3
К базовому лагерю мы добрались поздно вечером. Базовый лагерь — это несколько двухэтажных корпусов на заросшем лесом альпийском склоне. Расположен он достаточно далеко от цивилизации и центров туризма, чтобы чувствовать себя здесь на краю света.
Плотный ужин, который нам приготовили, остался почти нетронутым. Двенадцать часов сна. Горячий обед. «Эх, хорошо я отдохнул, ребята». — «Вот она — деревня, вот — мой дом родной». — «А я еще поспал бы». — «Home, sweet home!» Легкая разминка в спортзале. Сауна. Плотный ужин, который съеден без остатка. «Еще колы?» — «Нет, спасибо». Бильярдная. Мягкий свет над зеленым сукном. «Ну, кто ж так играет, Леша?» — «Ха, а вот еще один анекдот!» — «Номер второй в правую лузу… Yes!» — «Да, уважаю верный глаз и твердую руку». Старинные песни под гитару.
Во французской стороне,
На чужой планете
Предстоит учиться мне
В университете.
До чего тоскую я —
Не сказать словами!
Плачьте ж, милые друзья,
Горькими слезами!
На прощание пожмем
Мы друг другу руки,
И оставит отчий дом
Мученик нау-у-уки… —
особо прочувствованно подвывает Алексей…
— Дайте-ка мне. — Валентин завладел гитарой и, прикрывая ее от Алексея локтем и корпусом, как хоккейный нападающий шайбу, взял несколько аккордов. — Американская народная песня, — наконец объявил он. — Автор мелодии и текста неизвестен. Называется…
— «Слово о полку Игореве», — мстительно вставил Алексей.
— Я же сказал американская… народная! «Баллада о «Фантоме» называется. Средина двадцатого века. Слушайте. — И Валентин с воодушевлением запел:
Я бегу по выжженной земле,
Гермошлем захлопнув на ходу.
Мой «Фантом» стрелою белой
На распластанном крыле
С ревом набирает высоту.
Вижу голубеющую даль,
Нарушать такую просто жаль,
Жаль, что ты ее не видишь,
Путь наш труден и далек,
Мой «Фантом» несется па восток…
Что там говорить, песня в исполнении Валентина впечатляла. Соло у него всегда звучало очень сильно.
«Извините, курсант, я не мог вас слышать в офицерском клубе в Дананге? Нет? Странно…»
Я уже не помню дословно всех перипетий, заканчивалась баллада приблизительно так:
Вижу в небе белую черту,
Мой «Фантом» теряет высоту.
Катапульта — вот спасенье
И на стропах натяженье,
Сердце в пятки:
В штопор я иду.
Где-то там вдали родной Техас,
Дома ждут меня отец и мать.
Мой «Фантом» взорвался быстро
В небе голубом и чистом,
Мне теперь их больше не видать!
— Ну, как? — Валентин обвел нашу команду взглядом.
Несколько секунд мы молчали. Надо сказать, что прозвучавшая ария как нельзя более соответствовала характеру Валентина.
— Юмор у тебя, Валик, как бы это помягче выразиться, совершенно кладбищенский, — наконец сказал Юра.
— Ну на, на! — Валентин протянул ему гитару. — Пойте свои детские песни.
— Чего нам не хватает, джентльмены, для полного счастья, так это женского общества, — сказал Алексей, принимая гитару.
Мне показалось, что вот сейчас разговор окончательно перейдет на легкие и необязательные темы, благо атмосфера к тому располагала: съеденный вкусный ужин, рассеянный свет над бильярдным столом, пальцы, задумчиво перебирающие струны гитары, — общая атмосфера какой-то ленивой расслабленности, что наступает обычно после удачно выполненной работы, когда из мышц уже успел выветриться адреналин, но еще живы, толкаются в воображении воспоминания о пережитых минутах напряжения и… И? (А почему нет?) Опасности, пусть и не смертельной, но оставшейся уже в безвозвратном вчера.
Но я ошибся. Да и, действительно, куда еще мог бы повернуть наш разговор, как не к той самой одиозной теме зачета? Казалось, о нем уже было обговорено все. Оказывается, нет. Было в этой теме какое-то неисчерпаемое множество сторон.
— А что такое счастье, по-твоему? — спросил Гриша Чумаков.
Алексей бросил настраивать гитару.
— Ну, на этот вопрос я могу ответить более или менее точно.
Валентин подхватил кий и начал обходить бильярдный стол, пригибаясь и оценивая расположение шаров на зеленом сукне. Походка у Валика, несмотря на без малого двухметровый рост, как у кота: закрой глаза — и в жизни не догадаешься, что он подошел и стоит рядом с тобой.
