19

Часов через пять, совершенно выбившись из сил под проливным дождем, мы добрались до относительно сухой возвышенности, на которой росли несколько циклопических деревьев, больше похожих на выветрившиеся меловые утесы. Необъятные кроны их утопали в слезящихся волнах тумана, не кроны — второй небесный свод, небесная твердь, Олимп, уходящий на недосягаемую высоту. Ствол одного из них был расщеплен у основания, словно дерево стояло на двух непомерно толстых разведенных лапах. Картину дополняли растопыренные на лапах корни, будто пальцы гигантской птицы, уцепившейся в землю. Изнутри расщелина заросла мхом. Было там сухо, мягко. Какие-то мелкие скользкие тени шмыгнули в темные углы.

Алексей упал на подстилку из мха и некоторое время лежал неподвижно, прислушиваясь, как шумит за расщелиной дождь. Тяготение на планете было лишь немногим больше земного, но этой дополнительной четверти g хватило, чтобы за пять часов вымотать любого. День подходил к концу. Минут через тридцать-сорок должно было стемнеть окончательно.

— Нет смысла искать лучшее место для ночлега, — сказал я.

— Жрать хочется… — Алексей перевернулся на бок.

С наступлением сумерек из тумана все явственнее слышалось скрипучее кваканье, прорезаемое время от времени каким-то свистом и мяуканьем.

— Во какофония, а? — зевнул Алексей.

Мимо с шумом пролетела стая не то птиц, не то летучих мышей.

— Ты уверен, что мы правильно идем? — спросил я.

Алексей промолчал.

Вдалеке раздался протяжный вой. Доносился он с той стороны, откуда мы пришли. Лягушачий концерт на секунду смолк.

За пять часов рыскания под дождем мы не обнаружили никаких следов ни Валентина, ни его парашюта. Зато не видели мы и ни одного крупного хищника. Если учесть то, что у нас не было даже перочинного ножика для самозащиты, последнее обстоятельство как-то уравновешивало наши неудачные поиски остатков экипажа «Совы». Правда, в самом начале нашего путешествия мы наткнулись на обглоданный, выбеленный бесконечными дождями скелет слоноподобной ящерицы, слонопотама, как сказал Алексей, но было непонятно, то ли она умерла сама от старости, то ли мы забрели в район охоты какого-то зевлопода. На всякий случай мы выломали из скелета по берцовой кости, прежде чем двинуться дальше.

— Не знаю, — наконец сказал Алексей, — мне кажется, мы идем правильно. В конце концов, звездоскаф тоже в той стороне. Выйдем или к дороге, или к постройке. — Алексей вздохнул. — Мимо дороги не промахнемся. Она семнадцать километров в длину.

Снова раздался вой. Теперь как будто ближе. Было в нем что-то очень неприятное, тоскливое, заставлявшее вспомнить все те бесчисленные истории о ядофорах, плотоядных кентаврах, бродячих корнях и прочей нечисти, которые стравливали друг другу курсанты. Вряд ли так могла кричать лягушка.

— Добычу пытается спугнуть. — Алексей заерзал на своей подстилке из мха.

С наступлением ночи ливень еще больше усилился. Конечно, было бы безопасней переночевать на нижних ветвях олимпийской кроны, но забираться под проливным дождем по необъятному скользкому стволу дерева до нижних веток — совсем немалый риск, а потом еще мокнуть целую ночь… Вглядываясь при вспышках молний в темноту, я думал о том, что если сейчас на этих первобытных болотах и рыщет какая-то хищная тварь, то вряд ли она под таким ливнем сможет взять наш след.

— Помнишь, — неожиданно спрашивает Алексей, — прошлое лето?

— Помнишь, — говорю я, отвлекаясь от своих бредовых болотных видений.

— Мисхор, море, жара, прямо на набережной расставлены столики и готовят шашлыки по-карски, дым тает на солнце, загорелые девушки в легких платьях спускаются к причалу. Неужели все это было? Помнишь запах шашлычного дыма, от которого весь рот наполняется слюной?

Я не отвечаю.

— Никаких декомпрессий и перегрузок. Голубое небо, чайки, в тени на скамеечке художник рисует пастелью дружеские шаржи на заказ. Сейчас мне кажется, что я это видел просто во сне. Или это плод моего больного воображения. Это действительно было, Васич?

— Что на тебя нашло?

— Это была твоя идея — Мисхор. А помнишь, как нас пригласили покататься на яхте?

Вернее мы сами напросились, уточняю я про себя.

— …А потом мы ловили крабов около дикого берега. Помнишь, уже под конец, перед самым закатом, ты поймал огромного краба? Вытащил с какой-то невозможной глубины. Он был такой большой, что, когда его бросили в ведро с водой, он занял собой все дно, и казалось с первого взгляда, что ведро пустое, просто дно стало какое-то темное и бугристое. На дне его совсем было не различить, да уже и темнеть начало. На панцире у него росла актиния, и когда ты показал актинию наивной и доверчивой Юле, и она полезла рукой в ведро… Помнишь, сколько было визга и смеха? Юля едва не выбросила тебя за борт следом за твоим крабом. Крутая девочка — гонялась по всей яхте, — Алексей поворочался на подстилке из мха, устраиваясь поудобней. — Это невероятно.

— Что именно?

— Как человек быстро привыкает к тому, что мир перевернулся. Еще вчера мы были на солнечной стороне, было тепло, светило солнце, все ужасы казались надуманными, и вдруг мы очутились на ночной стороне. Щелк — беспросветная темень, какой-то утробный вой из темноты, холодно, мокро, льет дождь. И дневной свет отсюда, нормальные человеческие отношения и слова кажутся невероятно далекими, невозможными.

— Не преувеличивай.

— А помнишь ночное казино перед отъездом?

— Тебе нельзя играть в азартные игры.

— Помнишь, — удовлетворенно протянул Алексей, — умница ты моя. Если бы вы с Юлей тогда заранее не купили обратных билетов в Днепропетровск, пришлось бы добираться домой пешком.

Полыхнуло особенно близко почти одновременно с громовым раскатом.

— Проклятая планета, — сказал Алексей. — Знаешь, что я сделаю, как только вернусь домой? Слышишь?

— Слышу, — сказал я, не оборачиваясь.

— Первое, что я сделаю, как только сойду с трапа, — это подам жалобу в Административный Совет Школы.

Во вспышках молний заросли вокруг отливали черно-белым глянцем.

— Чего ты молчишь, Васич?

— И что ты там напишешь? — спросил я.