Если послушать мою мать, в том, что жизнь Лилы стала совсем невыносимой, была прежде всего виновата Джильола. Все началось в одно апрельское воскресенье, когда дочь кондитера Спаньюоло пригласила Аду в кино. На следующий вечер, дождавшись закрытия магазинов, она зашла к ней домой и сказала: «Что сидишь грустишь? Пошли ко мне, телевизор посмотрим, и Мелину бери». Вскоре после этого она начала приглашать ее в свою компанию, и по вечерам они часто ездили в пиццерию впятером: Джильола с младшим братом, Микеле, Ада и Антонио. Пиццерия находилась в центре, в квартале Санта-Лючия. Микеле сидел за рулем, разряженная Джильола с ним рядом, а Ада, Антонио и Лелло — на заднем сиденье.

Антонио не больно-то улыбалось проводить свободное время в обществе хозяина, и поначалу он передавал через Аду, что занят, и старался от этих поездок увильнуть. Но потом Джильола сказала ему, что Микеле сердится на его отсутствие, и он, вжав голову в плечи, покорился. За столом болтали в основном девушки, а Микеле и Антонио помалкивали, причем Микеле то и дело бросал компанию и шел шептаться с владельцем пиццерии, с которым вел какие-то дела. Брат Джильолы молча жевал пиццу и молча скучал.

Любимой темой их разговоров была любовь Ады и Стефано. Девушки обсуждали, что он подарил Аде и как в прошлом августе свозил ее в Стокгольм (это была сказка! и сколько лапши пришлось навешать на уши бедняге Паскуале!); Ада хвалилась, что благодаря Стефано в лавке она теперь распоряжается как хозяйка. Слова лились из нее потоком, она говорила и не могла остановиться. Джильола ее внимательно слушала, изредка вставляя что-нибудь вроде:

— А ты знаешь, что Церковь может расторгнуть брак?

Ада мрачнела:

— Знаю, но это очень трудно.

— Трудно, но возможно. Надо обратиться в Рим, в Трибунал Священной Роты.

— А что это такое?

— Я сама точно не знаю, но вроде бы это такой суд, и он может решить любую проблему.

— Ты уверена?

— Я сама читала.

Неожиданно завязавшаяся дружба с Джильолой очень радовала Аду. До сих пор ей приходилось от всех таиться, снедаемой страхом и угрызениями совести. Теперь она с удовольствием обсуждала свою связь со Стефано, находя себе тысячи оправданий и избавляясь от чувства вины. Единственное, что портило ей настроение, — это враждебность брата; по пути домой они беспрестанно ссорились. Однажды Антонио чуть не отлупил ее.

— Какого черта ты всем звонишь о своем позоре? — заорал он. — Ты хоть понимаешь, что выставляешь себя шлюхой, а меня — каким-то сводником?

На что она отвечала ему с презрением, на какое только была способна:

— А ты хоть знаешь, почему Микеле Солара ходит с нами в пиццерию?

— Потому что он мой хозяин.

— Как же, держи карман шире.

— Тогда почему?

— Потому что я встречаюсь со Стефано, а он важная персона. Послушай я тебя, на всю жизнь осталась бы дочкой Мелины.

— Ты не встречаешься, а путаешься со Стефано! — не выдержал Антонио.

Ада разрыдалась:

— Неправда! Он меня любит!

Однажды вечером произошло кое-что похуже. Семья только что закончила ужинать. Ада мыла посуду, Антонио пялился в потолок, а их мать напевала старую песенку и с бешеной энергией подметала пол. Вдруг она случайно задела веником ногу дочери, и это было ужасно. У нас была такая примета — не знаю, верит ли в нее кто-нибудь сейчас, — что если обмести веником ноги незамужней девушки, то она никогда не выйдет замуж. В один миг Ада увидела свое кошмарное будущее. Она отпрыгнула назад, словно увидела таракана, и выпустила из рук тарелку.

— Ты мне ноги обмела! — закричала она на мать.

