Глава 2. «Таймлесс»

– Здрасьте, кого не ждали. Эй ты, лысенький в очочках, подойди-ка поближе. Да ты не бойся, не бойся. Где-то я тебя уже видел. Старый я уже, не припомню ни фига. Ну-ка, повернись-ка вокруг себя разок. Хорош, хорош. Апчхи. Правду говорю. – Черный дракон, судорожно глотая воздух, разинул пасть и опять резко мотнул головой.

– Апчхи.

Белый мелкий песок, больше похожий на пыль, тонкими струйками ссыпался с его широкой, увенчанной шипастым гребнем спины на землю, точнее, на такой же песок, но только лежащий у него под ногами.

– Вот тож гадость какая, силиконовый сквозняк, не, циркониевый ветерок, да не, как же это, а… песчаная буря. Аж на зубах скрипит. Тьфу.

Дракон хитро прищурил левый зеленый глаз и не торопясь, не моргая, стал осматривать еще двух пришлых, стоящих чуть поодаль за «лысеньким в очках».

– Жаль, что я таких не ем. Очень жаль.

Черный манерно вздохнул, наморщив лоб, и задумчиво почесал огромной когтистой лапой у себя за ухом.

– Но ничего. Все когда-то бывает в первый раз. Гы-гы.

Молочная белизна стенок сферы начала быстро бледнеть и тускнеть, а потом прямо в лицо путешественникам ударил удушливо-горячий ветер, играющий струями мелкого песка, словно тысяча маленьких чертей, скачущих в мучном амбаре. Стремительная круговерть безжалостно хлестала по лицам, забивалась в рот и ноздри, путалась в волосах и бороде Тома. Ни говорить, ни что-либо видеть, ни тем более куда-то идти было просто невозможно. Даже верх и низ угадывались с трудом, и казалось, что ноги вязнут, наступая подошвами десантных ботинок на очередную вихревую струю, обволакивающую совершенно растерянных путников, судорожно хватающих друг друга за одежду.

Жалобные завывания песчаной бури стихли так же неожиданно, как и набросились на незваных гостей. Постепенно оседающая вниз серая стена приоткрыла кусочек равномерно освещенного зеленоватого неба, потом Пантелеймон разглядел своих друзей, неподвижно стоящих всего в двух метрах от него, и только после этого все они увидели странное строение, резкими очертаниями выделяющееся на фоне белоснежных девственно гладких дюн. Строение было похоже на невысокую, в два-три этажа каменную башенку с плоской крышей и стенами, испещренными узкими щелями бойниц. Вместо двери или ворот в башенке чернел провал, обрамленный сводчатым перекрытием из крупных серых неотесанных валунов. Не задумываясь, Хоаххин направился к этому провалу. Черным, как оказалось, он выглядел, только если смотреть на него снаружи. Полутьма просторного зала не скрывала его абсолютной пустоты, лишь в самом центре идеального внутреннего круга каменных стен, наполовину утопленное в песок, возвышалось изваяние дракона, выполненное из гладкого, полированного, блестящего черного камня, напоминающего обсидиан. Друзья, оставляя на топкой поверхности песка рифленые отпечатки подошв своих ботинок, обошли зал и вновь вернулись к входной арке. И именно в этот момент они услышали за своими спинами негромкие шорохи и недовольное урчание:

– Здрасьте кого не ждали…

Ожившее изваяние, фыркая и отплевываясь, словно вымокший под дождем дворовый пес, затряслось всем телом, сбрасывая с себя остатки песка.

Хоаххин провел руками по бедрам, пытаясь нащупать рукоятки обычно висевших на этом месте десантных тесаков. Оба ножа остались там, за порогом черной сферы, один застрял в шлеме «тролля»-охранника, а второй, возможно, до сих пор торчал из глазницы Алого Князя. Вооружен был только Том, он так и не выпустил из рук плазмобой, ствол которого теперь медленно поднимался вверх в направлении головы обсидианового болтуна.

Клыкастая рожа их собеседника не только не выражала страха перед бойцами с плазмобоем в руках, но казалось, вот-вот разразится хохотом.

– Лысенький, а я тебя вспомнил!!! Точно! Ты намедни скакал через пространственные переходы туда-сюда.

Хоаххин показал рукой Тому, чтобы тот не торопился с выстрелом.

– Что, не помнишь меня? А вот если так…

Пространство вокруг, казалось, превращается в прозрачный кисель, который покачивается от каких-то своих внутренних вибраций. Обсидиановая чернота, словно чернильное пятно в воде, начала медленно растворяться в этом подвижном мареве, а вместо нее алыми прожилками шлифованного гранита перед ошарашенными друзьями уже поблескивали влажные высокие каменные своды с перекрестиями потолочных балок. Под ногами вместо вездесущего песка расстилались каменные же плиты, и каждое неосторожное движение, рождавшее нечаянный звук, отдавалось многократным глухим эхом.

Голова Хоаххина закружилась, как и тогда, когда он проходил через этот зал, выбираясь неизведанным путем из подземелья проклятой планеты. Легкие сжимались, но не смели сделать вдох, казалось, вот сейчас он умрет от удушья, но нет. Ручищи Пантелеймона коснулись его, слегка придерживая за плечо, и воспоминания отпрянули.

Где-то с испещренной прожилками породы стены упала капля воды, звонко шлепнувшись о гранит… Сухой треск старческого фальцета речитативом разорвал наступившую тишину:

– Узнал, узнал, вижу, узнал. Не быть мне богатым… бооогаааатыыыым…

Фальцет менял тональность, растягиваясь, как свисающее с ложки сгущенное молоко, переходил в бас, наполненный вибрациями низких обертонов.

– боооооооггггааааааааггггоооооооббббббббб. Мыытагоб енм тьыб ен…

Окончание фразы звякнуло веселым заливистым колокольчиком, и, словно повинуясь невидимому путникам взрыву мегатонной бомбы, высоченные каменные стены брызнули во все стороны водопадами уже привычного белого песка. Который по традиции закружился приставучим, медленно оседающим роем вездесущих песчинок.

– Что это было?

Пантелеймон, слегка наклонив шею, подпрыгивая на одной ноге, словно начинающий пловец, шлепал ладонью себя по уху, наивно полагая, что песчаная пыль высыплется из его головы.

– Вот именно. Что. Это. Было.

Штурмовой «броневик» Тома был хорош, он пер по сыпучему песку как танк, оставляя за собой «колею» глубоких осыпающихся следов, по которым Хоаххин с Пантелеймоном едва успевали за неугомонным доном. Но все хорошее когда-то кончается. И ровно через сутки (если верить хронометру Хоаххина) после того, как друзья выбрали направление и двинулись в путь, псевдомышечная гидравлика «броневика» сдохла. Это было плохой новостью. Хорошая же новость состояла в том, что двойной дневной рацион в тяжелом десантном бронекомбинезоне Тома, в отличие от галет и содержимого термофляги Пантелеймона, оказался почти не тронут. Однако таскать за собой эту двухсоткилограммовую дуру даже ради пайка и четырех литров воды было неразумно. Съестное решили располовинить на ужин и завтрак, и «переночевать» возле кучи металла, которая последним усилием батареи удалила из задницы Тома трубку жизнеобеспечения и окончательно застыла в позе брошенного в чулан манекена. Четыре часа сна на каждого в порядке живой очереди, завтрак из остатков высококалорийной пасты и несколько хороших глотков воды ненадолго оживили атмосферу.

Ровное зеленоватое сияние небосвода, видимо, понятия не имело о том, что в некоторых мирах существуют день и ночь, а обитатели этих миров склонны время от времени отдыхать, кто-то в темное, а кто-то в светлое время суток. Тем не менее с одной стороны свечение было интенсивнее, а север, соответственно, предполагался с обратной стороны небосвода. Вот в этом направлении путники и двинулись, воздавая хвалу Творцу за то, что хоть полевой медицинский блок отстегивался от брони. Стимулирующие и обезболивающие капсулы были аккуратно уложены в самопальный узелок, скрученный из тонкой термоткани, добытой из внутренностей все того же «броневика». Из неприкосновенного запаса аптечки решили использовать только акваблокатор, впрыснули подкожно (Хоаххину подчешуечно) одну капсулу на троих, пока еще в организмах было достаточно влаги.

Детям Гнева не впервой топать сутками с полным боекомплектом на горбу, а вот Том к исходу вторых суток похода расклеивался на глазах. Хоаххин старался занять его сознание приятными воспоминаниями, отвлекая от боли и усталости, Пантелеймон трещал без умолку, пересказывая старые армейские анекдоты, и время от времени легонько поддавал Тому под зад, восстанавливая темп движения колонны. Хоаххин зафиксировал момент, когда Том окончательно отключился, потеряв его взгляд. Еще Пантелеймон, наконец, заткнулся и только продолжал ритмично пыхтеть. На его шее болталось совсем не маленькое поникшее тело бородатого дона. Ничего не менялось. Ну совершенно ничего. Ни яркость, ни склонение этого размытого источника света, ни пейзаж вокруг. Хоаххин резко остановился на месте. Пантелеймон почти врезался в напарника, лишь в последний момент, бросив тело на колени, ухнулся в горячий песок.

– За двое суток мы прошли по прямой километров семьдесят-восемьдесят, это минимум. Ни на одной планете, а я их немного повидал, я не сталкивался с полным отсутствием малейших ориентиров на местности в течение такого отрезка дистанции. Только в океане, да и то облака, звезды… блин!

– Ты что, командир, лекцию из курсантского прошлого вспоминаешь? Ты это смотри! Я вас двоих так быстро тащить не смогу, – прохрипел Пантелеймон, с трудом ворочая деревянным языком в пересохшем горле. А затем, аккуратно приподняв голову Тома, легонько похлопал его по бледным щекам и подергал за кончик бороды.

– Смотри зубы ему не выбей, он еще молодой.

Пантелеймон, недовольно бурча, прервал реанимационную процедуру. Хоаххин «отключился» от взгляда отца-настоятеля и погрузился во тьму. Он представил себе заросли тропических джунглей на Светлой, журчащий по камням ручей, резкие гортанные крики пучеглазов и дождь, проливной ливень, который черные пузатые тучи расплескали, почесывая свое брюхо о плоскую вулканическую верхушку каменного острова…

Что-то холодное и мокрое шлепнулось ему на затылок, потом еще, на нос, и еще, и еще, за шиворот. Хоаххин «открыл» глаза Пантелеймона и обомлел. Песка не было и в помине. Тугие струи воды падали с неба, разбиваясь о листья деревьев на тысячи хрустальных холодных брызг. Шум льющейся воды заполнял все окружающее пространство. Батюшка не торопясь стягивал со ступни зубастый армейский говнодав, вторая, уже разутая ступня его по щиколотку утопала в быстро наполняющейся луже кристально чистой дождевой воды. Том продолжал лежать с закрытыми глазами и широко разинутым ртом пытался ловить тяжелые и холодные капли проливного дождя.

– Ты что сделал?

Шум ливня заглушал слова. Пантелеймон почти орал, он разомкнул ладони, из которых маленький водопад устремлялся в его зубастую пасть. Остатки искусственного «водохранилища» упали ему на голову и оттуда скатились под распахнутый ворот скафандра.

– Я? Я ничего не делал!

– Господи, как же хорошо получается у тебя ничего не делать! А пожрать у тебя случайно так же не получится? Все равно ведь делать ничего не надо…

– Да ты не стой, садись, как у вас говорится, в ногах правды нет. Вот на краешек, рядышком, только не прижимайся, не прижимайся.

