16

Плохая была ночь: спать не можется, выйти некуда, луна бередит, водки мало, подушка горячая, одеяло не дышит, сны не сны лезут невнятные, холодильник кряхтит, машины мимо мотором будят, пытаются фарами в квартиру влезть, от голых берез тени ползут по стене, и в голове все бубнит, бубнит. На выключенный телефон приходят тревожные сообщения: как птицы о вымытые окна бьются с разгона, спать не дают.

Забылся под утро, проснулся, недоспав. Хотел заварить себе коричневого чая из пакетиков, а чай весь вышел. Сунул в карман телефон, оделся кое-как – добежать до «Пятерочки», потому что без горячего сладкого чая не перейти в этот следующий день было никак.

Спустился по лестнице, еще сонный, вышел во двор – налево, к Московской улице и к магазину – и увидел: стоит микроавтобус какого-то невнятного цвета, стекла наглухо тонированы, и стоит так, что ему подъезд как на ладони, а Илья бы из своего окна его не высмотрел. Труба дымит, машина с места не трогается.

Он развернулся, как будто что-то забыл дома, и назад, и через парк, через экологическую тропу – мимо «Пятерочки», в обход Деповской, не оглядываясь, петлей – к Батарейной, там вскочил в подошедший автобус, куда едет? Да какая разница!

Из заднего окна оглянулся: не гонятся?

Что слежка, не сомневался ни секунды. Вспомнил Игоревы слова, вспомнил горящую стрелочку в телефоне, пока он с Ниной точил лясы. Но как ее было сбросить? А теперь вот домой не вернуться. Будут подъезд пасти, пока он не вернется, не устанут. Это Илья один, а их бесконечно.

А паспорт у него с собой? Кинуло в пот. Прошарил карманы: нашел во внутреннем. Слава богу, и не выкладывал! Телефон тоже, кошелек есть. Главное. Ствол дома оставил! Как завтра без него на стрелку к абрекам? И где ночь до завтра скоротать? Ладно, так надолго вперед незачем. Сегодня бы не поймали!

И материн телефон тоже дома. А на него должны же звонить из фирмы, если с паспортом что-то криво пойдет. Но это ладно, это ладно, визитка есть.

Помаленьку успокоился. Вышел на какой-то остановке, разобрался, что и куда, пересел, добрался до станции. Мобильник решил до Москвы не включать. А в Москве его как иголку в стоге сена. Пересчитал деньги: полторы тысячи осталось. У бездомного деньги быстрей летят, но до завтра точно хватит. А завтра будет совсем другой день.

До Москвы и не включал: смотрел в окно. Хотя все это он уже видел.

* * *

Хорошая была идея – про Кольцевую линию.

У нее ни начала нет, ни конца. Никто из вагона не выгонит. На Кольцевой и доспать можно, и среди людей спрятаться.

В метро не стал сразу выходить на связь, сначала на Кольцо пересел, с «Менделеевской» на «Новослободскую». На, пеленгуй! Удивись-ка, как это я в Лобне исчез, а в Москве объявился.

Подъехал поезд, позвал внутрь.

– Станция «Новослободская», – произнес голос вагона. – Следующая станция «Белорусская».

А потом Илья все-таки спросил у себя – почему они не взяли его сразу, когда он из дома выходил? Могли ведь и с двух сторон его проулок запереть. Могли газануть за ним, когда он развернулся. Не было приказа? Или это просто наружка, для наблюдения? Чтобы задерживать, основания нужны, а какие он им дал основания?

Или, додумался он, просто не узнали его в Илье.

Они же Хазина по телефону ищут, Хазина и ждали, пока он выйдет из подъезда. Если осторожный Игорек его у помойки не сфотографировал. И если свои снимки Денису Сергеевичу, виляя хвостом, еще не показывал. Мог и то, и другое – но к утру, видно, еще не успел.

Пока не поняли еще: пока он еще для них незримый.

Включил телефон.

Сразу посыпалось на него все, что за ночь недополучил. Перед тем, как отключиться, конечно, он отмахнулся еще от Петиного отца: да все пока нормально, не кипиши; а они, оказывается, не отстали.

«ЧТО У ТЕБЯ С ТЕЛЕФОНОМ! ПЕРЕЗВОНИ КАК ТОЛЬКО СМОЖЕШЬ!» – требовал отец. «Петенька, мы за тебя очень переживаем, перезвони нам, пожалуйста. Мама». «ЕСЛИ К УТРУ НЕ БУДЕШЬ НА СВЯЗИ БУДУ ЗВОНИТЬ ТВОЕМУ НАЧАЛЬСТВУ». «Мы тебя уже обыскались! Разумеется, ты не всегда можешь подходить, мы просто волнуемся из-за твоих слов. Дай знать, что у тебя все хорошо!».

Только успел написать им обоим: «Живой», как запело-заиграло – Нина.

Под землю к нему прозвонилась, в туннель.

Справа сидел какой-то иногородний в теребленой ушанке, уставился ему в телефон, помешал думать, как Нину спровадить понежней.

Илья просто выключил звук и перевернул мобильный экраном вниз, чтобы она сама отступилась. Но она тоже была на взводе. Через минуту тренькнуло сообщение. Открыл Вотсапп – там голосовая запись, жми плей и слушай.

