Сон оборвался неожиданно. Зажглось автоматическое освещение, и тут же прозвучал резкий голос отца: — Майра, подъем! — крикнул он из кухни. Майра застонала и, промычав что–то, накрылась кусачим дырявым одеялом. Дырка уже была в одеяле, когда Майра приобрела его в Магазине — во время последней вылазки за покупками. А еще оно сохранило запах прошлых владельцев. Запах — все, что осталось от них, когда много лет назад их тела были отданы Святому Морю. Сквозь обветшалую ткань просачивался свет, будто уговаривая мозг пробудиться. Майра снова застонала.

Оракул свидетель, она собиралась починить одеяло. Честно. Правда, дел всегда находилось так много, а времени было так мало, что руки все никак не доходили. Впрочем, несмотря на постоянное нытье (а если верить отцу, то бесконечные жалобы на все подряд — непременный спутник шестнадцатилетия), Майра к одеялу привыкла и к дырке в нем тоже. Истертое и, в принципе, бесполезное, оно здорово напоминало ей саму себя.

Отказываясь вставать, Майра зажмурилась и попыталась припомнить сон, который дымкой растворился под резким светом потолочных огней. Вроде бы снова русалка приснилась… Да, пора бы уже вырасти и перестать видеть во сне такое. Майра всеми силами старалась вытравить из себя все детское, но каждую ночь разум восставал против воли, выдавая яркие и живые картины, которые ну никак не вязались с серыми буднями. В крепких объятиях сна Майра могла стать кем угодно. Порой ей снилось, что она русалка, свободно плавает в открытом море, и чудовищное давление ей нипочем. Как в сказках, которые когда–то рассказывала на ночь мама. Все ее сказки начинались одинаково.

«В открытом море, — говорила мама, прижимаясь к Майре на узкой койке и плетя из воздуха тонкую нить истории, — вода совсем синяя, как лепестки хорошеньких васильков, и прозрачная, как хрусталь, но зато и глубоко там!» — «А какие они, васильки?» — спрашивала Майра. Печально улыбаясь, мама качала головой: «Не знаю, милая. Просто вообрази самый–самый голубой цвет, и все». Так Майра и делала, хотя знала, что в ее воображении цвета бледнее настоящих.

Однако самым любимым был сон, в котором она была все той же Майрой Джексон, щуплой девочкой с бледным веснушчатым лицом, обрамленным нимбом ярко–рыжих волос. В этом сне менялась не она — другим было все вокруг. Она, как обычно, просыпалась, стоило зажечься автоматическим огням, но вместо отцовского окрика ее будил голос мамы. Майра, конечно, забыла, какой он — мамин голос, время стерло его из памяти, отняло преждевременно, как и многое другое. Мама умерла, рожая младшего братика Майры.

Братик не был виноват в ее смерти. В ее смерти вообще не было виноватых — так всегда повторял папа. Но сколько бы Майра сама себе ни твердила этого, при виде братишки она неизменно вспоминала день его рождения, когда он, красный, кричащий и омытый рекой крови, пришел в этот мир из утробы матери и когда они оба с Майрой утратили чуть ли не самое дорогое. Однако реальность не просачивалась в сон: мамин голос звучал сладко–сладко, легкий и мелодичный, полный любви. «Ма–а–айра-а-а!» Мама сама выбрала это имя, и правильно оно звучало только в ее устах. Восемь лет прошло с тех пор…

— Майра Джексон, живо вставай! — крикнул отец. На этот раз грубо, а еще он назвал ее полным именем — добра не жди. — Опоздаешь! В который раз!

Сопротивляться было бесполезно. Отбросив одеяло, Майра села. Окинула заспанным взглядом крохотную комнату, хотя и так уже знала, что увидит: койка напротив была пуста. Одеяло на ней — столь же дырявое — было идеально подоткнуто под матрас. Возиус всегда вставал, как только зажигались огни. Разумеется, братишку Майры звали иначе — при рождении его нарекли Джоной, в честь отца. Но еще когда он учился разговаривать, он уже умел разобрать и заново собрать все, до чего дотягивались его загребущие ручонки: мебель, светильники, бытовые приборы, инструменты. Он постоянно с чем–то возился, так прозвище за ним и закрепилось. Возиус был очень странный ребенок, но, несмотря на это, а может, именно поэтому Майра любила его больше всех на свете. Горе утраты сплотило их.

Майра достала из ящика грубое платье и пеньковые сандалии, надела их и провела пятерней по спутанным волосам. Пальцы застряли в колтуне, и Майра, высвобождая их, случайно выдернула клок волос. Она подумала, не причесаться ли, но в Инженерной до ее прически никому не было дела. Тем более к концу дня она все равно с ног до головы перемажется сажей, маслом или еще чем похуже. Плеснув в лицо холодной воды, Майра протопала в гостиную. Выделенный им отсек ничем не отличался от прочих в колонии, вплоть до одобренной Синодом мебели, которую чинили уже бог знает сколько раз. Отец постоянно латал что–нибудь и подкручивал; ресурсов оставалось мало, и все ценилось на вес золота.

Обстановка в гостиной была спартанская: низкий потолок, бетонные стены, из которых торчат трубы, и прохлада. В уборной унитаз превращал отходы в удобрения, а еле теплая вода шла на повторную переработку. В отсеке было две спальни — родительская и детская, а еще крохотная кухонька, оборудованная плитой с двумя конфорками, миниатюрной мойкой, морозильником и заляпанной стойкой, которая, сколько ни три, никак не оттиралась. Все тут было древнее, как и в других комнатах.

