В последующие дни ситуация прояснилась. Обычно Нино приносил с собой на пляж газету или книгу, но теперь о чтении не было и речи. Оживленные беседы о месте человека в мире канули в прошлое; отпустив пару общих рассуждений на эту тему, Нино и Лила переходили к разговорам о себе. Они взяли за правило заплывать так далеко, что с берега их почти не было видно. Вдоль берега мы теперь гуляли, разбившись на пары, но только мне ни разу не удалось составить пару с Нино, как и Лиле — с Бруно. Как-то само собой получалось, что они всегда шли сзади. Стоило мне неожиданно обернуться, как они торопились разнять руки и отпрянуть друг от друга. Я страдала, но, признаюсь, все еще не верила в происходящее, и оттого страдание накатывало на меня волнами. Мне казалось, что я наблюдаю какую-то игру: они притворялись, что они пара, прекрасно понимая, что им никогда не быть вместе — у одного была девушка, у другой — муж. Я смотрела на них и видела два низринутых божества: такие умные и проницательные, они зачем-то вели эту глупую игру. Мне хотелось сказать каждому из них: что вы о себе возомнили? Вернитесь с небес на землю.

Но мне не хватало смелости. Прошло еще два или три дня, и все стало еще хуже. Они уже не прятались от нас и демонстративно ходили, сцепив руки, как будто сочли нас не стоящими того, чтобы перед нами притворяться. Часто они в шутку ссорились, но только для того, чтобы лишний раз шлепнуть друг друга, а потом вместе повалиться на песок. Когда мы гуляли, они не пропускали ни одной заброшенной постройки и ни одной глухой тропы, заросшей густым кустарником. С детским восторгом они кидались их исследовать, никогда не предлагая нам присоединиться. Нино обычно шел впереди, Лила тихо ступала позади. На виду они старались держаться как можно ближе друг к другу. Поначалу им хватало малого — небрежного касания плечами, руками, ногами. Впоследствии, возвращаясь после очередного далекого заплыва, они ложились рядом на большое полотенце Лилы, и Нино уже обнимал ее за плечи, а она, не стесняясь, клала голову ему на грудь. Они прилюдно целовались в губы — правда, быстро и весело, словно в шутку. Она рехнулась, думала я, они оба рехнулись. Что, если их увидит кто-нибудь из знакомых Стефано? Или на пляж заявится его поставщик, через которого он снимал дом? Или Нунция решит все-таки взглянуть на море?

Я не хотела верить, что они настолько обезумели, а они с каждым днем заходили все дальше. Им уже было мало просто встречаться. Лила каждый вечер ходила звонить Стефано, решительно возражая против того, чтобы Нунция нас сопровождала. После ужина она силой тащила меня в Форио. С минуту поговорив по телефону, она выходила, и мы шли гулять, по уже устоявшейся привычке разбившись на пары. Домой мы возвращались за полночь, и мальчики провожали нас по темному пляжу.

В пятницу вечером, накануне приезда Стефано, Лила и Нино впервые поссорились не в шутку, а всерьез. Мы втроем сидели за столиком и ели мороженое, Лила была в телефонной кабинке. Вдруг Нино достал из кармана несколько листков бумаги, исписанных с обеих сторон, и углубился в чтение, отстранившись от нашего с Бруно бессмысленного разговора. Вернулась Лила, но он даже не взглянул в ее сторону и продолжал читать письмо. Лила выждала с полминуты, а потом весело спросила:

— Что-то интересное?

— Да, — ответил Нино, не поднимая глаз.

— Тогда читай вслух, нам тоже хочется послушать.

— Это личное письмо.

— От кого же? — спросила Лила, хотя было понятно, что она уже знает ответ.

— От Нади.

Тогда Лила неожиданно выхватила у него листки. Нино издал жалобный стон, словно ужаленный гигантским насекомым, но не сделал ни малейшей попытки забрать назад письмо, а Лила начала громко и в подчеркнуто театральной манере читать его вслух. Это было по-детски наивное любовное письмо, целиком состоявшее из сетований на разлуку. Бруно слушал молча, улыбаясь неловкой улыбкой, а Нино мрачно разглядывал свои сандалии. Поняв, что шутка затянулась, я сказала Лиле:

— Хватит, верни ему письмо.

Лила остановилась и, по-прежнему держа в руках письмо, посмотрела на Нино.

— Что, стыдно стало? — издевательски спросила она. — Сам виноват. Как ты можешь встречаться с девчонкой, которая пишет такие письма?

Нино молчал, не отрывая взгляда от сандалий. В разговор вмешался Бруно.

— Если любишь девушку, — мягко сказал он, — не станешь устраивать ей экзамен, чтобы проверить, умеет ли она писать любовные письма.

Но Лила даже не повернула к нему головы. Она обращалась только к Нино, как будто нас не существовало:

— Так ты ее любишь? За что же? Объясни нам, будь так добр. Может, за то, что она живет на корсо Витторио-Эммануэле, в доме, полном книг и старых картин? Или потому, что она ломака каких поискать? Или потому, что она дочка профессорши?

Наконец Нино не выдержал.

— Немедленно верни мне письмо, — сухо сказал он.

— Верну, если ты сейчас же его порвешь. У нас на глазах.

На насмешливые реплики Лилы Нино отвечал односложно, почти враждебным тоном:

— И?

— Потом мы все вместе напишем Наде письмо и объясним, что ты ее бросаешь.

— И?

— Потом пойдем на почту и отправим письмо по адресу.

Нино помолчал, а потом кивнул:

— Хорошо.

Не веря своим ушам, Лила показала ему письмо:

— И ты его порвешь?

— Да.

— И бросишь ее?

— Да. Но только при одном условии.

— Каком?

— Ты тоже бросишь своего мужа. Здесь и сейчас. Мы вместе пойдем в кабину, ты позвонишь ему и скажешь, что ты от него уходишь.

Его слова всколыхнули во мне бурю чувств. Тогда я еще не понимала почему. Он произнес их так громко, что у него дрогнул голос. Лила побледнела, прищурилась, и на ее лице появилось слишком хорошо знакомое мне выражение. Сейчас начнется, подумала я. Сейчас она себя покажет. И правда, она сказала Нино: «Да что ты себе позволяешь?» Она сказала ему: «Ты вообще думаешь, о чем говоришь?» Она сказала ему: «Да как ты смеешь сравнивать эту чокнутую шлюху из богатой семьи с моим мужем? Ты думаешь, что что-то собой представляешь? Значит, ты ничего не понял. Ты вообще ничего не понимаешь! Слышишь? Ничего! И нечего корчить тут рожи. Пошли спать, Лену!»