– Петя, пожалуйста! – голос взволнованный, порывистый. – Что там опять с тобой? Мне твоя мать обзвонилась, спрашивает, когда я с тобой разговаривала в последний раз! И я понимаю, что черт знает, когда! Внедрение, все дела, я все понимаю! Ты можешь там в сторонку один раз хотя бы отойти и просто вот такое же сообщение мне записать: «Нина, со мной все в порядке, скоро увидимся»? Твой отец там валокордин глотает, мама себе места не находит, что ты им там написал такое?…..Знаешь, что? Мне одного голосового месседжа недостаточно. Я хочу видео, ясно? Чтобы я видела, что ты не на подвале ни у кого, что ты не связанный, что у тебя там флага Аль-Каиды какой-нибудь за спиной нет, и вот это все! Или давай встретимся хотя бы на две минуты. Я хочу видеть, что тебя не избили там. И родителям позвони! Я тебя очень прошу. Слышишь?

Она так громко говорила, что мужик в ушанке брови свои плешивые задрал. Илья повернулся к нему корпусом: «Хуль ты тут уши греешь, ты, черт?»; тот сник, залип как будто бы в карте метро.

И уже без лишних глаз Илья настрочил:

– Что вы там развели клоунаду? Рабочие моменты!

– Я не верю! – упрямо ответила Нина. – Если не можешь со мной встретиться, давай видео! Десять секунд хотя бы!

Илья влез в Петин архив: есть там какая-нибудь запись, которая сейчас ей подошла бы? Где Петя улыбается: «Привет, Нин, все окей, не парься». Нет, такого Петя не снимал. Вечеринки, посиделки, задержания, гонки на машинах по ночной Москве, по набережным, под оглушительную музыку: все не то!

– Не могу я тут видео, ты издеваешься? – зная наперед, что ее так больше не заговорить, отписался он. И, вцепившись в сползающий песок, закарабкался вверх. – Ладно, давай я вечером постараюсь вырваться на коротенечко! В кафе каком-нибудь?

– Точно? В нашем? – спросила Нина.

– В «Кофемании» на Садово-Кудринской, – предложил он единственное, что знал в нынешней Москве. – В девять.

Как можно позже. Подольше время потянуть. Она же будет созваниваться с его родителями, наверняка ведь будет. Пускай скажет им: все в порядке, мы с ним вечером увидимся. И половина времени до завтра уже пройдет. А там он как-нибудь еще переврется до сделки – и до отлета.

– Смотри у меня, жучила! – написала ему Нина.

Илья зажмурился.

Посмотрел в темноту и снова открыл глаза. Он-то мог.

Что, он правда к ней поедет на встречу? Нет, конечно. Зачем ему это? Зачем видеть, насколько она лучше фотографий? Надо здешнюю жизнь закруглять уже, выходить из нее помаленьку.

До отлета.

Мать только похоронить и лететь.

Ничего, что в квартиру попасть нельзя: там и не было ничего такого, что можно было бы взять с собой в Новый Свет.

Стал смотреть, нельзя ли найти в Интернете сразу и авиабилеты: оказалось, можно все. Улететь хоть сегодня можно было, места имелись. Цены начинались от ста двадцати тысяч. Тай вдвое дешевле. Но если выгорит, две тысячи долларов будет ему нечувствительно. Зато гостиницы в Боготе были копеечные. Одна, вполне себе трехзвездочная, под смешным названием «Ambar Hotel», всего-то на русские деньги стоила тысячу двести за ночь. В ней Илья бы и сегодня смог заночевать, хватило бы. Приличная такая ночлежка, в колониальном стиле. И название располагающее: чтоб не сильно по родине скучать.

Решил еще раз проверить билеты: а во сколько, самое раннее, завтра можно вылететь? Теперь вылез какой-то другой сайт, на нем цены вообще от восьмидесяти тысяч. Сразу сорок штук чистой экономии, сколько это будет в долларах? Больше шестисот! Нормально? Если к шести вечера все успеть. А во сколько нужно в аэропорту быть? За два часа, за три?

Вот собрался в Петину Колумбию, а сам про нее ничего не знал. Открыл в Википедии почитать: язык испанский, столица Богота, население сорок восемь миллионов, омывается Карибским морем на севере и Тихим океаном на западе. Девиз: «Свобода и порядок». Хорошо, что порядок, подумал Илья: если на гербе написано «Порядок», значит, в стране полный бардак. Плохо, что «Свобода». А с другой стороны, нас-то чем они удивят? Еще понравилась территория: больше миллиона квадратных километров, двадцать пятая по размеру страна мира. Есть, где кануть.

Из Боготы потом сразу в какие-нибудь джунгли рвануть, чтобы никто не нашел. Хотя зачем в джунгли, если у них там столько пляжей? Вон и Карибское море, и Тихий океан.

