Книга: Путь дракона
Назад: Сэр Гедер Паллиако, наследник виконта Ривенхальма
Дальше: Доусон Каллиам, барон Остерлингских Урочищ

Китрин бель-Саркур, сирота на попечении Медеанского банка

Китрин помнила о родителях одно — как ей принесли весть об их смерти. Из более ранних дней теснились в памяти лишь обрывки, словно призраки живых людей: отец — теплые ладони, обнимающие ее под дождем, и запах табака, мать — вкус хлеба с медом и тонкая изящная рука циннийки, касающаяся колена Китрин. Память не сохранила ни лиц, ни голосов — только боль потери.
Китрин тогда было четыре года. За чаем в бело-лиловой детской она играла с куклой-тралгуткой из бурой мешковины, набитой сушеными бобами, как вдруг вошла няня. Китрин так и не успела расправить тралгутке уши. Бледная больше обычного, няня объявила, что господин и госпожа погибли от чумы и девочке пора готовиться в дорогу. Теперь она будет жить в другом месте.
Китрин ничего не поняла — подумаешь, смерть! Все равно что не получить красивую ленточку или лишиться сладкого: стоит заплакать погромче — и ей уступят. Поэтому она не столько горевала, сколько обижалась на то, что привычный уклад должен смениться.
И лишь на новом месте, в сумрачных комнатах под самой крышей банка, она поняла, что ни крики, ни слезы не помогут: родители не придут. Умерших слезами не проймешь.

 

— Тебе-то что за дело? — беспечно отмахнулся Безель.
Небрежно откинувшийся на побитые деревянные ступени, он выглядел живописнее некуда. Как обычно. Ему двадцать один, он старше Китрин на четыре года; черные волнистые волосы обрамляют широкое лицо, которое так красит улыбка, и хотя в плечах он широк, как простой работяга, ладони у него мягкие. Рубаха, выкрашенная в цвета банка — красный и коричневый, — несказанно ему идет, на зависть Китрин, одетой в те же цвета. У него полдесятка любовниц, Китрин тайно ревнует его к каждой.
Сидя на деревянной скамье над Арочной площадью, они смотрели вниз на суетливую толпу в базарный день. На площади теснились сотни торговых палаток с яркими навесами, стены окружающих домов щетинились тонкими жердями, как дряхлые деревья — молодой порослью. Справа изгибался у пристани главный канал Ванайев, по зеленой воде которого сновали узкие лодки и баржи. Рынок гудел голосами рыботорговцев, зеленщиков и мясников, расхваливающих товар последних летних дней.
Среди толпы первокровных и черно-чешуйчатых тимзинов то и дело мелькали тонкие и бледные цинны, широколобые тралгуты с подвижными, как у собак, ушами и двигающиеся вразвалку йеммуты. Однажды Китрин даже видела утопленца — он глядел на нее из канала, не отводя печальных черных глаз.
— Не понимаю, с чего вдруг банку поддерживать Антейскую империю, — сказала она.
— А мы ее и не поддерживаем, — ответил Безель.
— Это герцога мы не поддерживаем. А на носу война.
Безель засмеялся своим лучшим в мире смехом, и Китрин было обиделась, однако тут же его простила, лишь только он коснулся ее руки.
— Здесь просто разыгрывают пьесу, как в театре, — объяснил Безель. — Главные заправилы сойдутся на поле за городом, помашут дубинками и мечами, потопчут пыль ради приличия, а потом мы впустим антейцев в город и дадим поуправлять нами год-другой.
— А наш герцог…
— В изгнании. Может, и в тюрьме, но скорее в изгнании. Да чему удивляться? Небось в Астерилхолде какой-нибудь местный герцог женился на гилейской баронессе, и король Симеон решил, что в противовес надо бы учинить что-нибудь в Вольноградье. И нашел причину объявить Ванайям войну.
Китрин сдвинула брови — Безель явно веселился, его ничего не трогало. Наверняка он считает ее опасения наивными, а то и глупыми. Она решила не сдаваться.
— Я много читала про войны. Учитель истории рассказывает совсем не так.
— Может, настоящие войны и другие, — пожал плечами Безель. — Если Антея вдруг пойдет на Биранкур или Кешет, ни за что не поручусь. А здесь — не волнуйся, пташка. Все схлынет, как весенняя гроза.
Женский голос окликнул Безеля — внизу стояла купеческая дочка в темно-коричневом корсаже и длинных юбках из небеленого льна. Безель поднялся, его глаза заблестели.
— Работа зовет. А ты беги домой, пока старуха Кэм не разволновалась. И можешь мне поверить: магистр Иманиэль знает, что делает. Опыта у него больше, чем у любого из нас, он своего не упустит.