Вечный осторожно присел на корточки, и, придерживая рукой тяжелый эфес, опустил в висящую перед ним бездну сначала правую, а потом левую ногу. Говорить ничего не хотелось. Хотелось молча, затаив дыхание сидеть и смотреть перед собой на расстилающийся под ногами первородный хаос. Такой податливо жадный, буквально ловящий на лету каждый твой шорох, кажется, готовый из штанов выпрыгнуть, лишь бы успеть высосать из тебя бит за битом всю твою скудную сущность. И такой циничный, такой безжалостный, хлестко выплевывающий обратно любую неверную, любую лживую вибрацию, нарушающую эту нулевую стадию гармонии пустоты.

– Бросить камень еще не значит развернуть реку… Да что я тебя учу, ты все это в первом классе проходил!

– Я знаю другую поговорку: «Делай что должно и будь что будет».

– Эх… Что будет… Каждый из вас это капля огромной реки, и для того, чтобы изменить ее течение, недостаточно бывает ни мудрого правителя, ни дел его, ни слов, ни мыслей. Отравили, переврали, объяснили как захотели и опять давай лупить друг друга по мордасам. За «правду», за «веру», за «свободу и демократию»… Видишь, превращаюсь в моралиста на глазах изумленной публики. А река течет… и каждая ее капля – это вы. Разум. Который все может. У которого нет ни границ, ни берегов. Ты что-нибудь слышал о вероятностном потоке? О причине, действии и следствии?

– Слышал.

– А зачем тогда пришел?

– Сам позвал.

Подобие легкой грустной улыбки тронуло светлое лицо собеседника Вечного. Он поправил льняной поясок на длиннополой рубахе и где-то в кромешной мгле, на самом краю видимости, словно сверкнуло марево зарницы, на миллионную долю мгновения осветив бездну холодным отблеском невысказанной мысли.

– Да? Ну слушай тогда еще раз. То, что вы называете судьбой, в смысле неизбежностью, это всего лишь вероятность. Она начинается с малого. С будильника, который прозвенит ровно в восемь утра. С теплой одежды, которую нужно купить до холодов. С детей, которых нужно заставлять делать то же самое, что заставляли делать вас, даже при том, что сами вы своей жизнью недовольны, а как ее изменить, не знаете. А если не заводить будильник и проснуться не потому что нужно, а потому что хочется увидеть зарю? А если не покупать пуховик, а уйти, уехать, улететь на другой материк, на другую планету? А если признать, что те, кто не успел совершить еще ваших ошибок, имеют шанс и право совершать собственные? Тем более что заставить быть умным, добрым или счастливым никого невозможно. Реке удобно течь там, где глубже. Попробуйте метнуться в сторону, и вас тут же объявят идиотом, но единицам иногда везет, и через три-четыре поколения их объявляют гениями, опередившими свое время. Это когда река, заложив огромную петлю, оказалась по другую сторону горы, лишь тогда все соглашаются с тем, что по прямой было короче. Капли изо дня в день толкают друг друга в спину и называют это жизнью. Но вот нечто бросает в русло скалу, и бурный шипящий возмущенный поток ищет новые пути, разбивается на десятки, сотни ручьев. Кто-то вырывается на поверхность, кто-то идет ко дну. Вот в этот момент каждому предоставляется реальный шанс выбрать свой путь…

Словно теплая упругая волна ударила «оттуда». Складки черного плаща парашютом отпрянули от границы миров, пытаясь оттащить своего хозяина подальше от этого опасного места. Но Сидящий на Краю не боялся, спокойствие и благодать постепенно заполняли его, словно любопытная прозрачная речная вода, нашедшая дырочку в резиновых сапогах рыбака. Казалось, пустота вот-вот примет его за своего и выплеснется на берег, тяжело подбоченясь, а потом усядется рядом, дрыгая короткими толстыми волосатыми ножками.

– И я был камнем…

– И он теперь твой камень. Умело брошенный камень. Этого у тебя не отнимешь. Но знай – река сильна и упряма. Она желает течь вниз. Это один из законов Создателя. Пройдет время, и все может вернуться в старое русло. Уж поверь опыту многих поколений. История неудач – это качели. И если новая вероятность не найдет должного и естественного продолжения… Все качнется назад, да так качнется, что мало не покажется…

Но нет. Нет у нее, у пустоты, ни своих, ни чужих. Ее единственное всепоглощающее превосходство в том, что она всегда готова… Готова на все что угодно. Вопрос только в том, Кому Угодно.

– Мало подобрать камень. Мало бросить его куда надо. Мало найти тот самый, нужный тебе ручеек, который умудрился наперекор всему двинуться вверх. Мало этого. Но думаю, ты уже готов сыграть в эту игру. Ты ведь Счастливчик?! В общем, Бог вам в помощь…

– Неужели поможешь?

– Совесть у вас есть, уважаемый? Это речевой оборот, а не публичная оферта. Твоя грядка, ты и паши. У меня вона, своего поля не пахано…

Широкий просторный рукав длиннополой рубахи махнул в сторону клокочущей черноты.

Правильная собака отличается от неправильной тем, что до тех пор, пока у нее остается хоть малейший шанс ухватить вас за штаны, она будет пыхтеть и, тихо поскуливая, молча подкапывать забор, и лишь когда до нее окончательно дойдет, что «жертва» вне досягаемости, окрестности будут наполнены злобным душераздирающим лаем. Шанс, надежда, сомнение, не суть ли это ипостась одного уровня? Тот, Кто Знает, подобными играми слов давно переболел. Пустота – это правильная собака. Наконец удостоверившись в том, что ловить ей возле «обрыва» больше нечего, она оглушила собеседников тем, что имела, – бездонной тишиной.

– Яблоки будешь грызть?

– Нет.

– Ну и дурак. От них десны укрепляются и витамины… Поверь на слово, лучше быть камнем, чем дубом.

Стройная фигура Сидящего на Краю выпрямилась, потянулась так, что звук хрустнувших позвонков вогнал Первородную Тьму в неописуемый экстаз, и, совершенно не нуждаясь в дополнительной опоре, неторопливо шагнула вперед, в ее объятия. И уже совсем глухо, словно стук колес уходящего за горизонт паровоза, откуда-то донеслось:

– Кстати, ваша легенда про то, что «Черная Сфера» – это корабль, ну просто из серии «яржунемогу». И что интересно, ваши все купились! Да и не только ваши…

– Да какая это, к чертовой матери, планета! И каким образом ты собрался отсюда взлетать? Откуда взлетать? Куда взлетать? На чем взлетать?

Слова гулко отражались от каменных стен и купола пещеры, как две капли воды похожей на Храм Веры, в котором на Светлой когда-то, может быть, уже миллион лет назад, встретились настоятель храма и его ученик. Весело потрескивающий искрами костер обдавал жаром длинную тонкую жердь с висящими на ней тушками ночных летунов, аккуратно выпотрошенных и завернутых в собственные кожистые крылья. Трое бойцов, окончательно прешедших в себя после изнурительного марш-броска по песчаным дюнам, вымокшие до нитки, но при этом пребывающие в приподнятом настроении, с подачи Пантелеймона, обсуждали окружающую их действительность и пытались строить планы на наступающий день. Да, именно день, потому что буквально через полчаса их полосканий в струях проливного дождя стали очевидны странные изменения, происходящие вокруг них. Дождь замедлился. Нет, он не ослаб, он именно замедлился, капли стали падать вниз заметно медленнее, каждую из них стало возможно рассматривать в отдельности, можно было даже, не торопясь, подойти к одной и подставить ладони, на которые эта капля опускалась, сливаясь на них со своими бесчисленными сестрами. В какой-то момент показалось, что весь мир вокруг состоял из неподвижно висящих блестящих вытянутых шариков дождя, а потом они начали дружно подниматься вверх. В темных, грозных, закрывающих горизонт тучах тут же образовалось несколько просветов, сквозь один из которых в лица обалдевших путешественников ударил слепящий оранжевый луч заходящего или, может быть, восходящего светила. Хоаххин, полностью погрузившись в себя, вспоминал детали интерьера Храма Веры, он понимал, что чем точнее он выстроит свои и чужие воспоминания, тем больше шансов получить то, о чем он так усердно думал. Потом Том, вооружившись единственным имеющимся в распоряжении команды ножом и несколькими тонкими бамбуковыми стеблями, пошел охотиться на спящих еще в отрогах грота летунов, висящих там вверх ногами. А светило, не успев закатиться, вновь высунулось из-за горизонта и, двигаясь теперь в противоположном направлении, ознаменовало, возможно, первый в этом мире рассвет.

– Ну, ты же можешь придумать какой-никакой небольшой кораблик? Мы же ведь здесь не собираемся навсегда оседать?

– Вот сам возьми и придумай. А лучше сразу придумай, что мы дома, и задание выполнено, и все доны живы-здоровы… Пока мы не поймем, где мы, – не сможем выбраться отсюда. Хватит с меня бесцельных скитаний по пескам. Хватит бегать туда-сюда. Нужно думать. Мир, в котором дождь льется то сверху вниз, то снизу вверх, светило не подчиняется законам физики, фантазии, которые воплощаются в реальность… это точно не в нашей вселенной, если вообще имеет какое-либо отношение к понятию «вселенная».

Светило, словно испугавшись, услышав упоминание о себе из посторонних уст, почти мгновенно скакнуло по небосводу и из положения в зените оказалось в положении на закате. Холодный пронзительный порыв ветра, ощутимо пробирая до костей, ворвался в узкий зев пещеры, чуть не задув импровизированный очаг.

– Не удивлюсь, если жареные летуны сейчас вспорхнут с твоей жердочки и умчатся в лес, ловить длинноногих комаров.

Хоаххин потянулся за лежащим в стороне скафандром.

– Давай еще раз и с начала. Наш шустрый лабораторный «электрик» совсем как живой руководит дружной эскадрой «летучих голландцев». Такие «мирные» последнее время Могущественные почти уже упаковали нашу «Сферу». И все это на ничейной территории, в совершенно «случайном» секторе. Бррррр. Дальше. Нас забрасывает черт-те куда. И в этом черт-те где, нас совсем не ждут. Или ждут, но не нас? Или им вообще все по фигу. Прилетели, ну и тьфу на вас, выпутывайтесь сами. Или наоборот, «вы тут потопчитесь, а мы посмотрим, а потом решим, что с вами делать»… Дальше. Старый сводчатый зал, с прожилками красного гранита. Живой, говорящий, каменный. Я его встречал раньше. Хотя и думал, что он мне привиделся, но нет. Видимо, не привиделся. Совсем далеко. А может, мы просто погибли и теперь путешествуем по мирам, по мирам собственных воспоминаний? Я помню одного змеепода, адмирала, так вот для него умереть было – все равно что погрузиться в самого себя, уйти в собственный мир, уйти и замуровать дверь за собой. Навсегда.

– Интересная мысль, вот только если начать развивать именно эту версию нашего текущего положения, то недолго и в самом деле слететь с катушек. Покинув бренное тело, душа должна быть принята в иную семью. Уж поверь моему знанию христианских воззрений на этот процесс. Все что угодно, но только не бросать нас незнамо где и незнамо зачем.

Пантелеймон вытащил из костра тлеющую головешку и незаметным жестом ткнул ее горящим концом в шею Хоаххину. Тот вскочил на ноги и чуть было не приложил батюшке по затылку.

– Ты совсем очумел? Эзотерик-экспериментатор!

С очередной партией съестного вернулся Том. Молча присел на корточки и стал потрошить добытых летунов.

– Есть еще тема массовой галлюцинации. От газового отравления, например… Или если башкой хорошо приложило…

Пантелеймон раздал каждому по прожаренной тушке из первой партии и сам смачно приступил к трапезе, хрустя тонкими костями и капая жиром себе на колени.