Стал читать историю, но заскучал. Историю на месте будет можно. А сейчас важнее язык – первые слова. В Интернете, конечно, и разговорник имелся. Буэнос диас, произнес он шепотом. Буэнос тардес. Кальенте. Фрио. Сой эль фуэго ке арде ту пьель. Мас деспасьо, пор фавор. Но компрендо. Бастанте. Ничего такого тут не было сложного: обычный язык романской группы, половина корней латинских, половина арабских, это испанцам от мавров осталось на память. В универе у Ильи французский был, но испанский проще, его на филфаке самые лентяи брали. Пара месяцев и будет болтать. Пердоне. Те кьеро. Эрес айре ке респиро йо. Песню его вон зазубрил же как-то.

Никакой фантастики в этом не было.

– Станция «Новослободская», – произнес голос вагона. – Следующая станция «Белорусская».

Круг проехал. Еще сто осталось.

Ехал-ехал – клюнул и уснул. Смотрит – а он не в метро на сиденье, а в самолете уже. Таращится по сторонам: реально самолет.

– Ты чего проснулся? – спрашивает у него Нина. – Еще пять часов лететь. Ты спи, я тебя разбужу, когда еду будут развозить.

– Пять часов докуда? – В окне пронзительная синева, облака где-то далеко снизу, солнце самолету в хвост дует, не понять, в каком направлении они по небу едут.

– Ну куда мы летим-то? В Колумбию, вестимо! – смеется Нина. – Ты же хотел финал сезона обязательно в Медельине досмотреть! Твоя идея была!

– Точно, – обалдело говорит он ей. – Точно. Слушай, у меня что-то такой сушняк дикий. Пойду схожу попрошу водички у стюардессы, пустишь меня?

Нина подвинулась – и он, растирая щеки, пополз по проходу. А сам думал только об одном: она же путает его с Петей! Как это может быть? Может, у него и лицо Петино теперь? Иначе она точно заметила бы подмену. Это ведь Петина мечта – полететь в Колумбию, а не его.

Добрался до хвоста, но к стюардессам за шторку не пошел, а заперся в крохотном самолетном нужничке, очень похожем на плацкартный. Склонился к зеркалу: нет, там Илья. Но странный какой-то Илья: загорелый, гладкий, холеный. Бейсболка с плоским козырьком на голове, белая футболка с золотым принтом. Умылся холодным – лицо не смылось, осталось своим. Растерянный и обнадеженный, вернулся на место.

Нина встретила его улыбкой, пропустила к окошку. Чмокнула его в ухо до звона, а когда он хотел ее за баловство укорить, сказала:

– Дай-ка руку. Ну дай!

Взяла его ладонь и приложила к своему загорелому животу – чуть-чуть округлому. Теплому, шелковому.

– Не чувствуешь?

Илья постарался почувствовать, и как будто уловил в глубине слабый спазм, вроде нервного тика.

– Это он толкается?

Нина кивнула.

– Ну видишь, не страшно же, – спросила она.

– Не страшно, – и все же руку от ее кожи осторожно отнял: это его или Петин сын там?

Почему-то точно знал, что будет сын.

– Слушай, – вспомнил он кое-что, чтобы перевести тему. – Я вот пытался на этот сайт Бога-бота зайти, по кьюар-коду с твоей татушки. А там запаролено и не пускает.

– Я же тебе говорила пароль, – сказала Нина. – Забыл, что ли? Джей-восемь-кей-…

– Так, просыпаемся!

Илья вскинулся, захлопал глазами. Над ним стояли два мента в темно-синих, как колумбийские ночи, куртках. Один попинывал его сапогом по ботинку, чтобы Илья скорей уже очухался.

– Алло! Мужчина! Я с кем разговариваю? – повторил старший из двоих, лейтенант.

За ним?! Как нашли?! По телефону выцепили?! Илья сел, загнанно огляделся.

Вагон был пуст. Стоял на месте. Менты хмурились.

– Просьба освободить вагоны! – пролаял в динамик машинист: живой, не записанный, нетерпеливый.

– Этот поезд следует в депо. Выходим, ждем следующего, все ясно? – медленно, как отсталому, произнес Илье лейтенант.

– Да, гражданин начальник! – Он сутуло вскочил.

Они переглянулись смурно, но докапываться не стали: пошли дальше других бомжей из поезда вытряхивать.

Выбежал на перрон. Сунул руку в карман – а телефон-то там?

Не украли, пока спал?!

Не украли.

Времени было уже обед; мобильник оставался включенным, батарейка почти обнулилась. А зарядка-то? Зарядку ведь дома оставил! И звонков напропускал! От матери и еще с какого-то незнакомого номера.

Патрульные добрались до конца состава и вынырнули на платформу. Посовещались и двинулись к Илье. Он их загривком учуял и пошел неспешно туда, где гуще, а потом наверх, не разбирая уже, что там за станция.

Оказалась «Курская».

Наверх вышел, точно зная: на свидание с Ниной он вечером поедет.

* * *

Прямо у выхода оказался огромный торговый центр; Илья двинулся к нему. Там можно, наверное, будет у кого-нибудь наклянчить электричества, Петину душу покормить.

Вошел через ленивую охрану, сгорбился от камер, крутанулся в турникетах.

И попал в лучший мир.

