжиной мужиков, тягающих сети в озере. Едва ли они были в состоянии заметить меня, даже выскочи я на них бегом, но будь при них песик… Не хочется на своей шкуре выяснять качество обоняния и слуха немецкой овчарки.
Кроме следов, которые я при первой же возможности топил в попадавшихся на пути речушках, особую опасность представляли собой лысые верхушки холмов и скал. В отсутствии леса силуэт каждого, кто оказывался на гребне, становился четко виден на фоне неба чуть более чем со всей округи. Уверен, чекисты и красноармейцы, на следы которых я начал постоянно наталкиваться, прекрасно изучили эту особенность рельефа и пользовались ею для ловли бегунков. Поэтому постоянно приходилось искать проходы, кусты или переползать опасные места, укрывшись травой и ветвями.
Однако новые опасности не смущали, наоборот, они привели меня в восторг! Еще бы, без малого месяц скитаний по лесам in the middle of nowhere, выдерживая направление на два лаптя правее солнца, подсчитывая пройденное расстояние с точностью плюс-минус сотня километров… А тут надежнейшее свидетельство о приближении к советской, самой охраняемой в мире границе.
Радость не смогла омрачить ни вынужденная дневка в ожидании ухода патруля на практически голом скальнике, под толстым одеялом маскировочного мха и лишайника, ни большой, осложненный переправой обход оборудованной заставы, крайне неудачно втиснутой промеж двух крупных озер. Не смутил меня и голод — рыбачить и жечь костер в насыщенной патрулями местности мог лишь безумец, так что запасенная рыба и корневища камыша кончились через два дня. А еще через день в ход пошла последняя плитка пеммикана.
Следовать вдоль русла***** реки, кстати сказать, очень удобной, я не решился, опасался засады. Поэтому пер напрямик, без троп, по компасу, но все равно хоть раз, но умудрился подставиться под патруль.
\\\*Песня «Красная молодежь», 1923 год, автор стихов секретарь Владимирского губкома комсомола Герасим Фейгин, он же прототип «Орленка» (погиб в 1921 при штурме Кронштадта).\\\
\\\**Вероятнее всего, тетеревиных.\\\
\\\***Река Кивийоки.\\\
\\\****Район озера Тироярви.\\\
\\\*****Река Валда, так называется верхнее течение длинной и полноводной реки Писта.\\\
Солнце клонится к закату, пронизывая игрой отдельных лучиков гущу высокого леса, до которого осталось пройти совсем чуть-чуть через широкую и длинную, малость заболоченную долину. Капюшон вырван с мясом неудачно подвернувшимся сучком, накомарник проще связать новый, чем починить. Так что проклятые насекомые роем вьются около опухшего от укусов лица, заглушая звуки как огромная подушка. Спасительные, купленные в интернет-магазине 21-го века ботинки пару часов назад утоплены в болоте, они до последнего берегли мои ноги от увечий, но даже у капроновых ниток и синтетических клеев есть предел. Ноги, обутые в уродские трофейные сапоги, тяжело переступают в густой траве, мокрые штаны, когда-то водонепроницаемые и удобные, а сейчас протертые на камнях, изодранные ветками и прожженые искрами от костра, неприятно сковывают ноги.
И вдруг сзади мальчишеский крик:
— Эй, ты, стой! Стрелять буду!
Уж не знаю, на какую реакцию рассчитывал юный боец, но я, как подстегнутый мощным электрическим разрядом, длинным косым прыжком рванул вперед.
— А ну, стоять! — вторил парню кто-то взрослый.
Томительные мгновения, и вот первый выстрел прорезал тишину. Гул еще катился по долине, когда я нырнул в сумрак тайги. Следом прозвучал целый залп, не иначе стволов из пяти, совсем рядом щелкнул по сосне горячий свинец. Понимая, что винтовка пробивает любое дерево навылет, а шальная пуля ничуть не полезнее обычной для здоровья, я, не сбавляя скорости, рухнул на четвереньки, пытаясь по-мартышечьи уйти из-под бешеного, но уже не прицельного обстрела.