Алексей подвигал бровями:
— Счастье — это гармония.
— Ого, — присвистнул Валентин.
— Каков вопрос, таков и ответ, — сказал Юра Заяц.
— Понятие счастья можно выразить формулой, — сказал Гриша.
Валентин хлестким ударом загнал шар в лузу.
— Я алгеброй гармонию проверил, кажется, так? Или постиг?
— Зря смеетесь.
— Ну, извини. — Валентин оперся на кий. — Так что там за формула?
Гриша обвел наши лица взглядом. Никто не улыбался. Глаза смотрели серьезно, ни у кого не вздрагивали уголки губ. Гриша Чумаков прокашлялся:
— Формула предельно простая: счастье — это максимум эмоций в единицу времени. Все.
— «Остановись, мгновенье, ты прекрасно», — сказал Юра Заяц.
— Погоди, — сказал я, — эмоции могут быть как положительными, так и отрицательными. Максимум отрицательных эмоций никак не может составить счастье.
— Могу поколебать твою уверенность, — заявил Гриша Чумаков.
— Оч-чень интересно, — пробормотал Алексей, перебирая гитарные струны.
Гриша погладил пальцем переносицу:
— Недавно в одном альманахе я наткнулся на любопытный персонаж из девятнадцатого века — некто Волк Ларсен, моряк, капитан промысловой шхуны.
— В девятнадцатом веке все было другое, — сказал Юра Заяц.
— Темные вы, ребята, — беззлобно констатировал Гриша. — Впрочем, чего от вас ожидать, машин по выживаемости?
Валентин коротко хохотнул.
— Ну и что? — спросил я.
— Да, этот самый Волк, крутой дядька, между прочим, рассуждает о человеческом счастье и несчастье. — Гриша на секунду запнулся. — Так вот, в понимании Волка Ларсена противоположности сходятся. Полнота жизни, а это и будет счастьем, осознается лишь в состоянии крайнего напряжения. Самые яркие минуты в жизни — это оно и есть. Ярость, отчаяние, боль — будут такой же пищей для счастья, как и, скажем, любовь.
— Странная точка зрения, — пожал плечами Алексей.
— Отнюдь.
— Ну, хорошо, — Алексей отставил гитару. — Давай конкретно. Риск, страх, боль, одним словом, зачет по выживаемости чрезвычайно насыщен в единицу времени совсем не положительными эмоциями. Просто об обратном я как-то не слышал.
— Да, — Гриша кивнул. — Если мы его сдадим…
— Переживем, ты хотел сказать, — вставил Алексей.
— …Это и будет счастьем, — сказал Гриша Чумаков. — Типун тебе, Леша, на язык, как говорит моя прабабка.
— Ерунда, — сказал Алексей. — С зачетом это как раз тот вариант, когда крайности не сходятся. Я посмотрю на тебя, что ты запоешь, когда в мезонаторе кончатся консервы и выйдет из строя регенератор воды. Извини меня, Гриша, но от счастья не умирают, а от выпускного зачета вполне можно сыграть в ящик. Зачет — не счастье.
— А мне этот Волк Ларсен понравился, — сказал Валентин. — Что-то в нем есть.
— Очень даже умирают от счастья, — сказал Гриша.
— Ты это серьезно? — спросил Алексей.
— Вполне.
— И ты даже можешь привести пример?
— Могу, — кивнул Гриша. — Александр Филиппович.
У Алексея брови полезли на лоб.
— Какой такой Александр Филиппович?
— Македонский. Он умер на обратном пути из Индийского похода, хотя, казалось бы, он достиг всего, о чем мечтал. Он завоевал весь известный ему мир, большего и пожелать было нельзя. Достигнув всего, он сделал дальнейшую жизнь бессмысленной. И умер.
— Я не знаю, отчего умер Македонский, — сказал Алексей. — Зато я могу предсказать, отчего можем погибнуть мы.
— Уволь, — сказал Гриша Чумаков.
— Ерунда, — сказал Алексей. — И я берусь доказать, что все эти рассуждения не стоят потраченного времени. Иначе ты б не собирался через три года уходить из Косморазведки — вот уж где полнота жизни — в какой-то отдел Глобального Информатория.
— В нашей жизни есть две настоящие трагедии, — медленно сказал Гриша Чумаков. — Первая, когда наши мечты не сбываются. И вторая, гораздо более глубокая и тяжелая трагедия, когда наши мечты все же сбываются. Бернард Шоу. Все.
— Ну ты это брось, — сказал Алексей.
— Поживем — увидим, — сказал Юра.
— Каша у вас в голове, — сказал Валентин. — Бардак. Дети.
— Отбой, ребята, отбой.