Тут музыка бравурная фонила, и все было обклеено улыбками, ароматы витали нездешние, стеклянные улицы были ярко освещены, а за каждой дверью открывался не дом, а целое особое измерение: где-то как будто тропический остров, где-то нью-йоркский лофт, где-то парижские крыши. Жили в этом мире одни почти молодые женщины, праздные и ухоженные. Илья тут себя почувствовал как гастарбайтер, впервые сбежавший со стройплощадки – и сразу на Красную площадь.

Все магазины продавали разное, но все одинаковое: сюда люди приходили, чтобы себе купить новых себя. Покупали платья, думая, что вместе с ним новое стройное тело получат. Покупали туфли, потому что каждая пара была золушкина. Внутри часов за сто долларов была пружинка, которая самоуважение подзаводила. И все улыбочные магазины продавали счастье.

Люди на счастье готовы были спускать всю зарплату и еще в кредит его набирать. С тех пор, как счастье в ТЦ в свободную продажу пустили, люди себя перековывать как-то забили. Илья это все с птичьего полета наблюдал: сам он в последний раз в торговом центре был семь лет назад, да и сейчас вот приперся сюда с полутора тысячами. Придется оставаться несчастным.

До завтра: а завтра он и сам себя обновит.

Прошел по всем кафе, везде спросил, нет ли зарядки. В одном сказали, что дадут, если он закажет. Взял жидкий чай и булку: лишился трети денег. Стал прихлебывать чай медленно-медленно, а Петю слабым током отпаивать.

Спросил: «Что случилось?»

Она ему: «Написала тебе письмо». И письмо тут же упало в ящик:

«Петя,

Твой вчерашний ночной разговор с отцом нас поставил на уши. Отец сегодня звонил в управление, поднимал связи, разговаривал с твоим Антоном Константиновичем. Тот говорит, тебя третий день нет на работе. Про внедрение он ничего не знает. Мы не понимаем, что происходит. Разговаривали с Ниной – она тебя тоже не видела с понедельника. Единственное объяснение у отца – что операция не по милицейской линии, а по твоей другой службе, от этого Дениса Сергеевича. Теперь он собирается наступить себе на горло и звонить ему, чтобы разобраться и успокоиться. Можешь себе представить, чего это ему стоит. Я тебя очень прошу найти возможность и нам позвонить.

Петенька!

Если ты попал в какую-то нехорошую ситуацию и вынужден сейчас скрываться, я хочу, чтобы ты знал: я тебя не буду судить ни за какие дела. Я не стану лезть к тебе в душу и вытрясать из тебя подробности. Для меня важно только одно: чтобы ты был жив и цел. Если ты боишься с нами разговаривать, потому что ты там что-то натворил – не нужно.

Да я, к тому же, совершенно уверена, что ничего по-настоящему страшного ты сделать и не мог. Я тебя не идеализирую: я знаю, что ты выбрал для себя такое дело, в котором чистым остаться нельзя. Но для меня ты просто мой Петя. Я смотрю на тебя такого взрослого и уверенного, а вижу тебя на трехколесном велосипеде в нашем коридоре, или ветряночного тебя, в пять лет, всего в зеленке, как ты спиной трешься о дверные косяки.

Я говорю, что ты сам это для себя выбрал, но твоему отцу я говорю совсем другое. Не могу удержаться. И после твоего ночного звонка, после всего этого расследования, которое он тут же начал, он, конечно, не находит себе места. Не дай бог, ты окажешься в какой-то настоящей опасности – он этого себе не простит. Очень тебя прошу, свяжись с нами.

Мама».

Чай стыл.

Илья прочитал и перечел. Вернулся в начало. И нажал кнопку «Ответить».

«Мам, не надо паниковать, и не дергайте, ради бога, Дениса Сергеевича. Я тут встрял в кое-какую передрягу, но надеюсь из нее совсем скоро выпутаться. Мне очень жаль, что я заставляю вас нервничать. И спасибо тебе за твои слова. Они для меня очень важны. Я не хочу от тебя запираться. Если бы мог, я бы хотел тебе все рассказать. Но не могу. Ты права, чистым тут оставаться нельзя. Хорошо, что хоть ты это понимаешь. Спасибо. Я так встрял, ма. Я…»

Потом вернулся и стер все после слова «нервничать».

Это ведь не тот человек.

Хотел бы Илья, чтобы его мать так с ним. Чтобы безусловно. Хотел бы, чтобы письмо это можно было написать ей, и чтобы получить ответ. Но туда письма не ходили, оттуда только.

«Скоро все кончится, ма. Мне тоже хочется с тобой поговорить по-человечески. Большое счастье, когда родители есть, знаешь. Когда есть, у кого спросить – я все правильно делаю? Когда кто-то принимает тебя, что бы ты ни натворил. И когда кто-то ругает, если накосячил. Когда можешь себя снова мелким почувствовать на минуту. Так только с родителями можно. Это, оказывается, очень большое дело».

Вернулся и стер после «Нервничать» – все.

«Это все не важно. Важно, что дальше. Я все рассказал отцу про Нину. Все время думаю про твои слова, что там у нее в животе мой ребенок. Мне почему-то кажется, что это будет мальчик.