Отец и братишка уже сидели за столом, повсюду, где не стояли чашки или тарелки, лежали чертежи. Майра этому нисколько не удивлялась, как не удивилась и тому, что Возиус уже вовсю работал за компьютером. Не было для нее сюрпризом и то, что домашние будто не заметили ее появления. Присев на колченогий стул, Майра наложила себе в щербатую пиалу рисовой каши, посыпала ее щепоткой нори, сушеными водорослями, чтобы не обидеть папу, и щедро полила все это рисовым сиропом — чтобы не обидеть себя: Майра была та еще сластена.

— Ты прошла, — сообщил отец, не отрываясь от чертежей.

Вот так, ни эмоций, ни подробностей, просто констатация факта.

— Знаю, — с набитым ртом ответила Майра. — Ройстон уже обрадовал.

Отец вчера пришел поздно, и Майра не успела поделиться с ним результатами экзамена на подмастерье. Будучи главным инженером, он трудился круглые сутки, а когда, еле волоча ноги от усталости, возвращался домой, работа и там не отпускала его.

На прошлой неделе Майра и еще пятеро учеников сдавали экзамен. Испытание проводил Ройстон Чемберс, главный наставник от инженеров. Экзамен проходил в сыром и вонючем уголке цеха, длился шесть часов и включал письменные и практические задания. Последние два года Майра только и делала, что готовилась к нему, и вот наконец объявили результаты, от которых зависело будущее учеников.

Вчера Ройстон поговорил с каждым из ребят, по очереди отводя их в сторонку. Майра в успехе была уверена, пожалуй, даже сверх меры, однако чем больше проходило времени со дня сдачи, тем быстрее эта уверенность таяла, сменяясь беспокойством, тревогой и, наконец, паникой. Однако Майра прошла. Какое облегчение! Не всем повезло так, как ей: те ученики, что не прошли отбор, становились изгоями — не допущенные к выбранной профессии, они теперь были предоставлены сами себе.

— Со следующей недели ты подмастерье, — сказал отец.

— И это Ройстон тоже сообщил.

Тон получился немного дерзким, но на то и был расчет. Отец наконец поднял голову. Он некоторое время смотрел на дочь туманным взглядом, но вот словно проснулся:

— Послушай, Майра, ты самая молодая из всех, кто когда–либо сдавал этот экзамен.

— Скажи что–нибудь, чего я не знаю…

Майра мотнула головой, смахивая с лица волосы, и отвернулась. Она терпеть не могла, когда ей напоминали о возрасте, но еще больше — когда вспоминали причину, по которой она прекратила учиться в школе.

— Ну что ж… Ты набрала высший балл. И в этом ты тоже первая.

Майра чуть не поперхнулась.

— Святое Море, правда?! Поклянись Оракулом!

Тут уже и Возиус посмотрел на сестру. Оторвавшись от монитора, он поправил очки с толстыми стеклами.

— Клянусь Оракулом и Святым Морем, — ответил отец. — Даже я в свое время не на все вопросы ответил.

Голос его по–прежнему звучал бесстрастно, зато на лице отразилось подобие гордости, мельком, точно свет лампочки, что вспыхивает, перед тем как сгореть, но Майра заметила это. Не самое горячее проявление родительской любви, но все же… Майру так и подмывало сказать, мол, она и не готовилась вовсе, что задания показались ей пустяковыми, однако она не стала хвастаться. Ведь отец, наверное, знал, как все было на самом деле. В Инженерной ничего не случается без его ведома.

— Но запомни, — понизив голос, предостерегающе произнес Джона, — о балле никому ни слова. Никто, кроме меня и брата, знать не должен.

— Я в курсе, пап. — Майра нарочито тяжело вздохнула. — Можно говорить только, прошла я тест или нет, — добавила она, чтобы задобрить отца — показать, что она помнит о соответствующем декрете Синода.

Сработало: отец вернулся к чертежам, а Возиус снова уткнулся в монитор. Майра зачерпнула еще каши, отправила ложку в рот и поморщилась — какая же все–таки безвкусная еда. Затем налила еще сиропа, а в голове снова прозвучали слова отца: «Со следующей недели ты подмастерье». Новость привела ее в трепет и одновременно ужаснула. Майра все еще не верила, что прошла отбор.

Вообще, дети в колонии подавали заявки в ученики на ту или иную профессию не раньше чем в шестнадцать лет, оставив Академию позади. Но раз Майру вышвырнули из нее два года назад (о Суде она предпочитала не думать), пришлось сразу идти в папин цех. Ей нравилось решать задачки, следить за подвижными частями механизмов, нравились гарь, ржавчина и масло, что вечно въедались в волосы и кожу под ногтями. Нравилось, как лежит в руке разводной ключ и то чувство, когда отремонтируешь что–нибудь жизненно важное. Так она знала, что занята делом и помогает крохотному миру колонии существовать, работать без перебоев, тогда как в Академии Морского Оракула она никак не могла понять, какое отношение имеют к реальной жизни те знания, которые им давали. Ей по душе была профессия инженера с ее точностью и определенностью.

Майре на роду было написано стать механиком. Механикой занимались все ее предки по линии Джексонов. Возможно, еще со времен основателей, хотя так далеко ее родословную отследить не удалось: сведения о тех временах почти полностью пропали во время Великой Чистки. Ну и ладно, кому какое дело до истории? Ее даже в Академии больше не преподают. Так что Майра Джексон, дочь Джоны и Тессы Джексон, готовилась стать самым молодым подмастерьем в истории колонии. И ей нравилось, как звучит ее новая должность.