Ужин был практически завершен, когда гравитация в одно мгновение поменяла низ и верх местами. Угли костра посыпались с пола пещеры на ее свод вместе с насытившимися путниками и их немногочисленными пожитками. Больно треснувшись головой о свод пещеры, Хоаххин успел-таки на лету поймать открытую флягу Пантелеймона и спасти драгоценную влагу набранных в нее струй давешнего дождя. При этом он был вынужден на лету развернуть корпус и ощутимо лягнуть в живот пастыря божия.

– Вот тебе еще новые ощущения! Мог ведь придумать камни помягче, и разуться тоже мог, изверг.

Пантелеймон потирал ушибленный бок, собирая разбросанные пожитки. Том, стоя на четвереньках, сжимал зубами недоеденный ужин.

– Спать нужно.

Пантелеймон уже ворочался между острых выступов свода, нащупывая телом приемлемое положение.

– Утро вечера мудренее. К утру с голодухи посетит нас здравая мысль. А если еще раза два перевернет туда-сюда, то, может, и раньше…

После испытанного «веселья», длившегося по самым скромным подсчетам Хоаххина несколько суток, за которые песчаные пейзажи сменились тропическим ливнем в джунглях и пещерой в каменном отроге, никакой кошмар не смог бы удивить бывшего императорского десантника шестого флота Детей Гнева. Так, по крайней мере, он полагал, прижимаясь спиной к спине уже посапывающего Пантелеймона и проваливаясь в темную бездну беспокойного сна.

Чей-то пристальный взгляд настойчиво постучался в то самое место, которое, бодрствуя, обычно считает себя разумом. Если бы у Хоаххина были собственные глаза, он бы непременно их потер жесткой ладонью и… перевернулся на другой бок. Но ни первого, ни второго по ряду причин ему сделать не удалось. Попытка изгнать из головы образ собственного скрюченного на камнях тела категорически провалилась. Тело, отчаянно зевая, приподнялось и присело на корточки, и только в этот момент проснулся, наконец, натренированный боец, который теоретически и практически в подобных обстоятельствах обязан был просыпаться мгновенно. Он молниеносно отпрыгнул в глубину перевернутой пещеры, пытаясь скрыться в ее черной утробе, но и это не удалось. Наблюдателю совершенно не мешала кромешная темнота. Утешало одно: теперь их разделяли как минимум пять-шесть метров далеко не гладкого пространства.

– От себя не убежишь.

Спокойный полушепот, казалось, вливался прямо в мозг, минуя уши, то есть примерно так же, как Хоаххин привык «рассматривать» окружающий его мир. Вместе с шепотом, а может, параллельно ему боец отчетливо различил такой до боли (в прямом смысле) знакомый шелест огромных крыльев, увенчанных острыми келемитовыми когтями.

– Уже очухался? Слава Творцу, да укажет он мне путь к твоему разуму, блуждающему впотьмах.

Разум, блуждающий впотьмах, все понимал, все осознавал, но никак не мог поверить в происходящее. Скачущее светило и переворачивающийся потолок были куда естественнее происходящего. Могущественный, терпеливо ожидающий пробуждения своего смертного врага, это так же неестественно, как крокодил, долго и нудно уговаривающий антилопу положить свою шею ему в пасть.

– Полагаю, что хладнокровный убийца обойдется без истерики? Идущий за Чертой приветствует тебя, Хоаххин саа Реста Острие Копья.

– Это бред. Пантелеймон прав. Сплошной, умопомрачительный бред.

Осознание беспомощности перед поражением от собственного разума почему-то успокаивало. Даже убаюкивало.

– И это все, что ты можешь мне ответить на мое приветствие? Бред – это крайняя стадия. До нее еще далеко. Впрочем, последнее понятие не имеет никакого значения для существа, оказавшегося по ту сторону времени. Там, где ты находишься, нет ни будущего, ни прошлого, есть только незначительные корреляции этих понятий. А наш мир, из которого волей судеб, подвластных Творцу, ты выпал, видится всего лишь плоской цветной проекцией на белой простыне зыбкого утреннего тумана.

– …И ты всего лишь порождение моего бреда, и незачем морочить мне голову байками про плоские миры.

– Могу рассказать байку про плоские мозги.

Хоаххин выполз из-за каменного укрытия и, нащупав задницей место поровнее, присел, вытянув ноги вперед, и приготовился к тому, что вместо спокойного сна придется препираться с собственным, окончательно сбрендившим рассудком.

– Я тебя расстрою: я не бред и не рядом. Просто у тебя есть одна полезная особенность, которая позволяет некоторым общаться с тобой вне зависимости от тех или иных свойств пространства-времени. Впрочем, на данном этапе все это совершенно неважно.

– А что может быть важнее, чем счастье лицезреть моего Господина?

Хоаххин воздел руки в сторону нависающего над ним пола пещеры.

– Нет надобности паясничать. Я, как ни странно тебе это слышать, а мне произносить, тебе не только не враг, я с тобой одно целое. Помогать тебе – все равно что помогать себе самому. Впрочем, мы еще вернемся к этому разговору, а сейчас будем считать, что начало его прошло успешно. Первый совет: постарайся вспомнить как можно больше разных событий из своей прошлой жизни, особенно то, что позволило тебе испытать наиболее сильные чувства.

– Эдак я все время буду вспоминать именно эту ночную беседу.

– Юмор первый признак силы. Шутить может только существо, будучи в своем уме, надеюсь, в нем ты и задержишься еще некоторое «время».

Последняя произнесенная опасным собеседником фраза была, несомненно, издевательской. Причем не столько про ум, сколько про время. А может, и про ум…

Тонкие утренние лучи, словно чьи-то длинные несмелые пальцы, дотянулись до спящих на потолке подобно трем бескрылым летунам-переросткам путешественников. Осторожно потрогали их скрюченные фигуры и, осмелев, запрыгали по стенам пещеры. Пантелеймон пошевелил затекшими конечностями и высунулся на воздух. Прямо под его ногами вниз уходил острый заснеженный пик горы, а над головой простирались зеленые заросли джунглей, из которых все еще продолжал высыпаться всевозможный растительный и животный мир. С тонким писком в пещеру ворвалась стая черных крылатых хозяев и, не обращая внимания на загостившихся пришельцев, рассыпалась по дальним темным углам. Пантелеймон вернулся в грот и растолкал приятелей.

– Командир. Снаружи полная белиберда. Все через одно место. Надо с этим что-то делать. Иначе вообще делать больше ничего не придется.

– Очень доступно объяснил обстановку, прапорщик. А внутри, значит, все в порядке, хоть это радует. Давайте-ка подтягивайтесь поближе к потолку и меня подстрахуйте, будем принимать меры по мере сил. А сил у нас, как говорится…

Хоаххин расслабился и начал вспоминать белую пургу, караван, войсковые сухпайки, нагруженные тюками на медленно ползущие по насту сани.

Холодные, редкие, острые как бритва снежинки медленно сыпались под ноги друзьям, они опять шли, шли на север от предгорий в сторону «Черной Ромашки», шли укутанные в арктические оранжевые пуховики, обутые в теплые, мохнатые унты и в таких же мохнатых рукавицах. Хоаххин помнил каждую строчку, каждый кармашек и молнию на арктической одежде, собственно, тут и вспоминать было нечего. Как говаривал святой отец, помешивая, бывало, заварку ложкой в стакане: «наливай да пей». Почему к «Ромашке»? Этого никто не знал, даже Хоаххин. Это получилось как-то само по себе. Блестящая кромка горизонта ослепляла, еще немного, километров пять-десять, и «Ромашка» перевалит через него черным пятном, таким же уродливым, как и клякса в тетрадке первоклашки. Хрум, хрум, хрум, хрум…

– Если бы не наш бородатый друг, присутствие которого не дает мне забыть о том, как мы сюда попали, я бы включил аварийный маячок и уселся ждать дисколет планетарщиков.

– А что? Это идея. Насчет маячка. А ледяных воров ты не хочешь подождать?

– Типун тебе на язык.

– На язык я бы предпочел чего-нибудь тепленького и вкусненького…

Снегопад совсем затих. Небо отчетливо отдавало голубизной. Белая пелена дрогнула, и по самому ее краю чиркнула тонкая ниточка инверсионного следа.

– Отче наш, Иже еси на Небеси! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на Небеси и на земли…

Пантелеймон провожал взглядом умчавшийся дисколет, упав на колени, вцепившись в снег и истово шевеля губами.

– Он не вернется. Пошли, пошли.

– …Яко Твое есть Царство, и сила, и слава вовеки. Аминь. Почему не вернется?

Хоаххин хлопнул беднягу по плечу и молча зашагал в бесконечно белую даль.

«Ромашка», как и ожидалось, выскочила из-под снега, словно колосовик из-под рыхлой прошлогодней листвы, как только путники поднялись на очередной заснеженный холм. Ее огромные черные «лепестки» с полукруглыми скатами крыш выстроились как револьверный барабан вокруг центрального купола с посадочной площадкой для дисколетов. Чуть прибавив шагу, команда, не скрываясь, приблизилась к ближайшему ангару. Открытые нараспашку грузовые ворота были завалены снегом, длинные языки которого выстилались вглубь темного провала. Скользнув по жесткому насту, бойцы оказались в длинном, широком, темном коридоре. Зрение Пантелеймона и Тома привыкало к сумеркам неосвещенного помещения.

– Вот за этой дверью должны были оставаться войсковые пайки.

Пантелеймон надавил на дверь, и та, не в силах сопротивляться, с зубовным скрипом петель подалась в сторону. Высокие стеллажи поднимались в гулкую пустоту, на пыльном полу были разбросаны несколько целых упаковок вперемешку с разорванными пакетами пайков.

– Оппа! Кто проголодался?

– Пошли дальше, потом вернемся.

Жалобный и разочарованный взгляд бывшего десантника еще раз скользнул по полупустому боксу.

– Несолоно хлебавши…

– Не ной, никуда они не денутся…

Мягкие унты ступали по полибетону, почти не нарушая тишины. Коридор закончился. Тяжелая бронированная со щербатой серой поверхностью дверь с задвинутыми ригелями замков перегораживала проход в центральный купол. Штурвальная рукоятка подалась легко, как будто кто-то специально смазал весь механизм перед приходом гостей. Путники шагнули за порог купола.

Голова у Хоаххина закружилась, он ненадолго присел на корточки перевести дух.

– Я должен вспомнить что-то важное, что-то, скользнувшее тогда здесь, спрятавшееся за угол, растворившееся в пустоте коридоров, убежавшее от меня, не нужное тогда мне, но очень нужное сейчас. Не пойму, я просто думаю или говорю… Она, Реста, моя мать, ненавидела Детей Гнева, но любила одного из них. Ее отпрыск был для Сестер Атаки уродом и упреком, но Мина готова была умереть, защищая меня. Пантелеймон убивал захватчиц, одним ударом кулака пробивая фонарь гермошлема и разбрызгивая мозги и кровь по камням, но плакал стоя перед навсегда закрытой дверью «склепа» этой самой «Черной Ромашки». Что я не понимаю?..

Мать шагнула к нему навстречу из темноты, молча обняла, прижала к себе, гладила его по шершавому затылку, целовала щеки, лоб, и соленые слезы нежности капали ему на нос.

Все уходит. А что остается? Чертоги власти, золотые оковы славы и лести, вчерашняя ненависть и удовлетворенная гордость, все рассыпается в прах и ложится к ногам следующих поколений бесконечной вереницей зыбучих песков много раз переписанной истории. А что остается?

