Вскоре нас нашел друг Нино, Бруно Соккаво — невысокий парень лет двадцати, с низким лбом и черными курчавыми волосами, довольно симпатичный, несмотря на следы подростковых прыщей на лице.

Они проводили меня домой. Мы шли вдоль берега; багровел закат, и море постепенно исчезало в наступающих сумерках. Нино больше ни разу не взял меня за руку, хотя Бруно старался оставить нас наедине — то уходил далеко вперед, то сильно отставал, словно не хотел нам мешать. Со мной Бруно не сказал ни слова, и я тоже молчала — его робость не добавляла мне смелости. Мы уже прощались, когда он вдруг неожиданно спросил:

— Увидимся завтра?

Нино поинтересовался, где мы обычно загораем, и подробно расспросил, как туда пройти. Я объяснила.

— Вы ходите на пляж утром или после обеда?

— И утром, и после обеда. Лине прописали морские купания.

Он пообещал, что обязательно нас найдет.

По лестнице я поднималась бегом, сгорая от счастья, но едва переступила порог, как наткнулась на насмешливый взгляд Пинуччи.

— Представляешь, мама, — сказала она Нунции, когда мы сели ужинать, — Ленучча встречается с сыном поэта. Длинный такой, тощий, патлатый… Он считает, что мы ему не чета.

— Неправда!

— Правда-правда! Мы видели, как ты ходишь с ним за ручку.

Нунция не услышала в ее голосе издевки и с присущей ей серьезностью принялась выпытывать у меня подробности.

— А кем он работает?

— Он студент.

— Тогда вам придется подождать.

— Нечего ждать, синьора Нунция, мы просто друзья.

— Даже если вы обручитесь, — гнула она свое, — тебе придется ждать, пока он закончит учебу и найдет работу, а сразу хорошую разве найдешь? Нескоро вы сможете пожениться.

— Она намекает, что ты успеешь состариться, — засмеялась Лила.

— Не говори так, — упрекнула ее мать. И, чтобы меня утешить, добавила, что сама вышла за Фернандо только в двадцать один год, а Рино родила в двадцать три. Затем повернулась к дочери и без всякого осуждения, просто констатируя факт, сказала: «А ты, наоборот, вышла замуж слишком рано». Это замечание разозлило Лилу, она ушла к себе в комнату и закрылась. Когда Пинучча собралась ложиться спать и постучала к ней, Лила крикнула из-за двери: «Оставь меня в покое! У тебя своя комната есть!» Говорить о том, что Нино и Бруно обещали навестить нас на пляже, в подобной обстановке вряд ли стоило. Придут — хорошо, подумала я, а не придут — так и говорить не о чем. Нунция попросила невестку не обижаться на Лилу и предложила ей переночевать в ее комнате.

За ночь настроение у Лилы не улучшилось. Она проснулась еще более раздраженной, чем была вечером. Нунция предположила, что она скучает по мужу, но мы с Пинуччей в это не верили. Очень скоро мне стало ясно, что злится она на меня. По дороге на пляж она заставила меня нести ее сумку, но не успели мы расположиться, как погнала меня домой — сначала за шарфом, а потом еще раз — за маникюрными ножницами, которые ей срочно понадобились. Я запротестовала, и она напомнила, что платит мне деньги. Она хотела добавить что-то еще, но остановилась — так человек замахивается, но не наносит удар, рассчитывая, что кто надо поймет его и так. И правда, я прекрасно ее поняла.

День был очень жаркий, и мы не вылезали из воды. Лила училась держаться на воде и требовала, чтобы я ее страховала. При этом она без конца ко мне придиралась и называла себя дурой за то, что доверилась мне: как я научу ее плавать, если сама не умею. То ли дело Сарраторе — вот у кого настоящий талант! Завтра, сказала она, надо опять пойти на пляж Маронти. Между тем, действуя методом проб и ошибок, она явно достигла прогресса. Она мгновенно запоминала каждое движение. Благодаря этому своему таланту она освоила сапожное ремесло, научилась ловко нарезать салями и проволоне и еще ловчее мухлевать с весами. Так уж она была устроена: она могла просто наблюдать за работой ювелира, а потом повторить его действия и даже превзойти его в мастерстве. Вот и сейчас она прекратила попусту тратить дыхание, а вместо этого сосредоточилась на точности жестов, как будто рисовала по прозрачной морской глади своим телом. Она спокойно и ритмично двигала в воде тонкими и длинными руками и ногами, не взбивая пену, как Нино, и не красуясь, как папаша Сарраторе.

— Теперь правильно?

— Да.

И правда, через несколько часов она плавала не хуже меня, не говоря уже о Пинучче, которая насмехалась над нашими неуклюжими упражнениями.

И вдруг все ее придирки прекратились как по волшебству: около четырех на пляже показался Нино. С ним был Бруно, едва доходивший ему до плеча. Тогда же на море поднялся свежий ветерок, отбивший у нас желание плавать.