Я вчера отцу написал, что он будет за внука отвечать. Думаешь, он сможет? Если будет похож на меня, то сможет, наверное. А как? Ты говоришь, он себя грызет за то, что меня отправил по своим стопам. Я на него за это не в обиде. Если бы мне такая жизнь не нравилась, я бы давно ее бросил. Помнишь, я в детстве надевал его фуражку? Впору пришлась. Да что мы понимаем в детстве. А какие-то вещи вообще, наверное, начинаешь понимать только к старости.

В общем, я к чему это все.

Если у меня будет мальчик, он ведь не обязан продолжать династию, как считаешь? Он ведь может кем угодно вырасти. И дед ему в этом может помочь. А ты еще больше.

Но прежде всего у него будет мать. Нина.

И если вы с ней сейчас, вот как только узнали про ребенка, сразу же не помиритесь, не познакомитесь с ней нормально, по-человечески, может получиться так, что вашим он не будет. Я не буду с тобой сюсюкать, а тем более – с отцом: он был к ней очень несправедлив. Я покаялся за то, что сделал, он тоже должен. Иначе не будет мира. Надо сейчас, прямо сейчас, потом может быть поздно. Ребенок все меняет. Ребенок все извиняет. Слышишь меня?

Сейчас».

Выделил курсором все, начиная с «Нервничать», чтобы стереть – и, вместо того, чтобы уничтожить, наперегонки сам с собой нажал «Отправить».

У телефона оставалось двадцать процентов.

Зарядка была скверная – все, что Петя из нее одолжил, все и истратил на письмо к матери. Попросил кипятка долить в чай: стало еще жиже.

Это письмо их не успокоит. Задержит немного, но отец все равно выйдет на Дениса Сергеевича. И окажется Илья в окружении. Только бы успеть от Магомеда про место и время завтра узнать.

Покрутил в руках телефон. Стрелочка горела. Неужели тут нельзя никак отключить эту чертову геолокацию?

Вошел в настройки, стал разбираться.

Нашел! Программа «Московские парковки» требовала, чтобы геолокация работала. Лишил эту суку всяких прав. Потом обнаружил, как вообще отрубить функцию. Закрыл.

Вздохнул: как от паршивой болезни кремиком исцелился.

Посидел в пустоте. Дал Пете отлежаться.

Открыл телефон снова – а стрелочка опять вылезла, как шанкр. Неизлечимая.

Нельзя больше сидеть, надо, как акуле, всегда двигаться дальше, иначе задохнешься.

Усыпил телефон, допил бесцветное холодное, и, озираясь, покатил дальше.

* * *

Обедал в Макдаке; это же и ужин был. Взял три чизбургера по пятьдесят рублей. Вкусно было – нереально. И сытно: как будто желудок монтажной пеной залил.

До свидания весь истомился, начал даже забывать, что это не ему назначено.

Пришел заранее, уверенность для охраны репетировал: нет, никто не ждет, я сам дорос у вас столоваться. Впустили как-то, а он еще себе из наглости вытребовал такое место, чтобы было видно вход.

Открыл издыхающий телефон – мне воды, тебе заряд. На последние гуляем.

Хорошо было посидеть на стуле. Вытянул ноги – исхоженные зря по магазинам и гудящие. В магазинах хотя бы было тепло, а на улице околеть можно было.

От дверей глаз не отрывал. К воде даже не притрагивался.

Ждал Нину. Какая она будет? Во что одета? Мобильник лежал перед ним, обеззвученный. Открыт уже на чате с ней.

Зачем пришел? Не мог не прийти.

Завтра, если все выгорит, улетать новокупленному человеку Горенову навсегда. А бывшему Горюнову нужно попрощаться с тем, кто останется в старой жизни. Увидеть девчонку, с которой мог бы всю эту жизнь провести. С которой смог бы. Да просто – увидеть ее! Почему хочется любимую женщину видеть рядом? Вот поэтому!

Нина влетела раньше времени на десять минут.

Вошла в своем пальто пузырем-парусом, шарф и шапка. Запыхалась. Румяная с улицы, глаза блестят, на плечах снег тает. Только тут Илья понял, что она есть. Что Нина есть: настоящий человек.

Она была неожиданно высокая, с Илью ростом, наверное. И очень быстрая. Никакой плавности не было в ее движениях: в кафе ворвалась, пальто сбросила, мокрую от снега челку откинула, дернув головой. Свитер с горлом, брюки с высокой талией: бежево-коричневое, к ее лицу волшебно. Подозвала официантку, сделала заказ. Засмеялась с ней о чем-то. Поискала в окне знакомую машину. Достала зеркальце, подвела губы, взмахнула ресницами. Челка упала на один глаз снова.

Было странно видеть девушку впервые – и столько о ней уже знать. Помнить наизусть ее черты-очертания. Быть в нее посвященным. Ее страхов бояться и мечты сомечтать.

Телефон слишком сильно прожужжал, чуть не выронил его.

– Я на месте, – написала она Пете. – Тебе что-нибудь заказать?

Илья выждал.

– Задерживаюсь, прости! – замирая, отозвался он. – Ты как?

А можно подойти к ней, заговорить о чем-нибудь? Притвориться, что хочет с ней познакомиться. Пусть она фыркнет и пошлет его, делов-то. Зато будет половина минуты настоящего разговора. Вдруг он ей понравится? Может же он ей оказаться хотя бы не омерзителен?