Бегом, на одном дыхании одолел полкилометра, перебрался через противную порожистую речку, чуть отдышался и опять волчьим скоком вперед, на запад. В крови адреналин и азарт, ведь мне опять повезло! Попадись на таком смешном расстоянии вместо красноармейцев настоящие пограничники с собакой — не уйти. Теперь же попробуйте для начала догнать!
Часа через три, со всей осторожностью пересекая очередную просеку, я заметил в траве кусок рыжей бумаги. Поднял… кулек! Двойной кулек из крепкой проклеенной бумаги. А внутри крошки настоящего белого хлеба, какого я не видел со времен 21-го века! Мог ли советский пограничник затрофеить буржуйский товар? Безусловно, но… я стал внимательнее приглядываться к деталям ландшафта.
Вот через болотце прокопаны осушительные канавки. Раньше подобная агротехника на глаза мне не попадались, но, кто знает, может быть, именно тут разместился образцовый совхоз ГПУ? На тропинке отрывок газеты, язык похож на финский, на котором я не понимаю ни слова. Однако с равным успехом подобную газету могли издать в Петрозаводске для местных карел. Чуть подальше коробка от чего-то табачного с финской маркой… В которой осталась нетронутой лопнувшая папироса. Последнее показалось мне убойным аргументом — я перешел на обычный походный шаг, а чуть позже, наткнувшись на очередную торную дорогу, не стал пересекать ее со всей осторожностью и скоростью, а расположился на отдых неподалеку, впрочем, с западной стороны и в удобном для дальнейшего бегства месте.
Ждать пришлось долго. Раздеваться для просушки одежды и заворачиваться в одеяло и брезент от комаров, как обычно на привалах, я опасался. Спать тем более. Разве что сменить портянки, подремать, да попробовать пришить, наконец, капюшон, не забывая отмахиваться от полчищ озверевших летающих крокодилов. Наконец, часа через три, когда я уже совсем, было, собрался продолжить поход, на дороге показалась пара пешеходов с винтовками за спиной. Я лихорадочно схватился за бинокль и с трудом сдержал вопль радости: дошел! На солдатах красовались кепи, причем прямо над козырьком блестели одна над другой пара пуговиц, а еще выше — эмблема в виде двойного белого круга.
Остатки здравого смысла подсказали, что долговязый, грязный и оборванный, да еще заросший месячной бородой детина мало похож на розовощекую девочку в белом передничке и красной шапочке. То есть доверия своим видом не вызывает. Да и про финнов в СССР поговаривали всякое — и что пять тысяч русских расстреляли в Выборге в 18-ом,* и что в 21-ом проклятые шюцкоровцы** как раз в этих краях войной пошли против «молодой советской республики»,*** а успокоились только вдосталь умывшись кровью. Поэтому вылезал я из леса, не торопясь, избегая делать резкие движения, и, как часто показывали в американских боевиках, с широкой улыбкой и заранее поднятыми руками.
Увы, ни немецкого, ни русского, ни английского или французского языков бравые финские вояки почти не разумели. Но после отдельных международных слов, жестов и энергичной пантомимы о долгом пути с Соловков (данный топоним им оказался хорошо знаком), ребята реально прониклись, даже не обыскали, лишь угостили сказочно вкусным сэндвичем с черничным вареньем и показали жестами куда двигаться.
Пара часов ходьбы до небольшой деревушки при пограничной заставе, и вот в моем распоряжении настоящая баня! С наслаждением, впервые за два последних года отмылся горячей водой с белым мылом, с немалыми мучениями и порезами, но все же уничтожил бороду и усы одолженным ретростанком Gillette со сменными пластинками-лезвиями (оказывается, тут это совсем не редкость в отличие от Советского Союза), выстирал белье и в виде, отдаленно похожем на человеческий, стал ждать развития событий.
