Мы вышли из книжного магазина. Аделе тактично увела Тарратано вперед, мы с Нино шагали следом. Вскоре я поняла, что не знаю, о чем с ним говорить, и боюсь ляпнуть что-нибудь не то. Сам он не молчал: еще раз похвалил мою книгу, с большой симпатией отозвался об Айрота, назвав их «самой культурной из влиятельных семей Италии», поздравил меня с предстоящим замужеством (Аделе ему рассказала) и удивил, сообщив, что читал книгу Пьетро о вакхических ритуалах. Но с особым уважением он говорил о главе семьи, профессоре Гвидо Айроте, по его мнению, «человеке исключительном». Меня немного расстроило, что он уже знает о моей скорой свадьбе, а все восторги по поводу моей повести служили ему лишь предисловием к гораздо более многословному восхвалению семьи Пьетро и его книги. Я перебила его, спросив, чем он занимается, но он ответил расплывчато, упомянув только, что скоро у него выходит небольшая книжка, скорее скучная, не написать которую он не мог. Я поинтересовалась, трудно ли ему пришлось в первое время в Милане. Он коротко подтвердил, что проблем было много, так как с юга он приехал без гроша в кармане.

— Так ты что, вернулась в Неаполь? — вдруг спросил он.

— Пока да.

— В наш квартал?

— Да.

— А я окончательно порвал с отцом. И ни с кем из родных давно не вижусь.

— Жаль.

— Так лучше. Плохо только, что ничего не слыхать о Лине.

На миг мне показалось, что я ошиблась, что Лила не исчезала из его жизни и что в книжный он пришел не ради меня, а ради того, чтобы узнать о ней. Но потом я сказала себе: «Если бы он действительно хотел узнать что-то о Лиле, нашел бы способ — за столько-то лет». Торопливо, желая подчеркнуть, что тема закрыта, я сказала:

— Она бросила мужа и теперь живет с другим.

— Кто у нее родился, мальчик или девочка?

— Мальчик.

Он недовольно скривился и сказал:

— Лина смелая, даже чересчур. Но она совершенно не умеет мириться с реальностью. Она не способна принимать других такими, какие они есть. Да и себя тоже. Любить ее слишком тяжело.

— В каком смысле?

— Она не знает, что такое преданность.

— А ты не преувеличиваешь?

— Нет, она действительно как-то неправильно устроена: и мозг, и все остальное. Даже в сексе.

Это «даже в сексе» поразило меня больше всего. Значит, Нино был не так уж счастлив с Лилой? В том числе и в постели, в чем он, вогнав меня в смущение, только что сам признался? Я взглянула на темные силуэты Аделе и ее друга. Смущение переросло в тревогу: я чувствовала, что это «даже в сексе» было только вступлением к еще более откровенному разговору. Как-то раз, много лет назад, со мной вскоре после свадьбы разоткровенничался Стефано: он рассказывал о проблемах с Лилой, но ни словом не упоминал о сексе, — и ни один мужчина квартала не стал бы делиться с посторонними женщинами такими подробностями. Невозможно даже представить себе, чтобы Паскуале заговорил со мной о сексуальности Ады или чтобы Антонио стал обсуждать с Кармен или Джильолой мою сексуальность. Мужчины говорили об этом исключительно между собой, позволяя себе страшные непристойности — особенно если влюбленность в предмет беседы осталась в прошлом, — но чтобы мужчина затронул эту тему в разговоре с женщиной, такого не бывало. Но Нино — новый Нино — не видел ничего странного в том, чтобы обсуждать со мной половые отношения с моей подругой. Я окончательно растерялась. «Об этом я тоже никогда не расскажу Лиле», — думала я. «Что было, то прошло, — ответила я Нино с напускной легкостью, — не будем о грустном. Вернемся к тебе: над чем ты сейчас работаешь? Какие перспективы в университете? Где живешь? Ты один?» Я буквально засыпала его вопросами, — он, должно быть, сразу меня раскусил, иронично улыбнулся и начал было отвечать, но мы как раз дошли до ресторана.