Нина, наверное, сразу почувствовала, как Илья ее касается взглядом – к рукам, к щекам. Но не замечала его, сколько могла. Потом все-таки коротко вскинулась – прищурилась – близорукая? – Он попробовал улыбнуться ей, но закоченевшие губы медленно подчинялись – она уже нахмурилась и закрылась обратно.

Илья, смущенный, схватил телефон, как будто ему в экране гораздо интереснее. Но телефонная Нина – одна тень была, ксерокопия ксерокопии; с подлинной Ниной – никакого сравнения.

К ней нельзя было подсесть, но около пройти ведь можно было? В шаге пройти, поднять ветер и в завихрении почуять ее, дышащую. Ее духи услышать – цветочные?

Илья сидел парализованный, глядел на нее исподлобья, мимо букв в женщину, зная, что может спугнуть ее этой своей сумрачной настырностью, и боясь, что она сейчас снова растает, уже в третий раз, как таяла дважды во сне.

А потом с головой накрыло.

Господи, сказал он себе, зачем я ее сюда вызвал? Только для себя. Только посмотреть, повертеть ее в руках. Она не к тебе приехала, идиот, она приехала к человеку, который уже шестой день мертвый, которого ты убил. Переставил ты ее на эту клетку на московской клетчатой доске, чтобы она подольше верила, будто бы с ним все ладно. Надо сказать ей сейчас, что все срывается, что он не приедет.

Нина совсем окунулась в телефон – быстро-быстро длинным пальцем набирала что-то и улыбалась; а по лицу – тени.

– Жду тебя! – пришло сообщение со смайлами. – Я чур заказала себе шампанского! Ты за рулем?

И правда, принесли фужер. Она пригубила только чуть бледного золота, поморщилась колким искрам.

– Какое еще шампанское?! Алло!

Нина прочла, надула щеки, отодвинула бокал, блеснула улыбкой, снова посерьезнела.

– Я свой глоток сделала, будешь за мной допивать! Ты на сколько сможешь?

– Коротко совсем, иначе не успею тут…

Она насупилась и стала что-то долгое писать ему, но сообщение пришло прежде, чем Нина его успела отправить. От другого.

ДС прислал картинку.

Илья – уже под предчувствием – распечатал. И ужалился.

Скриншот телефонного экрана: карта города с улицами. Видно Садово-Кудринскую. И стрелочка упирается прямо в Илью заточенным острием. «А ты говорил, тебя в Москве нет, Хазин! Может, хватит бегать?)»

Вот так. Не бред, не паранойя. Что, его здесь будут искать?!

– Мне нужно срочно всю жизнь спланировать, я меньше, чем в пятнадцать минут, не уложусь! – Нина положила телефон на стол, тут же взяла его снова.

– Давай уже сейчас начнем! – предложил Илья, глядя, как за большими хрупкими окнами вскипает темнота.

– Мне сегодня позвонил твой отец. Сказал, что приглашает меня на свой юбилей. Прикинь?

– Я им все рассказал, – просто сообщил ей Илья.

Нина за своим столиком заерзала, потянулась к фужеру, сделала большой глоток.

– Ты им что? – три эмодзи с широко распахнутыми глазами.

– Сказал, что ты беременна. И сказал, что собираюсь на тебе жениться.

Нина отпила еще. Потом еще. Взяла двулистник меню со стола, раскрыла веером, принялась на себя им махать. Щеки разрозовелись у нее.

– Whaaat?!!

– Ты, кстати, выйдешь за меня?)

Улыбался, а нутро жгло. Больно было ей это говорить, сейчас больно и больно вот так. Она вспыхнула, его опалило. Она прыснула, у него глаза набухли. Она приложилась к бокалу, его шатнуло.

Прости меня, пожалуйста. Тебе твоя радость отольется еще. Но я не за тем сейчас все это, ей-богу, не за тем, чтобы просто сожрать твое счастье глазами. Я просто не знаю: если я сейчас не сделаю тебе предложение, вдруг потом не успею?

Нина потянулась к официанту – попросила повторить шампанское.

Я просто не хочу, чтобы ты когда-нибудь сомневалась в том, что он тебя любил. Ты должна в нем быть уверена, Нин – и это вашему сыну говорить всегда: твой отец ждал тебя, мы собирались пожениться. Так, а не «Не у всех бывает, и точка».

– Эу, ты что, мне эсэмэской предложение делаешь?!! – возмутилась она. – А цветы там хотя бы?!

Но сама сидела – Илья видел это – пунцовая, смеющаяся, с горящими глазами.

Он влез в библиотеку эмодзи, нашел ей там все, что подобает для такого случая: цветы, шампанское, кольцо с бриллиантом.

– Будешь моей женой?

Она прислала ему: невесту в фате и жениха в смокинге. Прихлебнула из второго бокала.

– Ты ужасное говно, Петя, но я тебя зверски люблю! Да, я буду твоей женой, блин! Давай уже, ты где?!!

Хлопнула дверь, вошли двое: в свитерочках, в черных куртках.

Можно было бы их за людей принять, но зенки у них были волчьи, и воздух они нюхали. На охрану они неслышно зашипели, и та съежилась. Один вправо шагнул от кондитерской витринки, другой влево – пошли, лупая, рыскать по залам.