Китрин, не сводя глаз с Безеля, кивнула, а тот уже мчался вниз, прыгая разом через две ступеньки. Замерев перед темноволосой девушкой, он поклонился, та присела в реверансе — Китрин видела, что они не всерьез: формальности для них лишь прелюдия к другой игре. Наверняка Безель даже не задумывался, много ли знает Китрин о таких играх. Она лишь сокрушенно смотрела, как он берет девушку под локоток и ведет прочь, через бледные городские улицы и мосты. Китрин вцепилась пальцами в рукава и прокляла — в который уж раз — цвета Медеанского банка. Нет бы им выбрать что-нибудь более подходящее! Зеленый, например, ей к лицу…
Будь ее родители оба первокровные или оба цинны, ее взяла бы на воспитание чья-нибудь семья. А так — отцовские поместья в Биранкуре отошли короне и уже переданы кому-то вместе с титулом, а материнский клан в Принсип-с’Аннальдэ в учтивых выражениях отказался принять полукровку.
Скитаться бы ей по улицам и задворкам Ванайев, когда бы не банк. Ее отец, к счастью, держал часть золота у магистра Иманиэля, и Китрин как наследницу здесь приняли под опеку до совершеннолетия — тогда ей будет позволено заключать контракты от своего имени и удостоверять их оттиском надрезанного до крови большого пальца. Оставалось немного. Через два лета, после девятнадцатого в своей жизни солнцеворота, она станет владелицей состояния и, как она надеялась, навсегда съедет из тесных комнат у главной городской площади, где располагался ванайский филиал Медеанского банка.
Если, конечно, вражеская армия не разрушит город.
Бредя через рынок, Китрин вглядывалась в обыденные спокойные лица — ни страха, ни опасений. Может, Безель и прав. Он говорил так уверенно… Впрочем, он всегда уверен.
Интересно, переменится ли он к ней, когда она станет самостоятельной? Китрин задержала шаг у лотка, где женщина из первокровных торговала духами, притираниями и цветными головными покрывалами. Здесь же на грубом деревянном шесте висело зеркало для покупательниц, и Китрин, глядя в него, вздернула подбородок, как другие, — будто она и не сирота вовсе.
— Ах, бедняжка, — тут же запричитала торговка. — Долго болела, да? Тебе краску для губ?
Китрин помотала головой и отступила, но торговка вцепилась ей в рукав.
— Не убегай, я не боюсь! Знаешь, сколько ко мне после болезни-то приходят? Уберем твою бледность, не стесняйся.
— Я не болела, — выдавила Китрин.
— Как так? — переспросила торговка, уже ведя ее к табурету в дальнем углу палатки. Густой запах розового масла от глиняных плошек был почти невыносим.
— Не болела. У меня мать цинна. Поэтому… поэтому я такая.
Торговка окинула девушку жалостливым взглядом: в Китрин и вправду не было ни тонко-хрустальной циннийской красоты, ни теплого живого обаяния первокровных. Что-то среднее. Соседские дети звали ее «белый мул» — нелепая помесь, не делающая чести обеим породам.
— Ну тогда тем более, — утешительно проворковала торговка. — Сядь, сейчас что-нибудь придумаем.
В конце концов Китрин купила у нее краску для губ, лишь бы сбежать.

 

— Лучше б вы дали ему денег. Хоть чуть, — проворчала Кэм. — Он же герцог. Будто не знаете, где его искать, если что.
Магистр Иманиэль, оторвавшись от тарелки, поднял любезное, но непроницаемое лицо. Невысокий, с жесткой кожей и редкими волосами, он по желанию мог казаться то кротким и мягким, как котенок, то холодно-яростным, как демон. За все годы, что Китрин его знала, она так и не поняла, что из этого маска, а что подлинная натура.
— Китрин, — позвал он мягким, под стать взгляду, голосом. — Почему я не ссужаю герцога деньгами?
— Если он откажется вернуть долг, вы не сможете его принудить.
Магистр Иманиэль взглянул на Кэм и пожал плечами.
— Видишь? Девчонка соображает. Таково банковское правило — не давать денег тем, кто считает зазорным возвращать долги. И кроме того, разве у нас есть свободные средства?
Кэм помотала головой, изображая отчаяние, и потянулась через стол за солью. Магистр Иманиэль откусил еще кусок баранины.
— Почему он не идет занимать денег у баронов и герцогов?
— Не может, — ответила Китрин.
— Почему?
— Да оставьте в покое бедную девочку! — возмутилась Кэм. — Каждый раз не разговор, а экзамен!