— Она не нарочно, — вмешался Антонио.

— Нет, нарочно! Вы все хотите, чтоб я никогда не вышла замуж! Вам нравится, что я вас тут обихаживаю! Вы только и мечтаете, чтобы я навеки тут застряла!

— Нет, нет, нет, — запричитала Мелина и попыталась обнять дочь, но Ада с такой силой ее отпихнула, что та налетела на стул и упала на пол прямо на осколки разбитой тарелки.

Антонио бросился ее поднимать, но Мелина не давалась, завывая от страха — за сына, за дочь, за все остальное. Заглушая ее вой, Ада крикнула:

— Ничего, скоро вы все увидите, что я выйду замуж! Если Лина не уйдет с моей дороги, я ей помогу! Пусть потом ее кости ищут!

Антонио от этих слов вскочил и ушел из дома, хлопнув дверью. В следующие дни, еще более подавленный, чем обычно, он старался не думать о надвигающейся на него новой беде, притворялся глухим и немым и за милю обходил старую колбасную лавку. Случайно сталкиваясь со Стефано, он отворачивался от него, борясь с желанием хорошенько того отделать. В голове у него стоял какой-то гул, и он уже не понимал, что хорошо, а что плохо. Правильно ли он поступил, когда не рассказал Микеле, что нашел Лилу? Может, не надо было посылать за ней Энцо? Что было бы с его сестрой, если бы Лила так и не вернулась? Все в жизни происходит случайно, думал он, и разобраться, что к худу, а что к добру, невозможно. Но от этих мыслей в голове гудело еще больше, и, чтобы избавиться от них, Антонио по всякому поводу цеплялся к Аде.

— Он женатый человек, у него ребенок! — орал он на сестру. — Что ты творишь, сука ты, сука! Ты хуже матери, ничего не соображаешь!

Ада бежала к Джильоле и жаловалась ей:

— Мой брат сошел с ума, он хочет меня убить!

Однажды вечером Микеле вызвал Антонио и сказал, что надолго отправляет его в Германию. Тот не стал спорить и быстро собрался. Он уехал, не попрощавшись ни с матерью, ни с сестрой. Он не сомневался, что в чужой стране, где люди разговаривают, как нацисты из кино, он быстро получит удар ножом или пулю в спину, и нисколько оттого не горевал. Лучше пусть убьют, чем смотреть, как мучаются мать и сестра, и понимать, что ничего не можешь для них сделать.

Единственным, с кем Антонио встретился перед отъездом, был Энцо. Тот был страшно занят: он спешно распродавал все свое имущество: осла, тележку, материну лавчонку, огород возле железной дороги. Часть денег он собирался отдать незамужней тетке, которая согласилась присматривать за младшими братьями и сестрами.

— А ты что? — спросил Антонио.

— Я ищу работу.

— Хочешь поменять жизнь?

— Да.

— Правильно.

— Обстоятельства вынуждают.

— А я вот никогда так не смогу.

— Глупости.

— Может, и глупости. Я вот уезжаю, когда вернусь — не знаю. Приглядывай иногда за матерью, сестрой и мелюзгой, ладно?

— Если не уеду, пригляжу.

— Мы ошиблись, Энцо. Не надо было Лину домой возвращать.

— Может, и ошиблись.

— Теперь такая каша заварилась, уже не знаешь, что с ней делать.

— И то верно.

— Ну пока.

— Пока.

Они даже руки друг другу не пожали. Антонио добрался до пьяцца Гарибальди и сел на поезд. Он ехал целые сутки, слушая, как в голове звучат все те же озлобленные голоса. Через несколько часов ему стало невмоготу, ноги онемели — с тех пор, как он вернулся из армии, он никуда не ездил. Изредка он выходил из поезда попить воды из вокзального фонтанчика и тут же торопился назад, боясь, что поезд тронется. Как он рассказал мне позже, во Флоренции ему стало так плохо, что он сказал себе: выйду здесь и поеду к Ленучче.