Илья вжался в стул, телефон выключил сразу и положил кверху спинкой. Поскучал, глядя в окно, зевнул даже, а потом попросил ровным голосом счет, избегая на оборотней глядеть.

Руки убрал под стол, чтобы не видно было, как дрожат.

Нина на этих вовсе не обратила внимания, все молилась на экран.

Один из них ринулся сортиры досматривать, другой стал кому-то звонить. Илья ждал счет и сам считал – восемьдесят три, восемьдесят четыре – чтобы голову держать пустой, чтобы никакой электромагнитной волной их к себе не притянуть. Дождался сдачи, медяки оставил официанту, стал неторопливо одеваться. Пока одевался, успел подумать: если среди этих есть Игорь К., то Илья приехал.

Пошел, ссутулясь, навстречу оборотню в дверях, приложил к уху снулый телефон, и стал в него говорить такое: да, любимая, конечно, не волнуйся, скоро буду. Нина вскинула лицо к нему, он ей улыбнулся – и она, еще вскруженная, еще витающая, отзеркалила ему его улыбку.

И вот этой волной, теплой – вынесло его мимо ищущих, сквозь гребущие скрюченные пальцы – на улицу. В спину бурчали: «Нет его тут. У вас какая задержка по пеленгу?»

Пошел мимо нее, чтобы еще раз, последний, насмотреться. Нина сидела в ярком аквариуме, глядела прямо в Илью, но видела, наверное, себя.

Красивая.

* * *

Через пять минут из темного двора отправил ей: «Я тебя видел, зайти не смог, там люди меня искали, прямо в Кофемании были, пришлось свалить, прости меня пожалуйста!!»

А там у телефона батарейка села.

* * *

Потекли темные проулки, руки в карманы, дырявый лед под ногами, луна в тумане, ночь впереди. Добрел до бульваров: лысые коряги построились колонной, ждут конвойного. Нашел одну улицу с голосами, повернул на нее: Никитская. Целая улица пьяная: какие-то бары, крохотные клубы. Вот, подумал Илья. Надо в бар. В баре не обморозишься. Спать не дадут, но и на холод не выгонят. А нам бы теперь только ночь продержаться.

Попросился в первый попавшийся, у которого люди паслись. Вошел с холода в сладкий пар, спустился в подвал, там синий свет, дискобол над танцполом, блики ездят по стенам. Заморенный диджей – петушок-золотой-гребешок – томно стонет: «А тииииперь наша общая любовь – Селена Гоооомеззз!»

Пристроил телефон на баре заряжаться: тот слабел, измотанный, пил только маленькими глоточками.

Ударила музыка: сначала присвист душевный, потом тоненький девчачий голосок: «The world can be a nasty place… You know it, I know it!», и еще мяуканья, у Ильи английский кончился, потом басы такие, что от них требуха вся вибрирует, дым-машина пускает завесу, какие-то доходяги нестриженые в умате толкутся на пятачке, девчонки молодые в рубахах, парни в балахонах до колен, глаза закрытые, улыбки до ушей, на лицах счастье, в руках коктейли, обнимаются, кричат друг другу что-то в уши; мотают головой и орут в ответ, Селена мяучит: «Kill’em with kindness, kill’em with kindness, kill’em with kindness!», свист, стробоскопы, дым, улыбки, «Go ahead, go ahead, go ahead now!»

Один Илья тут был трезвый. И пить нельзя: в кармане четыреста рублей на всю жизнь. Стоял в темени, зыркал из угла на сверкающий танцпол, на этих ребят, его на семь лет младше, щурился на стробоскоп – тот два кадра из каждых трех вырезал, получалось старое кино.

Он пропустил одну восторженную песенку, другую – диджей сегодня ставил только такие, для школьных дискотек. Доходяг устраивало: они напаивали друг друга сладким, трогали за руки, кричали: ухуууу!

Было трудно, но Илья сделал шаг к ним. Еще один.

Вышел на край света. Топнул ногой. Вздернул руку. Качнул плечом. Хлопнул в ладони. Нутро дрожало. Мембраны гуляли. Топнул еще. Не в ритм. Танцуем. Слишком громко. Танцуем! Хлопнул. Где ты там, Гоша? Хотел с тобой вот так. Раз! Вчера погоревали, сегодня танцуем. Что от тебя осталось? Два! Ничего! Пока! Три! Еще! Хотел семь лет назад так! Что я там чувствовал? Не в такт. Плечи свело. В ногах судорога. Ни хера не гнется. Раз! Болели уши. Танцуем. Что я там чувствовал? Хочу еще раз это почувствовать. Дискотека продолжается. Продолжается жизнь! Раз! Ляля. Та-та!

Старался.

Вспотел. Скинул куртку. Пошел в сортир, напился из-под крана холодной воды. Отдавало ржавчиной и хлоркой. Умылся. Вернулся на танцпол. Тяжело трезвому. Как тяжело трезвому, господи.

Каблуками в пол вбивал, давил сколопендр. Гошину смерть. Петину смерть. Проехали! Танцуем! Ухуу! Мы уедем, они останутся! Мы-то живы! Что плакать! Кивал головой в такт музыке – все точнее.