— Все их золото — у нас, — объяснила Китрин. — Здесь, в банке.
— Да что ты говоришь? — картинно изумился магистр Иманиэль. — Неужели правда?
— К нам идут который месяц. Мы выдали векселя половине знатных семей в городе. Сначала брали от них золото, потом в ход пошли драгоценности, шелка, табак — все, с чего можно получить выгоду.
— Откуда ты взяла?
Китрин закатила глаза.
— Все об этом знают, на углах шепчутся. Знать удирает со всех ног, как крысы с тонущего корабля, и банки наживаются как могут. В Карсе, Киарии или Столлборне за наши аккредитивы дадут полцены, не больше.
— Да, цену сейчас диктует покупатель, — кивнул магистр Иманиэль с удовлетворением. — Зато товар учитывать замучишься.
После ужина Китрин поднялась к себе в комнату и открыла окна. От каналов поднимался туман, в воздухе пахло льняным маслом — по осени им покрывали деревянные стены домов, чтобы уберечь от дождей и снега. Поверх всего разносился густой запах водорослей из каналов. Китрин порой воображала, будто все здания — корабли, которые плывут по огромной реке, а где-то глубоко под землей каналы незримо для глаз соединяются в один широкий поток.
Железная калитка в конце улицы, видимо, ослабла на петлях и теперь скрипела, покачиваясь под ветром. Китрин поежилась, закрыла ставни и, переодевшись ко сну, задула свечу.
Ее разбудили крики. Потом в дверь стукнула окованная свинцом дубина.
Китрин отворила ставни и выглянула наружу. В поредевшем тумане маячили больше десятка мужчин — судя по мундирам, герцогские гвардейцы; пятеро держали в руках смоляные факелы. Столпившись у двери, они орали что-то весело и безжалостно. Один, вскинув глаза, наткнулся взглядом на Китрин и довольно осклабился. Не зная, что происходит, девушка неловко улыбнулась в ответ и отступила в глубь комнаты, чуя недоброе. Тут же послышались голоса — настороженные слова магистра Иманиэля, хохот предводителя отряда и горестный вопль Кэм.
Китрин сбежала по лестнице. Летя по темному, освещенному лишь дальним светильником коридору, она краем сознания понимала, что мчаться к дверям — безумие, нужно спешить прочь. Однако голос Кэм не давал ей покоя: нужно узнать, что стряслось.
Гвардейцы уже успели уйти. Магистр Иманиэль недвижно застыл у двери с поднятым в руке светильником, лицо его словно окаменело. Рухнувшая на колени Кэм замерла рядом, закусив кулак. А Безель, несравненный красавец Безель, лежал на каменном полу весь в крови — и кровь больше не текла. Крик, готовый вырваться наружу, замер у Китрин в горле.
— Позови ведуна, — велел магистр Иманиэль.
— Слишком поздно, — сдавленно прошептала Кэм сквозь слезы.
— Я не прошу совета. Позови ведуна. А ты, Китрин, помоги перенести тело.
Надежды не было, но обе женщины повиновались. Кэм, накинув шерстяной плащ, поспешила прочь; Китрин вцепилась в ноги Безеля, магистр Иманиэль подхватил его за плечи, и вдвоем они дотащили тело до столовой. Там Безеля уложили на широкий деревянный стол, и Китрин разглядела раны на лице и руках. Сквозь распоротый клинком рукав виднелся порез, тянущийся от запястья к локтю. Безель не дышал, кровь не сочилась — словно уснул и мирно спит.
Пришедший ведун втер какие-то порошки в пустые глаза Безеля, надавил ладонями на недвижную грудную клетку и призвал духов и ангелов. Безель испустил долгий судорожный вздох, но магия явно оказалась бессильна. Магистр Иманиэль дал ведуну три тяжелые серебряные монеты и отпустил. Кэм развела огонь в жаровне, языки огня заплясали по телу Безеля, и стало похоже, будто он дышит.
Магистр Иманиэль стоял в головах, глядя на тело. Китрин выступила вперед и тронула холодеющую руку Безеля. Рыдания подступали к горлу, но слез не было — страх, боль и неверие сплетались в душе, не находя выхода. Она подняла глаза и встретила взгляд магистра Иманиэля.
— Зачем было сопротивляться… — заговорила Кэм. — Лучше б отдали герцогу все, что требовал. Всего лишь деньги…
— Принеси его одежду, — велел магистр Иманиэль. — Чистую рубаху. И ту красную куртку, что он не любил.
Глаза его метались с места на место, как будто он читал слова, написанные в воздухе. Кэм и Китрин переглянулись — Китрин было заподозрила, что хозяин хочет обмыть и одеть тело для погребения, но тут же отбросила нелепую мысль.
