7

Первые настоящие тренировки по выживаемости у нас начались на втором курсе. Это была уже не теория и не восточный полигон.

Полярная база над Антарктидой называлась «Южный Крест». На мой взгляд, название не слишком удачное. Какое-то метельное, вьюжное завывание слышится в нем, я уж не говорю о предостерегающем слове «крест». Алексей однажды попытался пошутить над этим, но, встретившись со мной взглядом, осекся.

Приблизительно раз в месяц, а иногда и раз в два месяца нас доставляли на полярную базу, где мы пересаживались на учебный звездоскаф. Как правило, это был вечер в субботу, или ночь с субботы на воскресенье, или очень раннее воскресное утро по среднеевропейскому времени. Такое время выбиралось потому, что на эти часы приходилась наименьшая интенсивность движения над Землей. Мне кажется, именно эти тренировки отбили у меня всякое желание радоваться уик-эндам. Первый год с приближением субботы, в пятницу, иногда даже в четверг вечером я начинал бороться с неприятным сосущим ощущением под ложечкой. Аппетит пропадал начисто. За завтраком я ковырялся в тарелке больше для вида, и Валентин, глядя на меня, обычно сочувственно-иронично спрашивал: «Что, опять предчувствия?» Судя по всему, у него самого с предчувствиями обстоял полный порядок, как и с желудком, по крайней мере, приближающийся уик-энд не сказывался на его аппетите никак. Нервы Валика были, не иначе, сплошь из стальной проволоки. Истинный философ. Хома-киммериец, то есть Конан Брут.

Нас крайне редко сбрасывали две недели подряд. Правда, бывало и такое. График «черных суббот» был абсолютно непредсказуем. Делалось это, наверное, не столько для того, чтобы держать нас в хроническом напряжении, сколько наоборот, дабы научить наши нервы расслабляться, несмотря ни на что. В конце концов, нельзя же жить в постоянном страхе.

Да. Но, как правило, уик-энд проходил за уик-эндом, и, наверное, это свойство человеческой психики — склонность к самообману (да, пожалуй, одно из основных свойств, без этого вообще невозможно было бы жить), через две-три спокойные недели мне начинало казаться, что эти упражнения по катапультированию сами собой подошли к концу, исчерпались и можно забыть о полярной базе как о страшном сне. В самом деле, рассуждал я, меланхолически пережевывая воскресный завтрак и запивая его соком, если последние разы нас последовательно сбрасывали все с уменьшающейся высоты сто пятьдесят — сто — пятьдесят километров, то на следующий раз приходится высота ноль километров, а это невозможно. (Алексей с энтузиазмом кивал в том смысле, что да, невозможно.) Как бы не так! Еще и как возможно! Не ноль, конечно, но есть еще высоты в сорок километров и тридцать пять, тридцать.

Предстаньте себе звездоскаф — стальное яйцо десяти метров в поперечнике, что, включив все аварийные огни, рушится с заоблачной высоты на ледяные пики Земли Королевы Мод. Первый раз нас просто оставили в звездоскафе, он отстыковался от станции на высоте тысяча километров и начал падать вниз со все возрастающим ускорением. Мы должны были взять под контроль управление и либо вернуться на базу, либо приземлиться на полигоне. После третьего-четвертого раза задание стали усложнять: то в систему управления и координации вводилась небольшая неисправность (каждый раз разная), то вместо того чтобы мирно и благопристойно падать, звездоскаф вдруг заваливался в штопор (при этом надо было еще добраться до рубки управления). И не забывайте, что с каждым разом высота становилась все меньше и меньше.

«Скорей, скорей!» — кричит над ухом Гриша, подталкивая меня к аварийной шахте лифта. Я его все равно почти не слышу. Сзади несутся по коридору Валентин с Зайцем. И я кожей чувствую, как вместе с секундами уходят зачетные очки. И если бы только очки! С каждым мгновением истончается под ногами спасительный слой километров и метров между моими пятками, печенью и мозгом и жесткими, как железобетонные надолбы, ледяными склонами полярного полигона. И сердце бьется где-то в горле.

Впрочем, обратный отсчет, который сначала вызывал бешеное сердцебиение, через два года тренировок превратился лишь в причину досады на себя за опрометчиво съеденный плотный обед. Или ужин. И это тоже, наверное, одно из основных свойств человеческой психики: мало того что человек привыкает ко всему, через некоторое время это начинает казаться ему чуть ли не нормальным! Но то была Антарктида. Приземляя звездоскаф на заснеженном высокогорном космодроме, мы всегда знали, что нас ожидает горячий ужин. Или обед. Или завтрак. И сутки законного отдыха. Кроме того… Да, было еще и кроме того. Алексей рассказал об этом, когда нас начали запускать с высот менее пятисот километров. И до конца испытаний я так и не смог решить, правда это или нет. Алексей утверждал, что управление звездоскафом находится под дистанционным контролем аварийно-спасательной службы Астрошколы, и даже если мы не справимся с ситуацией, нас всегда подстрахует диспетчер на Земле. Кто его знает, может и так, но проверять на практике это совсем не хотелось.