Ледяной вор лизнул его ладонь, потерся о его ногу и подставил огромный и плоский, как капот автомобиля, череп, на почесать.

То, чего не дано Могущественным, не дадено по простой причине, не может этого быть у идеального существа. А если вдруг обнаружилось это в тебе, значит, нет больше границ для твоего совершенствования. А если победило это в тебе, победило мелкую суетливо-обыденную борьбу за существование, то нет больше границ для твоего могущества.

«…весь указанный сектор детально исследован. На месте обнаружены остатки девятнадцати кораблей класса «корвет» с различного рода повреждениями, вплоть до полного разрушения. Все указанные корабли не имели серийных номеров, соответственно установить их порт приписки не представляется возможным. Нелинейные хранилища памяти БИУС кораблей отсутствуют (по мнению специалистов, конструктивно не установлены, либо демонтированы непосредственно перед сражением)…

Также, на месте столкновения, обнаружены пять полностью разрушенных эсминцев Могущественных типа «Скорпион». Остатки одного из указанных эсминцев имеют повреждения, характерные для абордажного боя с дальнейшим схлопыванием силового каркаса корабля, в результате…

В массе тел погибших, как членов экипажей корветов, так и членов экипажей «Скорпионов», обнаружены и идентифицированы остатки тел мичмана Оле Каменный Кулак (он же настоятель Храма отец Пантелеймон), донов Вилли Резаный Ломоть, Сайгон Бритая Голова, Док Синий Лишай, Джерри Толстый Мышь, Хан Бабский Угодник, Билли Штопаный Бурдюк, Том Черная Борода и других далее по списку. Там же обнаружены остатки тела Алого Князя (база для идентификации отсутствует). Там же обнаружено тело капитанлейтенанта шестого флота Детей Гнева Хоаххина саа Реста. Капитан-лейтенант находится в состоянии глубокой комы, возможно, по этой причине запаса кислорода в его скафандре хватило для поддержания его жизнедеятельности. Регрессивно-реанимационные методики, используемые в корабельных медицинских капсулах, не в состоянии предоставить весь необходимый комплекс мер для восстановления сознания офицера. В связи с этим мы ограничились стабилизацией его физиологических функций до момента прибытия в Центральный военный госпиталь планеты Светлая. Корабль класса «экспресс» Императорской фельдъегерской службы обнаружен без повреждений…

Для проведения детальной стационарной экспертизы на борт крейсера приняты элементы кораблей и неопознанных тел. Операция проведена по нормативным уложениям класса ССС. Детальный доклад о результатах проведения операции «Черная Дыра», результаты экспертиз и аналитические записки специалистов будут предоставлены через 48 часов после возвращения корабля на базу.

Служу Императору и Отечеству!

Вице-адмирал шестого флота Детей Гнева,

капитан БДСК «Длинное Копье» Голодный Удав».

– Если рассматривать его слова буквально, «в момент схватки с Алым Князем я был отброшен в сторону и оказался в “Черной Сфере”», то все это не вяжется с произошедшими событиями.

Смотрящий на Два Мира с затаенной надеждой смотрел в лицо своему собеседнику, словно ждал от него чуда. Не может быть, чтобы вот так все кончилось. Не может быть, не должно быть, несправедливо, в конце концов. Ради чего было терять этого молоденького мальчишку? Такого сильного и при этом так нуждавшегося в них, все знающих мудрых учителях и наставниках. Неужели еще одна жизнь, а точнее, неоправданная смерть, очередной гирей повиснет на его шее. Неужели не найдется никого, кто бы сейчас вбежал в его кабинет и закричал: «Жив он, жив!!!»

– Не ожидал, герцог, увидеть в ваших глазах столько человеческих эмоций. Еще ничего не кончено. Подумайте лучше, может быть, такой исход и есть то самое решение, которое мы так долго искали и ради которого полтора года трудится наша лаборатория? Летите на альфу. Там вам будет спокойнее. Подготовьте профессора к скорому прибытию нашего пациента.

Лицо Черного Ярла побледнело и растаяло в пустоте кабинета герцога. Панорамное остекление огромного эркера вновь сделалось прозрачным, и перед глазами его хозяина предстала картина зари, восходящей над горным массивом, опоясывающим ледяную пустыню. Ту самую, на которую много лет назад пригнали остатки «непобедимой» армии Сестер Атаки, армии, созданной для покорения человечества и сгинувшей в небытие. Армии, на которую было столько видов сначала у ее создателей, потом у ее покорителей. Восходящая звезда коснулась своим неутолимым огнем, безжалостно ворвавшимся в атмосферу планеты, верхушек самых высоких гор, и они превратились в островерхие золотые купола, щедро разбрызгивая золотые капли сверкающим дождем. Озаряя безмолвное серебро расстилающейся далеко под ногами герцога до самого горизонта мертвой ледяной равнины, в самом центре которой, словно черная метка, стояли стальные корпуса, давно ставшие братской могилой для бойцов и командиров поверженной армии.

– Никто не вечен, даже Вселенная… и слава Творцу, вечность – это проклятие.

Смотрящий повернулся на каблуках и, не оглядываясь, зашагал в сторону посадочной площадки дворцового комплекса.

– Эй, ты, «волосатенький без очочков»! Да ты, ты! Я тебе говорю.

Хоаххин попробовал повернуть голову на звук голоса. Жуткая боль пронзила виски. Челюсть непроизвольно клацнула зубами. Тяжелый колокол, в который превратилась его черепная коробка, раскачивался из стороны в сторону, а мозги, ударяясь о его стенки, издавали жуткий протяжный звон. Он смотрел прямо перед собой, смотрел на огромное зеркало, установленное в холле центральной секции «Ромашки», смотрел на белую пушистую стену и огромную зубастую пасть ледяного вора. В первые мгновения после того, как он пришел в себя, он никак не мог понять, где находится или, точнее, почему он здесь находится. Присутствие огромного хищника почему-то совершенно его не пугало, хотя, впрочем, наверное, потому, что ничто уже не могло его испугать. Напрягало другое, напрягал тот, кто с ним разговаривал. Это опять был тот самый ночной посетитель. Идущий за Край. Он стоял метрах в десяти от этого панорамного зеркала слева от Хоаххина. От Хоаххина? От ледяного вора. А где же он сам-то? Хоаххину со второй попытки удалось повернуть голову налево и оторвать взгляд от зеркала. От вновь нахлынувшей боли он непроизвольно рыкнул.

– Рррррррр. Кто ты?

Тень грустной улыбки пробежала по прекрасному лицу Алого.

– Не веришь своим глазам? Правильно делаешь. Я – это ты.

В голове продолжал бухать тяжелый колокол.

– А кто тогда я?

– Ты в зеркало смотрел или куда?

– А что, и так бывает?

Хоаххин опустил свое тело на четыре лапы, звонко цокнув по гладкому полимрамору пола острыми, длинными когтями.

– Здесь все бывает. Не стану дожидаться, пока ты спросишь: «Здесь – это где?» Здесь – это в твоей голове. Пожалуй, поправлюсь, здесь – это в твоем разуме, в нашем с тобой разуме, а еще точнее, в разуме существа, сумевшего вместить в себя миллионы личностей, перемешать их в гремучую смесь, готовую либо разорвать себя в клочья, либо помочь самому себе ступить на следующую ступень осмысления вселенной. Рано или поздно это должно было случиться. Странно, что не случилось в тот момент, когда ты «наслаждался» фугой боли перед Фиолетовой Аалой. Но тогда ты был слишком сконцентрирован на предстоящей битве. А здесь, за гранью времени, ты не устоял перед самым сильным человеческим чувством…

Хоаххин ощутил вибрирующую слабость в задних лапах, и его толстая мохнатая жопа опустилась на жесткий пол.

– Значит, я все-таки умер?

– К сожалению, нет.

Собеседник, мягко, по-кошачьи, и одновременно стремительно сделав несколько шагов, подошел к нему вплотную.

– А ребята мои?

– К сожалению, да.

– А как же все это – черный дракон, наши скитания, этот вот ледяной вор, мы ведь…

Собеседник как-то совсем по-человечески кашлянул в кулак и положил руку на голову Хоаххину так же, как он сам когда-то делал это в «Зоопарке». В этот момент картинка вокруг опять поплыла, холл, зеркало, металлическая дверь, ведущая в ангар, ригеля замков, все это, словно несмелый рисунок акварелью на мокрой бумаге, стало перемешиваться, растекаться…

– Фантазия у тебя богаааатттттттааааааааааяяяяяяяяяяяяяяяяяяя…

Белый песок вновь кружил вокруг него, вдохновенно вальсируя и забиваясь в нос. Он опять вернулся к тому самому месту, с которого начинал, но теперь он был один. В том смысле, что его друзья не стояли возле него. Но где-то совсем рядом, словно за тонкой перегородкой коммунальной квартиры, он слышал их многочисленные приглушенные голоса. Как и в первый раз, стена песка медленно оседала, и перед ним вновь начал проявляться силуэт старого каменного строения, напоминающего замок. В детстве, прыгая в короткие летние дни между серых скал в предгорья белой пустоши под присмотром вездесущей кухарки Мины, Хоаххин представлял себя великим воином, повелевающим муравьями, жуками, паучками и бабочками, снующими вокруг него. Из небольших камешков он выстраивал на пути этой армии насекомых «неприступные» башенки, с окнами-бойницами, в которых прятались его враги, а его армия бросалась на штурм этих неприступных стен. Так, значит, первый бастион он преодолел. Придумал себе врага. Как это банально. Как просто преодолевать трудности, создаваемые придуманными врагами.

– Враг мой. Тихо сидящий внутри меня…

Хоаххин улыбнулся. Нет, на этот раз он не станет заходить внутрь «бастиона». Нужно искать другую дорогу. Хоаххин представил себе длинный коридор, бесконечно длинный и такой обычно шумный коридор университета и двери аудиторий, лабораторных комнат, технических помещений. Сейчас в нем не было ни единой живой души. Никелированные ручки дверей сверкали под яркими лучами диодных светильников. Вот она, табличка, на которой коротко и отчетливо читается черная надпись. «Адмирал Хват». Дверь, тихонько скрипнув, подалась вперед, и перед Хоаххином раскинулся теплый влажный песок пляжа, выглаженный утюгом прибоя. Лазурные волны, играющие цветными камешками. Высокая влажная стена «рыбьих скелетов» корней мангров, ползущих вверх по крутому каменному склону, испещренному затейливыми рисунками трещин.

Беззубая пасть длинноногого фога, отрывисто щелкнув ороговевшими челюстями, больше похожими на огромные пассатижи, резко дернула Пантелеймона за штанину. Штанина затрещала и, лопнув по шву, брызнула лохмотьями.

– Ах ты тварь… болотная! Перцу тебе в зад…

Не перехватывая нож, батюшка, вложив всю силу в поворот корпуса, ударил супостата в обвисшее складчатой кожей зеленоватое горло. Даже после третьего удара ножом мертвый уже фог продолжал сжимать челюстями край разорванной в клочья штанины. Нога была цела. Почти. Прихваченную со штанами кожу пришлось срезать вместе с материей. Разжимать пасть рептилии было бесполезно…

Утро первым робким лучиком, скользнувшим в окно рубленой избы, заявило о своих правах. Пантелеймон, всхрапнув, собрался было перевернуться на другой бок, но чья-то мокрая лохматая рожа сунула свой холодный нос под одеяло и, тыкаясь в шершавую щеку хозяина, лизнула его в нос.

– Муха, гаденыш лохматый, отстань от меня!

Но «гаденыш лохматый» продолжал, слегка поскуливая, лезть под теплое одеяло.