— Кэм! — нетерпеливо повторил магистр Иманиэль. — Не слышишь, что ли? Ступай!
Старуха тяжело поднялась и неверными шагами двинулась по коридору. Магистр Иманиэль повернулся к воспитаннице, его щеки пылали — то ли от ярости, то ли от стыда, то ли от чего-то еще, чего Китрин не знала.
— Управлять повозкой можешь? — спросил он. — С упряжкой из двух мулов справишься?
— Не знаю. Наверное.
— Раздевайся, — велел опекун.
У Китрин дрогнули ресницы.
— Раздевайся, — повторил магистр Иманиэль. — Ночная рубашка, что там есть — снимай. Посмотрим, с чем имеем дело.
Китрин робко подняла руки к плечам и распустила шнуры — полотно соскользнуло на пол, по коже тут же пошли мурашки от холода. Магистр Иманиэль, обойдя вокруг нее, несколько раз хмыкнул, будто делал какие-то расчеты. Тело Безеля лежало недвижно. Китрин кольнуло стыдом — она никогда прежде не раздевалась перед мужчиной.
Кэм, войдя в комнату, вытаращила от удивления глаза — и тут же решительно нахмурилась.
— Нет! — заявила она.
— Давай рубаху, — велел магистр Иманиэль.
Взглянув на застывшую Кэм, он обошел вокруг стола и взял у нее рубаху и куртку Безеля; старуха не сопротивлялась. Хозяин молча накинул рубаху на Китрин, подол хоть как-то прикрыл наготу. Теплая мягкая ткань еще хранила запах прежнего владельца. Магистр Иманиэль, отступив на шаг, удовлетворенно прищурился и бросил девушке куртку, знаком приказав надеть.
— Подшить кое-где, — заметил он. — И сойдет.
— Не надо, хозяин, — взмолилась Кэм. — Она ведь почти ребенок!
Магистр Иманиэль, не обращая на нее внимания, отвел волосы от лица Китрин и пощелкал пальцами, словно что-то припоминая. Затем наклонился к каминной решетке, окунул палец в сажу и провел им по щекам и подбородку девушки — теперь она стояла с вымазанным лицом, от сажи пахло старым дымом.
— Придумаем что-нибудь получше, а пока… — пробормотал хозяин себе под нос. — Что ж… как тебя зовут?
— Китрин…
Магистр Иманиэль резко хохотнул.
— Что за имя для ладного взрослого парня? Тебя зовут Таг. Ясно? Повтори.
— Меня зовут Таг, — послушно выговорила девушка.
Хозяин презрительно скривился.
— Не пищи, как девчонка!
Китрин попыталась сделать голос пониже и погрубее.
— Меня зовут Таг.
— Неплохо. Для первого раза неплохо. Но надо поработать.
— Не заставляйте ее! — снова вмешалась Кэм.
Магистр Иманиэль улыбнулся одними губами.
— Герцог перешел черту. Банковское правило — закон. Он ничего не получит.
— Банковские правила определяете вы сами! — возразила Кэм.
— И мое слово — закон! Таг, мой мальчик, через неделю ты пойдешь в Старый квартал и отыщешь мастера Уилла. Он наймет тебя возницей в караван до Нордкоста — увезти отсюда некрашеную шерсть, пока не сгинула из-за войны.
Китрин не ответила ни да, ни нет — перед глазами плыло, происходящее казалось страшным сном.
— Когда приедешь в Карс, — продолжал магистр Иманиэль, — отгонишь фургон в главную контору банка. Я дам тебе карту и указания. И сопроводительное письмо.
— Путь-то — на много недель! — не выдержала Кэм. — А то и месяцев, если снег ляжет!
Магистр Иманиэль резко обернулся, его глаза пылали яростью.
— А что мне остается? — ледяным тоном спросил он. — Держать девчонку при себе? Здесь ей не безопаснее, чем в караване. А я не намерен безропотно ждать, пока у меня все отберут.
— Я ничего не понимаю… — Собственный голос показался Китрин далеким, будто она пытается перекричать шум прибоя.
— Люди герцога не спускают с нас глаз, — объяснил магистр Иманиэль. — Наверняка следят за всеми, кто на меня работает. И за воспитанницей банка, циннийской полукровкой Китрин, тоже. Зато возница Таг…
— Возница? — переспросила Китрин, лишь бы что-нибудь сказать.
— Фургон — всего лишь маскировка, — с отчаянием в голосе проговорила Кэм. — Безель на нем собирался вывезти деньги, сколько получится. Тайком.