Один посреди танцпола, в пузыре.

И Нина останется, и отец Петин останется, и мама. Найдут они Петю. И все, что ты им тут наплел, добряк, расползется-разорвется к ебеням. Поймут, что он убит. Что в его телефоне паразит завелся. Что заставлял труп плясать, за веревки дергал. Что убийца вместо их сына просил прощения, за любимого делал предложение. Поймут они, что это не кривляния были, не глумление? Нет. Не поймут. Вышел зэк, отомстил обидчику, не наелся, стал еще семью зарезанного изводить. Твои судороги им будут ужимки. Кайся сколько хочешь – они бы лучше твой хрип послушали. Не выкинет она ребенка после этого? Тата! Ляля! Громко было: себя даже не слышно. Раз. Раз. Раз. Час, два, три.

– Ты смешноооой! – крикнула ему в ухо какая-то девчонка.

Он кивнул ей.

Выпил еще воды из-под крана. Снова на танцпол. Закапывать и улетать.

Нинина улыбка над телефоном. Кольцо, цветы, шампанское. Так не лучше, а как лучше?

– Папиросы нет?! – спросил он у девчонки. – Покурить?!

Поднялся по ступеням из подвальчика в стужу. В ветер.

Три ночи, все менты спят? Включил мобильник. Тот и не зарядился почти, хотя был воткнут в сеть столько часов. Заканчивалось, наверное, Петино дополнительное время.

Пришло.

От Дворника: «В 10 в Президент-отель, пускай твой человек спросит Магомеда на ресепшен, успееш?».

От Нины: «Это свинство. С их стороны».

Дворнику: «Успеем». Нине: «Люблю!!!». В три ночи: обычное Петино время для признаний.

А что ты, Илья, можешь сделать? Что ты можешь сделать, когда все уже сделано. Из подвала лупили басы, снова пошел присвист и сладкоголосье. Выходил цветной дым.

– Поехали ко мне, – говорила рядом пьяная девочка пьяному мальчику.

Целовались, смеялись. Что-то им в дыму маячило прекрасное, удивительное. Жизнь обещала их только баловать.

Стрелочка загорелась.

Больше нельзя держать телефон при себе. Думаешь, волки так запросто отступились от тебя? Нет: они ведь заставят рестораторов поднять все камеры, опросят официантов, будут искать Петю на видео. Сравнят время, найдут Илью. И в следующий раз не мимо-слепо будут на него смотреть, а в глаза.

Надо прощаться с Петей. Отрываться от телефона. Сейчас.

Впереди без него не так уже и много осталось.

С утра в ФМС – надеясь, что матери никто с вопросами не звонил, что все по плану. Потом, с паспортом, в Президент-отель. Оттуда с деньгами в морг. Из морга на самолет. Завтра ночью Ильи тут не будет. Та-та-та! Сегодня последний вечер. Танцевать!

Сошел обратно, теперь уже один на танцполе. Никого и не надо.

Пялился в стробоскоп.

Пора отсоединяться от телефона. Снимать ошейник, снимать крест. Самое главное уже сказано и услышано.

Просто выбросить его? В реку кинуть?

Тогда они точно поймут – и быстро, что писал самозванец. И тогда вместо мира, который он попытался за Петю с ними заключить, вместо покоя ему – будет ему неизбываемая тоска, а им всем – ужас и никогда не закроющаяся язва.

А можно пойти сейчас на Трехгорку – и вернуть телефон Пете.

Сейчас, как будто его этой ночью только убили. В холоде он не сильно поменялся, наверное? Илья не эксперт. Может сойти за правду. Может? Попробовать надо. Чтобы Петины извинения были приняты, раскаяние зачтено; чтобы любовь его еще позвенела в воздухе хоть сколько-нибудь лет.

Нельзя было у Пети еще и эту неделю отобрать.

Но если завтра что-то сорвется? Как он без телефона, без связи? Как с Дворником, если будет опаздывать?

Как-нибудь. Тут важней.

Доплясал.

Ушел.

* * *

Отцу написать, что прощает его за все, и у него попросить прощения – по-честному, теперь понимая, за что извиняется. Мать просто поблагодарить за любовь, за то, что не бросала, что терпела и прощала. Нине – что будет всегда скучать, и чтобы его родителей простила и прощала, потому что они стареют, сохнут и крошатся, но если она у них внука заберет, у них от Пети не останется совсем ничего. Каждому нужно было прощальное письмо составить: и Илья, пока шагал по мгле, их все уже в уме составил.

А когда добрался по кирпичному лабиринту к люку и нажал на телефоне кнопку, чтобы записать буквами, то понял: ничего не отправит никому. Телефон мигнул только в последний раз и окончательно сдох.

Отыскал давешний лом, натужился – сдвинул его еле, как гранитную плиту. Стал стирать с телефона отпечатки. Подышал на зеркальце, снял рукавом испарину. Ничего от Ильи не должно остаться.

И тут сзади заговорили, зашагали – пьяные шли компанией. Из баров шли – может, из «Хулигана».

К нему прямо, с каждым шагом. К нему! И вышли.

Секунд хватило только кинуть ему айфон вниз.

Крышку задвинуть – не хватило.