– Да уймись же ты! Скотина! Всю ночь пробегал не знамо где, приперся мокрый, скользкий и вонючий, как каштановая жаба! Герой-любовник, мать твою! А мне такой сон снился…

Муха, имеющий полное имя Мухомор, что-то среднее между волкодавом и небольшим медведем, из местных, с огромной пастью, которой мог бы позавидовать средних размеров бегемот, обиженно фыркнул и спрыгнул с кровати на дубовый, выскобленный пол избы. Нарочито звонко цокая когтями, он, не торопясь, побрел к своему синтепоновому коврику, под рубленую лестницу, уходящую в темноту проема второго этажа постройки. Батюшка попробовал было еще раз всхрапнуть, но было поздно. Сон улетучился. Последние обрывки сновидений ловко выскальзывали из памяти отца-настоятеля, и ни удержать, ни вернуть их не было никакой возможности. Пятки Пантелеймона опустились на приятную теплую древесину, а в глаз засветил уже не первый, а, наверное, второй или третий утренний луч. Из-под лестницы, злорадно скаля желтоватые клыки и поблескивая карими глазами в полутьме, виднелась злорадная Мухоморова морда.

Планета Реларум, родная планета змееподов, то еще место для сладких сновидений. Ни к столичным мирам с их нескончаемой беготней, смело именуемой деловой активностью, ни к курортным местечкам типа Океания, с кучкой разноцветных вулканических островов, усеянных пафосными отелями, Реларум отношения не имел, хотя по водным просторам последней, пожалуй, не уступал. Всего один материк, вытянутый вдоль высоких широт, и целая сеть коралловых архипелагов, разбросанных вдоль экватора, кардинально отличались как климатом, так и населяющей их флорой и фауной. Бескрайние же хвойные леса холодного материка напоминали земную тайгу. Здесь, в дельте быстрой и буйной реки, и поселился Пантелеймон. Место тихое, хладнокровным южанам по ряду причин совершенно не интересное, а для заядлого охотника здесь открывалось непаханое поле для самовыражения тире выживания. Местечко это ему любезно подогнал сам Адмирал Хват. Он же устроил Пантелеймону и короткую обзорную экскурсию по северному материку. Они даже успели немного поохотиться на рычалок, при этом все больше и больше осознавая сближающую их общность. Оба они больше были похожи на земноводных, чем на гуманоидов, оба готовы были душу отдать, лишь бы с кем-нибудь продраться. Оба предпочитали лупить правду-матку в глаза и сначала убивать, а уже потом разбираться, кто виноват. В общем, они подружились.

Указанную выше территорию материка отчаянно делили между собой странные существа. Далекие потомки так и не сумевших подняться на задние лапы млекопитающих активно размножались и строили всяческие козни стоящим на ступень выше в пищевой цепи далеким же потомкам древних рептилий, причем пик их активности приходился на зиму, то есть на период безмятежного сна их главных врагов. Потомки же рептилий, издалека ничем не отличимые от земных динозавров, очнувшись с приходом тепла, при любой возможности ловили, выскребали из-под земли и снимали с деревьев теплокровных братьев, употребляя их на завтрак, обед и ужин. Вот последние и стали вожделенной целью старого охотника. Черные фоги, похожие на крокодилов с длинными перепончатыми лягушачьими лапами, мгновенно выстреливали из мутной болотной воды, мертвой хваткой сжимая свою добычу. Клыкастые мямли, меланхолично дремлющие, стоя на задних лапах среди хвойника, «оживали» в самый неподходящий момент и стреляли между веток длинным, как у хамелеона, языком. Свирепые и безжалостные рычалки, с которыми до последнего момента не знаешь, кто на кого охотится. Именно рычалка как-то оттяпала Мухомору треть хвоста. В общем, было интересно. И главное, никакого огнестрела, только старая добрая сталь!

Пантелеймон любил утро, особенно морозное солнечное, и чтобы снег хрустел под ногами, когда выскакиваешь в валенках во двор умыться мягким и сыпучим, сгребая его ладонями и кунаясь в пригоршню носом, и чтобы пар из распахнутой в натопленную избу двери вываливался ленивыми белыми клубами, быстро тающими в морозной звенящей тишине лесной опушки. Камин, конечно, это не русская печь, но зато хорошо видно веселые огоньки, прыгающие по колотым поленьям. Натертая ладонями до блеска стальная перекладина турника, пудовая гирька и контрастный сухой душ перед чашечкой горячего черного чая и блинчиками с черничным вареньем, что еще пожелает опытный холостой охотник дома на отдыхе перед очередным многонедельным походом в лес?

На крышке табурета творилось что-то до боли знакомое, маленькие черные муравьи, «приплясывая» на ходу, выстраивались в цепочку. Но не сам факт наличия на табурете этих вечно спешащих по своим делам несунов привлек внимание хозяина дома, а форма цепочки, сложившаяся в надпись: «Зайдешь?». Пантелеймон ухватил с кухонной полки сахарный песок, аккуратно рассыпал его на тот же табурет. А уже через несколько секунд муравьиная банда, набросившаяся на упавший на нее с небес подарок, теперь своими телами образовала слово: «Да»…

– Да не вертись ты под ногами как вошь на аркане, – буркнул Пантелеймон «псу», устраивающемуся в тесной кабине одноместного транспортного средства. Легкий серебристый глайдер, блеснув на солнце плоскостями и разогнав под собой пушистое облако свежевыпавшего ночью снега, рванул над макушками вековых сосен в сторону синеющих вдалеке невысоких, но обрывистых горных кряжей. «Охотничий клуб», расположенный за этими скалами всего-то в каких-нибудь пятистах километрах к югу, был своего рода сборищем всех, кому довелось столкнуться на своем жизненном пути с Хоаххином саа Реста. А непременно имеющиеся в меню «клуба» утреннюю кашу и горячий кисель уважали все. Особенно усердствовал Энкарнадо с Несты. Если не приглядывать за этим неуклюжим мешком в перьях с длинной худой шеей, то за пару часов он умудрялся выхлебать все, да еще и жаловаться после этого на отсутствие напитка.

– Это все ваши убогие домыслы, профессор, у «диких» есть, я знаю, отличный принцип «бритвы Оккама»: чем проще гипотеза, тем она вероятнее. И не нужно усложнять. Кто кого продал? Кто кого купил? Я вас не покупал. Да и к богам, на мой взгляд, стоит относиться повежливее…

Сегодняшний день не был исключением. Энкарнадо, как всегда с непередаваемым апломбом, о чем-то спорил с профессором наа Ранком. Светило давно уже не сопротивлялось и вертелось на небосводе с нужной периодичностью и в нужном направлении. Пол с потолком прекратили ненужные наезды друг на друга. Во всем остальном это был обычный мир змееподов, по крайней мере, в той степени его детализации, которая была доступна Адмиралу Хвату. Мир бесконечных теплых ласковых пляжей на планете миллиона архипелагов. Говорят, чем гостеприимней мир, тем разнообразнее его обитатели, тем выше конкуренция за место под солнцем и агрессивнее рано или поздно выпестованный в этой среде разум.

– А ведь разница не так уж и велика. Вы тоже когда-то были «дикими»…

Идущий развалился на мягких подстилках из пеленчатых деревьев, закинув ногу на ногу и повернув голову вполоборота к Адмиралу. Он наслаждался влажным бризом, задувающим иногда между корнями вековых тренаден, вросшими в черный камень скалы.

– Разница в геномах человека и шимпанзе составляет не более двух процентов. Дело в нюансах. И вообще, помолчал бы ты немного.

Хват, не торопясь, потягивал горячий кисель из граненого хрустального бокала.

Идущий изумленно повел крыльями и, повернув голову к собеседнику, немного удивленно произнес:

– Это почему это я должен помолчать, как ты выражаешься?

– Да так хорошо с закрытыми глазами сидеть в тишине, вроде и нет тебя рядом и не было никогда. А твоя болтовня все портит.

Алый опять отвернулся, подставив лицо свежему ветерку.

– С каких это пор Могущественные, которым ты клялся в верности, начали тебя раздражать?

– Во-первых, ты здесь совсем не такой уж и могущественный, найдутся и помогущественнее тебя. Во-вторых, я тоже уже совсем не тот адмирал, который по первой вашей прихоти кидался в бой сломя голову…

Хват опять прикрыл глаза, улыбаясь каким-то своим потаенным мыслям. Идущий недовольно задрал подбородок и качнул назад своими изящными рогами.

– Может, тебе это трудно понять? Мы все здесь по одной простой причине. Могущественные пошли на слияние с разумом саа Реста только потому, что, угодив в «Сферу», он никогда больше не сможет вернуться в изначальный мир. По крайней мере, до сих пор никто не возвращался.

Хват в сотый раз уже выслушал этот «блистательный» монолог, воспевающий мудрость Могущественных, и, возможно, только по этой причине не швырнул в Идущего своим тяжелым подкованным гвоздями из несурийской стали походным сапогом.

– Да, я уже давно все понял. Как были вы самовлюбленными рогатыми баранами, так ими и остались.

Адмирал сделал еще один длинный глоток и спокойно продолжил:

– Я вот совершенно не удивлен тем, что Творец перестал с вами общаться. Это же невозможно. Или нужно непременно вас нахваливать, или для тебя просто нет места в том самом мире, который вы, кстати, не создавали, а должны были оберегать и благоустраивать. Скучно с вами.

Идущий опять нахохлился и вздернул кончики крыльев.

– Не тебе судить о наших компетенциях и уж тем более о тех мотивах, которые движут Творцом. Думаешь, если какому-то «дикому» удалось не сойти с ума, и до сих пор удается гонять придуманное им самим же светило строго по расписанию, то…

Подкованный несурийскими гвоздями сапог грохнул о корень тысячелетней тренадены в миллиметрах от изящных рогов Идущего, и на эти самые рога посыпались пожухлые опилки уже перегнившей коры вместе с беспокойным паучком, быстро нашедшим этим рогам применение.

– «Дикий»…

Идущий изящным щелчком келемитового когтя сбросил паучка на каменистый влажный пол пещеры. Кусты напротив входа в грот с хрустом распахнули свою зеленую стену, и вынырнувшая из них рожа отца Пантелеймона произнесла сакраментальную фразу:

– Может, по мордасам ему настучать?

Адмирал Хват успокаивающе махнул рукой.

– Пан! Как вы вовремя! Без вас скучно! Этот самовлюбленный малиновый воробей опять препирается по поводу «у кого длиннее»…

Идущий окинул кусты тоскливым взглядом.

– А вот и еще один параноик нарисовался. Ну что, завалил, наконец, свою шестую рычалку или она от тебя опять «убёгла»?

Пантелеймон смущенно почесал затылок и привалил свою задницу рядом с Хватом.

– …опять «убёгла». Не хочет, зараза, помирать. Хоть ты ее туда-сюда в качель. Хитрая зверюга. Но психологию доминирования я ей здорово потрепал. Могу вот Идущему тоже потрепать…

– Вот как было с вами изначально мирно сосуществовать? Когда у вас что ни вождь, то кровопийца, что ни герой, то инвалид на голову… Да вас только за одного Иисуса всех живьем закопать нужно было. Причем сразу, а не через три тысячи лет.