— Золото банка? — переспросила Китрин. — Вы хотите, чтобы я везла его в Карс? Я?
— Не все, а сколько удастся, — уточнил хозяин. — Золото тяжелое, поэтому лучше камни и украшения, они дороже. Пряности, табачные листья, шелка весят мало, компактные, повозка выдержит. И банковские книги. Настоящие. А вот монеты и слитки… надо подумать.
Магистр Иманиэль натянуто улыбнулся. Дрогнул свет, мертвый Безель словно бы повел плечом. Сквозняк холодил обнаженные бедра Китрин, желудок свело, к горлу подступала тошнота.
— Ты все сделаешь правильно, детка, — отрезал магистр Иманиэль. — Я в тебя верю.
— Спасибо, — проглотив комок в горле, ответила девушка.

 

Стиснув зубы, Китрин шла по улицам Ванайев. Под носом топорщились накладные усы — реденькая поросль, как у любого юнца, страшно гордящегося первым пухом над губой. Рубаху и куртку Безеля, скрытно перешитые для нее в задних комнатах банка, дополняли самые дешевые латаные обноски, какие только удалось украсть, — новое покупать никто не осмелился. Волосы, выкрашенные чаем в тускло-бурый цвет, ей зачесали вперед, чтобы скрыть лицо, а на место мужского органа прикрутили тугой узел из тряпок, который теперь торчал между ног и мешал ходить.
Вышагивать по городу, как лицедей в клоунском гриме и шутовских башмаках, было неловко и нелепо — Китрин казалось, что ее обман очевиден всему миру. Стоило прикрыть глаза — в памяти всплывал труп Безеля, и от каждого случайного окрика сердце пускалось вскачь: она ждала ножа, стрелы, свинцовой дубины.
Ее никто не замечал.
Ванайи готовились к войне: купцы напоследок забивали окна досками, на площадях и в проулках теснились подводы — семьи, отказавшиеся бежать в деревню, передумали и теперь уезжали, а уехавшие передумали и теперь возвращались по домам. Герцогские глашатаи кричали о мифическом тысячном войске, уже высланном новым союзником, а старики тимзины у пристани смеялись, что уж лучше быть под Антеей, чем связаться с Маччией. Вербовщики гнали перед собой нестройные кучки новобранцев, рыча, как волки на кур. А в Старом квартале у высоких, богато изукрашенных дверей мастера Уилла толпились повозки, фургоны, телеги, мулы, волы и кони. На площади, где выстраивался караван, Китрин протиснулась сквозь толпу к коренастой фигуре мастера Уилла, увенчанной кожаной шляпой.
— Господин, — позвала она тихим низким голосом.
Старик не ответил, и Китрин нерешительно потянула его за рукав.
— Что?
— Я — Таг, господин. На фургон магистра Иманиэля.
Мастер Уилл взглянул на нее ошеломленно и тут же окинул глазом толпу — не слышал ли кто. Китрин мысленно прокляла все на свете. У банка нет повозок! Не фургон магистра Иманиэля, а фургон с шерстью! Так ошибиться в первый же раз!..
Мастер Уилл кашлянул и тронул ее за плечо.
— Опаздываешь, мальчик мой. Я уж думал, вовсе не придешь.
— Простите, господин.
— Ради всего святого, детка, лучше не разговаривай.
Мастер Уилл торопливо протащил ее через толчею и остановился у глубокой и узкой повозки. Борта, хоть и потертые, с годами не утратили прочности, а полог из просмоленного полотна сулил надежную защиту от ливней — рулоны серой шерстяной ткани, плотно уложенные в кузов, точно не промокнут. Толстые железные оси и обитые сталью колеса, на взгляд Китрин, явно слишком тяжелы для обыденной перевозки тканей — два мула, уже стоящие в упряжке, слабоваты для такой громадины. Обман не скрыть. Герцогские стражники все поймут без единого взгляда на Китрин!.. У девушки свело желудок, и она возблагодарила ангелов за то, что не смогла утром проглотить ни кусочка, — неизвестно, удержатся ли усы, если ее начнет рвать.
Мастер Уилл наклонился ниже, прижав губы к ее уху.
— Верхние два слоя — шерсть. Внизу все в запечатанных ящиках и бочках. Если крыша пропустит влагу — просто дай грузу высохнуть.
— А книги… — выдохнула Китрин.
— Книги завернуты в пергамент и залиты воском, их хоть в море бросай, выдержат. Не волнуйся. Не думай о том, что везешь. И ни в коем случае не пытайся влезть и разглядеть.
Китрин едва не поморщилась от раздражения. Он что, считает ее идиоткой?