Пинучча заметила их первой; они шли вдоль берега, пробираясь между копающихся в песке детей и их ведерок и совков. Она рассмеялась и удивленно сказала: «Смотрите-ка, кто идет! Жердь и коротышка!» Нино и его друг приближались к нам; они шагали с переброшенными через плечо полотенцами, держа в руках сигареты и зажигалки, и внимательно высматривали нас среди купающихся.

Внезапно я почувствовала себя важной персоной и замахала руками, подавая им знак. Значит, Нино сдержал слово. Значит, и дня не прошло, как ему захотелось снова меня увидеть. Значит, он пришел сюда из Форио, прихватив с собой застенчивого друга; поскольку ни Лина, ни Пинучча его явно не интересовали, он мог прийти исключительно ради меня — я единственная была не замужем и даже ни с кем не обручена. Меня охватило чувство счастья, которое только усилилось после того, как Нино, расстелив рядом со мной полотенце, уселся на нем и, жестом указав мне на угол голубого куска ткани, пригласил устраиваться на нем. До этого я, одна из всех, сидела прямо на песке, но тут быстро встала и со словами благодарности пересела к нему.

Лила и Пинучча молчали. Они прекратили свои издевки надо мной, забыли о своих ссорах и, обратившись в слух, внимали Нино, который с юмором рассказывал им о том, как они с Бруно готовятся к экзаменам.

Через некоторое время Пинучча осмелилась вставить несколько слов на смеси диалекта и итальянского. Она сказала, что вода сегодня отличная, но жалко, что не видать продавца кокосов — она бы с удовольствием выпила кокосового молока. Нино, увлеченный своим рассказом, пропустил ее слова мимо ушей, зато Бруно выразил готовность позаботиться о беременной женщине; опасаясь, как бы ребенок не родился с нездоровой страстью к кокосам, он предложил пойти поискать, где их можно купить.

Пинучча оценила его дрожащий от робости, но милый голос, выдававший в нем безобидное существо, и вполголоса, чтобы не мешать остальным, завела с ним беседу.

Лила по-прежнему молчала. Банальности, которыми обменивались Пинучча и Бруно, ее не интересовали, но из нашего с Нино разговора она старалась не пропустить ни слова. Мне это совсем не понравилось, и я несколько раз сказала, что хорошо бы пойти посмотреть на фумаролы. Я надеялась, что Нино меня поддержит, но он как раз только начал развивать тему хаотичности застройки на Искье и, машинально кивнув мне, продолжал говорить. Он вовлек в обсуждение и Бруно, возможно раздосадованный, что тот уделяет слишком много внимания Пинучче. Он обратился к другу, чтобы тот подтвердил, что рядом с домом его родителей возводят совершенно безобразные коробки. Нино нуждался в самовыражении, ему не терпелось поделиться всем, о чем он читал в последнее время, и высказать собственные соображения. Это был его способ приведения в порядок своих мыслей — говорить, говорить, говорить, — но еще и знак того, что он очень одинок. Я с гордостью подумала, что в этом мы с ним похожи: мне тоже хочется, чтобы окружающие убедились в моей образованности, чтобы удивились, как много я знаю и кем могу стать. Но Нино не давал мне вставить ни слова, хоть я и пыталась. Мне оставалось только сидеть и по примеру остальных слушать его, пока Пинучча и Бруно не поднялись и не сказали: «Ладно, мы пойдем пройдемся и поищем продавца кокосов». Я бросила на Лилу выразительный взгляд, надеясь, что она составит им компанию и мы с Нино наконец-то останемся одни, но она и бровью не повела. Пина, поняв, что ей предстоит прогуливаться в обществе вежливого, но малознакомого молодого человека, повернулась ко мне и недовольно произнесла: «Пойдем, Лену, ты вроде тоже хотела пройтись». — «Мы еще не договорили, — ответила я. — Идите, мы вас догоним». Она скривилась, но вместе с Бруно направилась в сторону фумарол; они были одного роста.

Мы продолжали говорить о том, почему Неаполь, Искья и вся Кампанья попали в руки дурных людей, которые старательно прикидываются хорошими. «Мародеры! — воскликнул Нино. — Разрушители, кровососы! Набивают карманы деньгами и даже налогов не платят! Весь строительный бизнес, включая их адвокатов, связан с каморрой, или с монархофашистами, или с христианскими демократами. Послушать их, так бетон им Господь Бог посылает, и сам Господь Бог застраивает этими уродливыми коробками побережье и холмы». Впрочем, утверждать, что «мы продолжали говорить», было бы большим преувеличением, потому что солировал Нино. Мне лишь пару раз удалось вставить несколько слов о фактах, вычитанных в журнале «Кронаке меридионали». Лила и вовсе всего однажды рискнула вмешаться в беседу: Нино, перечисляя всевозможных негодяев и мошенников, включил в список и торгашей, и тогда она задала ему вопрос.

— Кто такие торгаши? — спросила она.