При этих словах Алого Пантелеймон потянулся к увесистому кирпичу и зычно заревел:

– Не трожь святое, язычник! Ты все свое могущество потратил на выведение квадратных арбузов. А предел твоих мечтаний – это ровные ряды этих самых квадратных арбузов. И чтоб они все пердели в унисон. И чтоб…

Адмирал прыснул от смеха, шипя и извиваясь всем телом, грохнулся с табурета под ноги Пантелеймона, разлив остатки киселя и брызнув стеклянными осколками бокала по каменным плитам пола. Пантелеймон вернул на место упавший табурет и совершенно изменившимся, спокойным и дружелюбным тоном спросил у Идущего:

– Ты чего это Хвату в кисель подмешал? Вы, парни, кстати, не в курсе, зачем Он нас созвал? Надеюсь, не придется опять экспериментировать с расчетной реальностью, как в прошлый раз, когда на этой Несте меня шесть раз повесили и один раз отравили?

Алый грустно смотрел куда-то вдаль, и его, казалось, совершенно не трогал заданный вопрос.

– Как она прекрасна! Вселенная… Вот совершенство… Что мы можем к этому добавить, что можем отнять? Стоит только протянуть ладонь, и созвездия, словно россыпь раскаленных угольков вечного костра жизни, прильнут к тебе, согревая.

Хоаххин вдруг быстрым движением ладони стер реальность грота с его вековыми корнями тренаден, черными влажными валунами и колючим кустарником перед входом, стер Пантелеймона, Хвата, Энкарнадо, профессора и развернул Идущего к себе лицом.

– Как ты сказал? Протянуть ладонь?

Неста до прихода Алых Князей представляла собой удобную для развития жизни планету с низкой гравитацией и плотной, насыщенной водяными парами атмосферой. И жизнь не заставляла себя долго ждать. Разумные существа, чем-то напоминающие страусов с еще более длинной шеей и короткими ножками, успели поделить пригодную к комфортному проживанию сушу более чем на две сотни небольших государств, которые активно боролись друг с другом за политическое и силовое доминирование на планете. Их феодальные элиты, ни в чем себе не отказывая, мудро и дальновидно водили полуголодные орды своих подданных от одной благородной цели своего существования к другой, не скупясь на обещания, жестокость и самую лицемерную ложь. Светоч Мудрости и Милосердия Трабл Первый ничем не уступал предшественникам. Он любил повеселиться, в смысле пожрать, поразмножаться, а еще, на всякий случай, отрубить кому-нибудь голову. Однако слыл великим мудрецом, поскольку успел употребить в пищу немало вареных и жареных мозгов своих соплеменников, выбранных исключительно из научной среды. Историческая летопись, любезно предоставленная Хоаххину подсознанием последнего историка планеты, блистательного Энкарнадо, однозначно указывала на то, что именно в период правления Трабла Мудрого и именно на подведомственной ему территории впервые на Несте засветились Могущественные…

Маленькая настырная зеленая муха категорически не желала вылезать из глиняной миски с высокими краями, почти доверху наполненной густым янтарного цвета напитком, запахом напоминающим несвежую простоквашу. Министр безопасности Его Венценосного Величества Трабла Мудрого, неловко поддев муху мизинцем, раздавил ее хрустнувшее тельце о край миски и, досадливо сплюнув на пол, отбросил ее останки под шаткий, с длинными ножками деревянный столик.

– Вот ведь тварь тупая! И сама сдохла, и мне обед испортила!

Сидевший рядом с этим же столиком напротив господина министра здоровенный самец с туповато вытаращенными глазами участливо закивал лысой головой, заинтересованно заглядывая при этом одним глазом в миску господина министра, а другим на кусок материи, густо исписанный мелкими корявыми буквами, лежащий перед ним на столе.

– Значит, говоришь, из восемнадцатого курятника… сирота… служил в десанте… принимал участие где? Ага, в высадке на Желтковые острова… Так вас же там вроде всех перебили? Нет? Вот незадача… чемпион по шпорному бою Западного округа… угу… Неплохо, неплохо, а орать громко умеешь?… Нет! Сейчас не надо! Верю, что умеешь… здоровый ты какой. Сейчас устроим тебе приемные испытания… – Господин министр негромко хлопнул в ладоши, и из-за неплотно прикрытого циновкой дверного проема показались четверо невысоких, но очень широких в районе ниже талии пернатых ребят…

Пантелеймон внедрялся в личную охрану Трабла уже не первый раз, причем не первый же раз успешно. В некоторых вариантах удавалось даже продвинуться до должности господина министра. Но ненадолго. Первый раз его повесили за то, что он отказался есть жареные мозги очередного повешенного предателя из царствующей семьи. На следующий заход Пантелеймон вместе с Хватом придумали железную отмазку. Отказ поедать мозги предателя он мотивировал тем, что боится отравиться тем самым предательством, которое продолжает скрываться в жареной плоти казненного врага. Трабл оценил мотивацию и даже выписал преданному охраннику медаль. Уже после первого повешения Пантелеймон, облаченный на время «командировки» в такое же мешковато-перистое тело, каким обладали все соплеменники Энкарнадо, был крайне осторожен как в поступках, так и в высказываниях. Но и это помогало не всегда. С третьего раза удалось продвинуться до ночного сторожа личного горшка Светлейшего Трабла. При этом Пантелеймон навострился строить такие благостные рожи своему повелителю, что его заподозрили в ненормативной сексуальной ориентации и… опять повесили. После четвертого повешения Пантелеймон задал Хоаххину резонный вопрос: «На кой хрен все это надо?» Может, сразу воплотиться в самого Трабла Венценосного и не париться больше ни с какими внедрениями. Хоаххин ответил мутной и ни к чему не обязывающей фразой: «Тяжело в учении, легко в бою», и опять отправил своего друга внедряться в виртуальное пространство Траблова придворья.

Лишь после шестого раза, когда команда «аналитиков» во главе с Идущим окончательно разобралась в хитросплетениях придворной политики Мудрейшего и вывела Пантелеймона на уровень советника по экономическому развитию державы, он лицом к лицу столкнулся с представителем неизвестной тогда еще на Несте цивилизации, предложившей Траблу заманчивую сделку с перспективой неограниченных поставок титана, и стало понятно, чего именно добивается Хоаххин.

После первого раунда переговоров, которые со стороны Трабла возглавлял непосредственно сам Блистательный собственной персоной, Пантелеймон предложил две существенные поправки в пакет соглашений. Во-первых, он предложил не продавать иноземцам вожделенные ими камни в обмен на титан, а выделить им в аренду участки территории для самостоятельной разработки. А во-вторых, предложить покупателям увеличить цену на добываемые ими самостоятельно камни в десять раз. Что и было озвучено второй стороне переговоров. На это покупатель, посопев в некий коммуникационный прибор, был вынужден согласиться. По окончании второго раунда Пантелеймона сначала снова наградили медалью, новой женой и большим наделом земли на не захваченной еще территории соседнего государства, а потом на всякий случай решили все-таки из осторожности отравить, свалив данное действо на врагов короны, конечно, подвергшихся после этого пыткам и публичному усаживанию на кол.

А Хоаххин продолжал изучать реакции вероятностного развития исторически сложившейся расчетной реальности. С каждым разом понимая все яснее, что простое, даже кардинальное «изменение» – типа убийства ключевого лица или замены его на другое, лояльное готовящимся изменениям, – отнюдь не гарантирует этим изменениям успешного продвижения к желаемому результату. Все было намного сложнее. Необходимо было зацепить некую естественную тенденцию. Совсем немного подтолкнуть туда, куда и так все само постепенно катилось. И Могущественные действовали отнюдь не вслепую. Они прекрасно осознавали последствия своего вмешательства в существующую реальность того или иного мира. И тем более непонятны были их действия при первом контакте с представителями человечества на той самой проклятой планете Зоврос, название которой стало нарицательным и применялось теперь обеими сторонами в тех случаях, когда приходилось вспоминать что-то очень плохое, жестокое или бесчеловечное…

Покинуть комнату, в которой Пантелеймона тестировали на профпригодность, самостоятельно, хотя и с некоторым трудом, все семь раз удавалось только одному из четырех бугаев личной охраны Безгрешного и Справедливого. Остальных троих обычно выносили их же коллеги с напряженными лицами. Стараясь при этом обойти новенького на возможно большем расстоянии.

– «Протянуть руки» – это совсем не значит «протянуть ноги». Не больше и не меньше.

– Знаешь, дорогой ты мой Идущий, давай обойдемся без твоих обычных обобщений и парадоксальных умозаключений.

– Без умозаключений, любезный саа Реста, ну никак не получится…

Наконец начало темнеть. Флюоресцирующий потолок грота «Охотничьего клуба» ровными белыми волнами окатывал мягким светом две сидящие напротив друг друга угловатые фигуры. Одна из них, огромная крылатая, была словно вырублена из красного мрамора каким-то гениальным скульптором. Другая, мускулистая и широкоплечая, отливала металлическим блеском. Они говорили друг с другом, не открывая ртов и не шевеля губами. Они не заботились о том, что кто-то посторонний услышит их разговор, как не заботились и о том, что один собеседник может обмануть другого.

– Представь себе две бесконечные параллельные прямые, которые никогда не пересекаются. Для этого тебе понадобится как минимум плоскость, то есть два измерения. Но для того, чтобы прямые не пересеклись, необходима идеальная плоскость, а таких, извини, брат, не бывает. Так вот, точку, в которой прекращают существовать любые измерения, включая время, и в которой в итоге пересекаются все параллельные прямые, называют точкой сингулярности. Чисто теоретической или математической точкой, в которой нет ни пространства, ни времени. Это пуповина миров. Она связывает воедино «непересекающиеся измерения» бесконечного числа вселенных. А любые рассуждения о том, существует она или нет, просто не имеют никакого значения. Примерно так же, как и рассуждения о том, существуют ли высшие силы, стоящие за рождением и смертью миров. В этой точке не может существовать ничего материального. Только чистый разум и только в пределах случайных корреляций, имитирующих то, что мы привыкли видеть вокруг себя в привычном для нас четырехмерном мире.

Ваши ученые считают, что точка сингулярности является следствием возникновения сверхмасс, именуемых черными дырами, но это не совсем так. Точка сингулярности существует только одна для всех рожденных когда-то вокруг нее миров. А черные дыры и есть всего лишь дыры, пробитые к ней сквозь измерения, где бы они ни находились во вселенной. Если кому-нибудь когда-нибудь удастся не только выжить за барьером горизонта событий, но и каким-то образом вырваться оттуда, скорее всего, он «вынырнет» не только в другом пространстве-времени, но и совершенно в другой вселенной.

Так вот в этой самой точке, друг мой, мы и застряли. Но мы не падали в черную дыру, наши тела не размазывало гравитацией и не выплескивало водоворотом рентгеновского излучения обратно в пространство. Мы прошли через пространственно-временной резонанс, или ПВР, называемый из-за визуального эффекта в просторечии «Черная Сфера». ПВР есть не что иное, как зеркало точки сингулярности в мирах, существующих в пространстве и времени. С точки зрения «наблюдателя» извне кажется, что ПВР существует в данный момент времени в данной точке пространства, на самом деле, ПВР может существовать одновременно где угодно, оставаясь при этом все той же сущностью точки сингулярности. Для «наблюдателя» же, находящегося в точке сингулярности вне пространства и времени, все окружающие его бесконечные вселенные представляются окнами, «распахнув» которые он может дотянуться до любого их объекта в любом их времени буквально своей рукой.

Хоаххин молчал. В наступившей внезапно тишине было слышно стрекотание цикад в темноте и шелест колючего кустарника под резкими порывами ночного ветра. Наконец он чуть приподнял голову над столом.