— Спать можешь сверху на тюках, — продолжал мастер Уилл. — Ничего странного, никто не обратит внимания. Слушайся начальника каравана. Следи, чтобы мулы были сыты и здоровы. И держись подальше от всех, насколько возможно.
— Хорошо, господин.
— Ну вот и отлично. — Старик, отступив, хлопнул ее по плечу и выдавил безрадостную улыбку. — Удачи.
Глядя в удаляющуюся спину мастера Уилла, Китрин едва удержалась, чтобы его не окликнуть. Неужели это все? Ни дальнейших советов, ни напутствий — так и остаться одной? Она судорожно сглотнула и, резко ссутулившись, поплелась к фургону. Мулы глядели на нее равнодушно — что ж, хоть они не боятся пути.
— Меня зовут Таг, — шепнула она в длинные мягкие уши, жалея, что не знает имен мулов. И совсем неслышно добавила: — А на самом деле я Китрин.
Стражников она разглядела лишь после того, как вскарабкалась на сиденье возницы. Мужчины и женщины в кожаных доспехах и при мечах, все первокровные, лишь один тралгут с кольцами в ушах и гигантским луком на плече. Трое из стражников — предводитель отряда, тралгут и облаченный в длинные одежды старик с туго стянутыми волосами — о чем-то оживленно беседовали с начальником каравана, тимзином. Китрин стиснула вожжи так, что побелели костяшки пальцев. Предводитель кивнул в ее сторону, караванщик-тимзин пожал плечами. Трое стражников двинулись в ее сторону. Бежать? Неужели убьют?..
— Парень! — окликнул ее предводитель. Суровое лицо, светлые глаза, русые волосы — длиннее, чем носят в Вольноградье, но короче, чем диктует антейская мода. Моложе магистра Иманиэля, старше Безеля… Наклонившись, он поднял брови. — Парень! Слышишь меня?
Китрин кивнула.
— Ты слабоумный, что ли? Еще мне не хватало мальчишек, которые того и гляди отстанут от обоза.
— Нет, — просипела Китрин и кашлянула, чтобы голос звучал хрипло и низко. — Нет, господин.
— Ну что ж. Стало быть, на этом фургоне — ты?
Китрин кивнула.
— Отлично. Ты явился последним, все познакомились без тебя. Церемоний разводить не будем. Я капитан Вестер. Это мой помощник Ярдем. А это наш ведун, мастер Кит. Мы охраняем караван, а ты выполняешь наши приказы точно и без промедлений. Мы доставим тебя в Карс в целости и сохранности.
Китрин вновь кивнула, капитан кивнул в ответ, явно сомневаясь в нормальности нового возницы.
— Вот и хорошо, — бросил он отворачиваясь. — Тогда в путь.
— Как скажете, сэр, — скрипуче пробасил тралгут и вместе с капитаном двинулся обратно, их голоса тут же слились с уличным шумом.
Мастер Кит подошел к Китрин. Он был много старше капитана, в обильной седине едва проступали черные волосы. Его длинное смуглое лицо вдруг озарилось улыбкой, на удивление сердечной.
— Как себя чувствуешь, сынок?
— Волнуюсь, — ответила Китрин.
— Первый раз идешь с караваном?
Китрин кивнула. Что за идиотизм — все время кивать, будто немая попрошайка на улице. Улыбка ведуна, мягкая как у священника, согревала и ободряла.
— Подозреваю, что самое тяжкое в пути — скука. Когда перед глазами третий день маячит та же повозка, поневоле начинаешь мечтать о разнообразии.
Китрин улыбнулась — почти искренне.
— Как тебя зовут?
— Таг.
Веки старика дрогнули, улыбка на миг застыла. Китрин опустила голову, завешивая лицо волосами, сердце понеслось вскачь. Мастер Кит всего лишь чихнул и, покачав головой, произнес по-прежнему мягко:
— Добро пожаловать в караван, Таг.
Китрин еще раз кивнула, и ведун отошел. Сердце, успокаиваясь, застучало ровнее, девушка сглотнула комок в горле, закрыла глаза и приказала плечам расслабиться. Ее не разоблачили. Все будет хорошо.
Через час караван двинулся в путь. Первой шла широкая неуклюжая подвода с фуражом, за ней крытый фургон, лязг от которого долетел до Китрин даже через три упряжки. Начальник каравана, тимзин, объезжал подопечных на рослой белой кобыле и то и дело тыкал в повозки, мулов и возниц длинным гибким кнутом. Когда караванщик поравнялся с Китрин, она тряхнула вожжами и прикрикнула на мулов, как учил ее Безель в прежние времена — когда он был жив, весел и не считал зазорным пофлиртовать с несчастной сиротой, живущей на попечении банка. Мулы ринулись было вперед, и тимзин не замедлил с гневной отповедью:
— Куда гонишь, парень! Ты не на скачках!
