16

Очнулся я от яркого света, бьющего сквозь сомкнутые веки. Голова раскалывалась от боли. Я лежал в траве. Где-то рядом накатывался на берег прибой. Жарко. Пахло летом: солью, озоном, нагретой землей и еще чем-то незнакомым, запахом незнакомой планеты, к которому обычно позднее привыкаешь.

Высоко-высоко в небе кружат грифы. Их четыре — серебристо-голубых креста, почти неразличимых на фоне выгоревшей синевы неба. Если долго вглядываться, их силуэты кажутся совсем прозрачными, как намек. Намек на неизбежность смерти.

Нас тоже было четверо.

Двигаться я не мог. Я не мог даже повернуть голову, чтобы увидеть море. Когда солнце зависло над самым горизонтом, рядом приземлился спасательный модуль, и два человека, склонившись надо мной, так и не добившись от меня ни единого слова, осторожно подняли и занесли меня внутрь мезонатора, над которым все так же высоко в зените продолжали кружить серебристо-голубоватые силуэты.

Кажется, весь обратный полет я проспал. В короткие минуты пробуждений, когда сон путался с явью, я вновь и вновь старался воскресить в памяти странное трехглазое лицо ведьмы, падающее навстречу из темноты. И еще я размышлял о том, почему меня не достал выстрел Стража, и еще о том, был ли у этих ребят, которые подобрали меня с Чарры, строжайший приказ Шейхмана «не приземляться ни при каких обстоятельствах», и еще о многом другом. Например, о том, погибну ли я в ближайшие несколько лет, если останусь пилотом, и о том, что надо предупредить об опасности ребят, спасших меня; о Спаргинсе, о Ружене и о Земле. И об эманации смерти…

Если исходить из того, что все в природе сбалансировано, то огромный заряд жизни, сконцентрированный в женщинах-птицах, должен был бы уравновешиваться избирательной способностью убивать на огромных расстояниях. Совершенно непостижимым образом. Не потому ли погибли почти все участники первой экспедиции на Чарру? Мысль о равновесии жизни и смерти, безусловно, не нова. Я помню, как поразился, узнав однажды, что знаменитые убийцы и насильники, совершив очередное преступление, тут же спешили зачать в женщинах новую жизнь. И вообще, судя по всему, имели необъяснимо высокую потенцию. И, если минус на минус дает плюс, то, может быть, именно потому меня не достал последний выстрел Стража, рассеявшись о встречную волну смертельной эманации от налетавшей ведьмы?

В Медицинском Центре Дальразведки меня быстро поставили на ноги. Через несколько дней я уже мог самостоятельно передвигаться по палате, а еще через неделю меня выписали.

Отчет я сдавал своему непосредственному шефу Георгию Давиташвили.

Я шел по коридорам Управления Дальней Косморазведки, со смешанным чувством недоумения и опаски вглядываясь в лица. Никто не бежал навстречу, не бил тревогу, не объявлял готовности номер один в связи с катастрофическим распространением неведомой жизни в западном полушарии, и события около Чарры, угроза Земле, исходившая от чужой экологической системы, показались мне не более чем страшным сном.

Я смотрел в темные прищуренные глаза шефа, откинувшегося в кресле по другую сторону необъятного письменного стола, и постепенно ощущение пережитой смертельной угрозы вытеснялось в моем сознании обстановкой официоза и субординации, а также той несложной мыслью, что до конца света, по всей видимости, не так уж близко, по крайней мере, на наш век хватит.

Шеф слушал меня молча, почти не перебивая, а в конце, не сводя с меня внимательных глаз, спросил, хорошо ли я знаю Ружену Спаргинс, племянницу Роя Аллана Спаргинса.

— Да, хорошо.

Шеф покивал.

— Ружены Спаргинс сейчас нет на Земле. Если вам станет что-либо известно о ее местопребывании… Это телефон отдела ксенологии, а это… В общем, если вы вдруг что-либо узнаете…

— Ясно.

Ни черта мне не было ясно. Оба телефонных номера я засунул в нагрудный карман. Некоторое время мы с шефом смотрели друг на друга.