– Этот резонанс совсем не выглядит спонтанным явлением…

– ПВР не может быть спонтанным явлением, он возникает только при наличии разумной воли… воли, которая ищет путь, чтобы вырваться из точки сингулярности. И для того, чтобы найти выход, нужно просто проанализировать вход. Похоже, твое умение копаться в головах сразу десятков и сотен разумных выработало у тебя уникальные способности, позволившие тебе сохранить себя. Чего до сих пор не удавалось здесь никому. То есть твой разум не самоуничтожился. Ты, как бы невероятно это ни звучало, подчинил его своей воле, восстановил личности, которыми во множестве кишело твое подсознание, и теперь проводишь полевые испытания по изменению реальности в самим же собой построенных виртуальных мирах, дополняя уже имеющиеся данные чисто расчетной реакцией или, как говорят некоторые ваши ученые, событийной аппроксимацией. Я даже могу наверняка догадаться, на фига тебе это надо. Ты хочешь изменить историю того самого мира, из которого нас сюда занесло, и, похоже, даже решил, как и где будешь это делать. Дело за малым. Вырваться в реальность? Вот поэтому ты, наконец, дозрел до детального обсуждения этой темы в кругу своей «старой команды». Так?

– Так. Мне показалось, у тебя есть готовое решение. Которым ты, впрочем, не очень торопишься поделиться.

Алый раскрыл крылья и сделал широкий мах в Хоаххина. Словно хотел сдуть его из-за стола.

– Как можно не поделиться тем, что тебе и не принадлежит? Если идея рождается хоть у одного из твоих «подопечных», она рождается сразу у всех. Просто некоторые не сразу готовы ее принять. К тому же твой парадоксальный императив – убивая, сохранять – совершенно не противоречит тому пути, по которому нас изначально направил Творец.

Кладка каменного бастиона уже не казалась такой идеальной, да и сами камни покрылись глубокими трещинами. Часть зубцов на крыше отвалилась и попадала вниз, а само строение как-то приосело и скособочилось. Под полукруглой аркой над входом в его темную утробу пришлось бы слегка согнуть спину даже совсем не высокому человеку. Белые чертики песчаных водоворотов продолжали скакать перед Хоаххином, сшибая друг друга и размазываясь в неподвижном мареве горячего воздуха мертвой пустыни.

– Они чем-то напоминают древние песочные часы… может, это и есть воплощение времени, такого, какое оно здесь, растерзанного в мелкие клочки корреляций где-то в районе абсолютного нуля…

– Не отвлекайся на лирику и вообще выкинь все из головы. Сказал же тебе Пантелеймон, что только дорога веры выведет тебя отсюда. Вот и думай о дороге и о ее бесконечности. Протяни руку и сделай шаг…

Хоаххин стоял в центре круга, очерченного стенами обветшавшего бастиона. Над головой в проломе купола играли отблески отливающего зеленью небосвода. Это последний рубеж, отделяющий ничто от бесконечности. Рубеж, неизменно проваливающийся в песок, уже размытый пониманием неизбежного поражения собственного сознания перед собственным воображением.

– Не забывай о нас. Когда-нибудь мы опять соберемся все вместе и обязательно отпразднуем твою победу…

Тяжелые алые крылья взмахнули на прощание, полностью заслонив собой низкий свод входного проема в стене, и исчезли за гранью ее сужающегося кольца. Песок начал медленно приподниматься с пола, образуя сплошное белое облако. В этом облаке уже пропали каменные стены, и лишь зеленоватое сияние все еще робко пробивалось откуда-то сверху. Песчинки, колко и хлестко ударяясь друг о друга, раскручивали самый быстрый во вселенной смерч. Уже собственное дыхание казалось просто застывшей волной упругого воздуха, а под ногами алым полыхало холодное пламя бесконечной дороги. Дороги, созданной когда-то вместе с тем миром, который сейчас благодарно распахнулся перед нежданным путником.

– Для того чтобы перемещаться через реликтовые порталы, нужно как минимум знать, как этим пользоваться.

– А для того, чтобы просто перемещаться, нужно просто верить. В этом вся разница. Знать и верить. По мне, так лучше верить.

Пантелеймон молниеносно ухватил за длинную шею Энкарнадо, уже успевшего сунуть тонкую пластиковую трубочку в его бокал с киселем.

– А тебе, Траблова задница, я сейчас откручу твою тощую кривую шею на раз-два.

– Господа! Давайте не здесь. А то у Энни сейчас откроется средняя чакра, вследствие чего в помещение потом неделю не войдешь.

В кабинете вице-президента САК Магнолии Крюгер было просторно и свежо. Терпкий запах полевых цветов не был синтезирован, он распространялся многочисленными букетами, которые регулярно обновлялись, и генерал Стив Уокер точно знал, кто именно готовит эти шикарные букеты. Работая с Магнолией уже не первый десяток лет, он все еще продолжал удивляться тому, как эти букеты выдерживают столь пагубное соседство с женщиной, которую можно было так назвать только с очень и очень большой натяжкой. Лично он мог более или менее конструктивно мыслить в ее присутствии не больше двух-трех часов подряд, а уж поверьте на слово, у него был очень большой опыт общения с очень разными людьми.

– И кого, генерал, вы выбрали в исполнители для столь щекотливого и непростого дела?

Вице-президент при этом скорчила такую гримаску, что генерала мысленно передернуло. Он очень надеялся, что она не придет на его похороны, иначе он не сможет долго спокойно лежать в гробу.

– Вы, наверное, удивитесь, мэм, но я не знаю, кто будет исполнителем. Причем смею предположить, что и вам это совершенно не интересно. Вы ведь только что очень верно заметили, что дело щекотливое. Мы через доверенных лиц сбросили немного информации о том, кто санкционировал операцию на территории 4S, в такое место, откуда она с очень большой долей вероятности попадет непосредственно руководству этой корпорации. Так что заботиться о квалификации исполнителя, думаю, совершенно излишне.

Вице-президент бросила на Стива оценивающий взгляд. Генерал Уокер замер под ним, как замирает кролик под «ласковым» взглядом голодного удава.

– Ну что же, вам виднее.

Она чуть тронула на своем запястье изящный коммуникатор, выполненный в стиле второго Ренессанса, и попросила секретаря приготовить две чашечки кофе.

– Вам, Стив, как всегда, без сахара и сливок?

Обращение по имени резануло генерала по ушам. Это могло значить две вещи: либо ему придется разделить судьбу того субъекта, о деле которого они сейчас говорили, либо ему собираются предложить еще что-то, совершенно сногсшибательное.

Секретарь, словно пароход, вплыл в помещение кабинета с небольшим подносом в руках. Как только он поставил его на стол, Магнолия негромко произнесла:

– Запишите генерала ко мне на прием на следующей неделе, сразу после ланча с президентом. Пометьте для меня, что тема встречи – обсуждение условий его будущего назначения советником президента по безопасности.

Уорен Вентура нервно пнул ногой кресло из крокодиловой кожи и, резко отбросив жалюзи, распахнул окно, выходящее в сад его загородного особняка. Охранник, маячивший на лужайке, бросив на советника недоуменный взгляд, ретировался в сторону высоких аккуратно подстриженных кустов декоративного широколистного виноградника.

– Как этот хитрожопый финн опять все пронюхал, ну как?

Только что он прочитал сообщение одного из подчиненных непосредственно ему агентов с намеком на то, что русские в курсе деталей его операции на альфе.

– Да как быстро-то! Неужели опять кто-то настучал?

Уорен бросил ненавидящий взгляд на то место в саду, где только что торчал охранник. Потом открыл бар и плеснул виски в выскользнувший из холодильной ниши и тут же запотевший бокал со льдом. Нужно было лететь в резиденцию, через полчаса было назначено расширенное заседание Совета безопасности САК как раз по поводу провала операции, которую проводил Замыкатель, и следовало быстренько придумать, на кого повесить все это дерьмо. А тут еще и русские замаячили на горизонте… Он шумно выдохнул и залпом влил виски в раскрытый рот. Ладно, по пути еще покумекаем…

Черный глайдер с гербом Содружества на блестящем крыле метнулся с площадки, как ужаленный в попу олень, чуть не зацепив «рогами» боковых антенн верхушки вековых деревьев, и помчался в сторону Сити. Автопилот подтвердил актуальность загруженной карты местности, принимая на себя управление машиной. Уорен Вентура откинулся на мягкую спинку кресла, наблюдая, как за окном мелькают давно привычные пейзажи. Лесной массив слева поднимался по пологому склону сопки, справа приближалась отвесная и совершенно лысая поверхность обрыва каньона имени дональда Трампа. Какой-то необычный сегодня маршрут. Очень редко безопасники вносили в него коррективы, исходя из каких-то, известных только им одним соображений. А возможно, они это делали из-за одолевающий их скуки? При этом они всегда как огня боялись приближать глайдер к этой отвесной каменной стене, а тут… Резкий толчок выбросил советника, никогда не пристегивающегося к креслу, на пол кабины, а уже через мгновение черно-алое облако взрыва поднималось высоко в безоблачное небо, но этой потрясающей картиной Уорену уже не суждено было ни полюбоваться, ни по достоинству ее оценить.

На парапете небольшого балкончика, выходящего на белоснежную мраморную лестницу, ведущую из приемного холла на нижние этажи, висел обугленный труп с располосованным на куски телом. Судя по нашивкам на его тряпье, бывшем еще недавно лацканами форменной куртки, ее хозяин до своей скоропостижной кончины состоял в национальной гвардии в качестве офицера. Тиран Зовроса, слегка прихрамывая на левую ногу, которую задела упавшая в его рабочем кабинете трехъярусная кованая люстра, увешанная изящными гроздьями граненого горного хрусталя, молниеносно прошмыгнул по открытой веранде третьего этажа дворца к запасному лифту. Его личный секретный лифт, находящийся непосредственно в его кабинете, на команды не отзывался. Приходилось рисковать. Вокруг не было ни души. Всю оставшуюся еще охрану он отослал прикрывать два главных коридора, ведущих во внутреннюю часть дворца, а штабные крысы не то уже погибли в огне за своего гегемона, не то давно смылись не только из столицы, но, возможно, и с планеты вообще. В воздухе висело облако известковой пыли с примесью запаха какой-то синтетики из арсенала автономной системы пожаротушения. Запасной лифт, вход в кабину которого прикрывала сдвижная фальшпанель, слава богам, оказался цел. Зажглись сигнальные огоньки сканера сетчатки глаз, указывая на место, куда нужно было сунуть морду лица, на секунду замереть и не хлопать ресницами, у кого они были. С натужным всхлипом заработала система кондиционирования, и бронированная створка лифта неслышно скользнула вверх.