— Простите, — пробормотала девушка, натягивая поводья. Один из мулов, обернувшись к ней, всхрапнул и повел ушами — она так и не поняла, привиделось ли ей недовольство в его глазах или мул и впрямь был возмущен. Китрин тронула упряжку вперед, уже медленнее, и караванщик-тимзин, покачав головой, двинулся дальше к хвосту каравана. Мулы привычно потащили фургон вслед за остальными повозками. Мало-помалу, под крики и проклятия, обоз выстроился в ряд и двинулся прочь от широких улиц Старого квартала к каналам, впадающим в реку, и дальше через мост, мимо герцогского дворца.
Перед глазами Китрин тянулись Ванайи, знакомые с детства. Вот дорога к рынку, где Кэм купила ей на день рождения медовую ковригу. Дальше — палатка, где подмастерье сапожника осмелился ее поцеловать и был выпорот магистром Иманиэлем. Она уже и забыла… А в этот дом ее, совсем кроху, водили учиться счету и письму. Где-то в городе похоронены ее мать и отец — она никогда не была на могиле, а жаль…
«Когда вернусь, схожу», — пообещала она себе. После войны, когда мир заживет спокойно, она вернется в Ванайи и найдет могилы родных.
Неожиданно скоро замаячила впереди городская стена — светлые камни, сложенные в два человеческих роста. Ворота стояли открытыми, но из-за толчеи на дороге караван замедлился, и мулы, словно ожидавшие такого исхода, терпеливо застыли на месте. Караванщик помчался вперед расчищать путь, лупя кнутом всех, кто мешал проехать. Заметив на надвратной башне стражника, на котором сияли латы герцогских гвардейцев, Китрин на миг похолодела: не он ли, вскинув голову, ухмылялся ей в ту ночь, когда убили Безеля? Однако окликнул стражник не ее, а капитана:
— Ты трус, Вестер!
У Китрин перехватило дух. Так обыденно бросаться оскорблениями…
— Сгинь, Доссен! — с ухмылкой рявкнул в ответ тот. Неужели они друзья?.. Капитан тут же утратил изрядную долю доверия Китрин, хотя она и успела порадоваться, что гвардеец их все-таки не остановил. Повозки с грохотом и скрипом, то и дело кренясь на поворотах, выехали за городскую стену, и мелкая городская брусчатка под колесами сменилась широким зеленым полотном драконьего нефрита. Карс лежал отсюда к северо-западу, однако дорога, повторяя изгиб далекого морского берега, сворачивала к югу. По пути изредка попадались встречные повозки, идущие в город; освещенные солнцем низкие холмы полыхали осенним золотом и багрянцем. Китрин сжалась на скамье; начали мерзнуть ноги, затекли руки.
Через несколько лиг неспешного пути ровный стук колес и мерное покачивание фургона ее убаюкали, беспокойство понемногу улеглось. Девушка почти не вспоминала, зачем она здесь, почему оставила город, чем нагружен фургон, — она вдруг оказалась чуть ли не в одиночестве: мир теперь вмещал только ее, мулов, задок предыдущей повозки и деревья по краям дороги. Солнце, понемногу клонящееся к горизонту, светило ей в глаза, она почти ничего не видела.
Вдруг донесся окрик караванщика, обоз замедлил движение, а потом и вовсе остановился. Караванщик-тимзин проскакал от первых повозок к хвосту, как в Ванайях, и указал каждому место в открытой низине. Привал. Место Китрин, к счастью, было у самой дороги, так что особых маневров не понадобилось: она повернула куда велено, остановила фургон и слезла на землю. Отпрягши мулов, она повела их к ручью — животные тут же припали к воде и не отрывались так долго, что девушка занервничала: не вредно ли им? Может, остановить? Чужие мулы, которых поили по соседству, тоже пили, не поднимая головы, и Китрин, тайком следя за погонщиками, решила делать то же, что все.