Скоро в предбанник вошел какой-то благодушный финн в неожиданных ярко-желтых кожаных сапогах, потрепал меня по плечу, весело улыбнулся и пригласил жестом за собой.
«Небось, отведут в местное КПЗ», — мелькнуло у меня в голове. — «Только почему без вещей»?
Между тем на заставе дело явно шло к ужину. Невдалеке, на веранде уютного домика начальника охраны стоял укрытый полотняной скатертью стол, в центре которого парил огромный открытый пирог из мелкой рыбы. Рядом под расшитым вручную полотенцем томилась кастрюля с каким-то варевом, на деревянной тарелке высилась стопка блинов или больших лепешек, с краю притулилась пара кувшинов с молоком и какие-то мелочи. Простенько по меркам 21-го века, но, черт возьми, после трех последних дней, которые пришлось провести на подножном корме в совершенно буквальном смысле этих слов, я был бы рад любому сухарю. Однако пока мне оставалось лишь отвернуться, чтобы не травить лишний раз душу.
К моему несказанному удивлению меня провели именно к этому столу и любезно пригласили сесть. Наверно хозяева догадывались, как опасно оставлять человека из леса рядом с едой, поэтому буквально через несколько минут за трапезой собралась вся застава, то есть полтора десятка мужчин, женщин и детей. Все улыбались мне, пожимали руку, говорили по большей части непонятные, но явно доброжелательные слова, и никто не намекнул ни интонацией, ни движением, что я арестант, неизвестный подозрительный беглец, может быть, преступник.****
Признаться, ровно до сей поры у меня в голове гнездился страх, что продержат денек-другой, дождутся злой директивы от начальства, да погонят под прицелом обратно к границе, где сбагрят мою ни разу не ценную персону советским коллегам на расправу. Если не проще — бездонных болот в Карелии хватает. Даже прикидывал чрезвычайный план объяснения или сопротивления. Но тут я окончательно и бесповоротно понял: не выдадут.
Наверно, мне следовало переполниться чувствами радости, толкнуть полную пафоса речь, вытереть скупую мужскую слезу с уголка глаза или сделать еще что-нибудь киношное. Но вместо этого в сознании отложилась некая пустота. Как у художника, который успешно и в срок завершил тяжелую и даже опасную роспись купола огромного храма. Позади этап длинной работы. Но стены… Они все еще стыдливо белеют обнаженной штукатуркой. И каждую предстоит превратить в такое же сложное и законченное творение души и разума. Получится ли? По силам ли задача?
Тем временем хозяйка успела налить каждому в тарелку густого рыбного супа со сливками.
«Обо всем этом я подумаю завтра!» — вооружаясь ложкой и укрепив силу воли для поддержания человеческой скорости потребления пищи, я отбросил прочь все сомнения ради куда более актуального вопроса: «Интересно, как тут насчет добавки?».
\\\*Выборгская резня — эпизод Гражданской войны в Финляндии, когда после захвата Выборга войсками генерала Маннергейма 29 апреля 1918 года, были проведены аресты и массовые расстрелы финских красногвардейцев и гражданского населения (всего около 3–5 тысяч человек). Из них русских около 380–420 человек.\\\
\\\**Шюцкор — отряды самообороны, самоорганизовавшиеся в 1917 году по примеру спортивного общества «Союз силы». С 1918 года формировались из добровольцев по территориально-милицейскому принципу, по сути вспомогательные войска.\\\
\\\***Вторая советско-финская война, или Карельская авантюра. В октябре 1921 года в Тунгудской волости (столица село Ухта) началось «кулацкое» восстание, на помощь которому из Финляндии было направлено около 2,5 тысяч бойцов. В основном подавлено РККА к декабрю 1921 года, но отдельные стычки продолжались до 1924.\\\
\\\****Данная сценка, за исключением деталей, позаимствована из мемуаров Б. Л. Солоневича.\\\
Назад: 3. Путевые заметки
Дальше: 5. Не все писатели одинаково полезны