Первый удар по дворцовому комплексу был отражен процентов на семьдесят-восемьдесят. Но это все, что могла выдать не рассчитанная на столь мощный огонь, да еще ведущийся с низких орбит, система обороны дворца. Следующий удар сотрет его в порошок. А гвардейцы… гвардейцы горели под лучами боевых лазеров, автоматически включившихся в его внутренних покоях по протоколу о нападении. Кто бы им выдавал браслеты системы распознавания. Идиоты. Лифт скользнул вниз, и было слышно, как сверху над шахтой грохнули сомкнувшиеся пятиметровые гранитные створки…

Скука. Это то чувство, которое не покидало Величайшего в последние лет сорок его бесконечно долгой жизни. Именно столько времени прошло с тех пор, как этот мир покинули все, кто мог составить ему хоть какую-то конкуренцию, а его слово стало не просто законом, а непреложной истиной в последней инстанции. Но это было непросто. Очень непросто. Его сластолюбивый папаша умудрился наплодить прорву потомков, каждый из которых если и не претендовал на власть, то мог стать чьим-то знаменем в борьбе за нее. Еще с детства Тиран запомнил слова матери, бывшей второй папашиной женой: «Пока не сдохнет твой последний родственник, ты не сможешь себе позволить спокойно спать по ночам, а когда, даст бог, это случится, то спокойно спать по ночам не должен будет ни один твой слуга». Так и было. Старшего брата от первой жены, которую папаша еще собственноручно успел придушить шелковой подушкой, первым ступившего на трон после кончины своего предка, зарезали на охоте в Голубых горах. Его тело еще не успели привезти в столицу, а всех его сестер по приказу второй жены усопшего тирана, то есть ненаглядной мамули Тирана нынешнего, утопили в дворцовом бассейне. И именно с этого момента начался его собственный путь к вершине власти. Не номинальной, а реальной. Не на глянцевой обложке королевского ежемесячного журнала, призванного внушать подданным зависть, трепет и уважение, а в вонючем подвале пыточной. Где новое поколение преданных ему псов выжигало лазерами священные письмена на телах своих предшественников. Ох, как же эти лизоблюды корчились и молили о пощаде. Ох, чего они только не рассказывали про свою собственную жизнь, про жизнь своих коллег, родственников и детей. Впрочем, интересного в этом лепете было не так уж и много. А утром, отмыв от собственных рук чужую запекшуюся черную кровь, он примерял на себя папашкины золотые причиндалы и разбрасывал ликующей толпе на площади Свободы и Независимости горстями мелкую монету, еще теплую после работы штампа с собственным изображением на обрезе.

Прогулочная королевская атмосферная яхта, размером с небольшой военный межзвездный фрегат, на которой молодой Тиран отправил третью супругу своего предшественника вместе со всеми ее отпрысками на Восточный континент, милостиво предложив им распоряжаться от своего имени этими тридцатью миллионами квадратных километров, по «неизвестной» причине упала в океан. Гвардейский десантный полк, высланный на ее поиски, тщательно проследил за тем, чтобы выживших в этой трагической катастрофе не осталось. А сразу после того, как факт гибели был документально подтвержден, весь указанный полк отправили на отражение агрессии соседей из системы Дегора, оспаривающих свое право на безжизненный, но очень насыщенный редкоземельными металлами пояс астероидов вокруг маленького коричневого карлика, расположенного строго между соседними обитаемыми мирами.

Последняя, четвертая папашкина жена была, к своему несчастью, беременна первенцем. Роды прошли неудачно. Пора было переходить ко второй фазе мамулиных наставлений. Она была больше не нужна…

Многие обивали своими никчемными тщедушными телами многочисленные пороги бесконечных лабиринтов дворцового комплекса Тирана. Не многие имели в него доступ. Но единицы знали о том, что нижний дворец, расположенный в двух километрах под верхним, не уступает ему ни в размерах, ни в роскоши. Карстовые пещеры. Чистая подземная река. Автономные от поверхностной инфраструктуры дворца системы вентиляции и электроснабжения – все это в режиме строжайшей тайны начал осваивать еще его дед. Сюда не было доступа никому. Ну, конечно, кроме тех, кто отсюда никогда не возвращался. Даже строительных роботов, завезенных в систему с Таира под видом обычного горнодобывающего оборудования, после завершения строительства оставили под землей. Лифт продолжал скользить вниз, когда Тиран ощутил, как дрожит порода. Второй удар по планете был на порядок мощнее первого. Стало понятно, что целью неизвестно откуда взявшегося флота был отнюдь не захват планеты, а полное уничтожение на ее поверхности всего, что могло ходить, летать, ползать или даже неглубоко закапываться в грунт. Встроенный в стенку лифта монитор, на котором отображались данные датчиков, установленных на поверхности, показывал, что температура верхних слоев почвы планеты в районе дворцового комплекса достигла пятисот градусов по Цельсию. На этой цифре датчики прекратили трансляцию. Обзорные камеры вообще не работали, видимо, не пережив даже первого удара. Все. Лифт достиг пересадочной площадки. Здесь можно было войти в нижний дворец или воспользоваться одним из четырех туннелей, расходившихся в разные стороны от его подземного укрытия. Один вел на десять километров на запад к озеру Пиканга, на дне которого ждал своего часа сверхдальний скоростной курьер. Второй и третий туннели направлялись на север и юг к резервным входам. Надеяться на то, что курьер еще не достали, не стоило. Величайший не был глуп или наивен. Тиран вошел в белоснежный вагон скоростного магнитного монорельса в четвертом туннеле. Пневмосистема дверей мягко шикнула, и вагон рванулся с места…

А ведь все началось именно с этого чертова туннеля, ведущего в центр той самой территории, которую его ручной святой, верховный жрец и проводник Светлейшего на пути к вечности, затейливо называл местом «Первой Высадки». Чьей высадки? Этот вопрос Тиран вот уже много лет задавал этому хренову святоше, якобы владеющему ответом. Сколько ресурсов было брошено в бездонную дыру, которая произрастала у верховного ниже спины вместо задницы. Сколько времени было убито на выслушивание россказней этого мутного проводника в небеса. Но вот теперь не было у Тирана ни того, ни другого, а ответ так и не был получен. Тиран чувствовал опасность как никто на этой планете. Он буквально ощущал ее кончиками пальцев, прикасаясь к полированной стене, больше похожей на зеркало или на не пробиваемое ничем бронированное черное стекло. И как бы ни пытались его разрушить или докопаться до его края, ничего не выходило. Оставалось только надеяться, что жизнь рано или поздно неаккуратно оставит где-то в одном из своих запыленных повседневностью уголков подсказку. И тогда… тогда времени останется совсем немного. Ровно столько, чтобы заскочить на подножку уходящего поезда, поезда всевластия над Вселенной.

И жизнь не обманула его ожиданий. Этот корабль и выжженный до скелета, точнее, даже до фрагментов скелета труп… сами фрагменты этого скелета… который сначала приняли за обгорелые остатки механического устройства из неизвестного металла, который его откормленные идиоты даже не смогли идентифицировать…

И еще с этой сисястой сукой из Симарона не повезло. Хитрая наглая сука. Как и этот вечно потеющий посол, которого звали не то Винегрет, не то Энергет. В другой ситуации и обстановке ох и наигрался бы с ней Тиран. И в любовь, и в страсть, и в боль, и в смерть… Но не судьба. Не до нее. Что бы она ни нарыла там, закапываясь ушами в пустыню сверху, он знал, его судьба ждет его здесь, в конце четвертого коридора…

Вагон задрожал так, что Тирану пришлось ухватиться за поручень двумя руками. Пласты породы раскачивали мчащуюся в туннеле со скоростью более трехсот километров в час капсулу, как будто играли маленьким белым шариком, пытаясь закинуть его в другую лунку. Торможение тоже оказалось жестким. Глухие удары корпусом о направляющую говорили о том, что магнитные захваты либо совсем вышли из строя, либо им осталось совсем недолго. Компенсирующая механика плевалась искрами, свистела и трещала. Наконец последний удар остановил капсулу и даже немного отбросил ее назад. Приехали. Автоматические двери заклинило, но это уже не имело значения. Полистекло кабины не потрескалось, зато просто вылетело из проема корпуса вагона, приглашая Тирана воспользоваться этой дырой в качестве выхода. Здесь не было ни хрустальных подсвечников, ни подсвеченных мозаичных барельефов из полудрагоценных камней. Только узкая лесенка из нержавейки вела от каменной платформы вверх к тесному естественному лазу в каменной стене. Тиран, легко выпрыгнув из капсулы, поднялся вверх и оказался там, откуда и началась вся эта история. Тесный лаз заканчивался узкой норой, выходящей в огромный зал, вырубленный (а может, вылизанный чьим-то алмазным языком) в сплошном монолите красного гранита. Высокий сводчатый потолок прятался во мраке высоко наверху, длинная анфилада арок уходила далеко вперед, а все стены этого гигантского коридора были испещрены множеством значков мертвого языка и изображениями удивительных крылатых существ. Жрец утверждал, что это ангелы небесные, а письмена – их заветы и сказания о великих делах. Часть символов удалось расшифровать – они оказались идентичны письменам древних майя, цивилизация которых исчезла на Земле не одну тысячу лет назад. Представьте, как же был изумлен Тиран, просмотрев ролик записи БИУС корабля адмирала Сторма, патрульная эскадра которого столкнулась с неизвестным кораблем в окрестностях их системы и сумела его уничтожить. За доли секунды до того, как БИУС дал команду артиллерийским системам на скоординированный залп главными калибрами, на обзорный экран командной рубки флагмана эскадры был выведен внешний сигнал. Грациозное крылатое существо с алой кожей и завораживающим взглядом немигающих, черных, как сам ад, глаз настороженно смотрело на Тирана. Это было лицо с древних фресок таинственной анфилады.

Пройдя еще сто метров, Тиран подошел к последнему установленному под анфиладой софиту. Вот здесь, возле черной зеркальной стены, он и будет ждать своей судьбы. И ждать ее явно было недолго. Зеркальная стена из неизвестного минерала оказалась сегодня совершенно не черной и не зеркальной. Она была мутно-прозрачной и буквально на глазах продолжала светлеть. За ее пределами отчетливо просматривалось продолжение грота. И оно не было пустым. Все оно было заполнено высокими, метра под два конусами, напоминающими гигантские кристаллы правильной формы, расположенные ровными рядами, словно фигурки пешек на шахматной доске. Зрелище это одновременно и пугало, и завораживало. Тиран присел на колени перед совершенно прозрачной теперь стеной и, протянув к ней руку, коснулся ее пальцами. Твердая и гладкая ранее, ее поверхность была теплой и податливой, как желе. Одно неосторожное движение, и пальцы Тирана погрузились в это теплое и влажное. И вдруг картина за границей этой преграды изменилась. Кристаллы начали вибрировать, словно изображения предметов в перегретом воздухе. Грани самого близкого к стене кристалла лопнули, как скорлупа тыквенной семечки, попавшей между зубов. И из вершины кристалла поднялись вверх сложенные куполом прозрачные тонкие крылья с серыми кончиками когтей на изломе.

Все происходившее напоминало процесс того, как прекрасная бабочка выходит из куколки, освобождая сморщенные еще крылья, расправляя их, медленно покачивая этим цветным покрывалом над разрушенной колыбелью. Тиран очнулся в тот момент, когда первое прозрачное тело, сквозь плоть которого были видны многочисленные каналы сосудов и переплетения серых костей скелета, неожиданно бросилось вперед, вонзив свои острые когти в мягкую ткань все еще прозрачного барьера. Глаза существа впились в Тирана холодным жестоким огнем, наполненным смертельной мукой. Когти скользнули по прогнувшейся наружу стене, и тело сползло вниз, распластавшись перед ней. Судорога пробежала по тонкой коже раскрытых на всю длину крыльев, и существо замерло на каменном полу. Стена мгновенно помутнела и затвердела. Тиран попытался отдернуть руку, но было поздно. Пальцы намертво застряли в перегородке, вновь засверкавшей отражениями на своей гладкой холодной поверхности. Перед Солнцеликим предстало собственное, стоящее на коленях отражение, за которым из темной глубины анфилады к нему неслышно приближалась огромная фигура, отливающая всеми оттенками алого. Вот она, судьба!

– Что ты за тварь?

Тиран попытался встать с колен, выворачивая застрявшую руку в локте.

Крылья Алого Князя молнией метнулись вперед, и голова Тирана, как перезрелый арбуз, ударившись о каменный пол, брызнула на вновь почерневшую стеклянную стену фонтанчиком крови и мозгов Бессмертного. Ласковый голос, негромко, но мощно заливая обертонами огромный зал, скорее сравнимый со звуками органа, нежели с человеческой речью, ответил своему встретившему, наконец, свою судьбу и внезапно онемевшему собеседнику:

– Что ты за тварь…