Вскоре спустилась ночь, резко похолодало. К тому времени как девушка накормила мулов и, вычистив, отвела их к походным стойлам, землю окутал туман. От разведенного караванщиком костра потянуло запахом дыма и жареной рыбы, у Китрин от голода заныло в желудке. Остальные возницы, пересмеиваясь, уже толкались в очереди за едой. Китрин встала рядом, стараясь не поднимать головы и не встречаться ни с кем глазами, а когда с ней заговаривали — лишь хмыкала или отделывалась односложными ответами. Стряпухой при караване была низенькая толстая тимзинка с пухлыми, как колбасы, руками, чешуйки на которых чуть не торчали торчком, готовые отслоиться. Когда подошла очередь Китрин, стряпуха вручила ей оловянную тарелку — бледный ломтик форели, щедрая гора бобов и хрустящая краюха черного хлеба. Китрин благодарно кивнула и пошла к костру. Хотя штаны и куртка пропитались влагой, она не посмела приблизиться к огню и осторожно присела в тени.
Пока все ужинали, караванщик вытащил из своего фургона табурет и, взобравшись на него, при свете костра принялся читать вслух из священной книги. Китрин не особенно прислушивалась: магистр Иманиэль тоже был набожен или по крайней мере старался слыть набожным ради репутации, и благочестивые чтения были Китрин не в новинку, хотя ни Бог, ни ангелы никогда не казались ей такими уж увлекательными персонажами.
Тихонько оставив на месте тарелку с ножом, она отошла к ручью. Не выдать в отхожем месте, что она не мальчик, — эта мысль глодала ее всю дорогу, лишь усиливая ужас, и снисходительные реплики магистра Иманиэля («да большую нужду все мужчины справляют сидя!») ее не ободряли. И сейчас, в пронизанной туманом тьме, сидя со спущенными штанами и придерживая рукой набитый тряпками гульфик, Китрин чувствовала облегчение не только телесное. Один раз получилось. Что ж, теперь остается поддержать игру несколько недель, пока караван дойдет до Карса.
Вернувшись к костру, она обнаружила, что рядом с ее тарелкой сидит один из стражников — к счастью, не капитан и не его помощник-тралгут. Китрин присела на прежнее место, стражник кивнул ей и улыбнулся. Только бы он не заговорил!..
— А караванщик-то наш не дурак поболтать, — тут же сообщил стражник. — Знатно выступает. Отличный бы актер из него вышел, да только для тимзинов ролей не так много. Разве что Орман в «Огне», а больше и не найдешь.
Китрин кивнула и сунула в рот очередную порцию холодных бобов.
— Сандр, — не пожелав умолкнуть, продолжил стражник. — Меня так зовут — Сандр.
— Таг, — буркнула Китрин, надеясь, что с полным ртом ответ получится по-мужски небрежным.
— Здорово, Таг. — Сандр пошевелился в темноте и вытащил кожаный бурдюк. — Выпить хочешь?
Китрин пожала плечами — как пожал бы плечами мальчишка-погонщик. По крайней мере она надеялась, что вышло похоже. Сандр улыбнулся и вытащил пробку. Китрин раньше пробовала вино — в храме и на праздничных застольях, — но только разбавленное и понемногу. Теперь ощущение было совсем другим: язык и губы слегка обожгло терпким привкусом, и жидкость устремилась в горло, словно очищая Китрин изнутри. В груди разлилось тепло, как разливается по лицу румянец.
— Отличная штука, да? — подмигнул Сандр. — Позаимствовал у мастера Кита, он не будет ругаться.
Китрин отхлебнула еще вина и с сожалением отдала бурдюк, Сандр припал к горлышку. Караванщик тем временем закончил читать, полдесятка голосов помогли ему пропеть концовку. Лунный свет, рассеянный туманом, лился мягко и ровно. К удивлению Китрин, вино ее успокоило, сжатые в комок внутренности расслабились — не полностью, но ощутимо. Тепло перелилось из груди в живот. Интересно, сколько еще надо отхлебнуть, чтобы отпустило плечи и шею…
Нет, сейчас не до безрассудств. Напиваться нельзя.
Сандра окликнули, и он вскочил на ноги, забыв про бурдюк.
— Я здесь, сэр!
Стало быть, Вестер с тралгутом собирают стражников. Китрин всмотрелась в серую клочковатую тьму, оглянулась на костер — и осторожно, как бы невзначай подобрала бурдюк и спрятала под курткой.
По пути к своему фургону она старалась обходить остальных погонщиков. Чей-то голос выводил песню, кто-то подпевал. Крикнула ночная птица. Китрин забралась в фургон; на тюки с шерстью уже легла ночная роса, в мельчайших каплях влаги отражался лунный свет. Полог закрывать не хотелось — все равно ведь темно, — и Китрин свернулась калачиком среди рулонов ткани. Вытащив из-под куртки бурдюк, она отпила еще глоток. Один. Маленький.
Надо быть начеку.
Назад: Сэр Гедер Паллиако, наследник виконта Ривенхальма
Дальше: Доусон Каллиам, барон Остерлингских Урочищ