Невооруженным глазом было видно, что он собирается меня еще о чем-то спросить, то ли ждет, что я сам ему расскажу, но из чувства деликатности не хочет пока меня торопить.

Мы немного помолчали, потом я спросил.

— Кто меня спас?

— Команда Лимма Биесбардиса. Вы встретитесь через две недели на итоговом совещании.

Я поднялся, чтобы уйти.

— Погоди, сынок. Не спеши. Сядь. Такие полеты, как у тебя, выпадают на нашу долю один, редко два раза в жизни. Я хочу, чтобы ты знал, что справился с работой отлично. Не вини себя ни в чем. Ни себя, ни кого-либо другого. Ты сделал все, что мог. Ну а теперь, — он протянул мне руку, — до встречи.

Две недели я мог располагать собой как угодно и решил во что бы то ни стало найти Роя Спаргинса. Код его личного видеоканала не отвечал, что само по себе уже было странно, поэтому после недолгого колебания я отправился к коттеджу «Утренняя Роса» на берегу Миссисаги, где мы расстались с Руженой немногим больше трех недель назад.

Однако сейчас я полагаю, что вряд ли мы уже с ней встретимся в этом мире. Предчувствие не обмануло ее.

Меня никто не успел предупредить, и на подлете к коттеджу я был остановлен оцеплением. Думаю, что доступ к этому уголку на берегах озера Гурон будет закрыт для непосвященных еще многие годы.

Рой Спаргинс, единственный человек, который оставался с Руженой последние часы, рассказывает удивительную историю.

Ружена заболела сразу после старта «Лидохасса». У нее начался озноб, температура подскочила до сорока. На коже появилась какая-то бледная сыпь. В течение нескольких ночей (обострения наступали по ночам) она непостижимым образом изменилась: пальцы рук скрючились и словно усохли, от предплечий к бедрам натянулась полупрозрачная кожаная складка, пронизанная сосудами. Начал странно деформироваться череп — над переносицей появилось кровоточащее вдавление размером, как глазница, заполнившееся за несколько часов вздрагивающей желеобразной массой. Ружена кричала от боли, когда Спаргинс пытался дотрагиваться до нее.

Не понимаю, почему Спаргинс медлил. Когда прилетела медицинская бригада, вызванная им, Ружену не нашли ни в самом коттедже, ни в окрестностях. Предположили, что в состоянии дезориентации, вызванной болезнью, она попыталась неведомо куда уйти из дома, и несколько дней безрезультатно искали в лесах по берегам Миссисаги.

На кровати, где Спаргинс оставил задыхающуюся Ружену, человек в защитном комбинезоне и перчатках подобрал ее одежду во влажных еще разводах. Совершенно излишне описывать, с какими предосторожностями все предметы, к которым прикасалась Ружена за последние часы, были доставлены в специальные закрытые лаборатории Института Физиологии Человека.

Спаргинс узнал о нашей радиограмме с результатами вскрытия туземной девушки-амазонки на следующее утро, после того как ее получили в Центре. Внезапная догадка поразила его. Была развернута еще одна программа по поиску незнакомых, не поддающихся идентификации животных, насекомых, растений на площади около ста шестидесяти тысяч квадратных километров к северу от озера Гурон, но никаких признаков внедрения чужой экологической системы в этом огромном ареале не было найдено.

Косвенным результатом нашей радиограммы было то, что следующая экспедиция к Чарре, планировавшаяся через месяц, стартовала на три недели раньше, оснащенная медицинской генетической лабораторией и усиленная несколькими ксенологами.

Вот, собственно, и все.

Что дальше произошло с Руженой в одну из последних майских ночей, когда ее никто не видел, мне нетрудно представить.

У меня не осталось ни одной ее фотографии, ни одной записи с голосом. И тем не менее, вспоминая ее, я ясно вижу лицо, склоненное надо мной в темноте, и слышу ее горячий шепот:

— У тебя была девушка до меня?

— У тебя была…

— У тебя…