Нино замолчал на полуслове и с удивлением на нее посмотрел.

— Владельцы магазинов.

— А почему ты называешь их торгашами?

— Все так говорят.

— Но мой муж тоже владеет магазином.

— Я не хотел тебя обидеть.

— Я не обижаюсь.

— Вы платите налоги?

— Я впервые о них слышу.

— Правда?

— Да.

— Налоги имеют огромное значение для планирования экономической жизни общества.

— Ну, раз ты так говоришь…. Ты помнишь Паскуале Пелузо?

— Нет.

— Он рабочий-строитель. Не будь цемента, он лишится работы.

— Ах вот как.

— Но он коммунист. Как и отец. Его обвинили в убийстве моего свекра, который сколотил состояние, потому что торговал на черном рынке и занимался ростовщичеством. Паскуале характером весь в отца, со всеми всегда спорит, даже со своими товарищами, такими же коммунистами. И вот, хотя мой муж унаследовал деньги моего свекра, мы с Паскуале продолжаем дружить.

— Я не понял, к чему ты клонишь.

Лила насмешливо улыбнулась.

— Я и сама не понимаю. Думала, вас двоих послушаю, хоть в чем-нибудь разберусь.

Это был единственный раз, когда она открыла рот. Вопреки обыкновению, она говорила без всякой злобы, очень спокойно, словно и вправду хотела, чтобы мы помогли ей распутать тот сложный клубок, в который сплелась жизнь нашего квартала. Изъяснялась она на диалекте, как будто скромно напоминала нам: я не пользуюсь никакими трюками, я такая, какая есть. Рассказывая о самых разных вещах, она просто называла их, не стараясь, опять-таки вопреки обыкновению, подвести под них какую-либо общую основу. Справедливости ради следует добавить, что раньше ни она, ни я никогда не слышали, чтобы слово «торгаш» произносили с таким презрением. Точно так же ни она, ни я никогда не слышали ни о каких налогах — наши родители, друзья, мужья и другие родственники жили так, словно никаких налогов не существовало, а в школе тщательно избегали всего, что хотя бы косвенно касалось политики. Каким-то образом Лиле удалось разрушить все волнующее очарование этого дня. После ее вмешательства Нино попытался было вернуться к прежней теме, но его запал угас, и он опять начал шутить по поводу их совместного с Бруно проживания, дескать, они питаются исключительно яичницей с колбасой и пьют слишком много вина. Мне показалось, его немного смутили собственные откровения, и он испытал явное облегчение, когда завидел возвращавшихся Пинуччу и Бруно. Волосы у них были мокрые, видимо, они только что искупались, и оба грызли кокосы.

— Отлично прогулялись! — воскликнула Пина, но посмотрела на нас с Лилой таким взглядом, что в нем ясно читалось: ах вы мерзавки, сплавили меня куда подальше, да еще навязали мне бог знает кого.

Мы начали прощаться, и я немного проводила ребят по пляжу, чтобы лишний раз подчеркнуть: это мои друзья и приходили они ко мне.

— Бедняжка Лина, она совсем запуталась, — грустно сказал Нино.

Я кивнула, и мы расстались. Потом я зашла по колено в воду и немного постояла так, чтобы успокоиться.

Домой мы с Пинуччей возвращались в приподнятом настроении, а вот Лила выглядела задумчивой. Пина рассказала Нунции о том, что у нас были гости, и неожиданно принялась нахваливать Бруно, который не пожелал мириться с тем, что ее малыш родится, не отведав кокоса. Хоть он и студент, говорила она, но совсем не занудный; похоже, ему все равно, в чем ходить, но она заметила, что вещи на нем — плавки, рубашка и сандалии — совсем не дешевые. Ее чрезвычайно удивило, что можно быть богатым, занимаясь не тем, чем занимаются ее брат, муж и братья Солара, а чем-то другим. Она завершила свой рассказ репликой, которая неприятно меня кольнула: «На пляже мы зашли в бар, и он купил мне все, что я хотела, и даже глазом не моргнул».

Ее свекровь, за все это время ни разу не ходившая на море и целыми днями хлопотавшая по дому, готовя ужин и обед, который давала нам с собой на пляж, слушала невестку так, словно та побывала в каком-то волшебном мире. Само собой, она сразу заметила, что с Лилой что-то не так, и бросала на нее вопросительные взгляды. Но Лила ничего не замечала и вообще казалась рассеянной. Она никому не грубила, разрешила Пинучче ночевать в ее спальне, а уходя спать, пожелала всем спокойной ночи. Но самое странное случилось потом. Я уже легла, когда ко мне в комнатушку зашла Лила.

— Дай мне что-нибудь почитать, — попросила она.

Я с изумлением посмотрела на нее. Почитать? Когда она в последний раз открывала книгу — три года назад, четыре? С чего вдруг ее разобрала охота читать? Я взяла томик Беккета, с помощью которого боролась с комарами, и протянула ей. Мне показалось, что это самая простая из моих книг.